Читать книгу: «Авиатор Тихого океана», страница 9
Покатость, устроенная для подъема на платформу тележки с аэропланом, бросала на одно место стены густую тень. Они подошли к основанию стены именно в этом месте.
И, прижавшись друг к другу, стояли неподвижно, сдерживая дыхание.
Над ними послышался скрип лежавших между рельсами досок под чьими-то мягкими шагами.
Сигнализировавший человек бегом спустился с платформы.
Не доходя до края площадки, он спрыгнул на землю с легкостью кошки и показался при полном освещении.
Это был Кердок.
Морис Рембо думал увидеть в его руках фонари с цветными стеклами, которыми он сигнализировал по направлению к морю. Но у него их не было.
Вероятно, он поместил их там, в вышине, в местах, невидимых из крепости.
Мастер направился к тому месту в гроте, где была прикреплена на большом крюке цепь, поддерживавшая при помощи висевшего под сводом блока аэроплан.
Подойдя туда, он неожиданно остановился.
Он стоял совсем близко к концу одного крыла и глядел на него, как на чудо.
Это было в самом деле чудо, так как крыло качалось.
Инженеру не удалось полностью остановить движение крыла, когда он останавливал аппарат.
Кто же был здесь?
Заинтригованный метис стоял так несколько мгновений с наморщенными бровями, разглядывая большую птицу. Затем он осмотрел все кругом, разыскивая невидимого врага, присутствие которого он подозревал.
Морис Рембо почувствовал, как девушка, дрожа, приблизилась к нему.
– Ради бога, – шептала она ему на ухо, – не шевелитесь!
Вдруг Кердок заметил образок и цветок цикламены, привязанный к рычагу голубой лентой.
Его черты исказились.
Он понял, что дочь коменданта приходила сюда в его отсутствие прикрепить все это к лодке и затем вернулась к себе. Идиллия и больше ничего!
Он показал свои желтые зубы. И молодые люди, совершенно скрытые в благодетельной тени, увидели, как он снова медленно поворачивал голову по всем направлениям и наконец направился к двери винтовой лестницы.
Он перешагнул первые две ступеньки и, вытянув шею, стал прислушиваться. Его вид был так страшен и так таинствен, что Морис Рембо опустил руку в карман и вынул свой револьвер, причем девушка почувствовала на своей руке прикосновение оружия.
Она придвинулась еще ближе, и молодой человек заметил, что она дрожала сильнее.
Он сказал ей очень тихо:
– Не бойтесь… Только не шевелитесь…
Она взяла его свободную руку и крепко зажала ее в своих руках, чувствуя себя таким образом под его защитой.
Он вздрогнул с ног до головы.
Эта прелестная девушка, которую он любил уже всей душой, здесь, около него. Он чувствует ее волосы на своей щеке, вдыхает запах вербены.
Весь трагизм положения в эту минуту исчез для него.
Увлеченный какой-то непреодолимой силой, он шепнул, не переводя дыхания:
– Кэт, я вас люблю… Не бойтесь…
Маленькая ручка дрогнула и крепче сжала его руку. Он повторил:
– Я вас так люблю…
Несмотря на то что его голос был не громче шума, производимого крыльями ночной бабочки, порхающей в яркой полосе света электрической лампы, он понял, что Кэт слышит его, так как она шептала ему на ухо:
– Ах, Морис…
Дыхание их смешалось, и они ждали…
Кердок, успокоившись после своего осмотра, запер дверь, ведущую на лестницу.
Он бесшумно закрыл засов, которого инженер до сих пор не заметил и существование которого было совершенно непонятно.
В каких случаях могло понадобиться закрыть доступ в грот тем, которые являлись сюда из самой крепости?
Наоборот, необходимо было закрыть вход с лестницы приходящим извне крепости, так как исключительно этим путем можно было проникнуть в крепость неожиданно, помимо всех валов, башен и митральез.
Не было никакого сомнения, что Кердок переместил днем засов, закрывавший тяжелую дверь, и эта предосторожность сама по себе выдавала его замыслы.
