Читать книгу: «Иллюзия рая», страница 2

Глядя на свои замерзшие владения, профессор Мориц Шиллер пододвигает свое инвалидное кресло Meyra Orbit поближе к стеклянной стене, чтобы увидеть, как черный внедорожник сворачивает на подъездную дорожку. Он наблюдает, как открывается дверца машины, и видит, как из нее выходит знакомая фигура Хелен Алдер. Мориц очарован Хелен. У нее уверенная походка, как у спортсменки, находящейся на пике своей формы. Когда она выходит из машины, ее глаза поднимаются на него поверх мехового воротника ее дизайнерского пуховика до колен, и он улыбается в знак признательности.

В течение нескольких лет агрессивный подход Хелен к связям с общественностью удерживал Институт Шиллера в центре внимания. В последнее время семейный бизнес Морица переоценил свои возможности, финансируя столько неудачных проектов, что и не сосчитать. Всегда старается быть в авангарде, но часто блуждает по тропам, ведущим в пропасть. В результате глубокие карманы Института Шиллера постепенно опустошаются; и достичь дна – это не вариант.

Когда Хелен входит в фойе, она смотрит на Морица сквозь бесконечные панели из ячеистого стекла. Институт Шиллера – это место абсолютной прозрачности: все на виду, скрывать нечего. Хелен научилась принимать телефонные звонки с непроницаемым лицом и разговаривать как чревовещатель. Она игрок-одиночка; ей нравится держать карты поближе к себе… Это непросто, когда имеется постоянный наблюдатель, заглядывающий тебе через плечо. Это новая территория для Морица Шиллера, которым восхищаются и которому подчиняются все, кроме Хелен. Войдя через главную дверь, она без всякого выражения поворачивается к Яну Пейджеру, охраннику за стойкой, зная, что ее изображение будет сохранено для потомков. Ее лицо сканируется, и бронированная дверь из пуленепробиваемого стекла позволяет ей войти.

– Ну? – спрашивает Мориц с порога своего кабинета, словно генерал, требующий новости с линии фронта.

– Мы почти заполучили её, – она бросает эти слова через плечо, проходя мимо него по коридору к своему кабинету, на ходу снимая пуховик. Он ускоряется в ногу с ней.

– Отлично! Как мы можем это гарантировать?

– Она крепкий орешек, но её присутствие будет стоить всех усилий. Я уже близко, особенно теперь, когда её муж в нашей команде. Помашешь чем-нибудь блестящим перед Дэниелом Коллиером, и он, как сорока, бросится, чтобы схватить это.

– Мне нужно знать, приедет ли она. Я не могу позволить себе еще одно унижение. Сама знаешь, как трудно собрать всех известных людей вместе. Их ежедневники расписаны на годы вперед.

Они добираются до офиса Хелен, где на стеклянном столе царит хаос из бумаг, записок и технической документации. Хелен откидывается на спинку стула и снимает свои покрытые снегом походные ботинки от Прада. Она завязывает свои светлые волосы длиной до плеч в конский хвост, затем подтягивается к своему столу и обращает свой взгляд на экран компьютера.

– Мориц, расслабься, я же сказала, что заполучу её, но это дело деликатное.

Её тон пренебрежителен, и под аккуратно подстриженной бородкой его подбородок раздраженно выпячивается вперед.

– Хелен, Сара Коллиер была твоей идеей. Мы спланировали всё мероприятие с учетом одобрения одной-единственной знаменитости из мира науки, а она даже не невролог. У нас могло бы быть сколько угодно выдающихся ученых, но ты захотела её. Почему?

– Потому что ее нельзя купить. Да, она не невролог, но на данный момент она самый известный в мире ученый, и одобрение ею нового продукта будет пуленепробиваемым. Это именно то, что нам нужно. И скажи мне вот что: я когда-нибудь тебя подводила? – Хелен поднимает голову от экрана, смотрит в глаза и сверкает уверенной улыбкой. – Мориц, позволь мне разобраться с этим по-своему.

Она поворачивается к нему спиной и роется в своей сумке, однако он видит её лицо в бесконечных отражениях граненого стакана и на нем выражение, которое у непоколебимой Хелен Алдер можно бывает очень редко. В этот момент она не уверена. Он видит множество граней сомнения.

