Читать книгу: «Горький аромат фиалок. Роман. Том первый», страница 4
– Алтынай, что с тобой происходит? – спросил он, отозвав ее на пустынный берег реки.
– А что со мной происходит? – вызывающе ответила та вопросом.
– Зачем ты связалась с Тахиром?
– А тебе какое дело?
Заманжол замялся; не ожидал такой грубости от нее. Он не знал, как вести этот щекотливый разговор. Они медленно шли по гладким, плоским камням, сложенным детьми в лежанки для загорания. Алтынай глядела в сторону, но исподтишка бросала взгляды на Заманжола. Заманжол вздохнул.
– Алтынай, ты очень хорошая девочка, а…
Но она перебила:
– Я не девочка! Я уже девушка. Я взрослая девушка, неужели не понятно?
– Ну, хорошо, пусть ты и девушка. Но ты несовершеннолетняя, ты…
И вновь она перебила его:
– Ну и что? Мне уже пятнадцать, а Джульетте было всего тринадцать, когда она полюбила Ромео.
– Да. Но ты учишься в советской школе. И вообще, так вести себя нельзя. На тебя смотрят…
Разговора не получалось. Алтынай вновь перебила его.
– А чего на меня смотреть? Пусть не смотрят! – и она упрямо блеснула глазами.
Заманжол остановился и хмуро взглянул на нее. Алтынай ответила красноречивым взглядом, говорившим: «Что смотришь? Я буду делать все тебе назло! Почему не хочешь быть со мной? Я же вижу, что нравлюсь тебе, я всем нравлюсь. Только ты непонятно почему упрямишься. Ну и ладно! Обойдусь как-нибудь без тебя, – парней хватает!»
Заманжол отвел взгляд на противоположный берег. Там равнодушно высились каменные громады, как бы давая понять, как мелки люди со своими чувствами и переживаниями. Легкий ветерок играл с локонами Алтынай. Она беспрестанно поправляла их и ждала. Ждала любви, ласки, надежды, – всего того, что было в ее воспитателе, но в чем он, по недомыслию, тогда ей отказал. Заманжол ушел, оставив Алтынай на берегу, бросив ее на произвол судьбы.
В тот вечер она вела себя необычно – повиснув на локте Тахира, неестественно громко смеялась его плоским шуткам; глядя осовелыми глазами, бросала грубые замечания. Заманжол не понял сначала, что с ней. Подошедшая старшая пионервожатая просветила его.
– Они сошли с ума! – процедила она, кивнув в сторону веселящейся пары.
– Что? В чем дело? – Заманжолу неприятно было смотреть в их сторону.
– Да они пьяны! Не видите, что ли?
Заманжол похолодел. Не поверив, он подошел ближе к Алтынай и понял, что старшая вожатая права. От Алтынай разило какой-то бормотухой, и ее заметно покачивало. Тахир держался прочнее, но и он был пьян. Заманжол схватил его за руку и выволок с танцплощадки.
– Чё те надо?! – заорал тот, а Алтынай, не отпуская его другую руку, тянула назад.
– Куда тащишь! – закричала она, – Отпусти!
Ее пьяный голос, развязный тон окончательно вывели Заманжола из себя.
– Что ты с ней сделал! – вскричал он и влепил Тахиру оплеуху. И сразу еще одну. Из носа Тахира хлынула кровь. При виде крови лицо Алтынай перекосилось, и она дико завизжала. Она подскочила к Заманжолу и сильно, обеими руками, толкнула его в грудь. Заманжолу стало не по себе от ее горевшего ненавистью взора.
– Сволочь! – кричала она, – Скотина! Гад! Не трогай его! Не трогай…
Заманжолу стало так плохо, так плохо, что он резко развернулся и пошел прочь, растолкав успевших окружить их ребят. Он ничего не видел перед собой, – все заслоняло разъяренное и перекошенное лицо Алтынай. И эта ненависть в глазах…
Заманжол долго бродил в темноте; забрался в какие-то заросли; спотыкаясь, цепляясь за ветки и шипы, долго продирался сквозь них, и, наконец, выбрался на берег. Он сел на валун у самой воды, и, разувшись, окунул ступни в теплые волны. Река продолжала свою шумную работу и ночью. Волны беспрестанно шуршали о гравий, стремнина плескалась, сверкая гребнями в те редкие минуты, когда ущербная луна выглядывала из туч.