Что же он будет делать теперь?
Закрыв дверь засовом, он еще раз оглянулся вокруг и, подбежав к концу цепи, снял ее и затем медленно опустил.
Мало-помалу аэроплан опустился и встал на тележку.
Теперь мастер перешагнул через правый борт, перегнулся через машину и достал со дна лодки инструмент, по-видимому, приготовленный заранее. Он отвинтил болты, снял верхнюю часть одного из цилиндров, затем, надавливая на пружину, вынул сердечник одного из клапанов.
Спустя минуту он приподнял этот клапан, вынул его из зажигательной камеры и, подбежав к станку, расположенному на расстоянии нескольких метров, заключил его в тиски. Затем он взял какой-то инструмент, и послышался визг напильника, врезавшегося в закаленную сталь сердечника клапана.
– Разбойник! – шептал инженер.
На этот раз его маневр был ясен; спилив до половины или двух третей сердечники клапанов, он сделал бы их настолько непрочными, что тот или другой из них неизбежно сломался бы через несколько миль…
Это вызвало бы неминуемую порчу мотора, падение в море со всеми его последствиями.
Даже при запасных клапанах подобная починка невозможна во время полета.
Метис стоял спиной к молодым людям, когда работал напильником.
На одно мгновение у Мориса Рембо, очень метко стрелявшего из револьвера, мелькнула мысль неслышно подойти и выстрелить в него в упор. Но он мог промахнуться, и что будет тогда?
Разве он мог подвергнуть опасности Кэт, если этот бездельник также вооружен? Который же теперь час? Вероятно, час ночи…
И как мог Кердок так спокойно делать свое дело за час до начала приготовлений к отъезду!
Изменник работал с лихорадочной поспешностью.
Вероятно, он очень поздно освободил себя от караульных и рабочих, находившихся около него до последней минуты.
Он рассчитывал, что весь следующий день будет посвящен опытам, и отложил исполнение своего плана до окончания этих опытов. Таким образом у него оказалось мало времени, когда он узнал, что опыты не состоятся.
Он вернулся к лодке и поднял клапан, посмотрел его на свет дуговой лампы. По-видимому, он остался доволен своей работой и поставил клапан на свое место. Эта операция была одной из самых трудных при разборке мотора, но он с необыкновенной ловкостью вставил конец пружины в ее паз и через несколько минут возвратился к станку со вторым клапаном. Очевидно, он хотел подпилить так все, может быть, еще и распределительные клапаны.
Инженер почувствовал, как на лбу его выступил холодный пот.
Ему известно, что имеется только шесть запасных клапанов, а части подобной точности не могут быть воспроизведены в мастерской Мидуэя.
Морис Рембо подумал сначала, что скоро сюда явятся рабочие, солдаты, и Кердок будет вынужден открыть дверь, закрытую для того, чтобы его не поймали. В эту минуту он и прикажет убить его.
Но нужно было покончить с ним раньше, нечего было и думать ожидать дольше.
– Кэт, умоляю вас, стойте здесь и не шевелитесь, – шептал он ей на ухо.
Она ничего не ответила, но он почувствовал, как она схватила его за плечо, точно желая удержать.
– Это необходимо, – продолжал он, – машина будет испорчена, и все потеряно…
– Морис, возьмите, – сказала она.
Она положила ему в руку маленький кинжал, лезвие которого было заключено в кожаный футляр. Он с трудом разобрал ее слова, так дрожал ее голос:
– Осторожно… лезвие отравлено…
Морис вздрогнул: для чего и каким образом попало к ней это оружие?
– Я люблю вас, Кэт! – сказал он еще раз.
Он решился наконец подойти как можно ближе и убить негодяя.
– Кэт, – сказал он в последний раз, – я люблю вас!
И до него долетело, как ветерок, слово, которого он ждал давно:
– Я люблю вас, Морис!
Он почувствовал в себе мужество и осторожно направился к изменнику.