– Что это? Что тебя беспокоит, Хелен?

Она теряет терпение и поворачивается, чтобы ответить, но затем замолкает. Её лицо смягчается, когда она смотрит на старика. На первых порах их знакомства с Морицем она предполагала, что свое исследование он проводил для личной реабилитации, но чем больше она узнавала о его мире, тем больше понимала, что это нечто более значительное. У него не было детей, и он хотел что-то оставить после себя. Хотел, чтобы имя Шиллера звучало эхом во времени.

– Не волнуйся, я заполучу её для тебя. И она будет так же поражена тем, чего ты достиг, как и все мы.

Краем глаза поверх макушки Морица Хелен видит, как что-то двигается. Быстрая вспышка в коридоре за одной из бетонных колонн. Она устремляет взгляд в точку, находящуюся в паре метров от открытой двери её кабинета. Её мысли мечутся.

– Хелен, просто убедись, что у тебя все получится. Если будет провал, то будущее института повиснет на волоске.

Ее внимание возвращается к колонне, и ее подозрения подтверждаются. Это седые волосы того, кто прячется; того, кто подслушивает. Она точно знает, кто это. Она не позволяла себе доверять этому человеку, и её инстинкты не подвели. Она решает закончить разговор до того, как будет передана какая-либо конфиденциальная информация.

– Я делаю все, что в моих силах, Мориц, – она берет телефон и начинает просматривать сообщения. – Мне нужно сделать несколько звонков. Можно?

Она снова улыбается и на этот раз прилагает особые усилия, чтобы улыбка коснулась ее глаз.

– Хелен, я доверяю это тебе. Все в твоих руках. Не теряй мяч.

На данный момент Мориц удовлетворен. Он резко поворачивает свое кресло, совершая бесшумный пируэт, и направляется к своему кабинету, чтобы вернуться на место у руля института. Она смотрит, как он скользит прочь по коридору, а затем ее взгляд возвращается к бетонной колонне. Подслушивающий исчез. Хелен опускает взгляд на свою левую руку. По тыльной стороне ее большого пальца, там, где она порвала кожу указательным пальцем, стекает кровь. Она подносит его к губам, ощущая привкус железа и укрепляясь в своей решимости.

ГЛАВА 5

САРА

Я вхожу в Хартфорд-Гарденс через приемную и дружелюбно киваю Хассану, сидящему за стойкой. Он впускает меня через бронированную дверь, и в лицо ударяет запах дезинфицирующего средства. У меня есть связка ключей от папиной двери, и я вхожу в квартиру номер шесть.

– Папа? Это я, это Сара.

Ответа нет, но я слышу, как в соседней комнате играет его любимое "Классик FM". Мое появление, похоже, было идеально приурочено к маршу смерти Дарта Вейдера из "Звездных войн". Сурово!

Я подарила папе колонку с Алексой на Рождество и подключила его к сервису подписки, чтобы он мог просто попросить любую музыку, какую захочет. Интересно то, что я могу войти в систему и посмотреть, о чем он разговаривал с Алексой. Он часто спрашивает о дне и дате. "Алекса играет в Beach Boys" заставила меня улыбнуться, а про "Даму в красном" даже излишне говорить, но потом несколько раз всплыл вопрос "Кто такая Сара?". Забавно видеть это в письменном виде, причем неоднократно: "Алекса, кто такая Сара?" Алекса изо всех сил старалась ответить на этот вопрос за него. Были предложены разные Сары, но "Время прощаться" Сары Брайтман получило наивысшую оценку: пророчески и слегка пугающе. Несколько недель назад я решила, что отвечать на вопрос "Кто такая Сара?" – моя обязанность. Кто такая Сара, определю я. Я напомню своему отцу, кто я такая, и если я не смогу воскресить старые воспоминания, то, по крайней мере, мы сможем создать несколько новых.

– Папа? Это Сара.

(Я, черт возьми, буду продолжать произносить свое имя.) Бросив сумку на кухонную столешницу, я убрала в холодильник вкусности, которые купила в "Маркс и Спенсер".

