Читать книгу: «Крест над Глетчером. Часть 1», страница 3

Решено было отправиться на днях к каменному выступу, чтобы вновь пережить чудные впечатления.

– Мне хотелось бы, – так начал Альфред, – увековечить воспоминание о нашей первой встрече. Я вырежу наши имена в стволе сосны, у которой я в первый раз увидел тебя. И может быть, десятки лет спустя, когда нас более уже не будет, туда случайно забредет великий поэт, ведомый красотой природы. Увидев этот знак любви, он остановится в раздумье и, вдохновленный им, воспоет в бессмертных стихах прекрасный образ незнакомки.

Мариетта восторженно отозвалась на выраженную Альфредом мысль. Однажды, в жаркий, ясный день, молодые люди отправились по направлению к западной части долины по хорошо знакомой им дороге. Полуденное солнце роняло на них свои отвесные лучи. Утомленные палящим зноем, они сделали привал в одной из избушек, разбросанных по долине для склада сена. Отдохнув в тени, Альфред и Мариетта перешли через протекавший по близости горный ручей. Миновав его, они стали подниматься по каменистой тропинке и перебрались, наконец, через скалистый хребет на каменный выступ. Влюбленные расположились под тенью мощной сосны. Любуясь окружавшей их природой, они весело болтали и обменивались неясными взглядами. Вдали виднелся дом Добланера на зеленой лужайке. Над ним поднималось светлое, легкое облачко, которое, казалось, зацепилось за бесцветную высившуюся над домом гору «пламени». Альфреду хотелось занести в свою тетрадь этот памятный для него вид. Наскоро, беглыми штрихами набросав эскиз, он пересмотрел с Мариеттой всю коллекции, которая оказалась очень разнообразной. С каждым рисунком были связаны дорогие воспоминания. И теперь обоюдно высказалось все то, что думалось тогда и робко умалчивалось под неизведанными впечатлениями зарождавшейся любви.

Увлеченные оживленной беседой, они не заметили надвигавшейся над острой вершиной глетчера грозовой тучи, и только когда Альфред встал, чтобы вырезать в стволе сосны два неразлучных отныне имени, Мариетта в испуге указала ему на темные тени облаков, скользившие по снежному полю. Молодой девушке была хорошо знакома горная природа. Зная, с какой быстротой разражались грозы, надвигавшиеся с запада, она тревожно торопила Альфреда, утверждавшая, что гроза не наступит так скоро, и что какого-нибудь получаса будет совершенно достаточно, чтобы вернуться домой. Он должен был уступить ее настоятельной просьбе и не успел окончить знаменательной для них пометки. Порывистый ветер сильно раскачивал тяжелые ветви сосны. Мариетта поспешно шла вперед через хребет. Все усиливавшаяся буря временами почти валила ее с ног, и она трепетно оборачивалась к своему спутнику, который догонял ее. Над ледяным склоном глетчера повисла густая черная туча, которую от времени до времени прорезывала молния огненной стрелой. Постепенно поднимаясь, она заволакивала собой всю обширную котловину, обтягивая небесный свод сплошной серой завесой дождевых полос. Горные вершины, одна за другой, терялись в темноте, пока, наконец, и самые очертания их не исчезли в проливном дожде.

Тогда-то со всей силой разразилась буря в долине. В лесу, к которому спешили Альфред и Мариетта, раздавался не то свист, не то стон. Деревья, словно испуганные, наклоняли свои верхушки, как бы укрывая их от урагана, и с треском вытягивали сучья, когда проносился по ним ветер. Полил проливной дождь. Альфред, но просьбе Мариетты, шел вперед. Молодая девушка не теряла присутствия духа среди бушующей природы, и когда ее спутник оборачивался и заглядывал ей в личико при ярком блеске молнии, она улыбалась и перекидывалась с ним ласковыми приветствиями, которые не доносились до него за шумом ветра и дождя. Они уже добежали до леса, но не решились укрыться где-нибудь под деревом, так как гроза все усиливалась, и молния почти без перерыва освещала долину, так что тропинка, по которой они шли, казалась озаренной лунным светом. Раскаты грома не прекращались, и гулкое эхо, переливавшееся в горах, походило на боевую пушечную пальбу. «Скорей в избушку» – крикнул Альфред, поспешив к деревянному срубу, в котором они отдыхали утром. Молодые люди дошли уже до горного ручья, через который они недавно еще так легко перешли, и каков же был испуг Мариетты теперь при виде вздувавшейся массы воды, залившей те камни, по которым они переправились.

