Читать книгу: «Awakers. Пробудители. Том 3», страница 2
– А смысл тогда интервью давать, если «не читай»? Заебали.
– Так кого им ещё доставать? – вмешивается Майк. – Мы же охуенные здоровые белые гетеромужики в самом расцвете сил. Привилегированные! Не докопаешься к наездам.
Доскональное описание в устах Майка звучит забавно, но у него не хватает чувства юмора, чтобы посмеяться.
– Что на тебя нашло? – недоумевает Ральф. – Вы же с Майком обычно впереди планеты всей языками почесать.
Он в самом деле не знает. Он бы рад побыть душечкой, но каждый раз, когда видит журналиста, невольно начинает возводить стены ещё до того, как успел прозвучать первый вопрос. Это Саймон носит хмурый вид с такой грацией, будто это новый чёрный, а ему «хмурый совсем не к лицу, и тёмные одежды поглощают большую часть света».
Поэтому он не знает, что сказать Ральфу, и просто трусливо пишет одну, две, три песни, которые прячет в планшете в папочку под названием «встол».
– Возьми себя в руки, Трой, ну серьёзно, – повторяет Ральф. – Это не профессионально.
– Ага, это только тебе норм сваливать посреди турне и брать «творческий перерыв» в разгар работы, а мне как что, так сразу «не профессионально»! – взрывается Трой. – Пошёл ты в жопу, Дороти! Я просто не пойду, и всё!
И просто не идёт.
В тот день, пока все катаются раздавать интервью важным херам, он успевает совершить пробежку по местности, позволяет себе бокал шампанского на завтрак и отрубается до самого обеда.
Хотя нет, на самом деле всё не так. На самом деле сначала он позволяет себе бокал шампанского на завтрак, потом уходит в забег и приходит в себя ближе к вечеру в парке на скамейке щедро отделанной голубиным помётом.
И всё равно это лучший день за последнее время.
К вечеру заряда в нём на донышке – где-то там на уровне самооценки – и пока не вдарил адреналин, по краям поля зрения плещутся подлые мушки. Но он всё равно идёт на сцену и ни разу не лажает, потому что в силу своей предсказуемости на сцене он не лажает никогда. Больше всего он боится, что когда-нибудь кто-нибудь скажет, что он поёт, как на работу ходит, потому что на самом деле всё не так.
Сцена – это не работа, это фиксированная точка в пространстве и времени, которая день за днём разбирает и собирает его по молекулам в одно целое. За пять минут до выхода он сидит в закулисье, как кот в коробке Шрёдингера, и никак не может понять: сдох он уже или живой. Но потом коробка открывается, и он всегда живой, каждый раз живой и никогда-никогда не умирает. Сцена – это не работа, это не «зона комфорта» даже; это единственное место во всей Вселенной, где он живёт целиком и полностью.
– Извини, – кидает он Ральфу наутро без всяких прикрас и сам удивляется, как получилось так долго удерживать заветное слово в груди. Ральф поджимает губы, пожимает плечами, но всё равно кивает.
Иногда Трою кажется, что Ральф терпит его исключительно потому, что когда-то давно он показал ему видео с капибарами.
∞ ∞ ∞
Он звонит Келлеру – тому самому, который «Келлер-из-Контроверс». Келлер трубку не берёт, но перезванивает позже, когда Трой уже передумал изливать душу, и он просто говорит про погоду, непогоду, невкусный кофе, а потом передаёт по секрету, что Сидни Янг готов бы продать почку, чтобы поехать в тур с его группой. Келлер смеётся добродушно, ей-богу Санта Клаус рыжебородый:
– Янг в своём репертуаре.
Трой уточняет на всякий случай, что конкретно он имеет в виду.
– Такой из себя сноб, а никак не может отрастить яйца подойти поздороваться, – объясняет Келлер. – К тебе небось тоже не сам подошёл, да?
Трою очень хочется возразить, что ничего он не сноб, просто не матюкается через слово и тоже разбирается в этих модных кошачьих ссанинах.
– Хер пойми что в газетах пишут. Он тебя не обижал?
– Нет конечно. Сидни – мякотка, – фыркает Трой. Но про газеты согласен.
