Читать книгу: «Сашкино наследство», страница 2

– И что же вам еще надо? Да, она же настоящее золото! – Саша просто не мог поверить, что его родители, а в особенности мой будущий тесть, будет так протестовать.

– Она, конечно, очень хорошая девушка, – мама пыталась как-то смягчить ситуацию, но конфликт назревал нешуточный.

– Но, что же тогда? Мама? – Саша просто готов был взорваться от негодования.

– Она тебе неровня. – Отрезал мой тесть. Это волшебное слово «неровня».

– Вы уже приняли за меня решение, когда я хотел остаться в Лондоне. Вы даже не представляете, что лишили меня моей жизни: там было все: любовь, счастье, настоящая работа и жизнь. Но, вы решили по-другому. Так вот, в этот раз, я не дам вам разрушить мою жизнь. Я ее люблю и женюсь на ней. – Саша собрал сумку и ушел из огромного родительского особняка в неизвестность.

– Дорогой, а может он прав? Она очень хорошая девушка, простая. И в случае чего и претендовать не будет ни на что. – Анжелика Петровна, не молодая, но очень ухоженная женщина, с черными волосами и бриллиантами в ушах, пыталась как-то спасти ситуацию.

– Нет, я ее не приму. Раз такой умный, пусть сам строит свою жизнь. – Мой будущий тесть после первого знакомства со мной, собрав все свои связи, разузнал обо мне все, даже кажется, болезни, которыми я переболела в детстве. И, конечно же, вроде и придраться было не к чему: отец-геолог, причем успешный, ну да, что живет с молодой девушкой, старший брат тоже потрясающий и успешный человек, но тесть невзлюбил его сразу же – он считал Ярика предателем Родины, а папу – человеком, которому было наплевать на всех и на все. Это, конечно, отчасти было правдой. Пашу он даже, как полноценного человека не рассматривал: не учится, не работает. А мама….секретарь на какой-то фирменке… встречается с начальником…… тесть разузнал все. Это потом Сашка честно мне все рассказал. Просил не обижаться. И сказал, что ничто не изменит его мнения обо мне. И мы все равно остались вместе. А потом и поженились.

Мой тесть всегда держит свое слово: больше Саша не получал от них никакой помощи. Мама пыталась иногда одолжить сыну денег, но он не брал денег принципиально: «Мама, ты что, ты же не работаешь. Это же твои карманные деньги. Папа узнает, и этого тебя лишит».

Мой тесть так упорно меня не любил и считал, «неровней» своему золотому сыну, что и не заметил, что их младшая «золотая» дочь, несмотря на наличие таких хороших, гено-успешных маму и папу в особенности, как-то незаметно, скатилась на самое дно: учась в престижном вузе в Париже, она, как это часто и бывает с золотой молодежью, почувствовала дух свободы и независимости: она стала пропускать занятия, потом начала покуривать траву, а потом, просто сбежала со своим новым ухажером: сейчас стало модно девушкам из хороших обеспеченных семей выходить замуж за арабов, а точнее за приверженцев ИГИЛа, (Исламское Государство Ирака и Ливана -террористическая организация, запрещенная на территории РФ). Девушки бежали замуж сотнями, а то и тысячами. У нас в России такой тенденции особо не наблюдалось: может наши спецслужбы постарались, может страна слишком православная, а может вопрос ислама у нас держали под особым контролем, но Европа стала не только пристанищем миллионов мигрантов из Африки и Азии, стала по сути практически вся исламизирована, но и последнее время стала терять своих дочерей. Вот и Лара, сестра моего Сашки, тоже сбежала куда-то на территорию Ливана или Сирии.

