Читать книгу: «Автор идеи цвета», страница 3

Когда они с Эл снова встретились, Мартин восторженно смотрел в сияющие сквозь длинную кудрявую челку зеленовато-карие, с детскими, слегка припухшими веками, глаза девушки. Он был рад нечаянной встрече. А Э-Ли его не узнала. Она легко прикасалась к его руке, смеялась немудреным шуткам, и Мартин поначалу был уверен, что его разыгрывают. Он спросил ошарашенно: «Э-Лина, я Мартин Пост. Курс систематизации и хранения. Каталоги, палитры, помнишь? Всего-то пара длинных циклов прошло. Я что, так сильно изменился?». Она, очаровательно и рассеянно улыбаясь, медленно произнесла: «Мар, да какая разница? Целая маленькая жизнь прошла! Пойдем лучше попробуем новый напиток, который изобрела наш автор Идеи вкуса? У него такое смешное название: джжинн…» – Э-Ли произнесла это слово так, что у Мартина в голове зазвенели веселые колокольчики.

Они пили ледяную настойку с горьковатым запахом свежести, и от нее становилось горячо внутри, а потом, провожая Э-Лину, Мартин сделал ей предложение. Он даже не стал скрывать матовостью стекла от постороннего внимания скользящий вверх лифт, перед тем, как неловко встать на одно колено.

Как в старом архивном фильме, в редчайшем приступе щедрости продемонстрированном Мартину профессором Катром. Без тени сомнения Мартин четко сформулировал просьбу: «Э-Лина, пока ты меня снова не забыла, окажи мне честь, стань моей женой». Э-Ли неуверенно улыбнулась и легко закружила его в танце.

В памяти Мартина уцелел фрагмент замедленного сюжета: стеклянный лифт, скользящий между этажами, счастливо смеющаяся кудрявая девушка в легком платье. Мартин никогда не спрашивал, помнит ли Эл. Иногда разговоры излишни. Она сберегла то удивительное платье, которое Мартин назвал зеленым, разглядев неуловимый оттенок на серой ткани в теплом свете ламп. А он, доктор Мартин Пост, оставил этот сюжет не только в собственной ненадежной памяти.

***

Не может Э-Лина до сих пор не знать о произошедшем. В который раз покрутив на пальце неподвижный ободок кольца, Мартин уже не на шутку встревожился. Он хорошо знал о потрясающей склонности жены к принятию решений без малейшего промедления. Он даже иногда опасался, не коснется ли когда-нибудь такая спонтанность его самого, но отгонял эти мысли. Почему Э-Ли держит нелепую паузу, соблюдая предписание бездушного этикета? Воля или холодность? Страх или безразличие? Стальные глаза деда покровительственно взирали из зеркальной панели: «Выбирай, старик».

Выбрать он не успел. Тело непредсказуемо отреагировало на тонкий свист открывающейся входной двери: Мартин инстинктивно метнулся к изгибу стены и скрылся за приоткрытой панелью индивидуальной кабинки.

– Мар, не дури, дверь прозрачная, – глухой бархатный бас Катра отдавался болезненным эхом у Мартина в боку.

– Не может быть, что ты ЗДЕСЬ делаешь? – прерывисто дыша после проделанного маневра, прохрипел Мартин. – Ты же ушел, Катр, какого черта?!

– И я рад тебя видеть, доктор Мартин.

С учетом статуса ушедшего навсегда, покойный учитель выглядел вполне сносно: жилистый, высоченный, серебряно-медные короткостриженые волосы торчали неровными клочками в разные стороны, и казалось, что профессор сам, будучи нетрезвым и в полной темноте, не то ножницами, а не то и вовсе ножом хаотично откромсал пряди густых волос почти под корень. Мартин прекрасно знал, как недешево обходятся подобные авангардные шедевры парикмахерского искусства и как избирателен к клиентам мастер, их исполняющий. На длинном и прямом, будто выведенном по линейке носу Катра сияли очки – старинные, в широкой темной прямоугольной оправе, с блестящими линзами. Светлые, почти белые глаза с колкими точками зрачков сверкали через толстые стекла сквозь рыжие, прямые, жесткие ресницы. «Пижон» – неприязненно подумал Мартин.

Катр понимающе оскалился, демонстрируя крупные, слегка неровные зубы. Молодые зубы, как настоящие.