Келлер снова смеётся, потому что, как выяснилось, никто в этом мире, кроме Троя, не считает Сидни славным парнем, зато все, кроме него, считают его зазнавшимся мудаком. Но охуенно талантливым мудаком – тут все солидарны.
– Ну раз мякотка… – сдаётся Келлер.
Келлер, положа руку на сердце, талантливый не настолько. И на сцене лажает. Но Келлера любят все. Ему немножко за сорок, и он одинаково общается с журналистами, с публикой, с ним сейчас: как добрый учитель с нерадивыми, но любимыми учениками. Келлер может себе позволить нести на сцену пивное пузико, проблески седины в золотисто-рыжих волосах и однотипные дурацкие рубашки. Келлер – легенда, таких больше не делают. У него в бумажнике фото жены, детей и собаки; срать ему хотелось на всех этих людей в интернетах.
Но Трой проверил хроники двадцатилетней давности: Мэтью Притчетт-Келлер тоже начинал как неуклюжий загнанный мальчишка и в рехабе своё время отбыл.
На него находит осознание, что все они застряли в одной шатко-валкой лодке в бассейне с акулами. Они трое – Гордон, Янг и Келлер – как те призраки Рождества о прошлом, настоящем и будущем. И если Келлер из них – Призрак будущего, им всем крупно повезло.
∞ ∞ ∞
Хуже всего, что в самом деле всё не так плохо. В среду они идут на местное радио, а диджей приветствует их кексами с кофе. Кажется, ей в самом деле нравится группа, она задаёт правильные вопросы, позволяет говорить о чём угодно, а он очарователен до луны и обратно, красноречив и увлечён беседой.
В итоге война выходит какая-то совершенно дурацкая, ни о чём и ни с кем, но он с удивлением обнаруживает, что каким-то хером уже проебал чувство юмора, самоуважение и треть воли к жизни, зато наел обратно добрую часть «запаса на чёрный день», который едва успел рассосаться в череде рабочих стрессов. Скорее всего, виной тому привычка усердно заедать бессонницу углеводами, а недосып – сахаром. Объективно и логически при его росте и комплекции это не критично, а с новой традицией выбегивать свою тревожность по окрестностям, может, и вовсе на пользу. Но всё равно не в тему и не вовремя.
Похоже, Саймону это кажется довольно забавным.
На самом деле Саймон тоже скучает больше чем показывает, и ему так же не всегда хватает сцены, чтобы всю дурь из головы выбить. Поэтому, несмотря на поздний час, Саймон очень громко и ясно распаляется о том, как его достала трезвость бытия, яростно размахивает прихваткой и брызжет соусом по плите апарт-отеля с декламацией о том, что лучшая часть пасты – это вино, которое к ней подходит. Он ляпает соусом на футболку, в которой завтра пойдёт на сцену, и машет венчиком на тему «кому нахуй усралось изучение всех этих искусств, что там вообще можно учить, просто бери и делай!». А потом недрогнувшей рукой яростно перемешивает варево в кастрюльке, так что бицепсы ходуном ходят. Мужчина мечты, чтоб его, с чёрными ногтями и точёными скулами. Совершенно непонятно, почему не он красуется по центру на афишах.
Больше всего Саймона бесит, что он такой фуди, а паста с бокалом сухого белого – комбо мечты. Однако без Эммы под боком бокал белого быстро превращается в ряд разноцветных стопок длиной с Великую Китайскую стену.
Трой прислоняется спиной к чужому холодильнику и безропотно принимает тарелку с фигурно выложенной пастой и листиком базилика на кромке. Ему белого сухого не требуется – он и так в шоке, что наконец-то с ним происходит что-то хорошее и, размахивая белыми флагами, готовится к празднику.
Саймон почему-то оттаивает каждый раз, когда видит его с вилкой в руке, будто вспоминает, что он настоящий. А он безрадостно думает, что саймонская стряпня едва ли не единственное топливо для его защитных механизмов, и это смешно, если задуматься, но с таким раскладом ему пиздец.
– О-о-о, как же мне всё это аукнется, – обречённо вздыхает он, похлопывая себя по щеке.
Сай качает головой, улыбается и, судя по лицу, ловит с десяток трепетных флэшбэков:
– Когда тебя это останавливало?
– Легко говорить с такими-то скулами, – фыркает он. – Не ты же «щекастое лицо группы».
