Читать книгу: «Неблагая», страница 4

Глава 6

Когда я говорила, что Судьба – вагончик скромный, я не шутила. Можно свесить ноги с крыльца и, привалившись к стенке, задрав голову, смотреть в чернильно-синее небо.

Здесь прохладно – нет ни костра, ни плотной скученности человеческих тел, и душная влажность последних дней лета немного спадает. Со стороны деревни веет ветерок, смывая с нас городские запахи. Мы жуем пирожные, и нам подмигивают далекие бриллиантовые звезды. Выпечка даже вкуснее, чем была до того, как помялась, – нежная, сладкая, чуть пряная.

Но это все равно не тот дом – не настоящий дом.

– Слушай, Силс…

Мне не нравится взгляд Исольды – почти черный, как намоченная дождем земля. Она откладывает вилку.

– Все в порядке?

Я и не заметила, что она за мной наблюдает. Кажется, моя маскировка сползла, обнажив трещины, сквозь которые просачиваются все слабости, когда я думаю о доме и обо всем, что мы потеряли. Я снова трогаю флакончик на кожаном шнуре и вытаскиваю его из-под воротника.

Делаю глубокий вдох, стараюсь, чтобы голос не дрогнул. Мне даже удается насмешливо-строгий взгляд.

– Нельзя сокращать уже сокращенную форму имени. Бессовестная.

Она расплывается в коварной улыбке.

– Но тебе же нравится. – Веселье сразу же сходит с ее лица, но глаз она не отводит. – Правда, что случилось? Я же вижу, что дело не только в сегодняшнем бардаке, так что не пытайся отмазаться.

Я скучаю по дому. Это не выразить словами. Я молча смотрю ей в глаза, взгляд которых нежнее, чем любых других во всем мире. Слова не нужны – моя сестра смотрит на меня и знает, о чем я думаю.

Да, я скучаю по дому. Скучаю так, как будто у меня живьем вырвали кусок сердца. Мы покидаем этот город, приютивший нас на большую часть весны и лето, но вернуться домой все еще не можем. Мне так не хватает знакомого размеренного ритма жизни с родителями. И еще я знаю, что они не будут – не смогут – скучать по мне так же.

Я сжимаю флакон так сильно, что пальцы белеют. Это из-за меня мы брошены на произвол судьбы. Из-за моей бесконтрольной, разрушительной, опасной магии, сделавшей меня преступницей еще до того, как Исольда впервые взглянула на отмычки.

Каждый день я отчаянно тоскую по дому. А в такие дни, как сегодняшний, – особенно.

Я почти непроизвольно приваливаюсь к плечу Исольды. Она покровительственно склоняет ко мне голову, кончики ее темных волос щекочут мне нос.

– Хочешь, расскажу тебе историю, как Мами и Папа тебя удочерили?

Еще одна традиция – каждый день рождения рассказывать об этом. В ее голосе слышится улыбка. Настоящая или вымученная?

– Ты все равно не свидетель тех событий. – Я разжевываю еще кусок пирожного. – В смысле, ну что ты можешь помнить? Тебе был от силы месяц.

– Откуда тебе знать?

– И сколько же тебе было?

– Столько, что уже и не вспомнить.

Я прыскаю.

– Ладно, рассказывай.

Пока она жует, повисает пауза.

– Так вот, – начинает она с набитым ртом, – если честно, то я, конечно, не помню. Но, как мне рассказывали, уже с самого начала, еще в младенчестве, было ясно, что ты подменыш. Мами, в конце концов, насмотрелась на младенцев. И не вздумай сказать, что у новорожденных еще не сформирована личность, потому что если так, то одной из нас здесь бы не было.

Я десятки раз помогала нашей матери, городской повитухе, принимать роды, пока люди не узнали, что я подменыш, и зареклись подпускать меня к детям ближе, чем на пушечный выстрел. До этого момента я уже успела стать в некотором роде экспертом.

– Даже не собиралась, – встреваю я.

Исольда хмыкает:

– Ну разумеется. – Она откладывает вилку и руками сует в рот пирожное. – Мами беспокоилась, что станет с ее второй дочерью, и потому решила самостоятельно меня найти. На поиски она отправилась ночью – зная, что иначе Папа постарается ее остановить. Она три дня шла по лесу, примотав тебя к своей груди.