Надвигалась близкая уже гроза; она посверкивала, грозя очень скоро настичь эти места. Какие-то ночные птицы проносились низко-низко, едва не касаясь головы крылами. Со стороны лагеря доносилась приглушенная расстоянием музыка. Там продолжались танцы.
Заманжол окончательно успокоился. Он понимал, что в произошедшем с Алтынай виновен отчасти и сам. Он вспомнил ее отчаянное лицо, когда она осталась одна на этом берегу.
– Милая моя, – шептал Заманжол, – Хорошая моя. Прости меня. Я люблю тебя, люблю! Но ты еще совсем маленькая. Понимаешь? Потерпи, ну потерпи немного. Разве я отказываюсь от твоей любви? Просто сейчас я не могу ничего, ты должна понять, ты требуешь от меня невозможного…
Заманжол разговаривал с Алтынай, и она в его воображении сидела рядом, все понимала и со всем соглашалась. Они улыбались друг другу, болтая ногами в воде.
Совсем близко ударила молния, и страшный треск вывел Заманжола из задумчивости. Он решил возвращаться, – пора ложиться спать. Музыки уже не было слышно. Его внимание привлекли чьи-то голоса в стороне. Мужской голос словно уговаривал. Ему отвечал едва слышный девичий. Заманжол всмотрелся, но ничего не увидел, – луна надолго ушла за грозовые тучи.
«Кто бы мог так поздно гулять тут?» – подумал Заманжол. Потом угадал Тахировские интонации и все понял. Настроение вновь испортилось. Он хотел подойти и потребовать, чтобы Алтынай шла спать, но, вспомнив ее ненавидящие глаза, отказался от этого намерения.
– Да ну их! – Заманжол махнул рукой и бегом направился к лагерю. И тут до него донесся вскрик. Он остановился и прислушался. Все было тихо. Он не знал, что делать. Смутное беспокойство овладело им. Он колебался, не зная, точно он слышал крик или ему показалось. И только продолжил путь, как крик повторился, перейдя в протяжный вопль. Заманжол стремглав бросился обратно. Он летел напролом сквозь заросли, обдирая одежду и кожу.
– Алтынай! – кричал он, – Алтынай, я здесь, я сейчас!
Когда он выбежал на берег, то увидел следующую картину: Алтынай лежала, вопя и безуспешно пытаясь опрокинуть навалившегося на нее Тахира. Платье ее было задрано; ее обнаженные ноги белели в темноте. Вспышка молнии четко, до мельчайших подробностей осветила дикую картину насилия – Заманжол даже заметил темную кровь на бедре несчастной девочки. Эта на мгновение вырванная из тьмы сцена на каменных лежанках долго будет преследовать Заманжола, а в тот момент от стоял, будто пораженный той молнией.
Ослепительный свет сменился кромешной тьмой; затем последовал страшный грохот, и с этим грохотом до Заманжола дошло осознание того, что происходит. Он обезумел. С ревом дикого зверя набросился он на Тахира и, оттащив от Алтынай, начал остервенело бить ногами.
Алтынай притихла. Но когда Тахир, вырвавшись, убежал, и Заманжол подошел к ней, она заверещала, как безумная и, неожиданно вскочив, бросилась в реку!
Заманжол потом не смог простить себе тогдашней растерянности. Он потерял слишком много времени, пока соображал, что делать. Быстрое течение не ждало и успело отнести Алтынай на порядочное расстояние, когда, услышав ее крики, он бросился за ней. Заминка составила всего пару-тройку секунд; Заманжол плавал хорошо, но сильное течение и ночь не оставили ему шансов. Заманжол метался по реке, звал Алтынай, не переставая, но ее не было слышно. Он понял, что упустил ее. Но еще долго, не веря, плавал и нырял, все более сносимый течением…
Обессилев, он вернулся в лагерь. Мокрый, дрожащий, с дикими глазами, Заманжол представлял страшную картину. Фельдшер поставила ему укол, но он долго не мог прийти в себя.