– Я принесла тебе кое-какие угощения. Хочешь чашечку чая?

По-прежнему никакого ответа. Я смотрю на маленькое патио. День меркнет, и сырость после Ночи Костров уже опускается, оставляя на стекле конденсат. Я вижу гирлянды светодиодов, установленные мной вокруг забора, мерцающие в сумерках, как крошечные подвешенные светлячки. Мой отец стоит в саду с бамбуковой опорой для поддержки растений в руке. Его руки элегантно скользят вверх и вниз, из стороны в сторону, голова и тело двигаются в идеальной синхронности с музыкой. Он дирижирует оркестром.

Некоторое время я стою и наблюдаю, как загипнотизированная. Кажется, он знает каждый нюанс этой партитуры, и на это приятно смотреть. Прядь седых волос и борода, которую он решил отрастить, придавали ему богоподобный вид. Мой отец когда-то был крупным мужчиной, сильным, надежным, крепким. Он съежился, но, наблюдая за тем, как он двигает своей бамбуковой дубинкой, он выглядит могущественным, почти неземным. Может быть, в нем действительно есть проблеск Всемогущества. Я оставляю его работать с оркестром и ставлю чайник, наблюдая за ним через стекло, за подвешенными солнечными светлячками, похожими на зрителей с мерцающими вдали факелами. Я передумываю, открываю холодильник и нахожу недопитую бутылку Шабли. Совсем другое дело! Когда музыка заканчивается, я выскальзываю в сад, вкладываю бокал вина в руку отца и целую его в щеку. Его кристально-голубые глаза, которые всегда были его самой яркой чертой, пристально смотрят на меня в сумерках.

– Все в порядке, папочка?

Мы потягиваем вино и улыбаемся друг другу. Я обнимаю его и кладу голову ему на плечо, и мы покачиваемся вместе полуобнявшись под вальс Брамса, который сейчас звучит. Он все еще пахнет папой. Запах кожи моих родителей – это мое первое воспоминание. Я до сих пор чувствую запах маминых персиково-мягких щек: пудры, хлеба и теплого солодового молока. От папиной щеки всегда пахло кожаными автомобильными сиденьями, сигаретами и ирисками. Я чувствую запах воспоминаний, вызванный его заросшим щетиной лицом. Это по-прустовски во всех возможных смыслах.

– Холодновато.

Я смотрю вниз и вижу, что папа без брюк и босиком. Я и не заметила, что на нем только длинная рубашка и боксерские шорты, а ноги такие грязные, словно он бродил по цветочной клумбе.

– Давай отведем тебя внутрь.

Я усаживаю его в кресло и укрываю ноги одеялом. Затем я приношу с кухни тазик с теплой водой, чтобы отмыть его грязные ноги, и мы вместе допиваем вино. Я вижу его тарелку с наполовину съеденным ужином. Хорошо: он поел.

– Ну, как прошла твоя неделя, любимая? Ты, наверное, измотана, весь день на ногах.

– Нет, папа, я больше не работаю в лаборатории. Теперь большую часть времени я провожу дома с Мэдди и Дэном.

– Что за лаборатория?

– Я больше не работаю в лаборатории. Я уволилась из Оксфордского университета.

Папа пристально смотрит на меня, его электрические глаза повлажнели и блестят.

– Я говорю про магазин. Ты надрываешь свою задницу, вот что ты делаешь. Тебе следует попросить прибавку к зарплате.

Вот тогда я понимаю: он думает, что я мама. Это душит меня, потому что его глубокая тоска по ней заставляет меня скучать по ней в равной степени; горе так заразительно. Он бросает взгляд на кухонную дверь, почти ожидая, что мама просунет голову и спросит, не хочет ли он печенья. Возможно он действительно видит ее; воспоминания сильны. Я в самом деле похожа на нее, и мама действительно работала не покладая рук. В итоге ей пришлось раньше времени уйти с работы, лишившись пенсии, но сохранив немного достоинства и энергии, чтобы немного расслабиться, прежде чем артрит нанес свой удар и сделал ее калекой. Я держу его за руку и улыбаюсь.