– Нормальные у тебя щёки.
– Круглые, – не соглашается Трой. – Ты что, газет не читаешь?
– И что? Тебе идёт круглый.
– Вид с ними дурацкий…
Саймон безапелляционно шлёпает его по лбу вилкой под звонкое «ай! за что?», но сдаётся:
– Не дури, нормальный у тебя вид. Задолбанный, но крепкий.
– В смысле «крепенький»? – уточняет он, чертя кавычки свободной рукой.
– Нормальный.
Он хочет спросить ещё, но Сай перебивает:
– Ну что ты от меня хочешь, чтобы я зеркало тебе купил или что?
– Круглое и дурацкое?
Саймон шумно вздыхает и выдыхает матами через смех:
– Да блядь, Гордон!
Хочется спросить, что он конкретно имеет в виду под «блядь», но спрашивает он:
– Почему ты надо мной смеёшься?
– Вот сам же хуйню про себя несёшь, а на других обижаешься. Может, хватит уже?
Потом он снова смотрит на вилку в его руке, полупустую тарелку и оттаивает.
Трой, впрочем, не обижается, потому что Сай тоже «болезненно трезвый» в последнее время, а у него слишком много идиотских вопросов к окружающим.
Иногда ему кажется, что Саймон подкармливает его в надежде, что он вырастет большой и сильный, и они наконец-то смогут как следует подраться.
∞ ∞ ∞
Он надеется, что когда-нибудь ляжет спать потерянным и сконфуженным, а наутро проснётся, по-настоящему проснётся тем самым Троем-Гордоном-который-Пробудитель.
Но для того чтобы проснуться, для начала необходимо уснуть немножко больше чем на полчаса на заднем сидении и полтора часа под утро в неродной кровати.
Он не просит многого, но настолько задолбался не спать, что принимает волевое решение расчехлить мини-бар на пару глотков. Потом он слушает дискографию Sad Cassette в шахматном порядке, смотрит зверей в телевизоре, пишет ещё одну, две, три песни для папочки «встол», а наутро – отважен, агрессивно обаятелен и настроен общаться. Однако в холле Майк перехватывает его за талию и тащит обратно в лифт.
Майк тащит его в лифт, очень озадаченно интересуется «какого хера», а он возьми да ответь. Двери то закрываются, то открываются, входят и выходят люди, а он стоит напротив Майка, упёршись рукой в стену, всё говорит и говорит, не в тему и, разумеется, не вовремя.
Колючий маленький Микки смотрит на него снизу вверх потерянным взглядом и на какой-то момент выглядит совершенно беспомощным, потому что у Микки есть всего две кнопки – «подъебать» и «посодействовать»; и, кажется, ни одна из них сейчас не работает.
Однако, к счастью, у Майка стабильно на всё есть своё мнение.
В итоге разговор получается продуктивный: Майк узнаёт много нового про Троя, а Трой узнаёт много новых матов.
– Это конченый мир, Горди, – подводит он итог. – Но этот мир тебя любит: тут без таких как ты делать нечего.
Похмелье потом проходит вяло, но под косые взгляды Саймона, а он даже возразить ничего не может, потому что пакт есть пакт, а он и тут засрался и пропил доверие, потому что у него-то нет проблем с бутылкой, но на пять минут было невыносимо тошно, и он не смог потерпеть.
– Да-да, такое я трепло безвольное, – повторяет он сипло.
– Ну всё, харэ на себя гнать, – вступается Майк.
Он не может понять, Саймон злится потому, что он предатель, или потому, что скучает по своему смешному прибухнувшему Трою.
Он не может понять: Майк на его стороне потому, что он это он, или Майк всегда защищает слабых и несостоятельных.
∞ ∞ ∞
Тому очень нравится его гитара.
– Красивая, с котиками, – разглядывает он и тычет пальцем в одного из котов, – на Фредди похож.
Томлин странный, конечно, только он может разглядеть в четырёх одинаковых котах одного «похожего на Фредди». Трой склоняет голову, присматривается и соглашается.
– В самом деле похож.
Том добрый и бесконечно терпеливый, показывает аккорды его же песен, которые раньше он видел только в экране планшета. Трой обхватывает гитару и физически ощущает полную охапку своей музыки в руках, это восхитительно вплоть до катарсиса и не поддаётся никакой логике.