Шум его шагов заглушили песок и скрип напильника, таким образом, Кердок не расслышал их. Он шел как можно дальше, под прикрытием навеса, скрывавшего их, затем он вынужден был выйти из-под него, потому что навес опускался к земле, – и быстро скрылся за лодкой.
Мастер должен был подойти с противоположной стороны.
Кердок ничего не слыхал.
С этого места Морис мог стрелять в негодяя наверняка, так как он находился на расстоянии пяти метров.
Но Кердок наклонился над станком, повернувшись спиной и спрятав голову, а при таком положении его можно было только ранить.
И Морис Рембо, согнувшись, выжидал.
Прошла минута, и мастер возвратился к лодке.
В это время послышался подавленный крик в том месте, где Морис оставил Кэт. Он понял, что девушка, измученная страшным волнением, не выдержала и выдала свое присутствие.
Морис Рембо вскочил, держа в руке револьвер.
Но метис, не заметив его, бросился уже с кинжалом в руке по направлению к подозрительному месту…
Мысль об опасности, которая угрожала той, которую он любил, заставила Мориса Рембо вздрогнуть. Перешагнув через нижнюю часть покатого навеса, он подбежал к Кердоку в тот момент, когда тот повернулся, услыхав за собой шаги.
И прежде чем негодяй успел поднять руку, он всадил ему пулю между глазами.
Кердок упал, как пласт.
Второй выстрел в ухо Морис Рембо сделал для уверенности, что тот больше не встанет.
Затем он бросился к девушке, лежавшей в обмороке у черной стены.
– Кэт, моя дорогая, это я!
Его пламенные речи привели ее в себя, и еще под впечатлением невыразимого ужаса она конвульсивно прижалась к нему, повторяя:
– Морис… Морис!
– Не бойтесь, – сказал он, – он убит! Уйдем скорее, прежде чем сюда пришли!
Он поддерживал ее, так как она чуть не упала снова при виде вытянувшегося трупа.
Когда они подошли к двери каземата, она прошептала:
– Что я могу сказать вам?
– Кэт, – взывал он, прижимая ее к себе, – Кэт, моя невеста…
– Да, ваша невеста, которая будет вас ждать или не переживет вас!
И на пороге каземата он как жених поцеловал ее в лоб.
Глава 9
Утренний отлет
Проводив Кэт без всяких неприятных встреч, Морис Рембо поспешно, усиленно, нервно постучал в дверь капитана Бродвея, так как по странной случайности оба револьверных выстрела, раздавшиеся в гроте, не были слышны нигде в крепости, настолько толсты были скалистые стены, отделявшие различные уголки крепости.
Очень встревоженный кратким рассказом молодого инженера, не обмолвившегося о присутствии там Кэт, капитан спустился на гауптвахту. Здесь было сосредоточено множество кнопок электрических звонков, сообщающихся с отделениями, казематами офицеров и тремя башнями и дающих возможность призвать к оружию весь гарнизон.
Он узнал здесь, что часовые, стоявшие у аэроплана, были отосланы Кердоком в полночь, причем он уверял очень властно, что инженер не нуждается больше в них. Убедившись в этом, капитан сам нажал кнопки звонков, и вестовые были тотчас отправлены во все концы казарм для оповещения о призыве всех к оружию.
Сигнализация шпиона с платформы, несомненно, имела исключительной целью привлечь при помощи условных знаков японский десант. Японские крейсера стояли в ожидании, пока крепость Мидуэй, обессиленная сыпавшимися на нее снарядами, не решит сдаться.
Нужно было ожидать высадки, неожиданного нападения, вроде отбитого в первую ночь.
План Кердока был ясен: ввести японцев в грот и отдать в их распоряжение обходную лестницу, затворы которой он изменил, переместив засов на двери.
Сопровождая их по лабиринту казематов и дав им возможность напасть на караульный пост подъемного моста с тыла, он таким образом позволил бы другим частям десанта проникнуть в крепость через главный вход. И всякое сопротивление было бы невозможно.