Сначала мы снимали комнату. Нам вполне этого хватало. Но, закончив институт, кстати, с отличием, я забеременела. Родился Иван. Нам стало уже немного тесно. Бабушка Таня предлагала нам переехать, но жить в квартире, где помимо мамы, бабушки и Паши, еще поселились бы мы втроем – было невозможно, поэтому мы сняли квартиру. Когда Ивану исполнился год, я стала оставлять его с бабушкой Таней, а сама устроилась в небольшую коммерческую фирму: стала заниматься переводом технической литературы к автозапчастям и машинам. На мед я так и не пошла. Моя мечта, можно сказать, практически, сбылась, я переводила в оригинале, правда не Шекспира. Жить стало немного легче, платили мне неплохо, а Саша стал зарабатывать очень хорошо. МЫ даже сняли квартиру чуть побольше. Потом я забеременела Владом. Пришлось снова затягивать пояса. Моя теща, после рождения второго внука, стала приходить к нам намного чаще, а мой тесть даже подарил нам стиральную машину, а детям передал по небольшим конвертикам, в которых лежали деньги. Эти деньги мы сразу положили в банк. Для каждого сыночка открыли счет.

Владик вечно болел, поэтому, с ним мне пришлось сидеть в декрете до 2,5 лет. За это время, я, наверное, изучила вдоль и поперек все вирусы, и бактерии, все болезни, с которыми сталкивается неокрепший маленький организм. Я, как отважный воин, боролась за такой важный, самый главный, и в тоже время невидимый иммунитет. Пыталась поднять его всевозможными способами. Но, Владик все равно продолжал часто болеть. А вот у моей подруги, которая практически ничего своему ребенку не давала, ничем его не поила, и вообще, мало интересовалась понятием иммунитета, ребенок практически не болел. Потом, организм и иммунитет, как-то смогли приспособиться к окружающим микробам и вирусам, и я смогла снова выйти на работу. Я снова переводила техническую документацию, и, хотя, Саша зарабатывал очень неплохо, мне как-то было неудобно говорить ему о том, что я бы хотела подыскать себе работу по душе. Несколько раз я пыталась завести этот разговор, но после вопроса: куда бы я пошла работать? Я мирно затыкалась и шла дальше переводить литературу.

Чуть позже Саша стал очень хорошо зарабатывать, и мы смогли приобрести в ипотеку квартиру: это была маленькая двухкомнатная, но все-таки наша квартира. Я была несказанно рада! Но, Саша сразу же забрал одну комнату под свой кабинет. Сначала я была в шоке и думала, что мой супер —муж, просто шутит. Но, когда он привез туда огромный шкаф с книгами, небольшой диван и стол со стулом, да еще и пришпандорил туда тестеву люстру, я поняла: он не шутит. Весь кабинет стал похож на какой-то огромный электронный организм: с каждым днем в нем появлялось все больше и больше компьютеров, ноутбуков, всяких электронных систем. И они все гудели, жужжали и пикали.

Однажды я все-таки поинтересовалась, что же это за фирма, в которой работает мой муж. Потому что обычно он увиливал от ответа, говоря пространными словами – айти-компания, которая занимается кибер – безопасностью банков. Но, когда техники в доме стало просто очень много, я снова решила уточнить – что же это за компания такая и почему Сашке не могут выделить отдельный кабинет на работе. Сашка лишь улыбнулся и сказал: «Все у нас Лер, скоро будет просто прекрасно. И новая квартира, и машина – все будет. Вот родители обрадуются».

Почему обрадуются именно родители, а не я, например, или наши дети, я так и не успела узнать… потому что Сашка….. в один прекрасный день просто решил покинуть эту землю.

Я помню этот день по минутам. Даже сейчас спустя годы, я помню все… каждую деталь, каждый вздох, слова и картину… эту страшную картину.

Тогда в его 33 день рождения, я пошла в магазин, чтобы устроить небольшой праздник, для самых близких друзей. Ванька и Владик были в детском саду. А Саша утром ушел на работу. Сейчас, анализируя, я понимаю, что в тот день, Сашка был такой же, как и всегда: утром немного шутил, красиво оделся, на работе хотел устроить небольшую пирушку. Можно сказать, у него даже было приподнятое настроение. Я проводила его, поцеловала. Мы смогли даже понежиться в постели, смогли полежать в обнимку, чего давно уже не делали: дети всегда были дома, а в ванной полежать негде. Саша пошел на работу позже обычного: сказал коллегам, что заедет в магазин за продуктами.