Всю оставшуюся ночь всем лагерем искали Алтынай, и только когда рассвело, ее тело обнаружили двумя километрами ниже на порогах. Когда Алтынай принесли в лагерь, Заманжол не узнал ее – она была, словно статуэтка из слоновой кости. И в спутанных волосах ее зеленела тина…
Тахир бесследно исчез. Больше Заманжол не встречал его и ничего о нем не слышал. Он знал, что против Тахира было заведено уголовное дело, но разыскали его или нет, не знал. В лагерь приезжала милиция, Заманжола допрашивали, и по тому, что его впоследствии так и не вызвали в суд, он заключил, что Тахир не был пойман.
От приехавших родителей Заманжол узнал, что Алтынай была их единственным ребенком. Он чувствовал себя преступником, когда сбивчиво рассказывал им о той страшной ночи. Потом он ездил на похороны, и потом долго мучил себя бесполезными упреками.
Но время лечит. Вылечило оно и Заманжола. Затянулась рваная рана на душе. Конечно, он не забыл совсем о Алтынай, но с годами все реже вспоминал, и лагерь, и начавший размываться образ той прекрасной девушки. Поэтому понятно, чем стал для него репортаж городского телевидения.
Все забытое вернулось с новой силой. Через два дня начинались занятия в школе, а мысли Заманжола были заняты одним – нет ли новых сообщений о пациентке доктора Парфенова. И только освободившись, он мчался домой, к телевизору, все более укрепляя Балжан в мысли, что он как-то причастен к случившемуся с девушкой, найденной в зале ожидания железнодорожного вокзала.
7
Роман Владимирович, бывший до недавнего времени крепким, бодрым стариком, за время болезни сильно сдал. Он осунулся, стал горбиться и волочить ноги. Взгляд потух, появилась одышка. Аппетит пропал; он перестал есть, пил только черный кофе и воду. Им овладела апатия, впервые пришла усталость от жизни, впервые он почувствовал тяжесть своих лет. Он явственно ощутил приближение смерти и спокойно ждал, считая, что болезнь его – простая естественная старость.
Ему доложили, что на прием просится профессор Демидов. Роман Владимирович прошел в свой кабинет, в котором в последнее время бывал очень редко. Отставной начальник секретной лаборатории вошел и взглянул на престарелого друга с состраданием. Павловский сухо поинтересовался:
– Что ты хочешь сообщить мне?
Демидов замешкался, не зная, с чего начать.
– Говори прямо, без обиняков, – предложил Роман Владимирович, – я пожил достаточно, чтобы устать от этой жизни. Поэтому спокойно приму любое сообщение, даже если узнаю, что болезнь моя неизлечима.
– Да, ты прав, Роман. Тебе недолго осталось жить. Но у тебя не болезнь. Я установил, что ты отравлен.
При последних словах профессора старик встрепенулся. Доселе казавшийся равнодушным, он мгновенно преобразился – выпрямился, взгляд его прояснился, тело напряглось. Он весь подобрался, как зверь в минуту опасности.
– Отравлен? – вкрадчиво произнес он, – И кем же?
– Я не криминалист, и не могу сказать, кто отравил тебя, но то, что ты отравлен, а не просто отравился – это мне стало ясно, как только был выявлен яд. Проанализировав все данные обследования, я установил, что ты подвергся действию так называемого «препарата икс», синтезированного в нашей лаборатории в конце восьмидесятых.
– В вашей лаборатории?! – воскликнул правитель. А потом закачал головой:
– Не может быть!
– Роман! Прошу, выслушай меня внимательно. Ты должно быть в курсе, что «препарат икс» вызывает смертельное отравление, после чего быстро расщепляется и продукты распада в считанные часы выводятся из организма, не оставляя следов, так что анализы ничего не обнаруживают. Об этом наши СМИ растрезвонили после того скандала, помнишь, – из-за которого-то мне и пришлось подать в отставку. Нашли козла отпущения!