– Дорого? – язвительно поинтересовался Мартин.

– Очень. Могу дать контакт дентодизайнера, – невозмутимо парировал Катр.

Мартин закрыл рот и незаметно провел языком по зубам. Он понятия не имел, как они сейчас выглядят: поводов для улыбки сегодня еще не нашлось.

Катр развалился в расплывшейся от его легкого прикосновения широкой вмятине на подоконнике, и, опустив тяжелые веки, лениво изучал Мартина с видом скучающего лекаря, принимающего отчаявшегося пациента с банальным насморком.

– Катр, значит, ты тогда все-таки не сделал последний выбор? Где ты пропадал столько времени?

– Следующий вопрос, Мартин. Про меня потом, с твоего позволения, – вежливо уклонился от ответа гость.

Мартин нервно щелкнул суставами пальцев, избегая сардонического прищура воскресшего учителя. «Надо тоже купить очки, – промелькнула мысль. – Будет чем занять руки». Руки неистово чесались от желания зарядить великому автору сокрушительный удар кулаком прямо в высокий аристократический лоб, изборожденный причудливым рисунком глубоких морщин.

Больше всего Мартин боялся, что Катр снова исчезнет, растворится туманным мороком и оставит после себя пустоту одиночества, как в прошлый раз. Мартин уперся глазами в почти забытое лицо друга и, приглушив голос до хриплого шепота, быстро и без предисловий выпалил тот самый незаданный вопрос.

– Катр, что такое смерть?

Воздух в комнате рассеялся тишиной, отразившейся в зрачках Катра и расширившей их до черной пропасти.

– Пост, ты спятил? – великий профессор хохотнул, будто ему пощекотали пятки.

«Вот сволочь», – молча изумился Мартин, разглядывая сморщенное от смеха лицо Катра и узнавая его прежнего: молодого, остроумного, проницательного.

– Мар, дружище, откуда ты вообще извлек это слово? Оно упразднено Сообществом, когда тебя и в Проекте не было.

Мартин кожей почувствовал большие буквы и напряженно молчал. Лицо Катра постепенно стало принимать нормальные очертания. Профессор уже не выглядел скучающим, и нетерпеливо покачивал ногой в ожидании разъяснений.

– Катр, это слово я услышал от тебя. В нашу последнюю встречу. Но ты тогда не договорил, потому что отключился после пары капель какой-то слабенькой настойки, забыл? Поэтому я сейчас и не предлагаю выпить за твое грандиозное возвращение.

– Гостеприимством ты, конечно, не блещешь, дружище, – улыбнулся нежданный гость, поглаживая подоконник и тихонько нашептывая неразборчивые слова. Голос Катра гудел чарующей лаской, пальцы подрагивали, выводя на белой глади невидимый узор. Резкие черты профессора исказила обескураживающая беспомощность. Мартин завороженно наблюдал, как под ладонями Катра всколыхнулась невысокая волна, и он погрузил в нее руки, продолжая что-то невнятно говорить.

Мартин невольно отдался этому неровному ритму и очнулся от наваждения, только когда Катр, довольно ухмыляясь, протянул ему одну из крошечных чашек, извлеченных из непредназначенного для раздачи напитков места. Дымящийся черный кофе слегка просвечивал сквозь ее хрупкие стенки, а по краю серебрился тончайший ободок. Мартин, привыкший к основательно-лаконичной белой посуде, нервно хихикнул. Он был осведомлен об уникальном даре Катра договариваться с системой Корпорации, но никогда не видел, как это происходит.

– Угощайся, жадина! – великодушно предложил профессор.

Мартин осторожно взял предложенную горячую чашечку и настойчиво спросил:

– Так что, ты так и не расскажешь? Не хочешь говорить или…

– Или что? – насмешливо перебил Катр.

– Или ты все забыл за это время… – выдвинул Мартин неоптимистичное допущение.

– Забыть не так просто, как тебе кажется, Мар. – Катр кивнул в сторону двери. – Разговор дорого тебе обойдется, дружок. У тебя хватит кредита доверия, чтобы я нажал на ту самую кнопочку?

Мартин мысленно прикинул количество знаков, улетающих с его счета, и безрадостно согласился, не скрывая угрюмого выражения лица.