Если даже допустить, что прибывшим вовремя отрядом нападающие были бы отброшены обратно от лестницы, то неприятель все-таки завладел бы гротом. В подобном случае такое близкое соседство японцев с крепостью, при их большой опытности в обращении со взрывчатыми снарядами, было бы очень опасно.
Наконец, завладев гротом, они уничтожили бы или скорее воспользовались бы аэропланом для своих целей, так как они слишком изобретательны, слишком рассудительны, чтобы не извлечь из него пользы.
– И последняя надежда крепости была бы разбита, результаты шестидневного труда были бы уничтожены.
Капитан Бродвей, отдавая последние распоряжения для приготовления к бою, все время думал об этом. Он не переставал выражать свою глубокую благодарность молодому французу, своевременное вмешательство которого спасло крепость Мидуэй от угрожавшей ей страшной опасности.
– Вы оказали нам эту услугу, – сказал американский офицер, – в ту именно минуту, когда раненый майор возложил на меня командование крепостью… когда от этого зависела моя личная честь… Вы спасли мне больше, чем жизнь, мой дорогой друг, и я никогда не забуду этого…
Морис Рембо хотел крикнуть: «Нет, это не я, – это Кэт Гезей, волшебная покровительница крепости, та, которую я люблю, спасла всех нас! Если бы ей не пришла внезапная мысль спуститься в грот задолго до отъезда, в то время, когда Кердок, удалив караул, мог рассчитывать на полное отсутствие свидетелей в продолжение, по крайней мере, двух часов, изменник завершил бы свое преступное намерение, и в настоящую минуту японцы вошли бы в Мидуэй. Если бы нарождающаяся любовь девушки не внушила ей мысль собственноручно прикрепить к рукоятке аэроплана образок и цветок!..»
Но он не высказал и сохранил в глубине своей души безмолвные выражения благодарности любимой девушке. Он предоставил себя в распоряжение капитана Бродвея для передачи его приказаний и завершения его диспозиции.
Когда все было исполнено, он вспомнил о цветных фонарях, которых не оказалось в руках Кердока. Он, вероятно, поместил их снаружи, для того, чтобы показать неприятелю место, удобное для приступа.
Морис спустился в грот и поднялся на угольную платформу.
Луна исчезла за линией горизонта, бросая свой последний пучок света на поверхность воды, и, очевидно, за утесом уже занимались первые лучи рассвета. Это был момент, когда на минуту еще держалась темнота, соединяя море и небо в однообразную тень, усыпанную сверкающими и отражающимися звездами.
В разных концах платформы инженер увидел оба фонаря, обращенных к морю. Они были довольно грубой работы, но сделаны так, что не пропускали ни одного луча ни назад, ни в обе стороны; очевидно, Кердок их смастерил сам.
Прежде чем снять их, инженер задумался. Вся крепость была на ногах, не могло произойти ничего неожиданного. Если японцы высадятся, то они будут встречены так, что надолго потеряют желание снова явиться сюда. Лучше всего, если их проучат в эту же ночь.
И Морис Рембо оставил фонари на их местах.
Возвратившись к капитану Бродвею, он сообщил ему об этом обстоятельстве и снова задумался.
Если фланговые митральезы изрешетят снарядами его площадку, то на ней образуются по всем направлениям борозды и царапины, которые будут мешать аэроплану скользить на полозьях.
Но лейтенант Пири, командовавший артиллерийским отрядом, назначенным для обслуживания митральез, уверил его, что стрельба из его орудий будет навесная, а не прицельная, и он отдаст приказ в этом смысле.
Двадцать человек поместили в гроте для того, чтобы встретить в упор тех из нападающих, которым удастся спастись от перекрестного огня из бойниц во время их появления на платформе, и для предохранения механической птицы от всяких случайностей.
Для большей безопасности Морис Рембо велел отвезти тележку с аэропланом в глубь грота.
Затем, немного измученный ожиданием, он поднялся на платформу.
Среди окружающей безмолвной тишины ему вдруг послышался какой-то шорох. Он не мог отдать себе отчета, какой шум раздался так неожиданно – точно плеск весел или небольших волн, бьющихся в расщелине скалы.