Демидов качнул головой, взглянул на своего друга, но не ощутил сочувствия. Да и впрямь – до сочувствия ли умирающему, тем более, что после тех событий прошло столько лет. Старик ждал, вперив свои белесые зрачки в собеседника. Профессор прокашлялся и продолжал:
– Большая доза препарата икс вызывает быструю смерть, а серия малых – медленное угасание. Следы этого яда невозможно обнаружить уже спустя час после приема. Но мои лаборанты все же сумели распознать вторичные продукты препарата в твоих анализах. К тому же симптомы при этом отравлении очень характерны, поэтому я могу позволить себе утверждать, что ты стал жертвой именно «препарата икс».
– Вот как. Медленное угасание… но для чего так отравлять?
Профессор Демидов лишь пожал плечами. Павловский тоже замолчал. Он поднялся, подошел к окну и взглянул на полосу прибрежных вод в стороне от порта. Некоторое время он стоял, словно уйдя в глубокую задумчивость, и вдруг резко обернулся, и смотревший ему в спину Демидов смутился. Павловский понимал, о чем тот думает. Точнее, – о ком. Старик опустил голову и вернулся на свое место за столом. Но не стал садиться. Демидов был уверен, что теперь кое-кому не поздоровится, и к нему пришло запоздалое раскаяние за то, что решил просветить своего обреченного друга.
– Спасибо за сообщение, – сказал Роман Владимирович, – Я очень признателен тебе, ведь теперь мои последние дни будут наполнены смыслом. Я постараюсь найти своих убийц и должным образом их наказать. Можешь не беспокоиться – содержание нашего разговора останется в тайне. Я сегодня же распоряжусь о щедром вознаграждении…
Павловский вопросительно взглянул на профессора.
– Миллиона, я думаю, достаточно?
Демидов встал и протянул руку другу.
– Прощай, Роман, – сказал он, – Мы были друзьями, всегда поддерживали друг друга в трудные минуты, и я почел своим долгом сообщить то, что ты сейчас услышал. Мне хватает моей пенсии и доходов от моей клиники, так что не утруждай себя лишними хлопотами. Попрошу о другом. Обещай, – если будет хоть капелька сомнения в виновности подозреваемых, ты не станешь наказывать их. Не бери напоследок греха на душу.
Вместо ответа Роман Владимирович только кивнул, и Демидов покинул кабинет. После его ухода был вызван начальник личной охраны Павловского Алексей Борн. За плечами Алексея были двадцать лет службы в охране президента компании. Борн верно служил Павловскому и ни разу последний не усомнился в полезности первого. Но с тех пор, как старик отстранился от управления компанией, он словно забыл о существовании своей «тени». И вот теперь Алексей вдруг понадобился ему. Между ними состоялся следующий разговор. Говорил в основном Роман Владимирович.
– Алексей, ты верно служил мне и никогда не подводил. Так же служил твой отец, а дед твой был соратником моего отца. Поэтому я хочу отблагодарить тебя. Я смертельно болен и скоро умру. Я завещаю тебе свою старую виллу на побережье. Но вызвал я тебя не для того, чтобы сообщить это. В последнее время я не беспокоил тебя и думал, что ты больше мне не понадобишься. Но возникли обстоятельства, вынудившие прибегнуть к твоим услугам. У меня мало времени, и я не могу объяснить, что произошло, да тебе и не нужно этого знать. Теперь слушай внимательно. Возьми своих ребят и привези ко мне моего зятя. Тома. И аккуратней там! Он мне нужен живым. Ясно?
– Так точно! – Алексей вытянулся, прищелкнул каблуками и, не мешкая, отправился выполнять задание. Роман Владимирович встал. Он почувствовал прилив сил. Он опять стал энергичным и властным хозяином компании, приказы которого выполняются немедленно и безоговорочно. Через час, а может и раньше, он сможет допросить зятя с пристрастием и заставит признаться в том, что он отравил своего тестя и заставит назвать имена заказчиков. А пока есть время поразмыслить о том, кто задался целью убрать его и для чего.