Катр легко поднялся, бесшумно прошел мимо Мартина и с явным удовольствием нажал на платиновую кнопку, скрытую в проеме двери. В атмосфере комнаты что-то изменилось – неуловимо, но отчетливо, как перемена погоды. Это ощущение ни с чем не спутать даже с закрытыми глазами и окнами – оно накрывает глухой пеленой. Стены медленно и неравномерно сгущались до мраморной тяжелой гладкости. Непроницаемость для избранных – высочайший знак доверия на весьма короткий период.

– Представляешь, я впервые нахожусь в режиме абсолютной приватности, за исключением одного несущественного эпизода. А я тогда был так занят, что его можно и не принимать в расчет, – признался Катр, вернувшись на свое место на подоконнике и с искренним любопытством оглядывая изменившуюся комнату.

– Почему это? – вежливо поинтересоваться Мартин, хотя именно сейчас его не заботили вопросы чьего бы то ни было жизненного опыта. Тратить драгоценное время на светскую беседу казалось расточительной глупостью.

– Все просто. Сначала у меня не было необходимого количества знаков, а потом я стал считаться настолько важной персоной, что не имел больше права претендовать на полную закрытость в одиночестве – только с теми, чей кредит доверия огромен. Вроде тебя, зануда. А теперь я вообще понятия не имею о своем статусе.

– А что бы с тобой сделалось, если бы ты побыл по-настоящему один в защищенном пространстве? – Мартин не обратил внимание на обидное слово. Он давно научился фильтровать информацию и отделять действительно ценное от ерунды, не стоящей внимания.

– Ну-у, не знаю. Я бы подавился каким-нибудь печеньем, например, а помочь некому. Был бы беспрецедентный скандал, не правда ли? Так что благодарю тебя за возможность действительно приватно поболтать, доктор Мартин.

Катр иронично склонил набок лохматую голову и внимательно уставился на ерзающего от нетерпения друга.

– Не тяни, Кар, я больше не могу не знать, – жалобно, как стажер, ищущий ответа на пока еще недоступный пониманию вопрос, взмолился Мартин.

– Не тяну, Мар, я привожу мысли в порядок. Пока отвлекаюсь на дурацкую болтовню, они, глядишь, и сформулируются. Понимаешь, это настолько очевидно, что удивительно, как умудрились сделать из незатейливой истины величайшую тайну. За линией Архива финал понятен каждому ребенку, хоть раз имевшему хомяка или птичку.

– Что такое хомяк? – заинтересованно среагировал на незнакомое смешное слово Мартин.

Катр только фыркнул. Лекция по зоологии явно не входила в планы профессора.

– Я расскажу тебе сказку, малыш, – начал он тихим, заговорщицким голосом. – Однажды… – он сделал паузу и опять было собрался улыбнуться, но, увидев напряженное, бледное, старое лицо ученика, дрогнувшим голосом тихо заговорил.

– Мартин, ты, конечно, догадываешься, что мы не случайно отделены от того самого мира, и если кто-то информирован о том, как так вышло, то я – не он. Мы находим замену простым словам, смысл которых нам неясен. Есть исключительные люди, им удалось выйти в Архив, но фактов возвращения назад на моей памяти не было. – Катр закусил губу, размышляя о чем-то, и замер.

– На твоей памяти? – скептически поинтересовался Мартин.

– Доступ к информации ограничен. Есть наш мир и Архив. Тот, кому откроется эта линия вероятности, окажется в залинейном пространстве. Если, конечно, решится шагнуть в мир, который считается потусторонним. – Нет, не спрашивай, Мар, – поднял ладонь Катр, заслоняясь от закономерного вопроса. – Не я изобрел все эти высокопарные термины, и не мне их объяснять.

Мартин вздохнул: его уверенность, что уж профессор-то информирован больше, чем кто бы то ни было, поколебалась.

– Мартин, не дуйся. Почти никого не тяготит отсутствие сведений. Ты, как никто, знаешь, что в Сообществе каждый радуется имеющемуся делу и мало интересуется информацией, не касающейся личной Идеи. Все заняты и довольны. Корпорация обеспечивает комфортный быт и приятные этичные развлечения. Инциденты исключены податливостью среды. Вместо пугающего слова – корректное и безликое «ушел навсегда». Право последнего выбора. Капсула покоя дает нам уверенность в достойном уходе. Я о ней кое-что знаю, но это отдельная тема.

