Читать книгу: «Но они тоже служат злу. Часть первая. Дочь демона», страница 2
– Да, – недовольно откликнулась Мотави. – Слышу.
– Ты сегодня какая-то рассеянная. Следи за огнем, отравить меня вздумала?
– Я слежу, – раздраженно буркнула Мотави.
Басиат прищурилась, всматриваясь в лицо дочери.
– А я, кажется, знаю, почему ты сегодня сама не своя, – она зло и коротко рассмеялась. – Я тоже о ней думаю. Десять лет прошло, а я все помню. Думаешь, я старая и глупая? Нет, я помню, как ты со мной обошлась, со мной и с ней.
– Я не хочу об этом говорить, – Мотави отвернулась, убавляя огонь на плите.
– Не хочет она, конечно, не хочет. Ты не сказала мне даже ее имени. Ты разбила мне сердце, поломала жизнь всем нам, наверное, довольна тем, чего добилась?
– Довольна! – зло вскрикнула Мотави.
– Ну и хорошо, что довольна. Я ночей не сплю, от горя и тоски сгорела вся, а ты даже не шелохнешься. Что за камень у тебя вместо сердца?
– Точно, ты права, камень. Только моему камню с твоим по жестокости не сравниться. Не смей даже ровнять нас, слышишь?! – Мотави швырнула ложку в угол и в бешенстве кинулась прочь из кухни.
– Вот и славно, бросила все и бежать. – Басиат тяжело поднялась, опираясь на больные руки. – А доваривать кто будет? Все испортила, как всегда. Никакого толка…
Силы старой ведьмы были на исходе – будет чудом, если Басиат переживет зиму. Мотави самой придется искать дочь, теперь это ее дело – исправлять свою же ошибку. Когда старый дом опустеет, когда зеркала будут занавешены черным, а часы остановлены, Мотави осознает свое одиночество. Вот тогда она поймет правоту Басиат, поймет и раскается.
Той ночью Басиат не спалось. Она вспоминала, как, будучи молодой, распускала свои черные волосы до пят, и как мать наряжала ее в платья тонкого красного шелка, и как плясала она на балах, сводя с ума многих своих поклонников одной лишь улыбкой. И только сердце сохраняла Басиат пустым, ибо таков был обычай ее рода.
Мотави была другой. Застенчивая и скромная, она любила уединение и покой, вызывая у матери недоумение и раздражение своим тихим нравом. Много резких слов было сказано Мотави, много ссор и скандалов видел этот дом, и лишь теперь Басиат сожалела о всех обидах, причиненных дочери. Ей вдруг захотелось увидеть Мотави, обнять ее и просить прощения. Басиат поднялась наверх, в спальню дочери, надеясь полюбоваться ее сном, как делала когда-то.
С тех времен в комнате Мотави мало что изменилось – все те же уютные кресла, старинный комод и зеркало в резной оправе, расцвеченные лиловыми тонами шторы – Басиат хотела сохранить обстановку, надеясь удержать как можно дольше ту благословенную эпоху, в которой она была молода и счастлива.
На широком ложе, под цветасто-голубым балдахином спала Мотави, уткнувшись носом в сгиб локтя и одним глазом смотря прямо в лицо луне. На ее плече сидела густая тень со злым зелено-желтым пламенем в глазах.
Басиат беззвучно вскрикнула, хватаясь за сердце, а тень спрыгнула с постели, меняя свои очертания, отряхнулась, будто привыкая к новой форме, метнулась к раскрытым створам балкона и сиганула вниз. Ведьма кинулась за ней так быстро, как только могла и, холодея от ужаса, увидела ее, стремительно удаляющуюся от дома.
Тень скользила по едва различимому лунному следу, что тянулся через поле и дорогу, минуя чужие крыши и соседский сад, пересекал уютный двор дома Басиат, устремляясь к самому балкону, становясь едва различимым, похожим на язык тумана.