Долго думать не приходилось. Неизбежно было преодолеть всю видимую невозможность перехода. Воткнув свою палку между камнями, сдвигавшимися с грохотом от напора пенившегося потока, Альфред смело ступил в воду и углубился по колено. Отчаянный крик Мариетты слился с раскатом грома. Решение Альфреда оказалось, однако, удачным: шаг за шагом проследовал он по широким камням через все русло и благополучно достиг противоположного берега.

С трепетом в сердце следила за ним Мариетта. Она пробовала последовать его примеру, но, не ощупывая дна, она беспомощно металась по берегу. Решиться надо было немедленно. Мариетта стыдливо приподняла платьице и ступила в воду, не расслышав, что Альфред крикнул, чтобы она дождалась его. Он шел уже обратно по камням. Еще шаг, и он стоял уж перед ней. Не говоря ни слова, Альфред обхватил гибкий стан Мариетты и, подняв ее как ребенка, понес через ручей. Уступая настойчивой просьбе своего проводника крепко держаться за него, молодая девушка обхватила его голову своими маленькими ручками. Он прислушивался к биению ее сердца и любовался ее бледным личиком каждый раз при блеске молнии. Мариетту приводил в трепет девичий стыд и страх за Альфреда. Они достигли, наконец, противоположного берега. Еще раз сверкнула молния и ударила в какое-то дерево позади их, ярко осветив в то же время избушку, к которой они направлялись. Альфред ликовал в душе; еще один смелый прыжок, и он с милой ношей очутился в безопасности перед самой избушкой. Открыв дверь одним сильным толчком, он скрылся за ней с Мариеттой. Сквозь щели деревянной крыши змейкой врывалась по временам молния, освещая сложенное в избушке Сено и мертвенно бледное личико Мариетты, которая лежала с закрытыми глазами на руках у Альфреда. Он целовал ее влажные щечки, и, бережно опуская ее на землю, страстно воскликнул: «Мойделе, Мойделе! Любви моей к тебе нет меры!» – По обычному свойству горной природы, гроза так же скоро успокоилась, как сильно разразилась. Давно уже стихли последние раскаты грома, и буря сменилась полным затишьем. Ели сонливо клонили свои верхушки. Небо было темно, но безоблачно и усеяно бесчисленными искрившимися звездами. Только шумное журчанье горного ручья нарушало ночную тишину. Час спустя, из избушки вышли Альфред и Мойделе. Ясная луна роняла на них свой мягкий свет. Альфред подошел к боковой стене избушки и глубоко вырезал изображение сердца в одной из досок. Мойделе стояла за ним, опершись скрещенными ручками на его плечо; она горько плакала. Альфред не проронил ни слова; он присоединил к знаменательной пометке начальные буквы их имен и цифры года, месяца и дня. Она молча следила за движением его руки и из-под длинных ресниц падали одна за другой слезы, словно жемчужины в фантастическом свете луны. Сердце молодой девушки было полно страдания и любви, но она сдерживала рыдания, боясь огорчить своего возлюбленного. Окончив полную значения для них надпись, Альфред обернулся к Мойделе. Он осушил поцелуями ее слезы и просил не роптать на того, чья любовь к ней так же глубоко врезалась в сердце, как пометка в стене. «Ты стала моей женой перед Богом и будешь ею перед людьми» – так начал Альфред. «В это ты должна верить непреклонно, и, что бы ни последовало, помни эту клятву и не сомневайся в ней».

Что могла возразить Мойделе?! Он взял ее за руку, и они пошли по тропинке в лес.

Полная луна стояла высоко над цепью глетчеров, и разливала по их вершинам и склонам свой бледный свет, ее лучи играли в раскидистых ветвях елей и роняли их причудливые тени на мягкий мшистый ковер. Вдоль опушки леса медленно подвигались два силуэта: то были Альфред и Мойделе. Они шли молча рука в руку, внимая стихавшему журчанью горного ручья среди тишины этой поистине волшебной ночи.

Их юные, нетронутые сердца были полны обаяния впервые изведанной тайны любви.

IV

С этого знаменательного дня в домашней жизни Мойделе произошел переворот. Она уже более не чувствовала себя свободной в присутствии отца и избегала оставаться с ним с глазу на глаз. Молодую девушку смущали пытливые взгляды, которые он подолгу останавливал на ней.