Взобравшись на доски, он очутился на самом верху платформы, на том месте, откуда его аэроплан оторвется от последней точки опоры и пустится в пространство на собственных крыльях.
С этого возвышающегося гребня тот же шум послышался яснее.
Несомненно, причаливали лодки, и высаживались люди.
Ему послышался скрип гравия в крепостном рву, заканчивавшемся каналом, окаймленным угольными стенами.
Когда глаза его свыклись с темнотой, он различил тени, скользящие на первых скалах; когда они подошли ближе, он увидел неясные очертания качающихся над их головами лестниц.
Шаги были совершенно неслышны. По всей вероятности, японцы были босы. Не было также слышно бряцания оружия, они оставили, должно быть, на берегу ножны своих стальных штыков. Японцы заменили металлические пуговицы роговыми и почернили сталь своего оружия для того, чтобы ничто не сверкало в темноте.
Пятясь назад, Морис Рембо добрался до грота, сообщил командовавшему здесь начальнику отряда обо всем виденном им. Затем он разыскал капитана Бродвея, поместившегося в стальной наблюдательной башенке, выступавшей на стене, над подъемным мостом. Здесь находились три рефлектора южного бастиона. Каждый из них, вращаясь, описывал дугу в 120°.
Таким образом можно было, по желанию, освещать весь южный бастион или же, поместив один из них над другим, – сконцентрировать, по крайней мере, два пучка световых лучей на идущее в море судно.
– Они высаживаются, – взволнованно объявил молодой человек. – Я только что видел их…
– Я знаю, – спокойно ответил капитан Бродвей. – Часовые, расставленные на прикрытой дороге и взявшие с собой переносные звонки, уже видели их. Благодаря электричеству меня моментально оповещают обо всем происходящем на всех бастионах крепости. Приблизительно четверть часа тому назад причалила первая лодка.
– И вы позволите им так спокойно причаливать?! – спросил очень удивленный инженер.
– Да, так лучше. Я взял на себя обязанность залить их светом в благоприятную минуту. Ни один выстрел не будет пущен раньше, чем я не зажгу прожекторы, повернув эти коммутаторы. Необходимо оставить желтолицых в покое до последней минуты и перенести на них весь эффект неожиданности, которую они собирались нам устроить… Это будет забавно!
Спокойствие великана вернуло инженеру все его самообладание.
– И вы не скоро осветите их?
– Нет! Еще десять – пятнадцать минут в моем распоряжении. Когда японцы хотят напасть неожиданно, они собираются вместе там, откуда должны броситься. И для того чтобы произвести большее впечатление на противника, они, бросаясь вперед, кричат все вместе «банзай!». Местом их сбора, вероятно, назначена платформа, откуда Кердок сигнализировал и где находятся фонари… Нужно дать им время взобраться туда…
– У них имеются лестницы… Я их, кажется, разглядел…
– Конечно, и, когда они…
Резкий звонок прервал американца.
Он приложил ухо к трубке, выступавшей на металлической стене, и, прислушавшись, произнес:
– Восемь лодок… значит, их всего около двухсот пятидесяти… Вы уверены, что они не высаживаются в другом месте?.. Хорошо, продолжайте наблюдать! Это известие, – сказал капитан, – доставлено мне с блиндированной обсерватории, высеченной на вершине скалы, вдающейся в море. Кердок не мог, очевидно, предупредить своих товарищей о существовании этих внешних постов, совершенно невидимых с моря. А неприятельские лодки должны были проплыть мимо них, не подозревая, что их пересчитывают на расстоянии нескольких метров.
– Мне бы хотелось находиться около вас в эту важную минуту, – сказал француз. – У меня еще есть десять минут?
– Не больше!
– Я приду…
– Вы торопитесь к вашему аэроплану? Не бойтесь за него… Я дам самые точные указания сержанту, наблюдающему за гротом. Он зажжет дуговые лампы, когда этого потребуют, и ни один японец…
Но Морис Рембо уже не слушал. Нет, он спешил не к аэроплану. Он думал о Кэт. Он стремился к ней: предупредили ли ее? Не испугается ли она, когда начнется канонада так близко от нее?
