Читать книгу: «Когда б не баня, все бы мы пропали. История старинной русской традиции», страница 6

Глава 3
“Копоть, грязь, теснота”

В XIX веке во многих странах Европы врачи вовсю заговорили о профилактической пользе мытья. За пределами России поддержка общественных бань шла в ногу с дальнейшим развитием практической медицинской науки, с правительственными постановлениями и мерами полицейского контроля, нацеленными на укрепление общества и государства. Казалось бы, русские врачи и правительственные чиновники должны были последовать примеру Екатерины II и новым европейским веяниям – и тоже встать на защиту бань во имя общественного здоровья. Однако этого не произошло. В ту пору российскому обществу было еще далеко до формирования единого мнения о пользе паровых бань для здоровья, а значит, и государство не спешило взять баню под свое имперское покровительство, видя в ней общественное благо. Поддержка профилактического мытья распространялась медленнее и более неравномерно, чем в других странах. Среди экспертов скептики преобладали еще очень долго – до 1860-х – 1870-х годов. Даже в 1880-е некоторые русские врачи были обеспокоены тем, что посещение бани вредит купальщикам¹⁴⁰.

Это равнодушие к идее лечебных бань в России отчасти объясняется особенностями давно сложившейся банной культуры, которая служила в первую очередь крепко укоренившимся коммерческим интересам. Владельцы бань и работавшие в них банщики гнались за прибылью. Они не были ни агентами государства, ни посредниками медицинского сообщества. Более того, эти люди часто нарушали любые правила и постановления, которые пытались навязать им власти. Купальщики, в свой черед, имели собственные представления о том, как и что делать в бане, и не желали ни внимать предписаниям докторов, ни повиноваться государственным указам. Оставались и препятствия технического характера. Существующие бани не так-то легко было превратить в учреждения, поставленные на службу общественному здоровью. Западноевропейские купальни строились целиком с применением передовых достижений техники – с системами для фильтрации воды и для вентиляции воздуха. За строительными работами наблюдали правительственные чиновники. В России имевшиеся бани было бы нелегко и недешево оснастить заново всем необходимым, чтобы они отвечали новым гигиеническим стандартам. К тому же государству недоставало нужной бюрократической инфраструктуры для тщательного надзора за поведением людей.

Другая причина, почему бани не могли быстро взять на себя новую функцию, к которой уже приноравливались недавно возникшие купальни в Западной Европе, – это давняя и крепкая связь этих заведений со старой, дореформенной Россией – а значит, и с простым народом. В Европе главной проблемой было заставить низшие сословия ходить в бани, в России же трудность заключалась в обратном: нужно было убедить ученых докторов и городских чиновников в том, что привычка простонародья мыться в бане все же несет в себе пользу для здоровья. В Западной Европе общественные купальни были построены недавно и являли собой образцы современного управления и гигиены. В России бани существовали испокон веков – и любое нововведение нужно было приноравливать к уже сложившимся представлениям и обычаям.

Пока целебное воздействие бани оставалось предметом споров, в России бани продолжали развиваться как места, приносящие доходы и дающие возможности для общения. Изобретательные управляющие банями понимали, что привлекут больше богатых клиентов и заработают больше денег, если будут предлагать разнообразные услуги по разным ценам. Количество банных заведений в русских городах росло, потому что они были прибыльны, популярны и отвечали запросам общества, а вовсе не потому, что приносили пользу здоровью или получали государственную поддержку.

В то же время зародилась новая форма культурного патриотизма, укорененная в обобщенном образе “народа”, поэтому в бане начали видеть своего рода символ русской нации. Из-за того, что этот способ омовения ассоциировался в основном с крестьянством, врачи с трудом признавали его пользу. Однако по той же причине крепло ощущение, что бани не коснулась европеизация, и потому она способствует воспитанию истинно русского духа. Звучавшую из века в век клевету на баню теперь можно было вывернуть наизнанку: те “муки” и “пытки”, что приводили в ужас иностранцев, вдруг стали поводом для национальной гордости. Баня, как и “народ”, являла собой живучую русскую подлинность, противящуюся европеизации. В глазах глубоко мысливших людей это не было простым патриотизмом. Баня, как и сама Россия, была полна противоречий. Ближе к концу столетия писателя Федора Достоевского притягивала двойственность бани – как источника чистоты и грязи, непорочности и скверны. Это были врата, которые вели одновременно и в ад, и к спасению. Русская дилемма была человеческой дилеммой, а человеческую дилемму наглядно и емко иллюстрировал образ бани.