Добланер со своей стороны уже более не сомневался в том, что в сердце его детища закралась любовь, которую очевидно разделял молодой граф. Он не раз улавливал восторженный взгляд гостя при появлении Мойделе. Старик сурово сдвигал брови при мысли о взаимной склонности молодых людей, которую он, несомненно, поощрил своим поспешным предложением графу гостить в его доме. Сильно озабоченный, он обдумывал, что могло выйти из этого, и с ужасом предвидел для своего ребенка тяжелую борьбу и страдания, неизбежные при предстоявшей разлуке с графом, и в конце концов неминуемую необходимость отрешиться от своего чувства. Горько было ему сознать, на сколько он оказался несостоятельным заменить Мойделе ее покойную мать. У него не доставало духу завести с гостем речь о разлуке, и не находя выхода, Добланер старался забыться, снова углубившись в свои книги и предаваясь обычным странствованиям.

Альфред и Мойделе, по-прежнему, часто оставались вдвоем. Порой возобновлялись вспышки страсти и взаимные уверения. Порой же, когда Альфред снова принимался рисовать, Мойделе следила за ним потухшим, озабоченным взглядом и украдкой проливала слезы. Тщетными оставались все усилия его утешить ее горячими ласками и вкрадчивой речью: бедная девушка горько плакала в его объятиях. И только изредка, когда Альфред, заглядывая во влажное от слез личико Мойделе, сулил ей полное счастья будущее, затуманившиеся глазки ее разгорались радостью беззаботного былого, как яркие краски радуги в сером тумане дождя. Она ни на минуту не сомневалась в словах, произнесенных Альфредом в тот памятный вечер, и вопрос о будущем даже и не приходил ей в голову при виде открытого взгляда его глубоких темно-синих глаз. Мойделе считала себя неблагодарной, потому что не могла вполне разделять беспредельного счастья Альфреда. Она заставляла себя бороться с непреодолимой грустью и жить настоящим, что и удавалось ей временами. Но в минуты одиночества, по вечерам, бедная девушка не могла осилить тоски, которую нагоняла неотступная мысль о предстоявших в ближайшем будущем разлуке, страдании и горе. Но эти мрачные минуты длились обыкновенно недолго и сменялись радужными мечтами: в воображении молодой девушки рисовалась радостная картина свадебного пиршества. Соединенные узами брака, они возвращались с Альфредом не в пышный замок, а в скромный дом ее отца, на милую родину, где принимали их на свое лоно залитые ярким солнечным светом величественные горы. Эти ласкающие мечты убаюкивали молодую девушку, и она засыпала с блаженной улыбкой на устах. Что касается Альфреда, то он был беспредельно счастлив. Он отдался со всей страстью молодости новому чувству и не постигал, почему Мойделе не могла вполне разделять его счастья. Это прекрасное дитя гор сделалось центром его жизни, всего его внутреннего мира, который замкнулся теперь целиком в природе горной страны, взрастившей любимое существо. Будущее представлялось ему тесно связанным с милым изображением Мойделе. Его единственной мечтой было – прожить с ней всю жизнь, как теперь, отдаваясь любви и живописи. Да и разве же он не был волен устроить свою жизнь, как ему хотелось, тем более, что с прекращением опеки, он считал себя совершенно свободным. О других препятствиях он не думал. Что касается сестры, то одно сознание его счастья будет для нее всесильно и она, конечно, всем сердцем полюбит Мойделе. Альфред был в этом твердо убежден. Молодая графиня никогда не считала Добланера только собирателем редкостных камней, как его не без некоторого пренебрежения наименовали поселяне. Она ценила в нем человека и искренне жалела, что побочные обстоятельства заставили его отказаться от специальных занятий естественными науками, к которым он готовился. Обо всем остальном Альфред не заботился. Могло, конечно, последовать сопротивление со стороны опекуна, но и это препятствие устранялось с его совершеннолетием. Все усилия благоприятствовали тому, чтобы жизнь Альфреда и Мойделе сложилась в совершенно определенном направлении, и они оба чувствовали это. При безусловном обоюдном доверии, светлая радость настоящего не могла не взять верх над заботами о будущем, которое, как им казалось, должно было уступить правам волновавших их чувств. Сначала Мойделе, по-своему смиренно, не дерзала считать свое счастье обеспеченным и, покорная воле судьбы, равно готовилась найти в своей любви, как радость, так и горе. Но сомнения мало-по-малу разорялись, и она с твердой надеждой на все хорошее выжидала последующих событий, отчетливо сознавая все затруднения, которые предстояли в ближайшем времени. Этого нисколько не утаивал от Мойделе и сам Альфред.