Чертоги фейри вплетены в наш мир, они лежат слоями полотна, на которых гобеленовыми нитями переплетаются жизни. В определенных точках эти нити прошивают несколько миров сразу. Некоторые полотна изъедены дырами, позволяющими легко проскальзывать между мирами. Мами отправилась в лес, расположенный вдоль южной границы нашего города. В целом – довольно безопасный, если не сходить с тропы. Поговаривали, что в чаще леса можно было внезапно провалиться из мира человеческого в мир фейри, даже не заметив этого, пока не станет слишком поздно.

Каждый год мама рассказывала нам эту историю.

И каждый год она отказывалась признаваться, что именно увидела в том лесу.

– И три ночи, – добавляю я.

– Я как раз собиралась об этом упомянуть. Может, сама будешь рассказывать?

Я лениво болтаю ногами в воздухе. Ветерок доносит со стоянки запах горящего костра и отзвуки смеха. Я вроде бы успокаиваюсь.

– Нет, давай лучше ты.

– Она, наверное, шла с таким видом – ну, ты знаешь, какое лицо она умеет делать. – Лицо Исольды вытягивается в почти утрированной маминой гримасе «Ты сама отлично знаешь, что натворила».

Я смеюсь:

– Знаю, я же попадалась из-за твоих шалостей.

Исольда игнорирует мою ремарку.

– Значит, оказалось, что это одинаково действует и на пятилеток, и на двор фейри.

Улыбка медленно сползает с моего лица.

Технически, мир фейри делится на две части: одной правит Благой Двор, в этом мире царят радость, порядок и галантность, вечное лето и зелень дубрав; другая же подчинена Неблагому Двору, погрязшему в хаосе и борьбе за власть. Они – не добро и не зло, потому что все фейри сосредоточены в первую очередь на себе самих. Но те смертные, которым удалось выжить при Благом Дворе, хотя бы потом слагают о нем песни и стихи.

Как наша мама. Она никогда не говорила, куда именно попала, но похоже, что именно в Благой Двор. В конце концов, она не просто оттуда вернулась – она вернулась именно с тем, за чем туда пришла.

– Она проявила такую поразительную настойчивость, что это растрогало фейри, так что они пошли на небольшую уступку и предложили ей… – Исольда дошла до самой главной части рассказа. – …«Выбирай одного ребенка. Один – твой, один – от фейри. Ты уйдешь отсюда с тем, которого выберешь сама. Так что будь внимательна».

Я закрываю глаза, воображаю происходящее. Мами стоит перед толпой фейри, ее глаза горят праведным гневом, а они ждут ее решения.

И наша мама, ни секунды не колеблясь, достала нас обеих из сплетенных фейри колыбелек и нежно прижала к себе своих новорожденных дочерей.

– А потом она спокойно и тихо сказала: «Я пришла забрать у вас свою дочь. Но я не соглашалась отдать вам ту, которую удочерила». Отличное пирожное, Сили.

Исольда делает паузу, чтобы откусить еще кусочек. Я слегка ее бодаю.

– Да, да. Рассказывай дальше!

– Не командуй, – ворчит она, но продолжает: – Она не смотрела в их сияющие глаза, не ждала позволения. Она просто развернулась и пошла прочь, понимая, что лучше не оборачиваться. И принесла нас домой.

Я улыбаюсь.

– А Папа уже места себе не находил. Он настолько обрадовался, что она вернулась, что чуть не задушил нас всех в объятиях. – Голос Исольды смягчается. – Потом он подхватил тебя на руки, прижал к себе. Они осмотрели нас обеих и решили, что мы – идеал.

Я представила нас в младенчестве. Представила, что я – идеал. Нас двоих – со складочками, с пухлыми щечками, с папиными темными вихрами, на руках у родителей, рядом, вместе, в своем родном месте.

– Папа до этого момента не осознавал – потому что нехватка сна его измучила, – но, взяв тебя на руки, он понял, что нашей семье чего-то не хватало. И именно ты закрыла эту брешь.