7
Баил осторожно принюхался: дом пропах травами и зельями. Басиат, наверное, вознамерилась научить Мотави всем рецептам. Он не чувствовал опасности: яркий лунный свет выбелил стены и пол, сократив тени, но и только. Баил бесшумно прошелся по комнатам, поднялся по лестнице и миновал коридор второго этажа. Под голубым балдахином в своей старой детской спала Мотави. Глаза ее оставались открытыми, и взгляд был опустевшим, потускневшим, устремленным куда-то вдаль. Лунный луч неловко скользнул по ее лицу, легко пересек хрустальную преграду зрачка, и засиял яркой дугой, выгибаясь в поднебесье, повторяя изгиб земли. Баил заворожено уставился на изогнутый яркий луч. Никогда прежде он не видел ничего подобного, лишь слышал рассказы о лунных снах, считая их ведьмиными сказками и снисходительно над ними посмеиваясь..
– Змену… – тяжко застонала сквозь сон Мотави.
Слеза скатилась по виску спящей, ладони чуть вздрогнули, когда хрупкий лунный мостик распался и сон, что был один на двоих, прервался. Осколки невидимой связи брызнули во все стороны, Баил вцепился когтистой лапой в ускользающий лунный луч – ох, как задергался он, как забился… Баил что было сил вдохнул его, вместе с отголосками сна, сморщился, скривился от жалости, что попала внутрь – словно истинный кот, которому в уши залилась вода, – и вдруг расплылся в довольной улыбке.
Он давно этого ждал, с того самого дня, как ведьма исчезла, чтоб разрешиться от бремени. Баил был уверен, Мотави обязательно выдаст, где спрятала свое дитя, и потому следил за ней непрестанно. Но долгие десять лет она молчала, пока краткое лунное сновидение2 не выдало ее тайну.
Черная шерсть, вздыбившись на загривке, все росла и росла, покуда, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами, Баил не спрыгнул с постели, став человекоподобной тенью. Он смахнул ладонью невидимые пылинки с плеча, тряхнул запястьями, и ушел – бросился с балкона в яркую лунную ночь.
Размашистыми прыжками, со всей прыти своего воплощения, спешил Баил по лунному следу, остывающему на глазах. Он несся, предвкушая отличную охоту, но рассвет обгонял его, теснил ночь на запад, и оттого Баил злился и звал своих братьев.
Когда след почти исчез на небе цвета топленого молока, Баил оказался в поле, мокрый от рассветной влаги, разгоряченный своей погоней, уставший, но довольный собой, ибо ясно видел он невысокую каменную ограду, дремотную тишину меж развесистых кленов за ними и старую кирпичную кладку двухэтажного Приюта.
День Баил переждал в прохладном туннеле старой ливневой канализации, устроенной еще в те времена, когда здешняя округа была многолюдна. Когда-то здесь было много построек, и в земле до сих пор гнили венцы их фундаментов, как обломанные корни зубов в деснах. У этой земли была мрачная история, полная кровавых событий, и это было по вкусу Баилу.
Но даже сидя в своем укрытии, он нервничал. Он хорошо знал, кто на самом деле хозяин этих мест и куда в действительности ведет этот туннель. И стаи ворон как сторожа сидели на деревьях, озирая окрестности. Баил не мог бы поручиться, что это обычные птицы, и предпочитал не думать о них, считая себя в относительной безопасности. Он зябко поежился, смерил непроглядную тьму желтым взглядом кошачьих глаз и подобрал лапы.
Он ждал своих братьев, но предполагал, что никто не придет. Его братья не хотели рисковать. Баил был один, и если он выдаст себя раньше срока, как бы ему самому из охотника не превратиться в жертву.
Где-то неподалеку зазвонил колокол, чистый протяжный звук летел по полю. Баил навострил уши. Он слышал топот сотни маленьких ножек, обутых в сандалии, он слышал смех и детские крики. Он вскочил, на ходу меняя облик, и бросился наружу, зашипев, чуть не обжегшись о солнце. Прямо перед ним по пыльной дороге парами, взявшись за руки, шли дети.
Баил узнал ее мгновенно. Из всех детей только она была отмечена ночным колдовством – лунная пыль, осевшая на ее коже и волосах, слегка блестела даже под ярким летним солнцем.
И все же он поторопился…
8
Покрасневшие глаза Змену слезились, она терла их ладонью. В это утро она даже видела хуже. Наставница собиралась отправить ее к врачу до обеда, но затем справедливо рассудила, что от красных глаз еще никто не умирал, а дисциплина всегда подразумевает терпение, и поэтому Змену шла вместе со всеми из воскресной школы.