Он понимал, что Том стал пешкой в чьих-то руках. В том, что это зять отравил его, Павловский не сомневался – кто же, кроме Тома в его окружении имел в прошлом доступ к «препарату икс». Наверняка он запасся не одним комплектом смертоносного яда. Но кто же подвигнул его совершить убийство собственного тестя? В первую очередь Роман Владимирович задался вопросом, кому выгодна его смерть. «Наверно, многим не терпится увидеть меня в гробу, – думал он, – Но кто конкретно заинтересован в моей смерти? Кантемир? Нет. Ему при мне было проще». Кантемир Шейхов возглавляет сейчас совет директоров. Роман Владимирович помнит, как часто тот жаловался на действия Надежды Романовны, являющейся формально главным менеджером, хотя все уже считали ее владелицей компании. Павловский знал, что Надежда терпит Шейхова только потому, что его поддерживает он сам. Не станет Романа Владимировича, контрольный пакет окажется в руках Надежды и она в тот же день отправит Шейхова в отставку.
– М-да-а – протянул Роман Владимирович, прохаживаясь взад-вперед, – Надежда уж наломает дров! Она уж развернется, как только обретет абсолютную свободу.
– Постой-постой! – воскликнул он затем, остановившись посреди кабинета, – Не она ли решила поторопить мою смерть?.. Да ну! Том – тот, да. С него станется. Но чтобы Надежда…
От этого предположения Роману Владимировичу снова стало плохо, и он бухнулся в кресло, как только добрался до своего стола. Он налил воды, звеня графином о стакан, расплескав половину на стол. Он начал пить и поперхнулся. Долго откашливался, наливаясь краснотой. К глазам прилила кровь и взгляд его, полумертвый, прикрытый тяжелыми веками стал совершенно страшным. Отдышавшись, он продолжил свои размышления.
«Нет, не должно быть, – думал он совсем неуверенно, – Да и к чему ей отравлять меня? Я завещал Наде все… да и к чему ей отравлять меня, когда она и так ворочает всеми делами от моего имени».
Раздался писк мобильника. Звонил Алексей Борн. Он доложил:
– Роман Владимирович, я исполнил ваш приказ. Я взял вашего зятя.
– Отлично! – крикнул в сотку старик. Настроение его вновь улучшилось.
– Вези его скорее ко мне! Сразу в подвал, в темницу, – добавил он и легко поднялся с кресла. Президент компании «Надеждинский порт» покидал кабинет, не чувствуя ни старости, ни болезни.
8
Как ни оттягивал Бекхан неприятное объяснение с Майрой, ему пришлось это сделать. Домашние пили вечерний чай, так и не дождавшись его. И первой при его появлении заговорила жена.
Майра располнела сверх меры, хотя вроде бы не было к этому причин; но полнота эта была какой-то нездоровой. Невзгоды последних лет оставили неприятный отпечаток на ее внешности. Все, что было привлекательного, увяло. Ее некогда симпатичное лицо приняло хронически недовольное выражение. Она часто брюзжала, по причине и без оной выговаривала мужу и детям. В большинстве случаев те предпочитали отмолчаться, ибо любое возражение могло вызвать катастрофическую истерику. Особенно, как можно догадаться, доставалось Бекхану. Майра считала его главным виновником всех бед, обрушившихся на их семью. И была, в общем-то, права – во все времена мужчина, муж несет ответственность за состояние дел в семье.
Бекхан наскоро ополоснул руки под рукомойником – сосулькой и подсел к чаю, стараясь не глядеть на жену. А та не отрывала взгляда от него с момента его появления. Она подала ему пиалу с чаем и задала вопрос, ставший началом судьбоносного разговора.
– Ты что-то припозднился. Сверхурочные были? – спросила она, словно принюхиваясь.
– Нет, засиделся в кафе, – честно признался Бекхан, – С друзьями.
– В кафе! – воскликнула Майра и глаза ее сверкнули враждебным светом, – Я тут концы с концами не сведу, а ты по кафешкам гуляешь?! Кто из твоих собутыльников раскошелился в этот раз?
– Сколько раз тебе говорить – не называй моих друзей так! – голос Бекхана обреченно зазвенел.
– Буду называть! – рявкнула Майра и проговорила, пристукивая кулачком по столу при каждом слоге, – Со-бу-тыль-ни-ки! Со-бу-тыль-ни-ки! Друзья бы так не поступали. Так что вы там обмывали?
– Я обмывал… расчетные, – признался Бекхан, и, достав смятые деньги, протянул жене. Та с недовольством окинула его взглядом, но деньги взяла и, пересчитав, спрятала за лиф.
– Расчетные, говоришь? Что это значит?