– Блядь. – Он запрокидывает голову и быстро растирает слезы рукавом нелюбимой кофты, боясь, что Том неправильно всё поймёт. Но Том всё понимает правильно.
– У меня тоже есть такие песни в плеере. Они не все грустные, но я от них всё равно плачу.
Том показывает что-то из начальных Queen, заглавный сингл из последнего альбома Flashguns, который затёрли до дыр на радио, но из его плеера звучит как в первый раз; и только Томлину может прийти в голову плакать под Foster The People.
Трой вытряхивает из плеера Брэндона Флауэрса, который божится, что обязательно изменится, Sad Cassette, которые обещали, что вот эта песня была ошибкой, но всё равно поют её на каждом концерте, и The Kinks, конечно же, The Kinks.
– Вот эта песня про удивительного кота, который дофига мудрый. Он познал смысл жизни, так что теперь просто сидит на дереве, ест и нихуя не делает. Но все его любят, потому что он тупо клёвый толстый кот. И таким ему хочется быть, – объясняет Трой, поглаживая «Фредди» на грифе.
– Звучит заманчиво, – соглашается Том.
– Когда вырасту, хочу быть вот таким котом.
– Вырастешь, – обещает Том.
– Но я женат на целой рок-группе, пока смерть не разлучит нас, так что…
Том добрый, терпеливый и может сидеть с ним вот так очень долго, показывать аккорды, говорить о песнях и пить кофе литрами.
Трой точно знает, что если достаточно долго быть мудаком, люди уходят.
– Не уходи больше, Томлин, ладно? Я ещё один развод в своей жизни не вынесу.
За час до рассвета Троя срубает в полусон поверх заправленной кровати, прямо в обнимку с гитарой. Том собирает посуду, шумит водой в ванной, щёлкает выключателями, а когда думает, что он уже совсем уснул, садится рядом и долго гладит его по голове.
∞ ∞ ∞
Они никогда не говорят про работу. Но Трой что-то ляпнул, а Сидни зацепился и отцепляться обратно не планирует.
– Да ладно, ты не обязан смотреть, – отмахивается Трой. – Каждый второй, небось, лезет со своими песнями.
– Мне правда интересно. – У Сидни выражение лица, как у профессора, которому очень нравится вести свой предмет, даже очки надевает перед тем, как запустить видео на планшете.
Они смотрят одно, два, три видео с выступлений Авэйкеров и потом ещё по просьбе Сидни «что-нибудь в акустике».
– Это где сессия? – уточняет он.
– Нигде. Дома записали. Ну просто.
Сид с удвоенным вниманием смотрит в экран, где Майк играет на гитаре, Трой поёт, и ничего больше не происходит.
– Это для нового альбома?
– Да нет, наверное. Не в ключе Авэйкеров.
Сидни нетерпеливо вздыхает, но молчит.
– Думаешь, стоит доработать и включить в альбом?
– Ничего не думаю, Трой, это твоя группа.
Он умолкает, вгрызаясь в ноготь. У Сидни что-то глубоко тёплое в глазах. Трой никогда не видел, чтобы кто-то так проникновенно слушал его песню.
– Вы двое – чистое золото. Хочу эту песню в своём плеере, – заключает он, продолжая упираться локтями в колени.
– Зачем тебе?
Сидни покусывает губу, будто подбирая слова.
– В ней есть потребность быть выслушанной. Я хочу выслушать.
∞ ∞ ∞
По крайней мере, в самый плохой день он помнит, что где-то в этом мире в плеере Сидни Янга есть его песня.
∞ ∞ ∞
А потом перед очередной сессией Майк заявляет:
– Трой не будет с вами разговаривать.
– Бережёт голос? – переспрашивает журналист.
– Нет, просто не хочет, – поясняет Эллиот и смеётся в ответ на немой вопрос в глазах «а что, так можно?» – Он Трой Гордон, не хочет, значит, не будет. Но спеть споёт.
На самом деле петь новое ещё страшнее, чем говорить. Но здесь он хотя бы слова знает правильно и не впадает в пассивно-агрессивный ступор. В итоге он такой отважный с Майком под боком, который с безупречной небрежностью перебирает его аккорды, а он поёт о том, по чему так сильно скучает в последнее время: про шампанское и посиделки в баре после шоу, про романтику, домашний уют и про Фредди, конечно же, про Фредди.