Тень словно выросла из земли. Змену испуганно шарахнулась в сторону – в ноги ей метнулся странный зверь, черная шерсть мазнула по лицу, и что-то тяжелое навалилось на нее, увлекая вниз. Выставив вперед руку, Змену упала.
Время замедлилось, сделалось густым, звуки исказились, будто шли из глубины вод, дорожная пыль, взметнувшаяся столбом, стала едкой и липкой. Через мгновение Змену потянуло вниз, будто она угодила в зыбучие пески, где каждое движение давалось с неимоверным трудом. Откуда-то сбоку выскочил черный кот – гибкий и ловкий, он совершенно неестественно изогнулся, оскалившись, показал гнилые зубы и алый провал зева, а затем прыгнул – да так, что клубы желтой пыли накрыли Змену с головой. Секунду-другую Змену казалось, что она задыхается и тонет, как вдруг все закончилось. Она лежала на животе, лицом в дорожной пыли.
Таврик обернулся – за все это время он не сделал и полшага, как и другие дети и даже Наставница.
– Змену?
– Что случилось?
– Упала?
Их вопросы сыпались со всех сторон, руки Таврика тянулись к ней, помогая подняться, но Змену не приняла помощи. Она со всей силы терла руками засыпанные песком и пылью глаза, пытаясь разглядеть знакомые лица. Размазывая слезы и грязь, она шарила в пыли в поисках своей куклы, но все было напрасно. Ее подарок исчез.
– Поднимайся! – раздался ледяной голос Наставницы. – Немедленно! – Она схватила Змену за шиворот и рывком подняла на ноги. – Как ты перепачкалась, смотри, все платье изгадила! – Наставница отвесила ей затрещину.
Змену едва устояла на ногах. Наставница отпустила ее, слегка подтолкнула вперед, принуждая идти. Но Змену все озиралась по сторонам:
– Моя кукла! Моя кукла пропала!
– Пропала? Ах ты растяпа, ты ее потеряла! – Наставница с силой толкнула ее вперед.
Не удержав равновесие, Змену упала и замерла.
– Вставай, эй ты, притворщица! – Наставница схватила ее руку, с легкостью поднимая безжизненное тело. – Вот дьявол!
Пыльное лицо прочертили две кровавые дорожки из-под распухших век. Змену была без сознания.
А над дорогой кружили встревоженные во́роны.
9
Баил промахнулся. Немыслимо! Удача отвернулась от него в самый последний момент! Годы ожидания и долгие поиски не прошли впустую – он нашел ту, что так долго искал. Он так спешил по остывающему следу, он так быстро выследил жертву и так близко к ней подобрался. Он был в шаге от своей цели!
И все же его постигла неудача. Баил вскочил на ноги. Здесь, глубоко под землей, ему больше нет нужды таиться. В руках у него была всего лишь бесполезная детская игрушка. Как он мог так ошибиться? Как?! Или может эта ведьма Мотави что-то почувствовала и успела в последний момент вмешаться? Что если это козни Басиат? Нет, не может быть!
Баил был готов распылить каждый встречный камень. Он сжал куклу в кулаке, желая раздавить ее. Он впился в нее ногтями, разрывая ее на части руками. Голова легко отделилась от туловища, и он было отбросил ничтожные останки игрушки прочь, как вдруг почувствовал кровь под ногтями. Баил замер, и мгновенное озарение тут же выпило весь его гнев. Улыбаясь и дрожа, сраженный своей догадкой, он коснулся языком окровавленных когтей: соль. Красная, соленая, как и кровь любого человека, она пьянила. Ведьма! Ведьма вдохнула частичку своей души в эту куклу, неосознанно создав оберег. Не ведая об опасности, не зная имени своего врага, не понимая что делает, ведьма все же защитила себя как могла. Зыбучая пыль3 должна была утянуть душу девочки Вниз, на горизонты4, а затянула куклу. Нет, Баил не промахнулся, он не знал об обереге, но теперь Змену ранена и никуда от него не денется. Мотави не знает, где она, и Басиат ничего о ней не знает, но Баил не упустит такой охоты.