– Это значит – мне дали расчет. Я уволился.
– Как?!
– Как увольняются? Написал заявление – и уволился.
– Почему? – взгляд Майры леденел с каждой секундой.
– Пришлось. Грозились уволить по статье – к чему мне портить трудовую книжку?
– Но что случилось? Ты что, опять не поладил с начальством?
Бекхан молча кивнул. Майра изменилась в лице. Зайра с Алиханом – дочь и сын – переглянулись, мол, держись, сейчас начнется!
И началось! Майра буквально взорвалась, ее голос взлетел до самых высоких нот.
– Ты что! В своем уме, а?! Что это за мания, а! Ты не можешь спокойно работать, да?!
– Так не дают же! – оправдывался Бекхан, обреченно глядя мимо жены.
– Кто не дает! Ты сам не можешь жить без конфликтов. В тебе сидит какой-то бес и постоянно дергает за язык. Ладно, обо мне ты не думаешь. Но подумай о детях! Разве не видишь, в какой мы нищете оказались? И все из-за тебя! Из-за твоей мании выступать.
– Значит, я не думаю? И почему все из-за меня? Миллионы оказались в нищете – и все из-за меня?
– Мне нет дела до миллионов! Меня волнует наша семья, наши дети. Что они будут кушать, во что оденутся. Я уж не говорю о том, чтобы дать им образование. Но все это тебя не волнует, иначе ты бы так не поступал.
– Не говори так! Но подумай сама – что я могу? Не хочешь же ты, чтобы я лег костьми на той дороге!
– Кто говорит о костях?! Работай нормально, как все. И держи свой язык за зубами.
– Я работал не хуже других. Только потребовал, чтобы давали обедать вовремя.
– Нет! Ты неисправим! – Майра всплеснула руками, – Ты думаешь иногда, что говоришь? «Потребовал!» Кто ты такой, чтобы что-то требовать? Кто ты такой, скажи мне пожалуйста?
Бекхан молчал. Зайра произнесла недовольно:
– Мам! Можно хотя бы раз посидеть спокойно перед сном?
– Чего ты мне говоришь? – накинулась на нее Майра, – Ты отцу скажи! Я-то работаю нормально, хотя и мне не сладко, хотя и мне хочется послать хозяина куда-нибудь подальше, хотя и со мной обращаются, как со служанкой. Но я терплю! Терплю и жару, и духоту, и это треклятое тесто, – нет уже рук месить его! Терплю мат, которым нас обкладывает хозяин за малейшую промашку. А почему? Потому что вы хотите есть хлеб каждый день! Так почему и ему не потерпеть?
– Как он смеет материть тебя? Завтра же пойду и разбе…
Бекхан не договорил – Майра взвизгнула так, что все вздрогнули.
– Не смей! Слышишь?! Не смей даже приближаться к пекарне! – голос Майры звенел на таких запредельных нотах, что Зайра заткнула уши.
– Не смей! – продолжала Майра, – Если и я потеряю работу, то нам останется только лечь и помереть!
На Майру неприятно было смотреть – глаза налились кровью, лицо побагровело и пошло пятнами. Бекхан боялся, как бы с ней не случился удар и поспешил успокоить жену.
– Ну, ты сгущаешь краски, – неуверенно сказал он, – Никто пока не умирает. Я найду работу – Заманжол обещал похлопотать, чтобы меня взяли в их котельную. Так что не надо устраивать трагедию.
– По-твоему, это не трагедия? – говоря это, Майра обвела вокруг пальцем и остановила его на дочери, – Посмотри, во что одета Зайра. Почему она торчит на базаре, когда ее сверстницы учатся в университетах? Да что там университет! Даже колледж нам не по карману!
– Пусть пеняет на себя! – сердито бросил Бекхан, – Если бы у нее были прочные знания, то училась бы по «гранту». С ее уровнем знаний нечего делать даже в колледже, не то, что в университете.
Зайра вспыхнула.
– Значит, у моих одноклассников было больше знаний, чем у меня? – произнесла она, едва не плача, – Да они все тупые! «Грант» Сание купил ее отец. Да, она сама так сказала! И я ей верю, ведь она постоянно списывала у меня. А другие? Все, кто со мной поступал, учатся, а ведь они набрали баллов меньше, чем я. Просто их родители могут оплатить учебу, а вы нет! Сейчас неважно, как учишься, лишь бы платил. Всем это известно, и только ты, как инопланетянин, ничего не знаешь.