– Ничего себе, – хлопают ведущие, – Похоже, у нас премьера в прямом эфире, – и быстренько переходят к главному. – Так, колись, Трой: кто такой Фредди? А как же Сидни Янг?
∞ ∞ ∞
Он вспоминает последнюю ночь каникул в Испании. Он тогда нашёл в магазине наручную игрушку с помойным енотом, милую до безумия.
– Детский сад, – качает головой Сидни, но всё равно достаёт бумажник.
– Ты же в курсе, что я не бедствую, да? – напоминает Трой, но тот отмахивается:
– С меня не убудет.
Потом, после позднего ужина, они находят скамейку на опустевшей площади: Трой лежит на спине, согнув колени и натянув зверя на руку, болтает километры милой чуши, а под ухом Сид перебирает струны его гитары и шутит, что он словил приход от сладенького, потому что два «крема каталана на одного Троя Гордона – это что-то, что-что».
Трой переспрашивает от имени зверя, что конкретно означает «что-то, что-то». В самом деле интересно, что же, что же он такое, что у многократного победителя «лучшая песня года» не хватает слов. Но Сидни говорит «без комментариев» и просто сидит рядом, играет и поёт, наслаждаясь анонимностью, потому что кому придёт в голову искать Сидни Янга на центральной площади Мадрида в три часа ночи?
– Ну что ты, кот, петь-то будешь? – предлагает Сид.
Он отшучивается, что они только что разъели стоимость яхты на двоих, и он дышать-то с трудом может. Но потом поёт, конечно, всегда поёт, потому что петь – это то же самое, что дышать: он не может не петь так долго.
– Показушник, – смеётся Сидни под конец песни, но не обидно, почти ласково. – Ты никогда не лажаешь, да?
Трой запрокидывает голову посмотреть и, оказывается, что в свете фонарей и чуть-чуть на фоне звёздного неба, Сидни немногим, но всё-таки младше папы и почти такой же красивый, как Саймон. Завтра он вернётся к своему разводу и группе, на которой тоже немножко женат, но сейчас на этой скамейке Сидни Янг принадлежит ему целиком и полностью. Трой смеётся, что реально словил приход от сладенького, но в самом деле чувствует, что впервые в жизни по-настоящему влюбился, окончательно и бесповоротно, до самого конца. Трою очень нравятся песни.
∞ ∞ ∞
В последние дни солнца совсем немного, и всё, что не дождь, то морось.
Трой и сам в замешательстве от того, насколько сильно устаёт в такую погоду. А потом к саднящему горлу добавляется насморк.
– Добегался по лужам, – комментирует Майк.
Болеть посреди тура тот ещё десятый круг ада – с вечно текущим носом, не проходящей тошнотой и тупой щекоткой в горле, которая не позволяет брать ноты. Хуже всего с температурой, которая мизерно выше нормы и с ног не валит, но башка от неё трещит бесконечно долго. Но Трой проверил в сетях: никто не болеет простудой с таким набором симптомов. Никто, кроме него. Это лучшее, что он слышал за недели.
Насморк поглощает процентов девяносто кислорода, и объективно и логически все силы уходят на то, чтобы дышать и сидеть ровно.
– У нас буквально на следующей неделе в эфире Sad Cassette, – обещает бодренькая весёлая ведущая. – Так что если хочешь передать важное послание, так сказать, сквозь века и пространство – от Троянской крепости до Сиднейских оперных залов, – милости просим.
Он хмурится настороженно, но потом сквозь насморк и недосып шутка до него доходит.
– Я вообще не крепость, знаете, – смеётся он. – И вообще не так красноречив, как Сид, но всё равно… Просто передайте ему, что он талантливый, добрый, красивый и очень-очень сильный. Не думаю, что он слышит это достаточно часто, я думаю, никто по-настоящему не слышит.