Когда Саша ушел на работу я решила сходить в магазин: долго искала Сашину любимую моцареллу, покупала зелень, его любимый виски – прошло около 2 часов. Около 13.30 я была дома. Я зашла с пакетами, и увидела его туфли: они аккуратно стояли около двери.

– Саш, ты что уже дома? Тебя что, отпустили? – Я поставила сумки и прошла в квартиру. Никто не отзывался. Когда я уходила, дверь в его кабинет я оставила открытой: всегда оставляю ее открытой, чтобы к вечеру, комната была проветренной к приходу хозяина. Сейчас дверь была закрыта.

– НУ вот, значит опять копаешься в своем ноуте, именинник? —Я открыла дверь и увидела картину, которая, наверное, на всю жизнь останется перед моими глазами: он висел на веревке, которая опутывала его шею. Он еще не был синим, точнее не совсем синим, как мне показалось, а люстра немного пошатывалась. Я схватила его за ноги и пыталась приподнять ноги, точнее поставить их на табуретку, которая валялась на полу, я пыталась поставить Сашины ноги обратно на табуретку, но они не хотели ставиться. И у меня ничего не получалось: я кричала. Кричала так, что в дверь стали звонить. Я понимала, что одна не смогу снять его тело. Я побежала за телефоном и тут же открыла дверь. Наш сосед дядя Коля, услышав мой крик и слова, которые я говорила по телефону, тут же бросился в кабинет. Мы вместе с ним сняли Сашино тело. Когда мы его сняли, я помню, что пыталась делать ему искусственное дыхание, хотя никогда в жизни его не делала, да и не умела. Потом приехала скорая, полиция. Я не помню, как позвонила родителям Саши, как у нас в квартире появились какие- то люди в черных костюмах, прямо как из фильма, как они опечатали комнату, нашу комнату, где Саша устроил себе кабинет. Видимо находясь в шоке, я пыталась отодрать эту бумажку на двери: «Не трогайте, это наша квартира. Не смейте. Там осталась чашка Саши. Она вся в кофе. Кофе же высохнет, и я его не смогу уже нормально отмыть. Его любимая чашка. Она же останется черной. Как он потом ….» – на этом слове я остановилась и меня просто прошиб озноб. Я начала снова кричать. А потом – темнота.

Бабушка Таня забрала Ваньку и Владика к себе. Даже моя мама объявилась: горе все-таки. Господи, как же ужасно глупо смотрелись все эти праздничные пакеты, фрукты, пироги, виски, которые так и остались лежать около двери, так же, как и его ботинки.

Мой муж оставил предсмертную записку, в которой просил никого в его смерти не винить. Хотя, мой тесть, до сих пор считает, что именно я довела его до такого состояния.

Я находилась в трансе. Меня накачали таблетками: когда я уже перестала понимать, что происходит, и все горе, как будто притупилось. Мне даже не хотелось плакать. Я просто вставала, ложилась спать, снова вставала и снова ложилась. Когда его похоронили, когда прошли 3,7 и 40 дней, и когда мы смогли поставить ему надгробие, я как будто начала приходить в себя. Я начала понимать, что мой муж умер, что его больше нет и не будет, что я не увижу его больше живым, смеющимся, играющим с детьми. Что больше не будет нас, что мои дети остались без папы, без хорошего, заботливого папы…. Слезы градом начали литься из моих глаз. Я начала выть. Я лежала на кровати и выла.

Мама держала меня, чтобы я не разнесла их квартиру в тартарары.

– Девочка, моя, я так рада, что ты, наконец-то, заплакала. Это хороший признак. Это значит ты все начала понимать и принимать. А это главное. Было страшно смотреть на тебя такую: из глаз которой не выпало ни одной слезинки. – Мама удивительным образом проявила какую-то участливость и заботу. Я даже не ожидала от нее такой теплоты. Еще меньше я ожидала от нее умной и действительно правильной мысли. Мои сыновья остались на время у бабушки Тани, чтобы их мать смогла прийти в себя.