– Папа, я тоже скучаю по ней. Каждый день.

– Она всего лишь выскочила в магазин. Ты дождешься её возвращения, прежде чем уйдешь? Она была бы рада тебя видеть.

– Конечно дождусь.

Мы сидим там, пока музыка не останавливается.

– Как Дэниел, Сара? У вас двоих все в порядке? Это нелегко, не так ли?

БУМ! Просто так, словно кто-то вошел и включил верхний свет, ослепительный и пробуждающий. Он смотрит прямо на меня; он сосредоточен и последователен. Я хватаюсь за этот момент обеими руками.

– С ним все в порядке, но, думаю, ему нужен перерыв. В последнее время он много работал, особенно сейчас, когда он единственный, кто зарабатывает деньги. И вчера я была очень недоброй по отношению к нему. Мне кажется, я отталкиваю его.

Я шокирую себя своей честностью. Я не позволяла себе признаться в этом раньше. Но это правда, я отталкиваю его из-за обиды, мучений и беспорядка, в который превращается моя жизнь.

– Знаешь, у меня был сильный стресс на работе, который сказался на мне и твоей маме. Однако она была святой, всегда знала, как успокоить меня, что сказать, что сделать.

Папа смотрит на меня своими добрыми глазами, лицо морщинистое и измученное. Человек, чья жизнь на самом деле запечатлена на его коже, как карта всего его существования.

– Не выбрасывай это, все годы, все воспоминания. Иногда мы ведем себя как животные, но одиночество того не стоит.

– Папа?

– Я не был образцовым мужем, и мы с твоей мамой чуть не развелись, но у этой женщины был стальной хребет. Она знала всё. Даже перед кончиной она следила за тем, чтобы всё было в порядке.

Я смотрю в глаза своему отцу; мне кажется, что в них заключена целая вселенная. Затем произошла тихая, незаметная перемена, как будто что-то просто сдвинулось с места из-за усилия вытащить это тяжелое ясное воспоминание о маме. Темный поток смывает прошлое; мы возвращаемся сейчас в настоящее. Только настоящее.

– Так или иначе, она скоро вернется. Не упоминай о том, что я только что сказал, а то она снова расстроится.

Я колеблюсь секунду, а затем шепчу:

– Хорошо, папа, я ничего не скажу.

Я опускаюсь на колени, чтобы смыть грязь с его ног. Затем я вытираю их полотенцем и надеваю на него тапочки.

– Хочешь, я уложу тебя?

Я поднимаю глаза и вижу, что он задремал, поэтому я раскладываю кресло и укрываю его одеялом. Я на цыпочках прокрадываюсь на кухню за своей сумкой, выключаю основной свет и оглядываюсь на похрапывающего отца. Закрывая дверь в его квартиру, я бросаю взгляд в коридор. Там стоит "дама в красном" и смотрит на меня в ответ. Мама выглядит так, словно ей только что сделали прическу так, как нравится папе. Она улыбается мне. Я хочу подойти к ней и обнять, но не могу. У меня нет времени. Мне нужно забрать Мэдди из школы.

Когда я выхожу через приемную, Хассан спрашивает меня, все ли в порядке с отцом, не нужно ли ему чего-нибудь. Я почти плыву во время ходьбы.

– Нет, спасибо, с ним все в порядке. Он спит в кресле, но мама уложит его в кровать.

Хассан смотрит на меня в замешательстве. Мне требуется мгновение, чтобы понять, почему он так на меня смотрит, а затем мои слова прокручиваются у меня в голове. Что я только что сказала? Я отшучиваюсь и быстро выхожу на парковку. С папой все будет в порядке, но я все меньше и меньше уверена, буду ли в порядке я.

ГЛАВА 6

ДЭНИЕЛ

– Итак, в прошлый раз мы обсуждали новаторскую работу Алоиса Альцгеймера и его открытие микроскопических изменений в мозгу у одного из пациентов.

Студенты в аудитории пялятся на свои экраны. Я понятия не имею, действительно ли они следят за ходом моих мыслей или смотрят видео с собаками в TikTok.