10
Басиат разломила свой старый гребень. Пусть ее дочь упрямится, пусть верит в свое слово, Басиат ведомо многое такое, от чего у Мотави волосы поседели бы до срока. Тот, кто охотится на лунные сны, тот, чье обличье тень, – недруг их семейству. Басиат знает, откуда пришел этот неведомый враг, в свое время она претерпела немало горестей от тех, кто живет под землей. Глупо надеяться на случайность, враг взял след, а раз так, он найдет, что ищет.
В медной чаше была вода. Частью гребня Басиат прихватила волосы, вторую часть бросила в воду. Трижды омыла руки и лицо, трижды прошептала заветные слова, погружаясь в транс, отдаляясь мыслями все дальше и дальше в такие дали, куда не попасть, покуда ты жив.
Последний раз Басиат смотрела сквозь воду, когда Мотави еще не было на свете, и мать помогала ей своими силами и советами. Мотави же презирала все ритуалы и никогда не занималась ведовством.
Медные узоры поднялись со дна чаши, раздвинулись скалистым ущельем, взгляд Басиат заскользил по его извитому дну, по петляющей дороге, отыскал резную арку, затем еще одну, и еще. Ее видения сменялись одно другим, все глубже и глубже уводя Басиат во тьму, и она молила о помощи, надеясь, что ее призыв будет услышан. Собрав все свое мужество и отбросив страх, Басиат обратилась к могущественной силе, к которой не взывала никогда. Лишь особенные обстоятельства вынудили ее искать покровительства у нездешних сил.
– Услышь меня, о Великий! Ей нужна помощь. Ее надо защитить, – прошептала Басиат над чашей. Воздух вокруг потемнел, вода забурлила и покраснела, а Басиат все не отрывала от нее взгляда.
– У всего есть своя цена! – донесся голос из чаши. Он словно шел из невообразимых глубин – безжизненный и ровный, лишенный всех эмоций.
– Все, чем я владею – все твое!
– Это ничтожный мусор, прах. Мне нужно больше! Горизонты заждались тебя, Басиат, я желаю заполучить твою душу!
– Мою внучку нужно спасти, – твердо произнесла Басиат. – Если такова цена, если она избежит гибели и плена – я согласна!
Всматриваясь в воду, она боялась, что эту цену отвергнут – ведь ей больше нечего было предложить, – но молчание продлилось недолго. Голос из чаши возвестил:
– Протяни руку. Мне нужен залог!
Басиат сжала кулаки на краткий миг внутренней борьбы, но затем простерла ладонь над чашей.
– Медлить нельзя, – прошептала ведьма, касаясь воды.
11
Воскресенье было днем прогулок. Детей одевали в чистые платья, умывали и причесывали, а затем, построив в колонну, вели в воскресную школу – два часа занятий в сельской церквушке на соседнем холме, – где пастор раздавал детям книжки с картинками про святых, Деву Марию и младенца Христа. Приют был под патронажем благотворительной организации, и оттого такие занятия были обязательными.
Змену любила прогулки до церкви и обратно, вдоль засаженной ивами аллеи, любила красивые картинки в книжках, странного вкуса хлеб, который раздавала в церкви Наставница. Смысл занятий ускользал от девочки. Стоило лишь пастору начать проповедь, как Змену мечтательно отправлялась гулять взглядом по цветным витражам в окнах. Вот она стоит на холме, за ней толпа – ее свита, наверное, а может семья… Она ступает на белоснежное облако, и множество рук тянется к ней с небес, помогая не оступиться… А потом она становилась красивой принцессой с короной и алой мантией, и окружавшие ее люди протягивали ей корзины с едой… Резкий шепот Наставницы пробуждал ее от сказки, заставляя подняться для пения псалмов. Тихий голос Змену присоединялся к общему хору, но девочка терялась, путая слова, ноты, смысл.
В это воскресенье ее не взяли в церковь. Слепой ребенок вызовет ненужные вопросы, и потому Наставница, взяв Змену за руку, отвела ее вниз, в комнату для игр.
– Сиди здесь, никуда не уходи, – предупредила ее Наставница на всякий случай.