Я начала все понимать и принимать. Я каждый день ходила на его могилу, часами с ним разговаривала. Я начала понимать, как сильно я от него морально зависела, как он был мне дорог. Тоска – черная, страшная, острая тоска съедала мою душу. Я похудела. Глаза впали. Я понимала, что прошло всего лишь 60 дней, как его не стало, а для меня как будто прошла вся жизнь, потому что каждый день стал для меня мукой.

Иногда мне было просто необходимо прийти на его могилу и просто посидеть там, поговорить с ним. Я хотела понять, что же все-таки произошло, почему он – успешный и вполне довольный своей жизнью человек, немного ироничный, но всегда здравомыслящий, мог так поступить.

Сегодня я отвела детей в садик сама, в первый раз, после всего случившегося. Воспитательница так на меня смотрела, что я готова была провалиться сквозь землю. После всего случившегося я взяла отпуск. Теперь он заканчивался, но впереди было еще несколько дней, поэтому, я пошла на могилу к Саше. Было раннее утро, на кладбище практически никого не было, но около Сашиной могилы, я увидела человека – это был мой тесть. Он стоял, сгорбившись, закрыв глаза, он походил на старика, которого согнула жизнь. Он стоял на ветру и не шевелился. Мне впервые за все время нашего знакомства и родства, стало его жалко. Все-таки это так страшно: хоронить своих детей. Сначала я хотела уйти, но потом все-таки подошла: после похорон Саши, я больше его не видела и не слышала. Моя теща, стала навещать нас намного чаще, она все время всматривалась в детей и пыталась найти в них своего сына, своего малыша. Я была не против. Мне хотелось, чтобы она увидела его, или во Владике или в Ваньке. Она часами смотрела, как они играют, потом тихо вставала и уходила. А вот мой тесть, не пришел ни разу. Я знаю, что мужчины не показывают своей слабости, но он даже внуков видеть не хотел. И тут я встречаю его ранним утром на кладбище.

– Доброе утро, – я подошла к нему.

Он открыл глаза, как-то встрепенулся, и выпрямил спину. Ему не понравилось, что я застала его врасплох. Он быстро вытер глаза, в которых я успела заметить слезы.

– Добрый… – он зло на меня посмотрел.

Я встала рядом: «Внуки про вас спрашивают. Может, придете их навестить».

– Послушай, не надо ко мне подмазываться. И внуками ты меня не обманешь, как обманула мою жену, сыграв на ее материнских чувствах.

– О чем вы? Я говорю об обычном общении.

– Сначала общение, а потом еще больше: деньги, содержание и все такое. Ты и так испортила моему сыну жизнь.

– Знаете, мне кажется, это вы испортили себе всю оставшуюся жизнь, тем, что никогда не были настоящим отцом для Саши. А он так этого ждал, ждал любви и понимания. А теперь его нет, и вы уже ничего не сможете исправить. И знаете, что, мне плевать, будете вы приходить к внукам или нет, это ваше дело. – Я развернулась и пошла прочь. Из глаз текли слезы. Он был так несправедлив, и так слеп: он, пытаясь, как многие богатые отцы, воспитать из своих сыновей и дочерей, настоящих самостоятельных людей, доходят иногда до такой крайности, что их дети живут в старых халупах, сводят еле-еле концы с концами. И таким отцам, даже если их дети сами всего добиваются, до конца жизни кажется, что они должны воспитывать в детях настоящих людей. Поэтому, многие из них, после своей смерти, отдают все свое богатство на благотворительность и оставляют своим детям пару процентов. Может, это и неплохо, но в Сашином случае, я понимала, что его отец, злится не на меня, а на себя: он понимал, что ничего не дал своему сыну, а тот взял и ушел из жизни раньше него. И что он теперь будет делать со своим взглядом на жизнь? Ничего… больше у него детей нет и не будет. Дочь, пропавшая в Сирии …и ту похоронить не смогли. Но, все равно, в его мозгу живет мысль: что на его наследство кто-то посягает: теперь это его родные внуки.