– Августа Детер страдала от сильных головных болей, острой и мучительной потери памяти, необоснованных подозрений в отношении своей семьи и других ухудшающихся психологических изменений. Казалось, она теряет контроль над собой. Сильнее всего пострадала ее кратковременная память, а долгосрочные воспоминания из самого раннего детства заняли первое место в ее сознании. Больше всего огорчало её непредсказуемое поведение, вспышки ярости и жестокое обращение. Болезнь Альцгеймера привела к резкому уменьшению ее мозга и выявила аномальные отложения вокруг нервных клеток. Поскольку у нас все еще нет лекарства или почти нет терапии, кроме лекарств, которые могут замедлить прогрессирование болезни, решающее значение имеет понимание работы мозга. Технология даст ответ, и в настоящее время предпринимаются новаторские шаги в переобучении мозга. Однако какие варианты есть у страдающих в данный момент?

Какой бы спорной ни была эта тема, в настоящее время мы переживаем общественное пробуждение в отношении к эвтаназии. В нашей сфере деятельности мы часто сталкиваемся с трудными решениями. Это ужасная и хрупкая грань, которую надо переступить, потому что дело в том, что у нас действительно есть возможность положить конец страданиям, и когда вы видите мучительный путь некоторых пациентов, грань может стать размытой. Но это сложный вопрос, где злоупотребление возможностью может иметь разрушительные последствия. так, на этой радостной ноте мне бы хотелось, чтобы вы все изучили список стран, где эвтаназия либо легальна, либо находится на рассмотрении. Давайте взглянем на религиозную демографию и исследуем юридические препятствия и лазейки. Ладно, на сегодня все. Пожалуйста, не копируйте тексты из Google. Мне нужны ваши честные взгляды и мнения… Давайте сделаем открытие.

Начинается массовый исход из лекционных аудиторий; жужжат телефоны и бурлит студенческая энергия. Преподавать этот предмет в последнее время было не так уж весело, не то чтобы это когда-нибудь вызывало смех. Кажется, в данный момент я живу в своего рода лабиринте деменции, живу и дышу им, и куда бы ни повернул, все дороги ведут в никуда. Это утомительно, и я пытаюсь держать себя в руках, быть спокойным и сохранять контроль, но должен признать, что мне трудно.

Я помню, как впервые увидел Сару. Это было в лекционном зале – таком же, как этот. Наши взгляды встретились на лекции о биохимическом анализе клеточной структуры в генной терапии. Сексуально, да? Мы были студентами, и она выделялась из общего ряда почти двух сотен наших однокурсников. Она всегда сияла. Яркая и блистательная. Нас притягивала друг к другу какая-то прекрасная магнетическая сила. Я не преследовал ее, прежде чем вы начнете обвинять меня в этом. Но я поймал себя на том, что хочу быть там, где она, сидеть рядом с ней на лекциях, а потом выпить со старыми друзьями. Думаю, она чувствовала то же самое. Однако в последние годы это стало похоже на попытку соединить неправильные концы двух магнитов. Словно полюса поменялись местами.

Я выключаю свет в лекционном зале и понимаю, что боюсь возвращаться домой. Вчерашняя ссора заставила меня чувствовать себя дерьмово, и сегодня утром я выскользнул из дома без поцелуя, потому что не хотел снова расстраивать её.

Это ощущение, что ты наступаешь на яичную скорлупу рядом с Сарой, мне знакомо. Это напоминает мне о том дне, когда ей позвонили от Нобеля. Она скрылась в спальне, чтобы узнать новости, но потом просто не захотела праздновать со мной. Весь следующий день мой телефон разрывался от поздравительных сообщений, но она держала меня на расстоянии вытянутой руки. Я хотел быть частью ее успеха, потому что чувствовал, что так оно и есть. Видите ли, мы были рупорами друг для друга. Я так и не понял, почему мы не праздновали вместе. Если быть честным с самим собой, мне действительно хотелось немного искупаться в ее славе. Я хорош в том, что делаю, но не более. Как бы усердно я ни работал, я никогда не достигну уровня гениальности своей жены. Однако я смирился с тем, что в мире есть люди, которые от природы гениальны; но я не принадлежу к их числу, а Сара – да. Может, именно это я увидел тогда; может, это и был магнит. Но достаточно ли любви, чтобы удержать вместе такую пару, как мы, когда один взлетает высоко, а второй машет крыльями как сумасшедший, чтобы не отстать?