В запальчивости Зайра не заметила, как сказала отцу «ты».
– Да все он знает! – Майра махнула рукой, – Просто не хочет признать, что всё вокруг живет не по его правилам, и что он не может изменить людей, а только упрямится впустую. А кому от этого плохо? Ему самому! Ну и нам вместе с ним.
– При чем тут это? – Бекхан поморщился, – Я отстаиваю свое человеческое достоинство. Я – человек, свободный человек, черт побери!
– К чему такие громкие слова? – язвительно заметила Майра, – Нет свободных людей, есть свободные деньги, которые и позволяют человеку стать независимым. А раз нет денег, то и нечего рыпаться, вспоминать о своем человеческом достоинстве. Ты не умеешь жить, не умеешь ладить с людьми, с нужными людьми, только умеешь горло драть. А ведь только с их помощью можно обрести прочное положение и обеспечить семью. Если бы в свое время ты не конфликтовал с начальством, не вылетел бы из партии и может быть, не сидел сейчас в этой луже!
– Вспомнила тоже! Партия! Где она сейчас? Между прочим, и партия сохранилась бы, и Союз не развалился, если б тогда прислушались к таким, как я, а не гнали в шею. Да что теперь вспоминать об этом!
– Партии нет, а номенклатура осталась, и теперь благоденствует во всех банках и акиматах. А такие, как ты, как были дураками – неудачниками, так и остались!
Бекхан изменился в лице.
– Та-ак. Значит, я – неудачник?
– А то кто же? – презрительно поджав губы, ответила Майра вопросом, – Только и умеешь бить себя в грудь, а неумение жить прикрываешь своими сраными принципами, которые никому не нужны и по которым уже никто не живет. Кроме тебя и твоих неудачников-друзей.
– Не трожь моих друзей! – Бекхан сверкнул глазами, – Они ничего плохого тебе не сделали.
– Нет, сделали! Они внушают тебе мысли, которые вредят нам – мне, вот им. Может быть, ты бы и взялся за ум, если бы не они. Все хорохоритесь и выпендриваетесь друг перед другом, пыжась доказать, что вы не такие, как все, не замечая, что люди просто смеются над вами.
Слова жены задели за живое.
– Смеются? А зря! – Бекхан принялся защищать себя и друзей, – Потому что без таких, как Владимир и Заманжол, мир давно потонул бы в дерьме. Будь хотя бы половина людей такими, как они, давно жили бы при коммунизме, а не барахтались в этой трясине. А ведь оказались в нем по милости твоих «удачников». И в чем их удачливость? В том, что они не стесняются урвать побольше; в том, что они просто хапуги и воры! И им наплевать на вонь, что стоит кругом – они не замечают ничего, потому что сами давно провоняли насквозь! Я лучше сдохну с голода, чем соглашусь стать одним из них!
– Ну и подыхай! А мы хотим жить. И мы сможем прожить без тебя, – бросила Майра в разгоряченное лицо мужа. Бекхан словно наткнулся на невидимую преграду на всем лету. Он замолчал.
– Та-ак, – протянул он затем, – Ты гонишь меня, да? Значит, я больше не нужен? Попользовалась и выбросила?
– Да! Именно так! Попользовалась и выбросила! Потому что ты, вместо того, чтобы обеспечивать семью, занимаешься пустыми разговорами. Настоящие мужчины молча делают деньги, не ломая голову над тем, чем они пахнут. Их семьи живут в достатке, если не в роскоши, их жены путешествуют по всему миру, а дети учатся в престижных вузах. А тут не знаешь, из чего приготовить обед… – голос Майры дрогнул. Глаза ее наполнились слезами; две слезинки выкатились одна за другой и пробороздили щеки.
Бекхана вдруг пронзила острая жалость. Всегда так – у Майры внезапные приступы слабости. Он забыл, что минуту назад почти ненавидел ее за безжалостные слова. Он попытался утешить, проведя рукой по ее начавшим седеть волосам.