Я пришла домой: надо было заставить себя зайти в кабинет. Я не заходила в него, с того самого момента, как нашла Сашу там повешенного. А сегодня я решилась: надо зайти в кабинет. Я хотела сделать из кабинета детскую, но потом передумала: пусть детская будет в зале, а моя спальня – зал будет здесь, тем более после всего, что произошло. А вообще я прияла решение – что выставлю квартиру на продажу.

Кабинет был до сих пор опечатан. Так как некоторое время я жила у мамы и бабушки Тани с детьми, то придя домой я поняла, что в опечатанный кабинет заходили и не раз. Причем прямо в ботинках. Мне стало так противно и неприятно. Я еще раз убедилась, что квартиру надо продать, правда после того, как следователи закончат свою работу. Даже спустя 2 месяца они продолжали работать в его кабинете. Однажды, когда я пришла в квартиру, я услышала голоса. Я влетела в комнату: «Почему вы приходите сюда, как к себе домой. Это частная собственность?».

Двое людей подняли на меня свои головы. Один продолжил скачивать что-то с компьютера, а другой тихо сказал: «Вам еще повезло, что квартиру не опечатали. Здесь очень —очень много информации, поэтому мы до сих пор работаем». Я смолкла и только тогда осознала, что стою в той самой комнате, где повесился мой Сашка. Я не была здесь с тех самых пор, как это все произошло.

В кабинете все было так, как будто Саша только что вышел из него: стоял открытый ноутбук, на кресле небрежно свисал его свитер. Все было как обычно. Как будто и не умер мой Сашка, не покончил с собой, а вот-вот войдет в кабинет и примется меня журить за то, что я без спроса вошла в его кабинет. Хотя, что в сущности должно было измениться? Миллионы лет люди умирают, и не такие, как мой успешный Сашка, а намного —намного поважнее: и Гитлер умер, и Сталин, и Наполеон… и ничего после не изменилось: я не говорю, конечно, о политике и геополитике. Я о вечном: о небе над нами, о траве под ногами. Боже, я, кажется, начала говорить стихами. Ведь ничегошеньки не изменилось: за окном кабинета так же стоит ясень, дамочка средних лет так же выгуливает свою собачку, которая безбожно гадит. Может, Сашкино любимое кресло должно было как-то по- особенному заскрипеть? Или, может быть, его любимая золотая рыбка, подобно своему хозяину, должна была испустить дух…. Я подошла к аквариуму, заглянула в него: нет! Рыбка была на месте, и вполне себе даже довольная жизнью: мне даже показалось, что она немного разжирела. Нет, ничего не изменилось. И хотя, мы все прекрасно знаем, чем закончится жизнь каждого из нас, все равно смерть близкого человека повергает нас в шок, как будто мы и не знали никогда, что после жизни бывает смерть, и что когда-то наши близкие уйдут …. Но не так рано.

Переделать кабинет в свою спальню я не успела. Последовавшие за смертью события готовы были лишить меня не просто кабинета, а всей квартиры. Как говорится, беда не приходит одна, или «пришла беда отворяй ворота».

На следующий день мне позвонил директор фирмы, в которой трудился мой супруг.

– Извините, что беспокою, но, мне необходимо с вами встретиться, – Петр Николаевич говорил тихо, но очень серьезно.

– Хорошо, я подъеду через час, – я была дома, начинала разбирать Сашкины полки в шкафу. Я не могла смотреть на его вещи. Решила убрать их куда-нибудь, чтобы изредка доставать и вдыхать его запах.

В офисе, где работал мой муж, я никогда не бывала. Он меня туда не приглашал, да и я не очень-то и просилась. Вообще, мне казалось, что айтишники – это такой своеобразный, умный, но чудаковатый народ, который сидит за ноутбуками, в длинных шерстяных свитерах, в очках, с грязными чашками из-под кофе. Но, я никак не ожидала увидеть: современный офис, где туда —сюда ходят невероятной красоты девушки и мужчины. Господи, такие мужчины! Как с обложки журнала. Раньше, когда я училась в университете, я всегда снисходительно относилась с ухоженным и гламурным девушкам и парням: я смотрела на них свысока, мне всегда казалось, что они очень тупые и ограниченные люди. Я всегда относилась к ним с снисхождением. А тут: один гламур! Но, когда я услышала, как красивая девушка разговаривает с потрясающим мужчиной о том, как необходимо запускать программное обеспечение для одного из предприятий, у меня просто дар речи пропал. Мне стало неуютно. Мне всегда становилось неуютно, когда кто-то рядом был умнее меня, или лучше одет. Это чувство возникало не со зла или из зависти, а скорее, от моей неуверенности в себе.