Это был новый предлог увидеть ее.
Одним прыжком он очутился у двери коменданта.
И на этот раз она была полуоткрыта.
Кэт была уверена, что в первую свободную минуту он придет…
Морис вошел бесшумно.
Майор все еще спал. Доктора при нем не было.
Девушка подбежала к Морису, и их руки соединились.
– Кэт, умоляю вас… скажите мне, что вы не жалеете ни о чем… что только что… в гроте… когда я признался вам… вы прощаете?..
Она прервала, глядя ему в глаза сверкающим взором:
– Нет, Морис, я не раскаиваюсь… я вас люблю, я счастлива. Этот остров стал для меня раем, с тех пор как я узнала, что вы любите меня! Как объяснить вам! Я не знаю… С первой минуты я почувствовала, что не могу быть равнодушна к вам… Потом, когда мы говорили о Франции, мне казалось, что я очень близка вам, что нас связывают очень прочные… очень старые узы… И когда я увидела вас работающим, жертвующим собой для нашего спасения, готовым пуститься в это страшное путешествие… О! Тогда моя симпатия быстро перешла в то… что я сейчас сказала…
– Как я люблю вас, и как я буду вас любить, Кэт!
– Вы любите меня! Морис… Я немножко боюсь, потому что… Одна на этой скале я, быть может, представляюсь вам… как бы вам сказать?.. вы приписываете мне качества, которые исчезнут, когда вы сравните меня с другими… особенно с француженками, которые красивы… кокетливы…
– Но вы же француженка, моя дорогая! Никогда – верьте мне…
Но он замолчал, вспомнив причину своего появления здесь. Десять минут подходят к концу. При звуке выстрелов майор Гезей внезапно проснется и может сделать резкое движение, опасное для его раны.
Морис быстро сообщил обо всем девушке.
– Я знаю, – сказала она, – лейтенант Спарк предупредил меня…
– Лейтенант Спарк приходил сюда! – И он глубоко вздохнул.
Она, по-видимому, ничего не поняла и повернулась к кровати.
– Приходите, – сказала она, – не уезжайте, не повидав меня. Я буду вас ждать здесь…
Когда молодой человек вернулся к Бродвею в его блокгауз, снова послышался звонок телефона.
– Вы пришли вовремя, дорогой инженер! Встаньте у этой горизонтальной амбразуры и смотрите внимательно. Зрелище вполне достойно этого…
Затем он сказал так же спокойно, как бы командовал на маневрах:
– Да будет свет!
И он повернул находившуюся перед ним ручку коммутатора.
И ослепительная пелена покрыла вдруг угольную платформу. Она была вся усеяна целым роем японцев – неподвижных, прижавшихся друг к другу.
Свет произвел на них такое же впечатление, как струя кипятка, пущенная в муравейник.
Все зашевелилось, закопошилось, и так как все двинулись назад, то находившиеся на краю падали, увлекая друг друга на скалы.
Но в эту минуту из прорезывавших валы амбразур вырвались целые снопы пламени с продолжительным треском, так удачно сравниваемым с шумом разрываемого полотна.
Целый ураган пуль из пяти различных пунктов Мидуэя врезался в эту копошившуюся кучу. Затем один из прожекторов был перемещен и открыл у самого подножия платформы другую толпу, скрывшуюся среди скал. Другие митральезы, направленные на нее, были приведены в действие. В это время обнаружились при ярком свете лестницы, служившие для подъема на валы, вместе с линией солдат, внезапно остановившихся среди восхождения и падавших друг на друга, извивавшихся, окровавленных.
Не прошло и двух минут, как на платформе оставалась только куча растянувшихся тел, копошившихся под осыпавшим их градом пуль.
Всюду виднелись бегущие тени, бросавшиеся к баркам, которых нельзя было разглядеть, так как они были скрыты за кольцом рифов.
Вдруг рефлекторы потухли, и тотчас прекратилась стрельба.