Ясный горизонт их счастья скоро омрачился темным облаком. Однажды рано утром пришло из замка письмо, в котором Леонора сообщала брату о болезни опекуна. Этот последний, не будучи в состоянии посетить их осенью по своему ежегодному обыкновению, выражал настоятельное желание видеть Альфреда отчасти для того, чтобы отдать ему отчет в управлении имуществом, отчасти, чтобы, согласно воле покойного графа, переговорить с ним о его дальнейших занятиях. Леонора между тем с возрастающим беспокойством ожидала возвращения Альфреда в замок: продолжительное пребывание в одном доме с необыкновенно красивой девушкой казалось ей не безопасным для мечтательного брата. Мойделе считалась самой хорошенькой во всей долине и Леонора сама всегда восхищалась ее цветущей обаятельной внешностью. Невольно останавливался взор на прекрасном поэтическом образе Мойделе, когда, коленопреклоненная в церкви в праздничное утро, она благовейно склонялась в молитве. Особенно выделял ее красоту своеобразный пестрый наряд, совсем не походивший на местный костюм остальных поселянок. Он тотчас же выдавал южное происхождение девушки. Молодые парни заглядывались на красавицу и сватались наперерыв в надежде без труда завладеть дочкой скромного собирателя камней. Но попытки эти оставались безуспешными: Мойделе отклоняла их бесповоротно не из надменности, а инстинктивно сознавая всю невозможность для себя сделаться женой простого поселянина. В Мойделе, как и в отце, сложилось нечто среднее между барышней и поселянкой, что и было причиной некоторой чуждости, с которой относились к ней семья девушки. Они не знали, держаться ли им с ней как с равной и даже несколько свысока, как с дочерью собирателя камней, или же считать ее барышней.

Добланер со своей стороны нимало не торопил дочь с замужеством. В свои семнадцать лет, при некотором достатке, она смело могла выбирать. Каждый раз как об этом заходила между ними речь, молодая девушка бросалась на шею к отцу и весело заявляла, что никогда не расстанется с ним. Жизнь Мойделе была хорошо известна графине Леоноре. Она сердечно полюбила эту милую девушку и, конечно, не считала ее способной преднамеренно завлекать Альфреда, но она в то же время не могла не понимать всей силы обаяния такой красоты, и мало-по-малу для графини стало ясно, что догадки ее должны были оправдаться.

При таком положении дела, письмо опекуна было очень на руку Леоноре. В безотложном отъезде она видела лучшее и простейшее средство удалить брата от опасности, а потому не преминула присоединить к письму некоторые советы со своей стороны. Она напоминала Альфреду о неизменной преданности опекуна к их покойному отцу, а теперь к ним, и убеждала в необходимости остановиться на определенном призвании в виду наступавшего совершеннолетия, в чем лучшим советником, по ее мнению, мог быть только опекун. Письмо это произвело желанное действие на Альфреда уже только потому, что в нем шла речь о воле покойного отца, незабвенный образ которого оставил по себе в его сердце неизгладимую память, тесно связанную с беспредельной любовью и почитанием. Надо было немедленно собраться. Альфред решил хоть попытаться получить согласие опекуна на задуманную женитьбу. Он, конечно, сомневался в удаче, но переговорить об этом было неизбежно и во всяком случае удобнее на словах, чем письменно. К тому же Альфреду хотелось поскорее выяснить отношение опекуна к его намерению. Как ни сжималось сердце при мысли о разлуке с Мойделе, а все же следовало ради ее самой не медлить решением. Быть может через неделю, другую, он вернется и впереди им улыбалась перспектива еще многих, многих радостных осенних дней.

Молодая девушка только что возвращалась с утренней прогулки с козочкой, когда Альфред подошел к ней с письмом. Он в немногих словах сообщил ей, что ему необходимо ехать, и был невольно потрясен впечатлением, которое произвело это внезапное извете на бедную Мойделе. Мертвенно бледная, она схватилась за тяжело дышавшую грудь и не в силах была выговорить ни одного слова. Альфред пояснил, что решение безотложного отъезда было главным образом вызвано его намерением посвятить опекуна в их сердечные отношения. Он не утаивал от молодой девушки сомнений в благополучном исходе переговоров, стараясь в то же время утешить ее обещанием скоро вернуться.