Но сейчас мне стало очень неуютно. Я поправила волосы. Я была достаточно симпатичной девушкой, хорошо и со вкусом одевалась: да, законченная филологичка, я имела в своем гардеробе и капроновые чулки, и короткие платья, и даже корсет. Я купила его, когда мы с Сашкой только поженились: хотела устроить романтический ужин. Но, я его так и не надела. Как-то смешно все это выглядело. Он и сейчас, с неоторванной биркой, лежит в моем шкафу.

Я поправила воротничок на платье, которое решила надеть и посмотрела на свои высоченные туфли на каблуках. Да, я обожала каблуки! И ходила на них даже когда была беременной. Кожаная короткая куртка вполне симпатично смотрелась на мне и сумочка через плечо.

Я подошла к девушке, которая, как мне показалось, была более-менее похожа на человека, который не бегал туда-сюда с бумагами, и не проносился, как ураган мимо меня. Складывалось такое впечатление, что я находилась на какой-то азиатской или лондонской бирже. Звонили телефоны, люди что-то громко говорили, обсуждали, перекрикивались, смотрели на какие-то бесконечные диаграммы на экранах.

– Извините, я к Петру Николаевичу. Как мне можно его найти, – я попыталась улыбнуться.

– А вот он, – она показала мне на ту самую парочку с журнала, которая обсуждала программное обеспечение.

– Спасибо, – я направилась к ним.

Когда я к ним подошла, то увидела, что девушка плачет: длинные белые волосы были собраны назад в большой красивый хвост, длинные ресницы и пухлые губы, как будто умоляли. Я даже услышала несколько фраз:

– Петь, я так больше не могу, – она смахнула слезу и посмотрела на меня. Петр Николаевич тоже повернулся ко мне: это был настоящий Аполлон! Конечно, Аполлона я не видела, но Петр Николаевич был, как бог: ему было не больше 40, он был высок, статен. Его черные волосы и глаза. Эта красивая интеллигентная улыбка.

Мне стало так стыдно, как будто я нарочно подслушала их разговор. Блондинка с ненавистью на меня посмотрела.

– Извините, я Лера Жена Саши, извините, Александра. – Я сказала это так жалобно и так тихо, что даже блондинка, которая готова была секунду назад, просто разорвать меня на куски, поджала губы. Она тоже знает. Наверное, все знают.

– Я потом зайду, – она посмотрела на Петра Николаевича и ушла.

Он, как мне показалось, посмотрел на меня с благодарностью.

– Прошу, проходите, – он пригласил меня в свой кабинет. Я присела на стул.

– Валерия, – он сел напротив и посмотрел на меня. – Примите наши искренние соболезнования. Проект, над которым Саша так много и старательно трудился, сейчас, как вы понимаете, завис. А это значит, что, скорее всего, он не будет завершен, а значит и не будет реализован. А деньги, которые Саша брал у банка, придется вернуть. – Он говорил спокойно рассудительно, но я все равно не могла понять, о чем он говорит.

– Какой кредит? – Я подняла на него свои глаза и встретилась с ним взглядом.

– Поручителем которого, насколько мне известно, вы являетесь. – Он облокотился на спинку кресла.

– Я являюсь поручителем только одного кредита – ипотечного, на нашу квартиру. Больше ни о каком кредите я не знаю …. – Я сглотнула слюну. Меня начало трясти.