– Ага, – вяло согласилась Змену. Куда ей идти? Мир пуст и опасен, куда не поверни голову – везде темно. Как ни распахивай глаза, ничего не видно.
В игровой никого не было. Где-то под потолком гудела муха, у главного входа плотник орудовал молотком, пытаясь выправить скривившийся дверной проем – словом, ничего необычного. Змену легла на ковер, раскинула руки и ноги, вообразив, будто плывет по реке, на огромном плоту, застеленном ковром, а вокруг море. Представила, что шум ветра за окном – это шелест волн, который она никогда не слышала, скрип старых деревьев во дворе – это скрип ее надежного плота.
Стук молотка прекратился, муха на потолке замерла, а со стороны коридора донеслись осторожные легкие шаги.
Кто-то знакомый открыл дверь. Змену поднялась и обернулась на шум.
– Таврик?
– Ага, как догадалась? – Таврик сел рядом.
– Узнала тебя по шагам. Почему ты не в воскресной школе?
– А… – отмахнулся он, – не захотел. К тебе пришел. Что делаешь?
– Ничего. – Змену пожала плечами. Ей очень не хватало зрения, она старательно пыталась представить себе комнату и Таврика. И воображение, в последние дни ставшее куда более сильным, ей в этом помогало.
– Пойдем гулять? – предложил он.
– Мне нельзя выходить.
– И мне нельзя занятия прогуливать, – Таврик взял ее за руку и потянул. – Давай, вставай. Когда мы в последний раз гуляли?
Змену улыбнулась:
– Веди меня, раз уж такой упрямый.
Они вышли во двор, прошлись по тропинке между старыми складами и прачечной, вдоль смородиновых кустов. Когда-то Змену пряталась здесь от Мины и ее подруг. Теперь в этом не было необходимости – вражда исчезла вместе со зрением. Слепая девчонка вызывала только жалость.
Змену горько вздохнула:
– Мне так хотелось, чтобы от меня все отстали – и вот, желание исполнилось, но какой ценой? Лучше бы все оставалось по-прежнему.
– Почему они все так ополчились против тебя? – поинтересовался Таврик. – Ты рассказывала, что у вас была ссора, но никогда не говорила, из-за чего.
– Не говорила, – подтвердила Змену, осторожно ступая на траву. – Не хотела, чтобы и ты от меня отвернулся.
– Мы друзья, – нахмурился Таврик. – Друзья так не поступают.
– Верно, – кивнула Змену. – Наставнице не понравилась правда о моих воспоминаниях. Она решила преподать мне урок и послала своих любимчиков объяснить мне, что и как. Мы подрались. Я защищалась.
– Понятно. – Таврик сочувственно покачал головой. – А что за воспоминания?
Змену немного помедлила, раздумывая, стоит ли рассказывать о матери.
– Я помню ее лицо, ее руки и волосы. Помню, что она сказала мне в день, когда я родилась, и что я ей ответила…
– Ответила? – удивился Таврик.
– Да. А мне никто не верит.
Змену поведала, как мать оставила ее в госпитале, а сама ушла, беспечная и свободная, но Таврик не стал смеяться, нет – он верил своей подруге.
– Так что она найдет меня, когда я стану знаменитой, – сказала Змену.
– А ты станешь знаменитой?
Они забрались на самый верх песчаной кучи, наваленной у стены. Это место было самым близким к ограде и единственным, откуда можно выглянуть за пределы Приюта. Таврик старательно вытягивал шею, стараясь рассмотреть все, что было за забором – дорогу, поле, дальнюю рощу и самый край холма, где и начиналось серое небо.
– Нет, не стану, иначе она меня найдет.
– Чем плохо быть знаменитой?
– Знаменитая еще не значит счастливая, – мудро заметила Змену. Она знала, что если бы мать хотела ей добра, то не бросила бы ее в младенчестве. А раз так, то много бед, зла и несчастий впереди, и внезапная слепота лишь явное тому подтверждение.
