Читать книгу: «Четыре карандаша», страница 5

– Ну… Да. Конечно. Давай погуляем… Я здесь давно, просто, не был. Хочу хоть немножечко вспомнить свои места. Ты не устала? А то можно, тогда, и не идти… А, ну, ладно… Тогда пойдём. – сказал Женя тут же, увидев, что мама отрицательно покрутила головой, – Ты, ничего, кстати, это… В чём надо там – признавайся. Смело… Я, точно уж, против не буду!.. И не обижусь, конечно! Я даже предположить не могу – что же ты такого могла от меня скрывать?.. – засмеялся неловко молодой человек.

– Да… Нет… Спасибо. Я не устала, конечно… Пошли. Мне кажется – лучше нам обо всём, как раз на свежем воздухе поговорить. Сейчас я… Только возьму пару вещей, и пойдём, ладно?

– Ладно. – в недоумении пожал плечами Женя.

Минут через пять мама и сын шагнули на асфальт их старой улицы, которую Женя помнил ещё с самого детства, и от того – сейчас сразу же стал улыбаться, как только очутился на этой, знакомой каждой своей трещинкой и ямкой, асфальтовой дорожке, идущей прямо вдоль дома и дальше – за его края в обе стороны. Он с аппетитом вдохнул прохладный летний вечерний воздух, в котором, как в каком-то напитке с кусочками фруктов, плавали маленькие частички аромата пышной гортензии, что цвела на палисаднике, и долго, с улыбкой, оглядел хорошо знакомое место.

– Давай к универсаму пройдемся?.. Мне эту часть города всё хотелось вспомнить. Как раз и покупки, если что донесу – тебе ведь в универсаме, наверное, что-то надо?..

– Ну… Да. Надо… Пойдём… – замялась мама, и неловко поправила в волосах ободок, обмотанный для красоты шейным платком. – Что я хотела тебе сказать… Жень… С чего бы начать-то теперь?!. – засмеялась она себе под нос, потирая, при этом, пальцы, – Даже не знаю!.. Ну давай так… Скажи, тебе, Жень, никогда со мной не было слишком, ну… Слишком уж одиноко?.. Я… Я понимаю, ведь, что ты был, почти что всегда один в детстве и… Я постоянно там на работе… конечно тебе, наверное, мамы не хватало!..

– Ну, мам, я… Я как тут могу жаловаться?.. Ну серьезно! Ты на меня же тогда и пахала. Чтоб мне было что поесть – условно говоря… Ну, какие тут могут быть обиды?.. Я, наоборот, очень и очень тебе благодарен… И…

– Да не-ет, Жень, я не про обиды!.. Я понимаю прекрасно, что ты на меня не в обиде, иначе бы так мне теперь много не помогал… Ты для меня столько делаешь, сколько не каждый ребёнок, далеко, для родителей захочет!.. Вот даже уже только в этом году ты мне сколько перечислил?.. Сейчас даже скажу точно… Я как раз вот считала…

– Да ладно, не надо – не считай! Я это… по сути, ведь, ничего для тебя и не делаю. Я, может быть, только хоть по чуть-чуть отдаю то, что ты для меня… сама делала всё это время… А ты столько сделала, что я вряд ли даже когда-то отдам!..

– Ну, ну да ладно – про то, что я сделала!.. Нет, спасибо, конечно, но… Я просто хотела ведь о другом узнать. Чисто про чувства – тебе не хватало, наверное, ведь, мамы?.. Ты знаешь… Я, нет, не обижусь совсем – я просто хочу узнать… Сейчас объясню почему. Я вот читала твою эту… Как ты говоришь – вещь!.. – засмеялась мама, – Ну, книгу, наверное, всё же… маленькую. Так вот – я, кажется, поняла, что ты там такие её чувства, как бы описал, и… И отношение даже, знаешь, само – этой девушки к своему ещё не родившемуся ребёнку… И я поняла что… Что я, наверное, так именно, никогда к тебе не относилась. Вот так не называла, вот так не улыбалась, даже что ли?.. Как, вот, по речи твоей героини – чувствуется, да, что она своему сыну улыбается… Ну, многого, знаешь, во мне не было именно того, что ты в ней описал. Я это сейчас, просто, почувствовала. Ощутила, прямо очень даже явно… Что это ведь не мое. Не моё всё ты описываешь… Наверное – это упущение, что я так с тобой не общалась и именно так вот, тепло как-то, мягко к тебе не относилась… Но, раз ты описал это – то, значит, наверное, ты бы хотел, чтоб к тебе так отнеслись?.. Да? Так, как эта девушка к ребёнку… Ведь откуда-то ты это взял?.. Все эти слова, интонации, чувства… Наверное из своих мечтаний, да?..