Могла ли бесконечно смиренная в своей любви Мойделе позволить себе отговаривать Альфреда. Она была душой благодарна ему за доброе желание сделать решительный шаг к облегченно угнетавшего ее горя. Бедная девушка ни на что не надеялась. С грустью внимала она словам своего возлюбленного, и не в силах была преодолеть себя, не смотря на мольбы Альфреда мужаться, не падать духом при первом испытании и этим пощадить его покой в тяжелые дни предстоящей разлуки. Альфред был, конечно, прав. Ведь несчастья еще никакого не случилось; он имел полное право требовать от нее непреклонного доверия к себе, как доказательства любви. Твердо убежденная в неизменности его чувства, она не должна была поддаваться временному испытанию.

Но в ответ на все эти доводы Мойделе отрицательно качала головкой. Она не нуждалась в них и сомнения ее сокрушали. При всем смирении и покорности, молодой девушке и в голову не приходила мысль о том, что Альфред может покинуть ее после той памятной ночи. В жилах Мойделе недаром текла горделивая южная кровь матери: она ни минуты не сомневалась в горячих уверениях и клятвах своего возлюбленного, и вся вверилась ему. С этой стороны молодая девушка отдала себе раз навсегда совершенно ясный отчет в своих ощущениях и всякие колебания относительно будущего были давно устранены. Но ей представился теперь весь ужас внезапной разлуки, к которой она совсем не приготовилась, и вот что приводило ее в содрогание, вот почему покрылось мертвенной бледностью ее личико. Но самое горе подняло нравственные силы молодой девушки: она подавила щемившую в сердце боль и сдержала вырывавшиеся рыдания. Из беспечного ребенка разом созрела любящая женщина, непоколебимо решившаяся поставить на карту счастье всей своей жизни. Да, Альфред был прав. В любви и доверии – лежала основа всего и перед их силой стихали все страдания.

Мойделе как-то торжественно спокойно взяла за руку своего возлюбленного и со словами: «идем же, Альфред, идем», повела его наверх в свою комнату. Тут она достала свой маленький портрет, который, два года тому назад, написал с нее масляными красками ее покойный родственник, живописец. Она вручила его Альфреду с ласковой и далее веселой улыбкой. Молодой девушке думалось, что этим она хоть сколько-нибудь облегчит ему разлуку.

Полу-ребенок, полу-девушка, Мойделе была восхитительна на этом изображении. Восторг и радость при виде портрета, казалось, одухотворили его для Альфреда, который словно поверил тому, что в предстоявшие тяжелые дни он заменит ему поэтическую полную жизни Мойделе. Альфред горячо обнял девушку и, сняв с руки золотой перстенек с рубином, память своей покойной матери, вручил ей колечко, как подарок от той, которая всю жизнь носила его. Чуткая Мойделе была глубоко тронута поступком Альфреда.

Добланер не вернулся домой накануне вечера. Ему часто случалось, в своих дальних странствованиях, по целым суткам пропадать из дома. Так было и теперь, к потому влюбленные могли провести весь день, как им хотелось. Альфред предложил прогулку к каменному выступу с тем, чтобы и пообедать там, как тогда, при первой встрече. Мойделе весело захлопала в ладоши, но, когда Альфред упомянул о том, что там же придется и проститься им, глазки ее затуманились выражением беспредельной грусти и опять стало невыносимо больно от горькой действительности.

Наскоро были сделаны распоряжения по хозяйству, и хлопотливая Фефи поспешно уложила в сумку провизию копченого мяса, хлеба, сыра и бутылку красного вина. Когда все было готово, Альфред бережно уложил портрет Мойделе и они отправились по направленнию к западной части долины.

Был чудный день. Горы словно дремали в теплом свете осеннего солнца. Крутые откосы глетчера, расстилавшегося перед ними, играли бесчисленными красками причудливых ледяных призм.

Когда они достигли скалистого хребта, отделявшая каменный выступ, Мойделе, по обыкновеннию, пошла вперед, как вдруг она в испуге остановилась и вскрикнула, всплеснув руками: высокую сосну на каменном выступе рассекла молния, вероятно, в ту сильную и навеки памятную им грозу. Невольно вспомнился оглушительный удар грома, который раздался, когда они перешли через ручей. Мощная сосна отживала, хотя и зеленели еще ее раскидистые ветви. Альфред не мог преодолеть неприятного ощущения при виде расщепившейся коры в том самом месте, где он начал вырезывать их имена, а Мойделе, не чуждая суеверия, как и все горные жители, сочла это за дурное предзнаменование. Но всецело подчинившись мировоззрению своего возлюбленного, она отклоняла эту мысль и при словах Альфреда, что любовь их коренится не в дереве. А в сердцах их, где не могут сразить ее ни буря, ни молния, молодой девушке было только больно, что погибла именно эта сосна, украшавшая ее любимое местечко и бывшая свидетельницей их первой встречи.