Змену переступила с ноги на ногу. Вниз потек песчаный ручеек. Змену прислушивалась к шуму осыпающегося песка. Последнее, что она видела перед тем, как ослепла, это мутный кровавый туман перед глазами. Уже потом, когда встревоженные няньки раздевали и умывали ее, стряхивали песок с ее головы, обострившимся своим слухом, все еще неспособная разлепить глаз – как ей тогда показалось, залепленных грязью, – она слышала далекий и едва различимый звук рассыпающихся песчинок. Где каждая – сверкающий острый камень, гулко стучала, ударяясь о пол, о другие такие же острые камни. Змену вздрогнула, отпуская наваждение, а Таврик все не умолкал:
– Разве это так плохо, увидеть маму? Я бы хотел хоть раз увидеть свою.
– А я нет, – отрезала Змену.
– Хочу, чтобы меня мама нашла, – мечтательно протянул мальчик. Он мог говорить о своей матери бесконечно.
Таврик не мог сказать, как выглядит его мать, какого цвета ее платье или волосы, какую прическу она носит и есть ли у нее обручальное кольцо. Он ничего о ней не знал, и все же был привязан к ней всей душой. Змену представила себе стройную фигуру белокурой женщины, что идет издалека, подходя все ближе и ближе к Приюту, и все ближе долгожданная и обещанная надеждой встреча. Вот еще немного…
Змену вздохнула горько-горько. Ее живое воображение сделало видение почти реальным. Она слепо потянулась рукой к Таврику, нащупала его ладонь и крепко сжала.
– Твоя мама тебя найдет, обязательно. Я уверена! Как знать, может уже к зиме приедет за тобой?
Таврик неловко погладил Змену по плечу, пытаясь утешить то ли ее, то ли себя:
– Спасибо, Змену. Я этого очень жду.
Тихий писк донесся с внутренней стороны ограды. Змену прислушалась. Казалось, кто-то плакал. «До чего же знакомый звук», – поморщилась Змену и тут же внутренне похолодела. Она узнала его – вспомнила, что слышала его же в своем недавнем сне.
* * *
Ей снилась незнакомая старуха, сидящая в кресле. Голова ее была опущена на грудь, седые пряди спутанных волос спускались по плечам, придавая старухе неопрятный вид. На ее коленях спал щенок, но стоило Змену подойти ближе, как тот проснулся и завозился.
– Тише, – прошептала Змену щенку. – Ты ее разбудишь.
Змену осторожно погладила щенка по шерстке. Он был живой и теплый, от него даже пахло молоком.
Старуха, медленно подняв голову, уставилась на Змену и проскрипела:
– Как тебя зовут? – Она протянула костлявую сморщенную ладонь к Змену. Ее пальцы вцепились в запястье девочки поистине железной хваткой. – Не бойся меня. Я тебе не враг.
– Пустите меня, – попросила Змену, но старуха и не думала разжимать ладонь. Она подтянула Змену еще ближе к себе.
– Отпущу. Не бойся, я не желаю тебе зла. Смотри, у меня есть для тебя подарок.
Старуха силой положила руку Змену на спину щенку.
– Ну, что скажешь? Он твой, бери его, если хочешь, – вкрадчиво произнесла она, отпуская девочку.
– Мой? – недоверчиво переспросила Змену. – Я могу его взять?
– Бери, конечно! – просияла старуха.
Змену осторожно подняла щенка. Он казался плюшевой игрушкой с влажным носиком и черными глазами-пуговками.
– Бери… – глухо повторила старуха, засыпая. Ее руки упали вдоль туловища, а голова склонилась набок.
Щенок в руках Змену заскулил, дрожа от холода, и на этот скулеж из-за кресла старухи вышла огромная собака. Она была ростом со Змену, с сильным поджарым телом, длинными ногами и крупной головой. Собака внимательно посмотрела на Змену, затем принюхалась, словно хотела запомнить ее запах.
– Он твой, да? – Змену ощутила обиду: даже у щенка была мать.
Тот сон прервался ненавистным писком будильника, и проснувшись, Змену почувствовала сильную досаду – ведь теперь сны были ее единственной возможностью видеть.
* * *
Плач усилился, стал яснее. «Это не игрушка и не ребенок, хотя похоже на чью-то скверную шутку», – рассуждала про себя Змену.
– Скулит кто-то, – Змену сказала это вслух, еще не уверенная, что это не злой розыгрыш. – Слышишь?