∞ ∞ ∞
«…Несмотря на свой скромный размер, Троя I имела крепость с массивными стенами, воротами и башнями, сложенными из неотёсанного камня. Это поселение просуществовало почти пять веков и, вероятнее всего, было уничтожено пожаром…»
∞ ∞ ∞
«…Некоторые считают Сиднейский Оперный театр великолепным образчиком “застывшей музыки”, о которой говорил Гёте…»
∞ ∞ ∞
They tried to tell me you're cold
And you're impossible to hurt
Now I've heard that said about the both of us
They should put it on a t-shirt
«Put It On a T-Shirt», The Vaccines
Глава 3. Братья по оружию
We're fools to make war on
Our brothers in arms.
«Brothers in Arms» Dire Straits
Если бы Ральфа спросили, какая у него скрытая суперспособность, он бы сказал: «Не болеть в туре». Это дома он болеет без оглядки, а в дороге будто открываются внутренние резервы.
У Троя, наоборот, ни одно дорожное путешествие не обходится без простуды. Но он, как правило, стойко переносит болезни и так погружён в работу, что даже не замечает, пока не начинает срываться голос.
Саймона с Майком накрывает одновременно. Причём первому удаётся отделаться красным носом и щекоткой в горле, а Майк выкашливает лёгкие по ночам, а днём едва связывает слова.
– Пиздец, ты прочный, П., – выговаривает он. – Это мне тоже надо спиртягой дезинфицироваться здоровья ради?
Гордон за его спиной украдкой грозно машет рукой у шеи, мол, «молчи, а не то урою», но в отражении все видно.
– Играть в состоянии? – спрашивает он вслух.
Майк награждает его обиженным взглядом.
– Я простыл немножко, а не дохлый.
∞ ∞ ∞
– Да ладно, ты не обязан смотреть. Каждый второй, небось, лезет со своими песнями.
– Мне правда интересно. – У Сидни выражение лица, как у профессора, которому очень нравится вести свой предмет, даже очки надевает, перед тем как запустить видео на планшете. – Сами потом смотрите?
– Ну, – кивает Трой. – Я – да.
Сет на полчаса, он молча смотрит две песни, потом выдаёт, указывая пальцем в экран:
– Вот этот парень.
– Майк.
– Майк – огонь. У вас двоих безумная химия.
∞ ∞ ∞
Получилось так, что начинали они далеко от дома. Теперь с каждым днём дом всё ближе, и у Ральфа начинает приятно сосать под ложечкой, а Майк с Троем впадают в обоюдную идиллию перед лицом прессы.
– Да я всё про него знаю, мы ведь жили вместе, – храбрится Эллиот, вступая в игру, где он должен выбрать верный вариант из категории «или/или», пока Трой выводит ответ стилусом на планшете.
– Кошки или собаки?
– Кошки, – кивает Майк, а Трой демонстрирует экран с нарисованной усатой мордой.
– Зима или лето?
– Лето.
«Лето» гласит надпись.
– Холерик, сангвиник, флегматик или меланхолик?
– Это что за гороскоп?
– Тип темперамента.
– У Тома спросите, это по его части. Тип темперамента… – качает головой Майк. – Обниматель.
– Пробудитель! – озвучивает Трой, разводя руками, Майк командует:
– Следующий.
– Controverse или Sad Cassette?
– Без комментариев.
Трой демонстрирует чистый лист и пожимает плечами.
– Еда или секс?
– Секс.
«Еда».
– Да почему?! – не верит своим глазам Майк.
– Ну… Еду можно разделить с любимыми людьми.
– Серьёзно? Ты ничего не перепутал?
– Ну, с кем угодно, – пытается объяснить Трой под скептическим взглядом гитариста. – В смысле, что это универсальный язык общения, который можно разделить с другими людьми, с друзьями, например, с тобой, в конце концов. Это как музыка, которую можно надкусить.
– Окей, – соглашается Майк. – Глубоко. Но всё равно тупо. Следующий.
– Чай или кофе?
– Кофе.
Майк заглядывает в надпись на планшете и качает головой:
– Да ты гонишь.
На самом деле Трой не столько кривит душой, потому что в последнее время, если вежливо предлагают что-то из напитков, просит горячий чай вместо кофе.
– Я же дом здесь купил. У меня тоже есть полочка для чая, – объясняет он, прихлюпывая носом.