Битва, или вернее избиение, было окончено. Оно продолжалось одно мгновение, и в этой расправе было что-то страшное. Сейчас беспощадная стрельба откроется снова, еще на несколько минут, пока лодки, увозящие оставшихся в живых, выйдут из своего убежища для того, чтобы присоединиться к своим судам.
Преследуемые снопами света, они потеряют три четверти своих пассажиров.
Пушки Максима, дающие шестьсот пуль в минуту, блестяще сделали свое дело.
Пехотным стрелкам едва пришлось принять участие в борьбе. Те, которые были поставлены в гроте, не сделали ни одного выстрела. Они просто убили штыками несколько японцев, которые, спасаясь от страшного огня из бойниц, спрыгнули с высоты платформы.
У желтолицых не было ни времени, ни желания сопротивляться.
– Пленников нет! – сказал капитан Бродвей.
И в самом деле их не было.
Любопытное обстоятельство, наблюдавшееся еще под Порт-Артуром: из этой груды раненых не слышно было ни одного крика отчаяния, ни одного стона. Только хрипение раздавалось среди мрака, еще увеличившегося после исчезновения электрического света.
Раненый японец безмолвен, как умирающая лошадь.
Спускаясь в грот вместе с доктором Сандерсоном, явившимся для того, чтобы разузнать, нет ли в американском отряде раненых, Морис Рембо натолкнулся на отодвинутое к двери тело Кердока.
Доктор осмотрел его.
На груди его была татуировка в виде дракона, и поэтому можно было предположить в нем китайца. Но под мышкой нашли другую татуировку, изображавшую солнце, вокруг которого были расположены неизвестные буквы, без сомнения, свидетельствовавшие о принадлежности его к одному из многочисленных тайных обществ, быстро размножившихся в стране желтолицых.
Китаец или японец, филиппинец или яваец – эти четыре типа имели много общих черт. Кердок два года работал в качестве предателя в крепости Мидуэй, где он находился с самого начала ее постройки.
Был ли он инженером? На эту мысль наводили его обширные познания в механике.
Быть может, он был японским офицером, принявшим на себя, как и многие другие в чужих краях, скромные и часто унизительные обязанности, для того только, чтобы найти лазейку или открыть тайну?
Никто не узнает этого никогда.
Он принадлежал к числу тех бесчисленных щупальцев, запускаемых японцами всюду и собирающих, особенно во французском Индокитае, все необходимые сведения о международной политике.
Он терпеливо выжидал благоприятной минуты, когда можно будет ввести японцев в маленькую крепость. И в то же время он попробовал помешать прибытию какой-либо помощи извне, произведя незаметно порчу аэроплана.
Это был третий изменник, обнаруженный в гарнизоне за последнюю неделю.
Не было ли их еще больше?
Для защитников Мидуэя это был мучительный вопрос. Скверная черта американской армии была именно в том, что она набиралась из охотников отовсюду, без удостоверения об их происхождении.
Шпионы перерезали телеграф, опорожнили водоем, пробовали ввести неприятеля в крепость. Разве не мог найтись еще четвертый, который взорвал бы пороховой склад? В этом страшном предположении не было ничего невероятного: фанатический японец не задумается пожертвовать собой для своей родины.
Кердок доказал бы это, если бы предчувствие Кэт не привело к иному результату.
Разве он не просил инженера взять его с собой? Для чего это нужно было, как не для порчи аэроплана во время пути и гибели вместе с молодым французом в пучинах Тихого океана?
Когда Морис Рембо объяснял еще девушке, что нужно обречь себя на самоубийство, чтобы совершить измену на аэроплане – он уже был вполне уверен, что имеет дело с человеком, не боящимся смерти.
Разве японцы не доказали при самых разнообразных обстоятельствах, что они не боятся добровольной смерти и готовы удалиться в царство духов, если их самопожертвование может принести пользу родине.
Под впечатлением этой еще раз подтвердившейся страшной истины капитан Бродвей решил тотчас после сражения, что отныне доступ в оба пороховых склада будет открыт исключительно для офицеров.