Холодный ноябрьский ветер хлещет меня по лицу, когда я выхожу на улицу. Я поднимаю воротник и срезаю путь по аллее Королевы Анны к станции метро "Рассел-сквер". Я ненавижу час пик и внезапно начинаю скучать по своему мотоциклу, который был отправлен в гараж до улучшения погоды. Проталкиваясь сквозь бесконечный поток пассажиров, я прохожу мимо оживленного гудения бара "Друг под рукой", который находится рядом, и смеха, льющегося из открытой двери. Половина моего отдела уже топчется внутри. Я вижу Кариму Фальку у стойки бара; она ловит мой взгляд и машет рукой, жестом предлагая: "Хочешь пинту?" Вообще-то я не должен; мне следует вернуться к Саре. Но "друг под рукой" берет надо мной верх. Ну, давай, всего разок. На дорожку.

Один разок превращается в три, и когда я возвращаюсь домой и вставляю ключ в замок, дом погружен в темноту. Слабый свет лампы на кухне и силуэт, сидящий прямо в кресле с подголовником в гостиной, говорят мне, что она затаилась в засаде. Я сбрасываю ботинки и вешаю куртку на перила, готовясь встретить музыку лицом к лицу.

– Извини, я опоздал. Мне нужно было… пойти на встречу… Небольшая чрезвычайная ситуация. Как прошел твой день? – говорю я приглушенным голосом, стараясь, чтобы это было внятно.

– Уже поздно, – она тоже навеселе.

Я, должно быть, выгляжу полным дерьмом и не могу смотреть в глаза Саре, когда она пьяна.

– Я собираюсь пойти в душ, а потом… э-э-э… в кровать.

Ее глаза остекленели и стали печальными. Я останавливаюсь.

– Ты в порядке?

Ее взгляд возвращается в комнату и фокусируется на мне.

– Не совсем. Я теряю контроль над всем. Я больше не могу найти своего отца, а ты… ты где-то прячешься.

– Сара, я здесь.

– Я больше не хочу быть такой, как сейчас.

– Я знаю, любимая.

Я подхожу к ней, и мой взгляд скользит по кофейному столику. Стопка бумаг лежит рядом с пустой бутылкой вина и одиноким бокалом. На верхнем листе написано: "Институт Шиллера: новые достижения в области неврологии и расстройств головного мозга". Она читает материалы для Женевской конференции. Может быть, есть шанс.

– Решила немного почитать на ночь? Есть что-нибудь стоящее?

Я знаю, это манипуляция, но я должен попытаться.

Она смотрит на бумаги. В ее глазах пустое замешательство, возможно, из-за вина.

– Ты читал это, Дэниел?

– Конечно. Я думаю, что это может стать прорывом, который изменит все. А ты что думаешь?

– Думаю… теоретически ты, возможно, прав.

– И?

Она откидывается на спинку кресла и выдыхает.

– Для папы уже слишком поздно. Мне кажется, так или иначе он обрел покой в своем забвении, и мама рядом, чтобы составить ему компанию.

– Мама? Твоя мама?

Она отпивает вино и осторожно глотает.

– Да, он думает, что она там, с ним, и меня это устраивает.

– Полагаю, когда природа берет одной рукой, она возвращает другой.

На самом деле я в это не верю, но все равно произношу эти слова, потому что они звучат успокаивающе.

– Однако наука может вмешаться и усовершенствовать. Мы всегда в это верили, не так ли?

Я улыбаюсь; это та Сара, которую я люблю. Я знаю, все, что ей нужно, – это новая история, новый источник вдохновения.

– У тебя все по-другому, дорогая. Ты уже оставила след, но что касается меня, я просто хочу быть частью истории успеха, чтобы я мог оглянуться на свою жизнь и гордиться тем, что сделал, знать, что изменил ситуацию к лучшему.

– О, милый, ты реально меняешь ситуацию к лучшему, каждый божий день, со своими учениками, с Мэдди…

– Нам не обязательно ехать в Женеву. Я могу придумать способ вежливо отказаться.