Трой прижимает к груди кружку, из которой уютно торчит этикетка на ниточке; прижимает крепко и нежно, будто пытается согреться до самого сердца. Делает несмелый глоток и сразу ещё один, убедившись, что температура приемлемая. Смотрится тоскливо в золотистую гладь, будто пытается разглядеть своё отражение в кусочке дома, по которому он тоже скучает.
Похоже, для англичан американец, который запивает простуду кружкой чая, – секретное оружие, а Трой слишком измотан, чтобы и дальше встречать камеры воинственным взглядом. И на какое-то время воцаряется мир.
– Следующий, – объявляет Майк.
∞ ∞ ∞
Следующим огонь на себя принимает Том. Скорее всего, потому, что на фоне бессонных ночей и общей слабости вид у Майка настолько жалобный, что Том бездумно берёт на себя роль наседки.
Но Майк ещё худо-бедно держится, а Том после двух тяжёлых ночей на сцене сокрушённо мотает головой, потому что всё болит и сил нет совсем. Хуже всего, что Робби тоже выпал из строя, и плохо соображает, что происходит и как с этим быть.
– Мы сворачиваемся или что?
Трой с Майком награждают его убийственными взглядами.
– Это всего лишь простуда, Робби. Это как похмелье растянутое во времени, – убеждает Трой. – Что-нибудь придумаем.
Ральф не совсем понимает, что означает «что-нибудь придумаем», напрягается, когда Трой сам хватается за гитару на внеплановой репетиции. Это слишком долгая эпопея – «Гордон и его гитара» – и он каждый раз проигрывает. Кажется, у него отсутствует какая-то часть мозга, которая отвечает за аккорды, и он безбожно фальшивит, сбивается и путается в струнах.
– Мы вообще без Тома начинали, – намекает гитарист, на что получает какой-то странный тёмный взгляд.
– Хуйня без Тома, – Трой оборачивается через плечо. – Поддержи меня, Дороти.
Ральф застигнут врасплох таким вопросом:
– Я не знаю.
Трой шумно хлюпает носом:
– Что тут знать: либо хуйня, либо не хуйня.
– Ой ли? – Переспрашивает Майк.
– Ну давай проверим.
Репетиция затягивается. Они играют одну, две, три песни, Трой безропотно поёт через нос и запивает пилюли бульоном.
– Хуйня без Тома, – соглашается Майк, потирая лоб. Трой победно сияет.
Трой безбожно врёт аккорды, путается в струнах, сбивается и начинает заново. Саймон уже давно свалил, а Ральф сидит и смотрит с острым чувством, что он купил билет на фестиваль модного независимого кино и сидит ждёт развязки, но один фильм перетекает в другой, и они никогда не заканчиваются.
– Горди, я тебя люблю, но у тебя две руки левые, – терпеливо вздыхает Майк.
– Наслаждайся тем, что можешь делать что-то лучше меня, – парирует тот.
– Сравнил жопу с пальцем. Я же не прошу тебя сольняки пилить. Что там делать-то? Тут зажал, там рукой туда-сюда «трынь». Ничего сверхчеловеческого, – объясняет Майк, потому что «туда-сюда трынь» – это та терминология, которую Трой понимает.
– Это тебе ничего, а у меня тут аккорды какие-то ебанутые.
– Сам же придумал.
– На планшете они выглядели адекватнее.
По-хорошему, этим двоим отлежаться бы пару дней, но, походу, простуда окончательно довела их до одной волны плохих идей и нервного веселья, где Трой через раз срывается в приступы смеха, и это совершенно невозможно, потому что смеётся Трой заразительно, но первым каждый раз сдаётся Майк.
– Да не гони, ты же нормально играл. Соберись давай.
– Реально все руки левые, – начинает хихикать Трой, разминая пальцы.
– Зато ноги правые, – успокаивает Майк. – Не можешь играть – танцуй как последний раз в жизни.
– С таким-то лицом? – фыркает он. – Хочешь, чтобы меня украли и продали в бой-банду? У меня весь набор данных для бой-банды, знаешь ли. – Он перехватывает гитару и загибает пальцы. – Вокал как у диснеевской принцессы, две правые ноги, если потребуются, и этот вот дивный лик плюшевого мишки.
– Нет, наоборот, – не согласен Майк. – Вокал как у плюшевого мишки и лицо диснеевской принцессы.