– Мам… Ну… Как бы тебе сказать?.. Я, как писатель, ужасно много всяких представляю характеров, чувств, эмоций, натур… Разных, таких, языков, знаешь, человеческих… Разных интонаций и слов, да… Вот тут я представил такой вот язык и такую натуру, но… Но, да, в чём-то, быть может, мне и хотелось бы, тоже, иметь вот такое вот отношение и такие вот интонации по отношению к себе. Да… Как и тысячи других хороших отношений и интонаций, что можно найти в мире – все хорошо бы было от кого-нибудь получить и для себя. Но это ни в чём не умаляет твоих, мам, заслуг, и не делает тебя плохой!.. Нет – ты шикарная мать! Да, в конце концов – в мире есть сотни и тысячи… и миллионы, наверное, даже, таких языков, интонаций, и отношений – красивых, прекрасных, но разных. И все их один человек, всё равно, никогда ведь не сможет собрать в себе одновременно! Поэтому, вот и в тебе, разумеется, были не все, но… Но это, конечно, не значит что…

– Нет, Жень, не оправдывайся!.. Я ведь не про то… Я только хотела сказать, что… Ты знаешь, возможно, что вот такая вот мама – она у тебя и была. Теперь мне так кажется, что, наверное, и действительно была. И, да – наверное, и действительно можно, как ты, разговаривать с Богом… Ведь это просто невероятно!.. Ты знаешь… Ты же знаешь, что я в госпитале работаю уже много лет?.. Да… И ты знаешь, что он, тоже – для онкобольных?

– Да, ну… Ну я тоже подумал, что этот мотив ко мне в голову, тоже, пришёл, может быть из-за того… Ну, из-за того, что я образ этот имел в голове, благодаря тебе… Особенно – вот, что-то из детства такое – когда ты меня на работу брала один раз… Ну, помнишь – мне в школе тогда сочинение задали на тему работы родителей?.. И ты мне показывала тогда работу. И мне так, особенно, одна комнатка запомнилась – наверху. Там, где беременные у вас лежат. Вот, кажется – её-то я, наверное, и описал…

– Да?.. Ну вот – тем более… Это та самая… Тогда мне тебе про неё не придётся рассказывать. Ты знаешь, много лет назад… Двадцать два года назад, если точно – там у нас лежали, одни из многих пациентов, конечно, две девушки. Одну звали Лера. А другую – ты удивишься… Дана. Да, совсем как и в твоём рассказе. И вот она – та, которая Дана – правда, была занятой такой, телом пышной, одета в яркое такое… Цветастое, знаешь, платье-халат… Как бы чёрное, но в цветах – красных, жёлтых… И ободок в волосах все время носила почти что такой же – в тон. Она тоже общалась всё время с детьми, с мужем и… с братом. Ты даже в этом совсем угадал – да, у неё с братом было какое-то дело. Так вот – я о ней, видишь, много всего знаю. Достаточно. И ещё больше могла бы теперь рассказать – но только это не так уж и важно. Ведь она полной жизнью жила, хоть и болела, и поговорить об этой жизни всегда тоже была не прочь. Она говорила тогда с девушкой той – Лерой, обычно. Ну или с Тамарой Васильевной – уборщицей нашей. Но не со мной… Вернее что я с ней не особо-то говорила. Один раз только… Я вообще тогда ещё говорить со многими очень стеснялась и… И как-то не могла, в общем. Ну, так вот – потому я о жизни её знаю много, хотя с ней сильно и не общалась. Просто – параллельно с какими-то делами слышала. А вот о той, другой девушке – нет. Она всё обычно молчала и вовсе… ну, сама в себе была. Ни с кем, ни о чём – только ходит, такая счастливая, знаешь, всегда улыбается, и… И в окно постоянно глазеет. Мне их было так жалко тогда – этих девочек!.. Страшно!.. Я всё, вот, ходила тогда по палатам – вот, как у тебя тоже есть в твоей вещи – и как будто бы, мне так казалось – я не достойна и жить, по сравнению с ними. Они ждут детей – ждут совсем новой жизни, и, при этом – ждут смерти. Так это странно!.. Ужасно!.. Так вот… Ты знаешь… Да, я про ту девушку Леру почти ничего тебе не могу рассказать, к сожалению… Совсем. Она всё молчала… Я даже одежду тебе не могу её описать. Она была в нашем – больничном. Такая… Светлая, бледная, худая… Знаешь – как тень. Как будто она – воздух. Вот, правда – как ты описал, что она себя чувствует воздухом… Наверное – эта Лера тоже. И… Ты сейчас удивишься, Жень, и… И надеюсь, что ты меня простишь, если я расскажу честно… – мама прикрыла рот рукой и заплакала.