У меня в горле собирается комок, мешает дышать, никак не проглатывается. В уголках глаз скапливаются слезы. Я разворачиваюсь и заглядываю сестре прямо в глаза.

– С днем рождения, Исольда.

Она смотрит на меня и отвечает:

– С днем рождения, Сили.

По моему лицу бежит слезинка. Я смущенно стираю ее.

– Прости, я…

Я просто так сильно по ним скучаю.

Слова снова застревают в горле.

– Знаю, – шепчет Исольда и обнимает меня. – Я тоже.

У меня ручьем выплескиваются слезы и течет из носа. Я всхлипываю.

– О! – Ее лицо расплывается в дурацкой ухмылке, как будто она придумала, чем высушить этот водопад – не знаю, образно или буквально. – На, вытри.

Она вытаскивает из кармана шелковый платочек, которого я у нее прежде не видела.

– Когда я его стащила, он точно был чистый.

Смеясь сквозь слезы, я принимаю платок и вытираю лицо.

– Исольда?

Она только что запихнула в рот последний кусок пирожного, отставила тарелку и теперь слизывает мед с пальцев.

– М‑м-м?

– Думаешь, у нас получится? Начать все сначала… семьей.

Исольда мгновенно преображается – сама собранность, решительность, строгость статуи, взгляд куда-то мимо меня.

– Да, – тихо говорит она и на этот раз не смотрит мне в глаза, потом тянет ко мне руку. – Дай посмотреть.

Я показываю ей ладонь. Стрелка компаса колышется в такт движению кисти. Исольда пробегает пальцами по рисунку, хмурит брови.

– Мы же все его трогали, – бормочет она. – Почему именно тебе досталось?

Я постукиваю ногой по ступеньке и молчу. Я знаю, что через мгновение до нее дойдет, чем я отличаюсь от остальных присутствовавших.

– Ах да. – Пауза. – С тобой точно все нормально?

– Да, – вру я. Мне не больно, мне просто очень неприятно, что во мне поселилось нечто постороннее. Я трясу головой, не доверяя словам, которые вот-вот сорвутся с моих губ. – Нет. То есть нет, мне не больно. Да, я в порядке. Все нормально. Мне не больно. Э… это волшебный компас, Исольда, – заикаюсь я. – Может, его притянула моя магия, но я не хотела. Я бы ни за что, ты же знаешь.

– Сили, – она почти смеется, – мы же пришли что-нибудь оттуда взять.

Я понимаю, что ною как ребенок, но это не нарочно. Не у нее же под кожей ползает магия. Я не просила.

– Я хотела положить его на место.

– Ты слышала, что сказал тот человек, та… сущность? Хранилище Смертных. Сокровища. А вдруг это оно, Сили? Вдруг это наш долгожданный шанс? Думаешь, я поверю, что ты хотела вернуть его на место?

– Да, потому что я знала, что ты начнешь вот это все.

– Вот это все? – повторяет она и как бы даже злится, но на самом деле нет, потому что она Исольда, и ей гораздо интереснее разобрать по ниточкам все мои аргументы, чем просто обидеться. Она отпускает мою руку, и я прислоняюсь к стенке вагончика. Она вдруг приподнимает брови и улыбается уголком рта.

О нет.

Я знаю этот взгляд. Я видела его сто раз – обычно сразу за ним следует очередная блестящая идея, которая всегда ввергает нас в неприятности: например, такой идеей было перебраться через мост на Гилт Роу. Или вот: в ночь побега из дома мы не просто исчезли – мы позаимствовали вагончик и поехали по проселочной дороге.

Я закатываю глаза.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Вечно как начнешь придумывать…

Она теребит прядь волос, будто ей некуда девать руки.

– Стрелка указывает на север?

Я впиваюсь ногтями в свою ладонь.

– На запад, – выдыхаю я. – Там на карте были отмечены Западные горы. Наверное, до этого Лейра и сама додумалась.

И тут, подобно стрелке, влекущей меня к западу, мое воображение, которое я изо всех сил старалась сдерживать, внезапно устремляется вперед, заполняя все образами несметных богатств, не идущих ни в какое сравнение с той жалкой мелочью, которую мы по-тихому подворовываем.