– Неа, – отозвался Таврик. – Тебе показалось.
Девочка спустилась с насыпи к самой ограде, уперлась в каменную кладку и тронула заросли репейника. Скулеж смолк, послышалась возня, шорох листьев. Змену устремилась на исчезающий звук, проводя рукой прямо перед собой. Она раздвигала листья и отталкивала стебли, пока, наконец, ее пальцы не коснулись чего-то теплого, мягкого и шерстистого. В ладонь уткнулся мокрый собачий нос, и шершавый язык прошелся по пальцам. Змену тихонько засмеялась от восторга. Это был щенок, как тот, из сна, только лучше, ведь он был настоящим. Она подняла его на руки, и тот заскулил, беспомощно перебирая лапами.
– Он такой милый, – только и смог произнести Таврик, выражая свое восхищение. Держать животных в Приюте не разрешалось, старая овчарка на цепи у сторожки да дикие пугливые кошки не в счет.
– Да. Интересно, как он сюда попал. Замерз совсем, бедняжечка! – Змену закрыла щенка полой своей старенькой кофты.
– Вот бы оставить его себе, давай спросим Наставницу?
– Нет, – лицо Змену посуровело. – Нам не позволят. Наставница может его обидеть. Надо его спрятать.
– Какой он милый! – повторил Таврик и осторожно погладил щенка – движение вышло неловким.
Щенок согрелся и завозился сильнее, вылизывая пальцы Змену.
– Ты кроха, – назвала она его. Но этого ей было мало. У животных нет души, и Змену поделилась своей. – Ты – Кроха, – произнесла Змену, даруя щенку настоящее имя.
Он был рыжим: Змену увидела его – сначала расплывчато, затем заморгала, восстанавливая четкость зрения.
– Как странно, – Змену поднесла к своему лицу ладонь, разглядывая ее как небывалое чудо. Бледная, в порезах и синяках кожа рук, вязаный узор на рукавах шерстяной кофты, рыжий щенок – все это, выхваченное из опостылевшей темноты, было волшебным, и Змену не осмеливалась верить своим глазам.
Змену рассмеялась от радости. Сны так часто обманывали ее светом, но в самый радостный миг она просыпалась, окруженная кромешной темнотой, напряженно дыша и вслушиваясь в тишину детской спальни.
– У тебя рубашка синяя, а штаны порваны! – сообщила она изумленному Таврику. – А еще ты весь грязный. Я вижу, Таврик, слышишь? Вижу!
– У тебя все прошло? Да?
Змену закивала и снова засмеялась. Она целовала найденного щенка, гладила его по шерстке и все никак не могла насмотреться на Таврика, на заросли и на свое платье.
– Мы спрячем его в нашем убежище. Ты со мной, Таврик?
– Конечно, Змену. А можно я его подержу? – попросил он.
Змену осторожно передала щенка:
– Таврик, давай не будем никому говорить, что я снова вижу? Так няньки за мной меньше приглядывают.
12
Раньше, когда чердак использовался для детских игр летом, треугольные окна под потолком целыми днями были настежь распахнуты. Спустя десятилетия окна заколотили, закрыв доступ воздуху и свету, а во время очередного ремонта сюда перенесли старую мебель, да так и оставили. И теперь массивные столы, громоздкие стулья, старинные буфеты – все из верного крепкого дерева – громоздились до самого потолка, покрытые пылью, будто припорошенные снегом. Детям путь на чердак был запрещен. Лестницу, ведущую туда, закрыли решеткой с навесным замком, а саму дверь заперли на ключ.
О том, что у решетки вывинчиваются прутья, Змену узнала случайно, пару лет назад. Она бесцельно слонялась по этажам, пока любопытство не привело ее к зарешеченной лестнице. Место было темным, но спокойным и тихим. Несколько раз Змену пряталась здесь, тая свои обиды и скрываясь от несправедливости Наставницы, жестокости Мины и других детей. В такие часы она сидела на ступеньке, прислонившись спиной к стальным прутьям и вслушиваясь в идущие снизу звуки, и от безделья ковыряла облупившуюся краску. Когда ей это наскучило, Змену обратила внимание на решетку. Она схватилась двумя руками за прутья и повисла, откинувшись назад.