– Отдельная? – уточнил Мартин, поглядывая на мраморную стену и прикидывая, потянет ли его кредит доверия еще одну подобную беседу.

– Потом решим, – неопределенно пообещал Катр и нехотя продолжил. – Я не в меру любопытен, и мои заслуги позволили сунуть нос в закрома Галереи еще до того, как ты организовал там идеальное хранилище. Кстати, ты знаешь, что твой педантичный подход к хранению информации прикрыл доступ к тем, иным образам? Они просто не поместились в твой шаблон, доктор Мартин. Ну да ладно, ты никогда не отличался избыточной щедростью, – не упустил случая уколоть коллегу профессор.

– Погоди, Катр, что все это значит? Что я закрыл? – вытаращился на учителя Мартин.

Катр посмотрел сквозь него и преспокойно изрек:

– Доктор Мартин, архив Архива ты закрыл. Ты слишком торопился реализовать Идею памяти и впихнуть в Галерею как можно больше сведений. Неудивительно, что тебя не посетила светлая мысль разделить материалы нашего и залинейного происхождения. Создал практически неограниченный фонд хранения знаний Сообщества, а остальное просто не зафиксировал. Тебя сложно порицать. Нельзя учесть то, о чем не знаешь.

– Катр, да что ты такое говоришь?! – возмущенно воскликнул Мартин.

– Ма-а-а-р, не ори, будь любезен, – поморщился Катр, потирая лоб.

Мартин забыл о чувствительности друга к некоторым обыденным звукам и даже запахам. У профессора были периоды, когда он не мог находиться в многолюдных местах и не переносил шума.

– Ох, извини, – пролепетал Мартин, понимая, как, оказывается, сильно соскучился. – Так ты знал, что я так ошибусь?

– Конечно.

– Черт возьми, почему ты мне хотя бы не намекнул? Ты сидел в демозале, когда я делал первый доклад, и даже не особо успешно притворялся спящим!

– А ты не спрашивал, – ухмыльнулся Катр.

– Ну ты и га-ад, – протянул расстроенный коварством профессора Мартин.

– Мар, ну сам посуди, кто я такой, чтобы мешать учиться на ошибках хорошему человеку? Тем более что я заблаговременно заныкал залинейный архивчик и даже поделился допуском кое с кем.

– С кем? – ревниво спросил Мартин.

– Так, с парочкой любимчиков, – не счел нужным вдаваться в подробности учитель.

Указание Катра на досадное упущение было справедливым: Мартина действительно не интересовали те, другие, сведения. Настолько, что он не слишком удивился язвительному обвинению. Мартин, конечно, знал, что профессор имеет доступ к некоему диковинному фонду информации. Катр любил при случае блеснуть потусторонним словечком, в точности, как отец Мартина.

Может быть, поэтому всякий раз, когда доктор Мартин вспоминал про Архив, появлялось смутное ощущение опасности. Мартин не любил непредсказуемости и стремился организовать порядок в тех сведениях, которые понятны, доступны и полезны.

Единственное, что он всегда с благодарностью принимал от профессора – это совместный просмотр красивых, но неестественно выстроенных сюжетов, в которых, как правило, фигурировали мужчина и женщина, поначалу непременно обремененные сложностями взаимного недопонимания. Затем, когда недоразумения разрешались, и должно было бы начаться самое интересное, файл прерывался. Катр смеялся над огорчением друга и со знанием дела пояснял, что это не технические неполадки, а так и задумано, но Мартин в этом сомневался. Несмотря на явные логические нестыковки в историях, Мартину нравилось наблюдать за поведением, жестами и мимикой героев. Иногда он видел что-то подобное в Э-Лине, и это ему даже нравилось.

Пока Мартин приходил в себя, свыкаясь с поразительным предательством товарища, Катр невозмутимо вернул разговор в уже забытое ошарашенным собеседником русло.

– Так вот, в Архиве помнят ушедших и чтят неизбежную закономерность. Видят собственными глазами, как меняются тела после финала, берегут в памяти последнее выражение лиц близких. Там говорят «умер», а не «ушел навсегда», как предписывается нашим этикетом. Прощаются с телом и хоронят его.

– Прощаются с телом? Зачем? Хоронят? Прячут? Почему, куда, Кар? – Мартин моргал, ожидая, что друг рассмеется очередной своей диковинной шуточке.