– Ты что, заигрываешь со мной? – подначивает Трой, а потом продолжает бесцельно загибать пальцы и оживлённо расписывает свою воображаемую карьеру на поп-сцене, давая коллеге шанс передохнуть и отсмеяться.
– Да ладно, ты будешь лучше, – заверяет Майк, когда он снова возвращается к аккордам.
– Конечно буду, – обещает Трой. – Хуже я быть уже не могу.
И Майк скатывается рядом.
Ральф подозревает, что чувствует себя Майк не намного лучше Тома, но если он сляжет – шоу отменяется. Он молчит, но его явно бесит, что Том такой слабачок, сдал пост, а они с Гордоном застряли в этом гитарном лимбо; но терпит по-ангельски, потому что Трою хреново точно так же, но он не жалуется, а Майк уважает его упорство и преданность делу.
В итоге идеи перекраиваются, песни перестраиваются, едва ли ни треть сет-листа выливается в акустическую сессию. Наверное, это не то, чего от них ожидают, но, глядя на действо на сцене, где Майк просто играет, а Трой просто поёт, Ральф недоумевает, почему они не додумались до этого раньше.
– Вы наблюдаете «гнусавый период» в творчестве, – шутит Трой в толпу, раскрасневшись больше обычного. – Случается с лучшими из нас.
Трой, как правило, стойко переносит болезни, но в этот раз зараза разгулялась на славу, оставляя за собой синие круги под глазами и пылающие пятна на щеках, которые видны, наверное, с последних рядов.
Иными словами, «гнусавый период» – это несколько мучительных ночей, где Трой звучит откровенно неважно, выглядит ещё хуже и вывозит шоу на общении с публикой. А ещё не знает, что собирает полсотни комментариев в официальном аккаунте группы с пожеланиями здоровья, методами лечения простуды и просьбами «вернуть Горди в интернет».
Том выступать героически не рвется, но таскается с ними из города в город в ожидании чуда. Наверное, для Тома это тоже немножко подвиг, потому что отсыпается парень часов по двадцать в сутки, а из пижамы практически не вылазит.
К счастью, Трой лёгкие по ночам не выкашливает, но, судя по завистливым взглядам в сторону Тома, высыпается слабо.
∞ ∞ ∞
– Том с нами не сразу был, – поясняет Трой.
– Да я вижу.
∞ ∞ ∞
– Сейчас все болеют, – вздыхает Робби. – Один за другим сходят с дистанции.
– Гонка на выносливость какая-то, – комментирует Ральф, разрабатывая руку.
– Так, понятно, все с весны колесят, а кто-то уже целый год. Это мы только догоняем. – Майк здорово осунулся: глазища в пол-лица, а нос и того больше. Жалуется, что слабо чувствует, какая еда на вкус.
– Курица на вкус как курица, Микки, – услужливо напоминает Трой, расставляя шесть видов соуса вокруг его тарелки. – Не привередничай.
– Кто бы говорил, – бухтит Майк.
Трой последние дни сам воротит нос от всего, что не бульон и не чай, но звучит лучше, держится бодрячком и отшучивается, что может позволить себе уйти в бульонный запой хоть до конца года. Но Ральф предвидит, что с тем как Трой обычно тает на глазах в своих голодных забастовках, к концу недели он будет тоньше микрофонной стойки, и они все нехотя, но единогласно поставят отметку в своём бинго «Гордон против Тура».
– Никуда мы не сходим, – не соглашается он. – Что за настрой вообще?
Однако в одном Робби прав: с дистанции сходят. Но не они.
Объяснение в устах Троя какое-то нескладное, как и большая часть его речей в последнее время. Но суть примерно такова: на фесте перед хэдлайнерами образовался слот, а им, Авэйкерам, предлагают его заполнить. Перед хэдлайнерами. На фесте. В Гонконге.
– Келлер тебе позвонил? – переспрашивает Ральф ещё раз, чтобы наверняка убедиться, что Гордону это не прибредилось.
– Да.
– Почему?
– Ну я же говорю, его кореша вот эти Panini, которые хэдлайнят. С ними Кареты должны быть, а у них вообще полгруппы с гриппом слегло. Ну вот они переживают, что какую-нибудь хипстерню поганую перед ними поставят, не мои слова, цитата Келлера, – быстро добавляет он.