Теперь, как и тогда, Альфред и Мойделе расположились, чтобы пообедать, но на этот раз они сели рядом. Разговор прерывался горячими ласками и поцелуями. Альфред несколько раз чокнулся с Мойделе за свое скорое возвращение. О разлуке говорилось теперь уже спокойно. Они оба старались хотя бы видимо сохранить веселость, что не обходилось, конечно, без некоторого притворства. В сущности, они обоюдно скрывали тяжелые ощущения. Впереди оставалось еще нисколько часов, так как Альфред собирался возвратиться в замок только к ночи.

Главной неотступной и подавляющей заботой влюбленных было сомнение в благоприятном результате поездки Альфреда. Что же касается до дальнейшего будущего, то оно представлялось им обоим неотъемлемой собственностью, сулившей радужное счастье в перспективе. Строились всевозможные планы, чуть ли не все дни были распределены и даже часы рассчитаны, когда именно Мойделе должна была получать письма с почты, причем влюбленные условились обмениваться известями еженедельно два раза. Доставку писем от Альфреда решили поручить доброй Фефи, которая, конечно, с готовностью возьмет это на себя, и в воображении их обоих уже рисовалось, как преданная старушка, с довольным и счастливым лицом, будет спешить с дорогой весточкой к своей юной любимице.

Разговор ни на минуту не смолкал. Всяким предположениям и напутствованиям не было конца. А солнце между тем свершало свой обычный путь к закату и склонялось уже к вершинам ледяного хребта. Мойделе становилось временами невозможно сдерживать тяжелые вздохи, невольно вырывавшиеся из груди.

Она не сводила робкого взгляда с тропинки, по которой возлюбленный ее должен был уйти и скрыться из ее глаз. Этот извивавшийся узкой полосой путь казался ей то кратким, почти мгновенным, то таким устрашающе далеким, что она решилась просить Альфреда проститься не здесь, не на каменном выступе, где одиночество и осиротелость представлялись ей как-то особенно ужасны. Расстаться казалось легче у опушки леса, за которым Альфред разом исчезнет у нее из глаз и она, не оборачиваясь, направится прямо домой, преисполненная мысли о скором свидании.

Альфред с готовностью отозвался на желание Мойделе. Он и сам сознавал, что расстаться будет легче, если она не будет смотреть ему вслед и если, оглянувшись, он не увидит даже и края ее платья.

Влюбленные встали. Альфред еще раз окинул взглядом видневшийся внизу дом Добланера, расстилавшееся над ним ледяное поле и окружавшие его утесы, вершины и горные хребты. Они перешли через скалистую цепь и, рука в руку, спустились к долине. Невольно смолкла беседа, и замедлились шаги при приближении к опушке леса. По ту сторону ручья стояла памятная им избушка, и там решено было расстаться.

Альфред подвел Мойделе к стене, в которой вырезана была знаменательная пометка. Опустившись на лежавший вблизи обрубок, он крепко обнял молодую девушку. Ободряя ее, он ласково напоминал обо всем том, что он ей говорил. Каждое обещание было еще раз повторено, но о клятвах любви и верности больше не было уже и помину: – они, казалось, срослись с душами влюбленных. Молодая девушка замолкла; грустно наклоняя головку в ответ на слова Альфреда, она по временам старалась улыбнуться ему. Он словно забылся, любуясь Мойделе, лежавшей в его объятиях. Страстно нашептывая своей возлюбленной, как ему хотелось бы вернуть ту чудную, бурную ночь, он вопрошающе пытливо взглянул на нее. В ответ на понятый взгляд, Мойделе сомкнула длинные ресницы и ее прекрасное грустное личико озарилось лучом светлого счастья и блаженства…

Солнце давно уже скрылось за вершиной глетчера и осветило краснеющим ободком продолговатое облачко, повисшее над ледяным полем. По склонам гор поднимались лиловатые тени. Альфред вышел из избушки и решительно направился к лесу, быстро удаляясь. Пройдя десять, двадцать шагов, он обернулся и громко крикнул: «До свиданья, Мойделе!» «Альфред!» – донеслось в ответ из избушки, словно болезненно слабый, протяжный стон.