Я поворачиваюсь и иду к лестнице. Все кончено. Я опустошен, но так и должно быть. Мои плечи опускаются, когда я добираюсь до подножия лестницы.

– Мне хотелось бы больше узнать об этических последствиях и о том, что Шиллер намерен делать с патентами и маркетингом.

Я поворачиваюсь к ней; на ее губах появляется слабая улыбка.

– Это выполнимо.

Смею ли я надеяться?

– Из того, что я пока прочитала, этот продукт может стать как спасательным кругом, так и ужасающим ящиком Пандоры, если попадет в неправильные руки до того, как будет полностью опробован. Мы уже много раз видели, как это происходило. На карту поставлена наша репутация, Дэниел.

– Да… но ты… серьезно рассматриваешь это?

– Я сделаю это ради тебя, Дэниел.

Кровь отхлынула от моей головы, а сердце утроило свой ритм.

– Правда?

– Да, правда.

На мгновение я замер. Не могу в это поверить! Свершилось! Боже мой! Это свершилось! Мы едем.

– Ты… удивительная.

Я подхожу к ней и целую в губы.

– Благодарю тебя. Институт произведет на тебя огромное впечатление; я никогда не видел ничего подобного. Само по себе здание захватывает дух.

Я останавливаю себя; я фонтанирую.

– Но, детка, если мне придется слушать все эти скучные лекции на конференции, в то время как ты будешь кататься на лыжах по горам, наслаждаясь лучшим временем в своей жизни… потому что я знаю тебя. Я тебя убью.

– Послушай, они будут относиться к тебе как к королеве, как к чертовой кинозвезде, и я позабочусь об этом.

Мои мысли сейчас несутся вскачь; я едва могу дождаться, когда возьму трубку и начну действовать.

– Итак, чего же ты хочешь добавить в свой контрактный райдер? Замороженный виноград? Погладить щенков и котят?

Она начинает смеяться.

– Эээ… горячего швейцарского массажиста перед завтраком?

Я падаю на диван рядом с ней.

– Ах, да, что ж, в таком случае… коробка кубинских сигар и бутылка Лагавулина в гостиничный номер.

– Частный самолет?

– Джули Эндрюс поет “До-ре-ми” на твоем балконе?

Она взрывается утробным смехом, который звучит как перезвон колокольчиков. Звук, которого я не слышал уже очень давно.

– Дурак, это Австрия.

Мы допиваем бутылку и отправляемся спать. Моя жена удивительная. В ней есть нечто такое, что может прогнуться до предела, но этого никогда не происходит. Я вижу, как она ежедневно тестирует эту силу.

Я лежу без сна рядом с Сарой, прильнувшей к моему плечу, поглаживая ее волосы и кожу на ее шее.

Колеса уже пришли в движение, и пути назад нет.

ГЛАВА 7

ОТЧЕТ ЛАНДАУ

ПОПАЛИСЬ!

Окей. Итак, я знаю, что я настойчивая и раздражающая, а иногда и коварная. Да! Я поднимаю руки и признаю, что пойду на все, чтобы получить то, что мне нужно. Но я знаю, вы простите меня, потому что это БОЛЬШОЕ дело.

СМИ уже несколько месяцев строят предположения о том, что Шиллер представит на своей конференции в Женеве, но у меня есть человек внутри, так что эта информация из первых рук. Я еще не видела исследовательских документов или данных, подтверждающих это утверждение, но это приближается, и поверьте мне, когда я говорю, что ЭТО РАДИКАЛЬНО. Это своего рода технология, которая заставляет вас взглянуть на календарь, чтобы убедиться, что вы не проснулись в другом столетии.

Мои верные подписчики, вам следует присесть. Разве не так говорят люди, когда переживают тяжелую утрату? Что ж, это своего рода смерть. Смерть нашей свободы, полное погружение в информационный фонд и контроль. И когда я говорю "контроль", то не шучу. Если медицинские паспорта для поездок и документы, подтверждающие состояние здоровья, позволяющие посещать рестораны, не разбудили вас, то это будет похоже на удар ножом в задницу.