– Мам, я…

– Не перебивай только сейчас, ладно?.. Потом… Мне нужно решиться сказать… Потом скажешь, что хочешь, а мне лучше сказать как-то сразу и не… Не знаю, даже как это всё объяснить… Но… да, ты у меня приёмный, Жень… Я никогда этого не говорила, ведь незачем… Да и тебе так, наверное, лучше было бы?.. Но… Но на самом деле – ты не мой. Хотя я всегда и считала тебя своим, но… Ты не обиделся, Жень?..

– Нет… Нет. Мам, конечно!.. Я… Я наоборот…

– Ну и ладно… Потом, хорошо, мы с тобой это обсудим, ладно?.. Мне нужно ещё слишком многое тебе объяснить сперва… Ты… Ты знаешь, та Лера – она ведь ждала мальчика, правильно?.. И вот – когда у неё уже прошли роды, она… Ну, она через два дня… Её не стало, в общем. А ребёнка тогда у неё забрали, сразу после того, как он… родился… и больше к ней не пускали, как бы, чтобы её чем-нибудь не заразить… Так с лейкемией – нельзя… Вот… Чтобы она чем-нибудь от ребёнка тогда не заразилась… Вот… А потом – через пару дней она ушла. Её увезли срочно в реанимацию, когда сильно плохо стало, ну и… И мы ещё не знали – что, как будет. Я тогда просто постель стала менять её, чтобы постирать, ну… как обычно. Как раз, пока удобно – её не нужно тревожить, чтобы она стояла и ждала, когда мы постель сменим… Вот. Ну, я её не проверяла, конечно же, эту постель – а зачем?.. Наоборот постаралась скорее прибрать и… И… Мы только уже через несколько часов узнали, что Лера сюда больше не вернётся. И меня, тогда, наш главврач попросил принести все вещи её из шкафчика, чтобы их, как бы, распределили – куда надо. Там приходил, вроде бы, юрист или что-то вроде того – от власти, чтобы разобраться. У неё родственников не было, как и в твоей книжке. В таких случаях сложно – не ясно почти, что делать с вещами… Ну, то есть – ясно, конечно – они к органам власти переходят. Хотя у неё, вроде бы, и ребёнок остался… Ну, вот и… Но у той девушки и вещей-то почти не было. Поэтому… Ну, вот наши, в любом случае, и решили вызывать каких-то экспертов из нужных служб… Чтоб ничего не нарушить. Я вещи, конечно же, отнесла все к главному. Там и вещей-то почти не было – была расческа, зубная щетка, конечно – ну, всякое такое, обычное… Авторучка была и несколько карандашей. Штуки… Штуки четыре… Да. Четыре – точно… – мама Жени замерла, остановившись посреди дороги и в ужасе поглядела в пустоту. А потом опять заплакала. – Как и у тебя – точно… Совсем так же… Так вот, и, что самое главное – это листочек. Листочек такой – А4, в четыре раза сложенный. Она у меня его и попросила однажды, когда я снимала с доски расписание уборок – она это увидела, и попросила отдать ей, если уж он мне не нужен больше. Ну я отдала, конечно же… Так вот – я его разворачивать и читать не стала, конечно – кто я такая, чтобы читать?.. Я просто все вещи отнесла к Виктору Фёдоровичу… А… А он мне потом говорит через время… Опять меня к себе зовёт и говорит, что, возможно ещё если поискать, то найдётся, быть может, где-то в столе такой маленький блокнотик… С собачкой, Жень!.. Ты не поверишь!.. С собачкой!.. – мама заплакала ещё сильнее и Женя обнял её, стараясь успокоить, но сам выглядел очень испуганно. – С собачкой… Это он знал, Виктор Фёдорович, потому что она сама написала, оказывается, на том листочке – который с расписанием уборок на обратной стороне – что есть у неё там в столе, ну либо под подушкой – если она, вдруг, почему-то не сможет его положить в стол перед тем как… ну, уйдёт… такой вот блокнотик. И я тогда вспомнила, что она, правда, бывало сидела с блокнотом в руках – таким, маленьким… Да, с собачкой… Так вот – там она написала, на этом листке с расписанием – что-то вроде своего завещания. Короткое оно… Ты знаешь, мне его тоже отдали… Потом… Ты, думаю, уже понял – почему мне, да?..