– Ты не понял, Мартин. «Хоронить» – закапывать в грунт. Тело покинувшего мир укладывают в гроб и погружают в глубину, отделяя от оставшихся.

– Гроб? Что-то вроде нашей капсулы покоя? – Мартин, не успев договорить, осознал, что сморозил глупость.

Катр невозмутимо пояснил:

– Нет, это такой специальный ящик. Для безжизненно пустого тела, которое с почестями туда помещают, когда… Когда уже нет места среди живых. Это не единственный способ – часто тела умерших подвергают действию высоких температур. В Архиве существует красивая версия, что это освобождает душу усопшего. Прах помещают в специальный сосуд, не буду упоминать его название, чтобы тебя дополнительно не шокировать. Мар, не надо на меня так таращиться, пожалуйста. Для тебя то, что я говорю, звучит как полный бред, но в Архиве поступают именно так. Ну нет там способа быстрого и бесследного ухода в правильное время.

– Душа… – повторил Мартин, чувствуя себя маленьким и беззащитным.

– Ну уж нет, дружок, в полемику о вечности тебе меня не втянуть! – уклонился Катр от шквала новых вопросов, уже готовых сорваться с губ Мартина. – У нас недостаточно времени, чтобы достойно оперировать этим понятием.

– Продолжай, Катр, – умоляюще шепнул Мартин.

– Тогда не перебивай. Мы и обитатели Архива по-разному смотрим на процессы окончания жизни, Мартин. У нас есть капсула покоя. Она не примет желающего уйти, если его время еще не пришло. Право на уход обеспечивается не спонтанным решением для утративших смыслы или не имеющих больше интереса длить существование. Ошибки быть не может. Уход навсегда, предопределенный судьбой. Без сомнений, без печали, с ясным видением пройденного пути. Последним выбором называют постижение своей завершенности. Кому суждено отправиться дальше, тому поле капсулы поэтапно и деликатно погасит процессы в организме, после чего полностью его утилизирует. Просто, красиво и не вызывает страданий. Ушедший никому не причиняет хлопот, помогающих пережить вину и печаль. Поэтому и горевать не принято. Считается благом покинуть мир в положенный срок и ничего не оставить после себя, кроме Идеи. В каком-то смысле для нас превращение плоти в ничто, полная утилизация – освобождение и достойное завершение. Уходящий может заранее попрощаться, но его к этому не обязывают. Осуждать заслуженное право на последний выбор никто не посмеет. Мы знаем, что если капсула покоя допустила готовность к завершению, то мгновенный, легкий и спокойный уход навсегда – не прихоть, непредвиденность или трагедия, это – принятие. – Катр снял очки, потер побелевшую переносицу и глядел сквозь Мартина невидящими глазами, ставшими узкими и печальными. С видимым усилием он продолжил:

– В мире Архива после жизни остается тело – и оно нуждается в других людях. Есть специальные правила – ритуалы. Они необходимы для того, чтобы сгладить эту мучительную неловкость.

– Какие ритуалы? – Мартин заинтересовано приподнялся и вытянул шею, ловя каждое движение рассказчика.

Катр почесал затылок, взъерошив и без того лохматую прическу.

– Ну-у… Разные. Играют специальную музыку, договариваются об обязательной цветовой гамме. Приносят к месту упокоения красивые растения, потом собираются вместе и едят.

– Что едят? – изумился Мартин. Его уже подташнивало, и он терял нить этого монотонного повествования.

– Мар, ты вообще меня слушаешь? Еду они едят. Не спрашивай только, отчего у них просыпается аппетит, может, от свежего воздуха, кто знает.

Мартин, уже готовый поверить во что угодно, просто покивал в знак того, что слушает. Катр спокойно вернулся к невеселому повествованию:

– В Архиве, чтобы получить право на итог, нужны неоспоримые аргументы, на добычу которых уходит все отмеренное судьбой время. Легальный досрочный уход возможен лишь для избранных, ускользнувших оттуда во сне или посредством стечения обстоятельств, которое там принято называть «несчастным случаем». Для таких циников, как я, это определение могло бы стать предметом дискуссии, если бы не понимание, какой величайшей ценностью может быть чье-то присутствие, как невыносима бывает внезапная потеря.

Все это невероятно усложняют траектории выбора, Мар, – Катр спрыгнул с подоконника и размашисто прошелся по комнате.