Мозговые импланты

Это самая противоречивая часть биотехнологии, когда-либо изобретенная, но она уже здесь. Вы помните, как в девяностых годах люди говорили, что у них никогда не будет мобильного телефона? И теперь у тех же самых людей есть ПК, планшеты, умные часы, камеры для дверных звонков и собачьи трекеры. Мы стали жертвами, даже не осознавая этого. Мы все купили, обновились и теперь не можем представить себе ни одного дня без наших технологий. Так что, возможно, мы это заслужили. Это вещь, о которой вы никогда не думали: НЕЙРОКЛЕТКА.

Нейронный имплантат Института Шиллера.

Обратите внимание на это слово и запомните его. Скоро оно появится во всех средствах массовой информации, но помните, что впервые вы услышали это здесь. Следите за обновлениями Landauleaks.com в течение следующей недели, когда я буду вести репортаж непосредственно с конференции Шиллера.

БУДУЩЕЕ НАСТУПИЛО. Терри Ландау

ГЛАВА 8

Щиты из древесно-стружечных плит, закрывавшие разбитые окна вдоль улицы Гюстав-Адор, давно исчезли. Prada, Gucci, Louis Vuitton, все часовые компании класса люкс, отборные бутики и частные клубы открыты для бизнеса. Женева, несомненно, оправилась от серьезного экономического спада двух последних лет. Сменяющие друг друга лыжники и летние туристы помогли сохранить регион на туристической карте, но процветание города в значительной степени зависит от фармацевтической промышленности. Научно-исследовательские институты распространились от крупных городов Берна и Цюриха до Женевы, а биотехнологии изменили облик этого некогда причудливого городка конца века. А режущая кромка лезвия Женевы заточена в Институте Шиллера.

Ледяная вода Женевского озера мерцает в лучах заходящего солнца, когда одинокая фигура шагает по мосту Монблан в сторону озера Колоньи. С другой стороны воды за готическими шпилями церквей и неоклассическими отелями вырисовывается сверкающая конструкция из стали и стекла. Это Кампус Биотехнологического университета – фонарь, привлекающий студентов-естественников и мировых новаторов как бешеных мотыльков. Там будет центр предстоящей конференции Шиллера.

В это время суток дороги в основном пусты, за исключением редких гибридных автомобилей Porsche Cayenne и самоуправляемых электрических внедорожников, бесшумно скользящих по слякоти, развозя пассажиров по их роскошным виллам на берегу озера. Из-за минусовой погоды озеро замерзло и ледяные щиты плавают по воде, трескаясь по краям. Пройдя мимо колеса обозрения в Английском саду, пешеходы спускаются по насыпи ниже линии дороги, оставаясь вне поля зрения. Покрытые снегом летние пляжи Женевы под редкими тенями голых деревьев пустынны, если не считать одинокого человека, гуляющего с собакой. Фигура на мгновение останавливается рядом с детской игровой площадкой. Поднимается ветер и подхватывает карусель, приводя ее в движение с жутким свистом. Бездетные, пустые пластиковые сиденья призрачно вращаются. Качели словно шелестят на ветру, желая поиграть. Отголоски более теплых дней, но теперь их цепи скованы льдом. Придет весна, лед растает и дети вернутся.

Далее по направлению к парку Ла Гранж и через небольшие каменные ворота. Теперь с проторенной дороги сворачиваем в густые заросли заснеженных вечнозеленых растений. Дорога поднимается к большому дому в неоклассическом стиле, закрытому на зиму. Пешеходный переход резко поворачивает направо к небольшой неприметной хижине из черной сосны сбоку от дома, напоминающей швейцарское шале с идеальными пропорциями, но в миниатюре. На выцветшей деревянной вывеске написано "La Guinguette". Это пивная на открытом воздухе и закусочная для летних туристов, но сейчас обветшавшая и закрытая на зиму ставнями. Ключ открывает висячий замок; обшарпанная дверь со створками из двух частей со скрипом открывается на ржавых петлях. Прохожий оглядывается через плечо, дабы убедиться, что за ним не наблюдают, затем заходит внутрь, запирая за собой дверь на засов.