– Ну… – кивнул Женя растерянно, – Наверное… Да.

– Вот, я его взяла сегодня с собой… Почитай. – мама передала Жене листок, который достала из сумки. – Увидишь её почерк как раз…

Женя взял листок и прочёл:

"Уважаемые… Те, кто прочтёт эту записку! Не знаю, к сожалению – к кому она попадёт… Простите за то что я вас напрягаю. Но у меня к вам большая просьба! Это что-то вроде моего завещания. Но не совсем оно. Я ничего почти не оставляю своему ребёнку. То есть совсем ничего. Но есть одна вещь, которую я бы хотела ему передать – вернее что тем, кто его будет растить. Либо родителям, приёмным, либо хотя бы воспитателям в детском доме. Я написала ему небольшое послание. Совсем маленькое. Оно всё умещается в крошечном блокноте – вы найдёте его в моей тумбочке, ну либо, если вдруг я его не успею туда положить – то под подушкой. Я там его иногда оставляю, когда сложно вставать. И вот его я бы очень хотела ему передать. В нём нет ничего особенного – много совсем и ненужной болтовни, но… Но есть пара слов, что я, правда, хотела бы ему сказать – о жизни, о вере в Бога и… И так далее. Пусть бы его будущие родители, если они, конечно, найдутся – решили бы сами – хотят они дать ему этот блокнотик или нет. Но если не захотят – то ещё от меня одна просьба: хотя бы, тогда, если могут, пускай бы они рассказали ему о Боге. За меня. Хоть как-нибудь, хоть поверхностно, но… Моя вера – это самое главное, что я хочу ему передать. Это единственное, что у меня есть, но это и самое ценное. Было бы самым ценным, даже если бы я и имела ещё кучу вещей и денег. Поэтому, очень прошу вас ему передать её, хотя бы как-то, хотя бы как сможете. Это – моё завещание. А блокнотик – необязательно. Это – только если захотите. И ещё там должна быть цепочка в столе – небольшая, с дельфинчиком. Это ему тоже на память. Спасибо вам, заранее, большое! Я буду молиться за вас, если попаду в лучший мир, и буду всегда очень вам благодарна!"