– Ну, перестань, что ты, в самом деле, – сказал он, – Все еще наладится, потерпи…
Майра резко отмахнулась.
– Нет, хватит! – выкрикнула она, – Лопнуло мое терпение! Все! Хочешь валять дурака – валяй! Но без нас – мы сыты по горло твоими обещаниями. Либо ты возьмешься за какое-нибудь дело, либо я подам на развод. Уж буду знать, что не на кого надеяться, кроме себя самой. И нервы будут на месте…
– Значит, без меня будет лучше? – упавшим голосом произнес Бекхан и обратился к детям, – А вы что думаете? Или тоже считаете, что я вам мешаю?
– Никому ты не мешаешь! Но мама права – хватит разговоров! – напряженный голос Зайры выдавал ее волнение, – Пора приниматься за дело. Оглянись вокруг – все мало-мальски способные люди что-то делают, как-то крутятся. Ты же умный; ты намного умней всех этих коммерсантов и бизнесменов. Так почему не используешь свой ум, свои способности? Все боишься замараться, все носишься со своими принципами и убеждениями, как с писаной торбой.
Зайра уже вовсю «тыкала», возможно, посчитала, что серьезность момента оправдывает такое обращение к отцу. Но Бекхан в пылу разговора не заметил этого.
– Эх, дочка! – сокрушался он, – И ты туда же? Как ты могла забыть все, чему я тебя учил? Где книги, что я давал тебе читать? Где все наши беседы о жизни, о душе?
– Жизнь оказалась не такой, как в книгах тех написано, папа! Даже мне это понятно, как же ты не поймешь никак?
– Все ему понятно, – вставила Майра, – Просто упрямство не позволяет признать, что он оказался дураком со своими дурацкими принципами.
Бекхан пропустил ее слова мимо ушей и повернулся к Алихану.
– А ты чего молчишь? Ты тоже так считаешь?
– Разбирайтесь без меня! – недовольно бросил сын и, встав из-за стола, ушел в соседнюю комнату. И включил там телевизор. Все замолчали. Майра уставилась в окно, в котором, конечно, уже ничего не увидела, – сумерки незаметно перешли в полную темноту, так как в этой части города все фонари были перебиты хулиганами. Никто уже не хотел чаю, который безнадежно остыл.
Бекхан навалился на стол, положив на него локти. Зайра сидела, скрестив руки на груди, следя за световым яблоком, качавшимся в ее пиале.
Пауза затянулась. Из соседней комнаты доносились голоса героев латиноамериканского сериала, обсуждающих свои дела и проблемы. Бекхан вновь заговорил.
– Хорошо, – согласился он с женой и дочерью, – Крутиться – так крутиться! Ты права дочка, – у меня достаточно ума для этого. И я докажу, что я – не неудачник. Но, предупреждаю: за все придется платить. Я имею в виду не деньги. Как бы нам не пришлось жалеть после, как бы вам не пришлось каяться, что толкнули меня в это болото. Впрочем, лезть придется всем, – и тебе, Зайра, и твоей матери. И твоему брату.
– Ни в какое болото мы не толкаем тебя! – запротестовала Зайра, – Мы лишь хотим, чтобы ты отбросил устаревшую мораль и реализовал свой ум и способности легально. Не то еще угодишь в тюрьму, а потом будешь винить нас с мамой.
– Да, – поддержала ее Майра, – Никто не толкает тебя на преступление. Есть тысяча способов делать деньги. Нужно просто перестать болтать и взяться за один из них.
– Но из этой тысячи не реализовать ни одного честным путем, – возразил Бекхан, – Да, в тюрьму за это не посадят, но то, чем мне придется заняться, может вызвать тошноту. Сейчас вам невозможно что-либо доказать, это для вас болтовня. Но, возможно, когда-нибудь вы пожалеете об этом разговоре. И может быть, тогда покажется раем наша сегодняшняя жизнь, – пусть бедная, пусть нищая, но, в общем-то, счастливая.
Майра фыркнула. Она уже успокоилась, справилась со своей слабостью.
– Я прямо свечусь от счастья! – сказала она, театрально разведя руки, – Я прямо сияю! До чего может договориться человек, а?! Иди ты! С тобой невозможно говорить.