Снова встречаясь взглядом с Исольдой, я понимаю, что она думает ровно о том же. Мне так хочется услышать от нее, что нас, возможно, ждет проклятие и что безопаснее будет не выяснять, что мы получим в конце пути.

Но она такого не скажет – а значит, скажу я.

– Н‑нет… – я запинаюсь, отступаю, борюсь с тем, чего я на самом деле хочу. – Ты же сама слышала, Сол. То, что там хранится, заперто не просто так. Мы понятия не имеем, что еще…

– Сили. – Ее лицо на секунду становится озабоченным. Она берет мою руку, разворачивает ее ладонью вверх. Очень мягко. Ласково. – Ты что, не поняла? Хранилище Смертных может стать билетом домой. Ты будешь так богата, что купишь Мами и Папе большой красивый дом в таком месте, где нас никто не знает. Ты будешь так богата, что сможешь сама откупиться от любой проблемы. И все закончится.

Ее слова искрятся мечтой. Искушают. Я только этого и хочу: купить себе выход из нынешней жизни, воссоединиться с семьей, не боясь того, что последствия моих действий падут на головы любимых людей, продолжить с того момента, где мы прервались.

Я предпринимаю последнюю жалкую попытку.

– Мы не знаем… – шепчу я.

– Может, стоит рискнуть? – Исольда сжимает мою руку. – Сили, мы должны или пойти туда, куда ведет эта штука, или найти способ избавиться от нее. Я, может, и не чародей, но в целом даже не представляю, куда обращаться за помощью в избавлении от волшебных татуировок, въевшихся в кожу. И кем бы ни были те люди, они наверняка хотели себе эту вещь. И наверняка ищут нас.

– Ох.

Я и сама знаю, но, когда она произнесла это прямым текстом, меня будто ударили.

– Мы должны попытаться.

Я хмурюсь. Мы ничего никому не должны, разве что выжить. То, где мы сейчас, – это не дом. Даже приблизительно. Но это максимально похоже на него в сложившихся обстоятельствах. Я всегда старалась жить в знакомой и понятной среде, цепляясь за нее, как за спасательный плот во время шторма. Может, часть меня (та часть, которую я стараюсь держать взаперти) все еще считает, что мое место – в бесконечном неизменном летнем мире фейри.

Исольда заставляет меня отпустить флакон на шее. Ничем теперь не прикрытые, в нем мерцают нежно-голубым светом крохотные незабудки. Сестра прикасается к флакону, приподнимает его, сосредоточенно морщит лоб, наверняка вспоминая первый – и последний – раз, когда я воспользовалась своей магией.

Последний раз, когда мы видели своих родителей.

У меня не было другого выбора, кроме как уйти, и Исольда, разумеется, уходила вместе со мной. Лишь так я могла уберечь родителей от боли, которая пришла в нашу семью только из-за их любви ко мне. Мы также знали, что, если исчезнем, они ни перед чем не остановятся, лишь бы отыскать нас. И наша мама будет упорствовать в том, что их задача – быть с нами, чего бы это ни стоило.

Так что я дождалась глубокой ночи и призвала свою магию, чтобы украсть у них память о дочерях – все те эмоциональные ниточки, которые связывали нас, – и вынуть эту память из их спящих сердец. Она клубилась прямо передо мной голубоватым туманом, я схватила один из маминых флаконов, которых было не счесть по всему дому, и запечатала ее внутри.

Меня тогда одолела такая головная боль, что потемнело в глазах. Я то теряла сознание, то приходила в себя, а Исольда продолжала тащить меня к нашему транспортному средству. Я ничего не помню – только как проснулась следующим утром с такой слабостью, что едва держалась на ногах. Я украла воспоминания родителей и спрятала их в бутылочке для надежности. Не знаю, вернутся ли они к Мами и Папе, если вылетят оттуда, или же попросту исчезнут. Туман во флаконе, который я все еще сжимала в кулаке, принял форму маленьких незабудок.

У магии жестокое чувство юмора.

По моей спине пробегает холодок.