Мартин следил за резкими движениями друга и вновь ощущал себя учеником, замирающим на пороге очередного открытия. Он ощутил знакомую рассогласованность картинки и звука: удивительно, как в сухощавом длинном теле профессора мог поместиться грудной резонатор такой поразительной глубины. Катр любил говорить и не выносил, когда его перебивали. Было очевидно, что звук собственного голоса его воодушевляет.

– Профессор, а как же последний выбор? – Мартин не выдержал и задал новый вопрос, окончательно войдя в роль стажера.

Катр приосанился, взмахнул рукой, как будто хотел что-то показать на воображаемом макете.

– Архив – странное место. То, что трагически несправедливо считается там последним выбором, противоречит ясности своевременного исхода. Некоторые имеют непреодолимое устремление к такой альтернативе, но это решение не одобряется обществом и не защищено правом приватности. Это незаконно и даже неприлично – сбежать в непредначертанную пору, предать самого себя, уничтожить вероятность продолжения. Для кого-то тяга к самостоятельному завершению – бессильный протест, кому-то нестерпимо больно. Их мучения стараются облегчить в специальных учреждениях.

Мартин молчал, опасаясь, что ответ на каждый следующий вопрос будет все сложнее и неприятнее.

Катр покосился на все еще матово-белую стену, отвернулся от нее, и, всматриваясь в пустоту, размеренно договорил:

– Добровольный уход от самого себя в архивной системе ценностей считается слабостью и непризнанным отчаянием. Ведь далеко не все из этих страдальцев хотят избавиться от сложностей, Мар, кому-то нужно неизмеримо большее.

От жалкой кривой улыбки Катра у Мартина перехватило дыхание. Профессор сдержанно, но с видимой досадой проговорил:

– Еще и этичных инструментов для завершения нет и быть не может. Нужно что-то изобретать, придумывать, скрываться. После последнего проигрыша в этой безысходной игре незавидная история все равно заканчивается пустотой телесной оболочки, нуждающейся в скорбной заботе близких. Чувствуешь разницу, Мартин? Если да, то поймешь, что такое наш последний выбор и почему наличие капсулы покоя все меняет.

– Катр, откуда тебе это известно? Ты говоришь как очевидец или даже участник.

– Давай будем считать, что я говорю как сторонний наблюдатель. Или – потусторонний наблюдатель. – Катр надел очки и испытующе глянул на Мартина, решая, стоит ли заходить настолько далеко в рассуждениях.

Мартин остро ощутил, что сейчас самое время спросить про то важное, не дававшее ему покоя с тех пор, как отец ушел в Архив. Но Катр начал пространно и с явным удовольствием рассказывать про капсулу покоя, про изобретение остановки возраста и этикет, плавно подбираясь к самому интересному – возвратному эффекту.

Мартин почти закричал, торопясь узнать, пока у них еще оставалось немного времени. Он уже чувствовал, как стало трудно дышать разреженным воздухом.

– Катр, капсула покоя это и есть смерть? Уйти навсегда – значит умереть? И почему, черт возьми, за линию Архива могут выйти лишь избранные? – игнорируя последовательность, выпалил он все вопросы на одном выдохе.

– Все просто, дружище, – печально покачал огненно-седой головой Катр. – В Архиве…

Комнату безжалостно залил густой белый свет, и их поглотила тишина. Губы Катра еще шевелились, договаривая ответ на вопрос, почему Мартин никогда вновь не встретится с отцом, но воздух оставался бескомпромиссно глухим: период полной свободы от мира заканчивался. Второй попытки в ближайшее время не добиться никакими заслугами.

Мартин, опасаясь, что не сдержит разочарования и зарыдает, гневно посмотрел на профессора зарычал:

– Катр-р-р, чер-р-р-това училка!

Друзья переглянулись, сотрясаясь от безудержного хохота, как тогда, когда все только начиналось, и молодой автор Идеи цвета увлеченно рассказывал научные байки стажерам, а они ловили каждое слово лектора и дружно смеялись его затейливым шуткам.

– Ну что, доктор Мартин Пост, придется разобраться самостоятельно. Уверен, что тебе это по силам, ты лучший мой ученик, малыш, – растянув тонкие губы в язвительной ухмылке, менторским тоном произнес Катр.

«Надо все-таки взять контакт его дентодизайнера», – запланировал Мартин.