Дочь сообщила майору Гезею о произведенной атаке на крепость. Он выслушал очень внимательно рассказ об удачной канонаде, разыгравшейся так близко от него.
Его глаз блестел, когда лейтенант Спарк доложил ему о бегстве нападающих и значительных потерях, понесенных ими.
Перед его взором, отражавшим далекие грезы, промелькнул, очевидно, на несколько мгновений призрак освобожденной крепости, так как он склонился к сидевшей около него в раздумье дочери и улыбка, первая улыбка после ужасной раны, озарила его бледное как воск лицо.
Он удержал движением руки лейтенанта, почтительно поклонившегося девушке и собиравшегося покинуть комнату.
– Кэт, моя дорогая, – позвал он ее.
И когда она наклонилась к нему, он обнял ее красивую голову своей здоровой рукой.
– Слушай, моя девочка, – сказал он вполголоса. – Только не плачь, услышав мои слова… Я твердо верю, что господин Рембо доберется на аэроплане до места, откуда можно телеграфировать нашей эскадре… быть может, он даже долетит сам до материка… Но я думаю, что не проживу так долго, до его возвращения… Девять дней… это слишком долго… Нет, – сказал он слабым голосом спустя мгновение, – я не проживу девяти дней… я чувствую…
– О папа, дорогой папа, не говори этого!
– Бесполезно обольщать себя надеждами, мое дитя… Ты видишь, я дышу тяжело и скоро задохнусь… Лучше поговорить с тобой, пока я еще в силах, о моем плане… чтобы не оставить тебя одинокой… И можно ли найти для этой беседы более счастливый день, чем день нашей победы…
– Папа, умоляю тебя! – рыдала Кэт.
– Дай мне сказать тебе… Лейтенант Спарк любит тебя, ты, конечно, не могла не заметить этого, а я знаю. Этому офицеру из известной мне семьи и с благородными чувствами принадлежит будущее. Он достоин вступить в нашу семью и продолжать в ней военные традиции, чтимые нами в продолжение двух веков… Ты желаешь мне, дитя мое, спокойной смерти?.. Прими его предложение и разреши объявить о твоем обручении, пока я еще в силах…
Девушка слушала отца с растерянным видом. Когда он замолчал, крупная слеза скатилась по его бледной щеке…
Она ничего не ответила.
– Мисс, – умолял лейтенант, – верьте мне… я не думал, что сегодня будет решаться вопрос, от которого зависит моя жизнь… Но так как ваш отец, разрешивший мне поделиться с ним моими чувствами, взял на себя ходатайство обо мне, то… позвольте мне сказать, что мое преклонение перед вами началось со дня вашего появления здесь. Самое искреннее мое желание – это посвятить мою жизнь вам.
– Отвечай же, Кэт, дитя мое, – бормотал усталым голосом старик.
Девушка не хотела посвящать своего отца в драму, свершившуюся в гроте.
Опасность, которой она подвергалась, необычайное положение ее там, признание, услышанное ею в такую трагическую минуту и нашедшее в ее душе такой глубокий отклик, все, без сомнения, взволновало бы раненого.
Это осталось тайной между нею и Морисом. Следовало ли ей открыть все отцу и признаться, что она любит француза, в то время когда старик высказывал иные намерения?
Не рисковала ли она огорчить его, ухудшить его состояние? Несмотря на всю симпатию к инженеру, не могло быть сомнения, что майор давно лелеял надежду на брак своей дочери с американским лейтенантом. Он владел приличным состоянием и был поэтому желанным женихом в глазах отца, стремившегося обеспечить своей дочери безбедное существование. И, конечно, он не одобрил бы ее желания принадлежать другому, неизвестному человеку, без всякого состояния.
Эти мысли с быстротой молнии пронеслись в голове девушки и, подавляя усиленное биение сердца, она ответила:
– Папа, умоляю вас, не говорите так… Я не хочу, чтобы вы покинули меня, и я также не хочу еще уходить от вас.