Исольда прикасается кончиком своего мизинца к моему – скрепляет обещание. Я не сопротивляюсь, несмотря на то, что подушечки моих пальцев неприятно леденеют.

– Ладно, – огрызаюсь я, пока еще могу сдерживаться. – С утра выдвигаемся на запад.

Возможно, это иллюзия, но магия под кожей будто бы удовлетворенно вибрирует. Я покрепче сжимаю кулак, чтобы ногти впечатались в серебристые линии, словно это может остановить их ток по венам.

Глава 7

Исольда взволнованно подпрыгивает и спешит готовиться к поездке, а я еще долго наблюдаю за размытым золотым абрисом горящих вдалеке костров. Знаю, что нужно шевелиться, но придавило тяжелыми мыслями. Вожу пальцами по рисунку-компасу бессмысленными, бесконечными кругами.

Смотрю на остатки лагеря на берегу – там люди тушат костер, собирают разбросанное барахло и ползут по домам поспать хоть пару часов перед началом нового дня. Под конец вечеринки фейри обычно настолько устают или напиваются, что им становится лень принимать человеческий облик, и они перемещаются по улицам в виде бледных прыгучих сгустков света.

Говорят, что границы между мирами размывались не только в Ревелнокс. Фейри жили среди людей, заключали с ними сделки, влюблялись в них. Они впускали людей в свои чертоги – как равных, как творцов, как друзей. Но это было в давние времена; теперь же между смертными и фейри пролегла глубокая, полная недоверия трещина. Фейри стараются бывать в нашем мире как можно реже, а смертные видят края Благого и Неблагого Двора только через порталы, которые открывают сами фейри.

И так даже лучше.

Только не для тех из нас, кто живет между этими мирами, но не принадлежит ни одному из них.

Наконец я заставляю себя взяться за дело. Нужно немного поспать и сразу же отправляться в путь, так что следует подготовить Судьбу к поездке.

Узкое пространство между примятой травой и днищем вагончика как будто обнимает меня, когда я проползаю между колесами в ночной тиши. Ни зги не видно, потому что костры уже потушены, а темноту освещает только луна.

К счастью, я делала это столько раз, что могу повторить вслепую. Руки двигаются автоматически, открывая ящик за задней осью Судьбы. Крышка мягко откидывается на смазанных маслом петлях, я откатываюсь влево. Сколько раз возня с этим ящиком заканчивалась синяками под глазами и кровавой пеной на губах, но заправка – это та работа, которую Исольда за меня сделать не может.

Я глубоко вдыхаю, прижимаясь ребрами к земле, и направляю ток магии к кончикам пальцев.

Я не очень понимаю, как тут все устроено, каким образом механизм хранит собранную магию, но мне не особо и важно. Главное – не забывать примерно раз в неделю заправлять ящик магией, в зависимости от длительности пути и скорости, и тогда вагончик едет. Каждый смертный чародей может единовременно призвать лишь определенное количество магии, но я достигла этого предела всего раз, в ночь нашего побега из дома. Мне кажется, что достигла. Возможно, я бы смогла и больше, если бы не вырубилась от боли.

Чтобы дозаправить Судьбу, много не нужно, ведь мы очень долго стояли на месте. По-моему, за последние полгода вагончик если и двигался, то только если ему становилось скучно и он выползал на более солнечный пятачок либо немного разворачивался под таким углом, чтобы лучше было видно, как красиво он окрашен. Единственный недостаток волшебного вагончика в том, что магия некоторым образом наделяет его личностью, от чего он становится очаровательно непредсказуемым.

После всех сегодняшних событий мне бы хотелось освободиться от обязанностей магического заправщика, но мало ли что. Однако, когда я убираю пальцы с холодного металла и закрываю крышку, то почти чувствую себя отдохнувшей.

Нет. Нет, нельзя этим наслаждаться. С младых ногтей я делала все возможное, чтобы отстраниться от магии. Я прятала свои способности, чтобы влиться в окружение. Нельзя, чтобы меня сейчас затянуло. Я просто хочу нормальной жизни, я хочу вернуться туда, откуда мы сорвались, бросив все нажитое.