Один из прутьев коротко скрипнул под тяжестью и провернулся, выдав себя. Змену крутила его и так, и эдак, пока наконец прут не грохнулся на ступеньки по другую сторону лестницы, открыв лаз достаточного размера, чтоб туда смогла пролезть девочка восьми лет. Змену излазила всю лестницу, уперлась в старую дверь, но открыть ее не смогла – старый замок держал крепко. Но такие трудности не останавливают, а только раззадоривают, и в другой раз Змену вернулась к той двери не одна. Вдвоем с Тавриком они пытались открыть ее, ковыряя в замке то скрепкой, то гвоздем.
– Бесполезно!
– Может ножницами? – предложил Таврик, пытаясь сложить из скрепки подобие отмычки. – Не смотри на меня так, у меня их нет.
– Дай я попробую!
– Пробуй, но тут нужен ключ.
– Нужен, только где бы его взять…
– В комнате нянек есть, в столе лежит.
– Возьмем?
– И как мы его возьмем, если там все время кто-то есть?
Но Змену не собиралась сдаваться просто так.
– Нам нужен отвлекающий маневр, – произнесла она, напустив на себя таинственный вид.
Коленками пришлось пожертвовать. Когда Змену, прихрамывая и похныкивая, появилась в коридоре холла, добрая старушка-вахтерша засуетилась, доставая зеленку и пластырь, увидав разодранную об асфальт кожу. Таврик бесшумной тенью возник в дверях коридора, что вел в столовую, и подкравшись к столу, уже открыл ящик, как вдруг остановился, услышав резкий голос. Таврик замер, белея на глазах, сжимая в руке ключ. Все было так очевидно – его поймали на воровстве и непременно накажут, но в следующую минуту все прояснилось. Этот возглас принадлежал Наставнице, спускающейся по лестнице. Она запретила Змену плакать и велела идти в комнату, поочередно бросая грозные взгляды то на свою воспитанницу, то на старушку.
* * *
– Сработало! Слышишь?! – От восторга Таврик прыгал на месте. – Наставница меня как будто и не видела вовсе!
– Ага, зато меня увидела, – Змену осторожно потрогала разбитую коленку. – Больно-то как!
Они встретились через час после ужина, как и было условлено. Таврик был горд и счастлив, он потрясал ключом, воображая себя отважным воином, в чьих руках находился волшебный меч. Если бы их увидели, им крепко досталось бы, но дети были в игровых или спальнях, а утомленные дневной суетой няньки и не думали их искать. Старая лестница на чердак встретила их пылью, тишиной и совершенным забвением. Дверь, кряхтя на ржавых петлях, неохотно поддалась. Полутемная мансарда была завалена ветхой мебелью, сломанными игрушками, книгами, горнами, спортивным инвентарем и прочим хламом, но для Змену и Таврика она стала настоящей пещерой сокровищ. Они играли там, покуда совсем не стемнело, и на следующий день пришли вновь.
Это было их убежище, место для игр. Тайна, что одна на двоих. Секрет, о котором можно переглядываться и многозначительно молчать. С важнецким видом они обрывали фразы на полуслове, улавливая неявные жесты друг друга. Они все же были детьми – и кто угодно, присмотревшись к ним повнимательнее, сразу все понял бы. Но никому не было до них дела.
И оттого, найдя щенка, Змену принесла его сюда, на чердак, – уверенная, что их убежище не обнаружат. Беспечность ее суждений развеялась очень скоро: в понедельник утром Приют посетил неожиданный гость.
13
– Это все? – поинтересовался опрятный мужчина в черном пиджаке, прохаживаясь мимо детей, построившихся в одну шеренгу.
Наставница сложила руки на груди и, чуть склонив голову набок, произнесла как можно тверже:
– Это все дети в Приюте.
Ее упрямый взгляд встретился со взглядом мужчины, и ее решимости поубавилось. Наставница не доверяла таким вот высокопоставленным гостям, что приезжают незваными, демонстрируя власть и силу. Все в нем – от размеренного дыхания и тихого голоса до аккуратно повязанного узла галстука, лакированных ботинок и уложенных волос – вызывало невольный страх, словно находиться рядом с этим человеком было опасно.