Все это время, после похорон, после того, как я начала приходить в себя, я пыталась снова выстроить модель своей жизни с двумя детьми: ждать помощи было неоткуда. Жизнь поставила меня перед фактом: я одна должна буду растить, и поднимать двоих сыновей. Я уже представляла свою жизнь, как череду серых будней, которые превратят меня в нечто среднее между ворчливой женщиной средних лет, недовольной своей жизнью и мечтательницей, которая будет ждать, что вот-вот и ее жизнь измениться, она перетерпит все невзгоды, все испытания, которые выпали на ее долю, и наконец-то что-то такое случится, и она начнет жить по-настоящему, распробует жизнь на вкус. Она ведь будет до конца верить, что вот-вот и завтра, ну, максимум через пару лет, ей уже не придется бороться за свое выживание, ей не придется в спешке красить ногти неровным слоем лака, пользоваться дешевой косметикой, покупать дешевую одежду и обувь, которая будет сделана из кож зама и будет очень неудобной, зато очень дешевой. И она снова и снова будет думать, что вот-вот, и она, эта фортуна повернется к ней своим красивым и богатым лицом. Что она сможет покупать себе хорошую дорогую одежду, и что, самое главное, что очень красивый, добрый, хороший, чуткий и внимательный… миллионер обратит на нее, мать двоих детей, внимание и женится на ней. Но, самое страшное будет ждать ее впереди: она так и не поймет, что все это время, которое она терпела, чего-то ждала, именно это время и было той жизнью, которая была ей отмерена на этой земле. И что, она сама виновата в том, что эта жизнь так прошла. А ведь все могло быть совершенно по-другому: она могла просто собраться и сделать так, чтобы все было совершенно по-другому. Не ждать чего-то опупенного! А начать жить той жизнью, которая у нее есть с удовольствием. Да, это будет тяжело, но ведь можно попробовать. Да и вариантов других не остается. У нее два сына, есть работа. Есть кредит. Квартиру нужно сохранить! Лиана решила, что попросит у своего директора еще дополнительную работу на ночь, будет делать ее дома. Потом постарается найти работу на выходные, если позволит время. Она обязательно сможет выплачивать кредит, платить коммуналку и оплачивать мальчикам детские садики. Если уж станет совсем худо, она обратиться к родителям Саши. И все у нее будет хорошо. С такими мыслями Лера хотела начать свою новую жизнь, но Петр Николаевич, хоть и красивый умный мужчина, но взял и все перечеркнул.

Лера сидела в кресле, и ей казалось, что все, что говорит Петр Николаевич, это какой-то бред.

– Валерия, вы меня слышите? – Он немного повысил голос.

– Да, извините, – она как будто отошла ото сна.

– Я позвонил в банк, вам нужно будет подъехать к ним. Они вам все объяснят. – Он листал бумаги, потом посмотрел на нее: «Я сам не понимаю, как такое могло случиться. Он сказал, что вы его полностью поддержали. Да и все было бы просто замечательно, если бы не его смерть. Он бы сделал этот проект и запустил бы его. Он мог бы приносит миллионы и миллиарды».

– А вы не могли помочь ему? Решили перестраховаться? Если получится: значит это собственность фирмы, если нет, то Сашка сам как-нибудь выплатит эти миллионы, – Лере стало противно.

– Послушайте, этот проект можно завершить и запустить, но у меня нет такого айтишника, как Саша … – он замолчал.

– Я все поняла. – Лера встала и собиралась покинуть кабинет.

– Постойте, – он подошел к ней. – Простите, что так получилось.

– Конечно, я вас прощаю, – она вышла из кабинета.

Сердце учащенно билось, она не знала, что ей делать, и вообще, что за кредит на нее повесили. Но она точно никуда не ходила и ничего не подписывала, и вообще никогда не слышала о проекте.

Все было как в тумане: управляющий банком и специалист, выдававший кредит, показывают ей договор, показывают копию ее паспорта, который она, якобы, сама вручала специалисту, показывают ее подпись.

– Послушайте, я вообще о вашем банке слышу в первый раз, я никогда здесь не была и ничего не подписывала, – Лера срывается на слезы.