Волшебники – не такая уж и редкость, но моя волшебная часть – это глубокая пещера, исследования которой я всеми силами намерена избежать.

Я перепрыгиваю маленький тайничок с золотом, оставленным Исольдой для бродячих фейри, пружинисто взбегаю по ступенькам, промахиваюсь мимо крыльца и хватаюсь за борт вагончика, чтобы удержаться на ногах.

Что-то холодное покалывает шею. Я оглядываюсь.

Меня овевает прохладный ветерок, пахнущий теплой летней травой, костром и грядущим дождем. Вонь людей и алкоголя, смешанная с усиленным магией ароматом цветов, осталась далеко за рекой, там, где еще светятся огни праздника. Я знаю, что Рейз и Олани будут нас искать, но поскольку они ничего не знают о Судьбе, берег реки – последнее место, куда они направятся. На несколько часов мы в безопасности.

Я глубоко вдыхаю, захожу внутрь и запираю дверь.

Во сне Исольда кажется совсем ребенком; она лежит на верхней койке в беспорядочном гнезде из одеял, в которых запутываются ее руки и ноги, когда она ворочается во сне. Она не погасила светильник, и он заливает комнату мягким янтарным светом; но что уж ей теперь скажешь. К тому же у Исольды дар засыпать в любое время и в любом месте. Какой-то… магический.

Так же отрешенно, как и каждый вечер, я расплетаю косу, стягиваю через голову платье и бросаю его вместе с фартуком на изножье кровати. Потом устраиваюсь на своей аккуратно заправленной койке и прислоняюсь спиной к стене.

У противоположной стенки, на печке, рядом с пустой тарелкой спит Бирч, вытянувшись всем своим кошачьим тельцем. Он такой маленький, такой милый, и я почти забываю, что он не кот, особенно если посмотреть на обращенные ко мне серебристо-розовые подушечки лап, которые так и хочется потискать.

Наконец я опускаюсь на подушку и плотно заворачиваюсь в одеяло. Я только сейчас осознала, насколько замерзла – просто заледенела. Воздух теплый и неподвижный, но холод будто бы идет изнутри.

Я знаю, что устала, но почему-то бодра как никогда. Слишком много случилось сегодня, слишком много случится завтра, и я не могу поверить, что согласилась на эту безрассудную, маловероятную затею.

Но если я таким образом вернусь домой…

Я снова непроизвольно соединяю руки и вслепую вожу пальцами по рисунку. Повторяющиеся движения успокаивают, занимая мое внимание и замедляя лихорадочное сердцебиение. Я так медленно и мягко погружаюсь в сон, что сама не замечаю, как полностью проваливаюсь в черноту. Вокруг темно, тепло, тесно, одеяла туго укутывают меня.

Нужен был подменыш, не так ли?

Знакомый голос пронзил болью в позвоночнике. Сердце замирает, я пытаюсь открыть глаза, но что-то как будто давит мне на грудь, удерживая во сне.

Тихо, тихо, расслабься. Не обращай на меня внимания. Я просто сопровождающий.

Я знаю этот голос. Я слышала его сегодня, в той комнате, в поместье – то отстраненный и скучающий, то полный отчаяния. И как только компас превратился из металлического предмета в нечто волшебное, ощущение чьего-то присутствия стало голосом, который я не столько слышу, сколько чувствую его вибрацию в глубине моего сознания. Он так близок, что его не коснуться, и холоден, как зимний ветер.

Где твоя магия? Только не говори, что ты единственный в мире подменыш без магии.

Горло как будто сжимается. Я хочу проснуться, закричать, но не могу шевельнуться. Даже дышать не получается. У меня есть магия, мысленно отвечаю я голосу. Может быть, если его умилостивить, он от меня отстанет. Просто я ее не использую.

На меня веет холодной снисходительностью.

Но наверняка пользовалась раньше. Давай-ка покажи.

Я хочу воспротивиться, но уже ускользаю сама от себя, пытаюсь поймать недосягаемые слова, отчаянно скребусь на краю собственного сознания.

Воспоминания окутывают, как тяжелые одеяла, которыми меня накрывают с головой незнакомые руки, и поверх плывет мягкий, леденящий душу голос.