– Вот… – сказала мама Жени. – Ты дочитал?.. Да?.. Тогда я пошла, конечно же, снова искать тот блокнот, но его нигде не было… И цепочки – тоже. Мы всё осмотрели, но их не было. И я поняла, что наверное, всё осталось, действительно, под подушкой… Наверное запуталось как-то так в одеяле… И… Я его, этот блокнот, наверное вместе с бельем постирала… Мы стали смотреть в прачечной – вдруг всё-таки он там найдется где-нибудь?.. Вдруг сохранился? Но нет. Мы, то есть, нашли его, всё же… Но он был уже совсем не блокнот, а скомканный выстиранный клочок бумаги в одеяле… Вот. Поэтому тот блокнот я уже не смогу тебе дать… А цепочку тогда мы совсем не нашли… И я… Я очень себя чувствовала тогда виноватой, что так вот случилось!.. Ведь это же по моей вине!.. Понимаешь?.. И я… я не знала, тогда – что же делать, и как мне всё это исправить?.. Ведь такое уже не исправишь никак… Абсолютно никак. И тогда я решила хотя бы взять тебя и… И мне помогли наши оформить все документы… Они меня поняли и помогли… И вот – ты со мной… Я не рассказывала тебе, потому что, ну… Ну, наверное так должно было быть лучше, да?.. Вот… И… Я постаралась тебе передать то, что она просила – про веру. Хотя я сама в этом раньше совсем не разбиралась… Да и сейчас тоже, как видишь – не совсем… Но всё же, я стала тебя хоть водить в церковь, да на воскресную школу – что могла… Ну, это уж ты всё и сам знаешь… Журналы тебе брала всякие христианские… Я не уверенна была в том, что всё это нужно и верно – я… Видишь, какая глупая, оказывается?.. Я просто от того всё это делала, что очень мне стыдно и плохо было – что так получилось с блокнотом и… всем этим… Я просто из чувства вины постаралась тогда хоть это сделать – что та девушка, твоя мама, просила. А вот… Вот на днях, знаешь, я и сама поняла, что мне надо тебе, видимо, всё это рассказать. Надо… Ещё до того, как прочла твою вещь и… На днях меня к себе зовёт Виктор Фёдорович, и говорит… Ты же знаешь – у нас сейчас ремонт кое-где идёт – в некоторых палатах, вот… И в той – тоже шёл. Там пол разобрали – ну, паркет деревянный… И под ним оказалась цепочка. С дельфином. Вот, Виктор Фёдорович меня и позвал к себе, и отдал мне… Он говорит: "Ты, конечно, как хочешь с ней… Поступай – что хочешь делай… Я тут не судья, Вера Игоревна, но всё-таки – это теперь точно твоё и ни чье больше." Вот… Он мне её отдал… И мне показалось так, что обязательно нужно теперь тебе всё это рассказать и объяснить – раз уж эта цепочка нашлась… Как… как знак такой. Ну, хоть что-то от твоей мамы… И я, потому, тебя и пригласила сюда погостить… если честно… Ну… я надеюсь, что ты меня в этом поймёшь… Вот, держи… Это тот самый дельфин. А только не знала я – как тебе эту цепочку саму объяснить – как она, что и про что вообще?.. Но ты мне, по моему, сам объяснил теперь – в своей книге… Ты знаешь, хотя это невероятно, конечно… Но я теперь, почти что, и не сомневаюсь в том – что эта твоя книга – она и есть тот самый блокнот на самом деле… Наверное Бог тебе подсказал всё это, правда… Наверное ты прав в том, что можно с Ним так просто общаться… Ты прав. Не может твоя книжка, просто ничем иным быть, кроме этого блокнота, Жень!.. Ну не может! Ты, видимо, согласишься… Да?..

– Да… Да, мам… Сам не знаю, конечно, но… Видимо так. Я и сам ума не приложу, если честно!.. Но… Но… Видимо… – Женя застыл растерянно, глядя на маленького серебряного дельфинчика, который лежал в его ладони, и не нашёлся, что дальше сказать. – Слушай… Давай уж зайдем, может быть, в магазин – у него всего пол часа ещё до закрытия… А потом уж… Поговорим… Про… про всё это. – и он, всё так же растерянно, поглядел на вход в магазин, который выливал из стеклянных дверей на тёмную улицу целое море света. Что было очень похоже на то, как если бы кто-то открыл эти двери, и вышел на порог, и вылил на тротуар ведро с водой – как это часто бывает у всяких маленьких ларечков и магазинчиков, откуда уборщицы появляются на минутку, чтобы вылить воду. Так вот и здесь – но только не воду, а свет.

– А всё-таки… Видимо у твоей мамы оно получилось. – улыбнулась ему та мама, которую он привык называть мамой, – Получилось тебе передать то, что она и хотела… И веру, и… И то, каким бы она хотела тебя видеть. Ведь если ты смог про такого, как… Как, уж наверное, папа твой, да?.. написать… Так значит – ты и сам внутри, тоже имеешь… ну, что-то похожее. Иначе ведь… Не написал бы. Да?..

– Да… – растерянно кивнул Женя, разглядывая то двери, то свет, вылитый из них на асфальт, то цепочку, но глядя, при этом, как будто совсем не на них, – Видимо… Но… Но не знаю… Не совсем, конечно… Но… Может…

Молодой человек заплакал наконец. Его мама, которую он называл мамой, увидела это всего-то, буквально, на секунду, а потом – он резко вдруг опять перестал. И улыбаясь продолжил смотреть на серебряного маленького дельфинчика.

"Наверное он разглядел теперь какое-то большое чудо… – подумала мама, – А лучше ведь радоваться чудесам, удивляться им, исследовать их, и совсем не плакать при этом? – улыбнулась она молча, – Наверное лучше. Раз так говорила… Она?.. Не знаю… Не знаю, кто говорил. Возможно – что просто он сам, а совсем не… А может быть – что и правда… она. Но в младенчестве он, и правда, не плакал… почти никогда… Хотя я об этом ему и не рассказывала никогда… Совсем никогда… Господи?.. Может, и правда, Ты рассказал?.."