– Ну, я не помню, прямо на 100%, но девушка была очень похожа, и паспорт был. – Специалист смотрит на Леру и пытается вспомнить тот день.

Мне кажется, что я, как во сне. Мы идем все вместе смотреть камеры наружного наблюдения: и я действительно вижу Сашку, моего мужа, с какой-то девушкой, правда, лица ее не видно ни на одной камере.

– Это не я. – Я понимаю, что говорить бесполезно, что мне никто не поверит и не простит пару миллионов.

– Извините, у нас на руках бумаги. Мы ничем не можем вам помочь. Ежемесячно вы должны выплачивать по 80 тысяч рублей. – Управляющий закрывает папку и кладет ее на стол. – Иначе пойдут пенни, а потом опись имущества.

– Да у меня нет имущества, у меня квартира в ипотеке.. и двое маленьких детей… – я начинаю реветь. Мне приносят валерьянку, потом еще какое —то успокоительное. Меня трясет, управляющего, видимо, тоже. Он понимает, что я не смогу платить, что эти миллионы, они просто пропали для банка.

– Давайте, вы пойдете домой, успокоитесь, а мы тоже соберем комиссию и подумаем, что можно сделать, – он говорит тихо, но убедительно. А мне сейчас только это и нужно.

На улице дует ветер, меня пробирает до самых костей. Живот мучительно сводит от боли. Эти нервы. Стрессы. Сейчас только не хватало, чтобы гастрит перерос в язву. Лера добирается до дома. Ее выворачивает. Живот просто сводит.

Она кое-как добирается до телефона.

– Алло, мам, пожалуйста, выручи меня. – Из глаз текут слезы. Как надоело, как надоело обращаться за помощью. – Мама, что-то меня живот прихватило. Пожалуйста, забери ребят из сада.

И вот она такая родная и близкая мама сидит рядом: я рыдаю, мальчики играют в другой комнате.

– Так, выход только один: идти к родителям Саши. – Мама, конечно, меня жалеет, но ее мысли где-то далеко.

– Да меня на порог не пустят.

– делать, нечего. Надо идти. – Дочь, ты извини, мы сегодня в театр идем. Я бы посидела, но не могу, – мама встает и идет прощаться к мальчишкам. Боже, и это моя мать. Ей всегда было плевать на нас, но, чтобы вот так вот: откровенно и подло – это впервые.

Я сварила кашу, накормила детей, постирала белье, уложила их спать. Мельком заметила цветы, которые, не поливала, наверное, с тех пор как умер Саша: наполнила лейку водой, знаю, что вода нужна комнатная, что цветы любят воздух, и чтобы их хоть раз в месяц опрыскивали – все это знаю, и все равно мой цветник похож на засохший сорняк. Не умею я ухаживать за цветами и никогда если честно, их не любила. Никогда не испытывала восторга, если какой-нибудь цветок расцветал. Но, дома у меня все равно стояли цветы, потому что цветы в доме – это признак семейного очага, наличие хорошей хозяйки. Я хотела такой быть, и старалась этому соответствовать: я поливала цветы, иногда смахивала с них пыль, поливала, иногда даже пыталась улыбнуться, когда видела, что в каком-то горшке расцвел цветок. Но, все равно, я знала, что делаю это через силу. Мы вернулись домой, я уже стала привыкать к тому, что в нашу квартиру постоянно приходят чужие люди и долго сидят в кабинете Сашки.

От мыслей о цветах меня отвлек звонок.

– Алло, – мой голос раздавался как из преисподней.

– Добрый вечер, Валерия, это Петр, с работы Саши.

Я его узнала.

– Да, добрый вечер.

– Я никого не разбудил

– Нет. Дети спят.

– Вы извините, что я так сразу обрушил на вас всю информацию. Вы не против, если мы где-нибудь встретимся и обсудим эту тему. Мне звонили с банка. Они подозревают, что вместе с Сашей приходили не вы. И подписи не совсем похожи, поэтому надо будет делать экспертизу. Если докажут, что это не вы, то и платить не придется, – он так нежно говорил, что хотелось его слушать и слушать.