* * *

Изложенная Санчесом программа – создание обширной сети бань, которые должны были улучшать народное здоровье под надзором бдительного государства, – так и осталась невостребованной в течение почти всего XIX века, во всяком случае, в России. Это становится ясным, если заглянуть в изданный Адольфом Плюшаром “Энциклопедический лексикон” – авторитетный справочник, отражавший передовой край российских знаний в 1830-х годах¹⁴¹. Мытью вообще было уделено значительное внимание: три длинные словарные статьи, посвященные различным сторонам этой темы, занимали в энциклопедии восемь страниц, набранных в два столбца. В этих статьях о пользе мытья говорилось с осторожностью: утверждалось, что холодные ванны замедляют и ослабляют пульс, затрудняют дыхание, встряхивают и остужают весь организм; теплые ванны, если злоупотреблять ими, ослабляют тело и вызывают разрушительное воздействие; горячие ванны еще опаснее, и прибегать к ним следует с крайней осторожностью. Минеральные, морские, грязевые ванны, а также солнечные или воздушные ванны – каждая из них теоретически могла принести пользу здоровью, но с некоторыми оговорками. “Животная баня” (когда “больной человек окружает тело свое внутренностями свежеубитого животного”) и “электрическая баня” (когда “кладут человека на постель или сажают на стул со стеклянными ножками” и потом “сообщают” ток с помощью металлической проволоки или цепочки) имеют ограниченное применение. Ни одну разновидность ванн нельзя рекомендовать к употреблению без осторожности или оговорок¹⁴².

Подразделу “русская паровая баня” в этом словаре досталось лишь полстраницы. Она тоже была сочтена целесообразным, хотя и рискованным, средством лечения определенных недугов. Но она не получила привилегированного места среди перечисленных в энциклопедии методов лечения мытьем, не была сочтена необходимым или рекомендованным средством. Отличительной чертой русской бани был крайний жар: в энциклопедии отмечалось, что температура в русской бане, в отличие от других, достигала 60 градусов по Реомюру (то есть точки кипения воды). “В паровой Бане человек выносит гораздо высшую степень теплоты… Оттого и жар Бани удобнее переносится, когда голова бывает прикрыта обложенною шайкой или мокрым полотенцем”. Независимо от мер предосторожности, баня может оказывать мощное воздействие (как положительное, так и отрицательное) “не только на кожу, но и на все тело”. В статье выражалось сожаление, что медицинские исследования воздействий бани еще недостаточно продвинулись, и высказывалось предположение о ее возможной пользе для лечения чахотки, – но этим информация о лечебных свойствах ограничивалась¹⁴³. Это, конечно, капля в море по сравнению со звучными и решительными восхвалениями, которыми разразился Санчес шестью десятилетиями ранее.

Изложенная в энциклопедии история бань – от античности и Византии до нового времени – обошла русскую баню стороной. Зато логическим завершением тысячелетней истории здесь были представлены большие, роскошные публичные бани в турецких городах, – отчасти потому, что “омовение у всех Магометанских народов есть один из первых догматов Веры”. Подобных утверждений о русском народе не делалось. Из энциклопедии становится совершенно ясно, что около 1835 года баня практически не удостаивалась внимания врачей, рассуждавших о мытье. В России в ту пору имелось множество городских бань, и еще больше их было в сельской местности, но знатоки медицины не признавали их необходимыми заведениями и даже не видели в них средства, исключительно полезного для очищения тела¹⁴⁴.

Те же образованные русские, которые не разбирались в вопросах мытья, еще реже оказывались способны увидеть какой-либо практический смысл в посещении бани. Европеизация аристократии, происходившая в течение всего предыдущего столетия, привела к тому, что знать стала с презрением смотреть на низшие сословия и на их привычки. Может быть, бани и “жизненно необходимы для простого народа”, как выразился один автор из числа сторонников мытья, но люди, стоявшие выше на общественной лестнице, уже начали подражать привычкам своих западноевропейских современников – то есть или вовсе обходиться без мытья, или совершать омовения в одиночестве. Представители высших сословий в России избегали крайне жарких (как им казалось) и опасных для организма бань, стараясь идти в ногу с “рыхлым и изнеженным веком”, воцарившимся в остальной Европе (как с прискорбием заметил тот же автор)¹⁴⁵. Это расхождение в обычаях между дворянством и крестьянством в России коснулось и отношения к бане и мытью, и многих других культурных традиций¹⁴⁶.

Пренебрежительные высказывания о мытье сближали русских аристократов с их европейскими современниками. Многие ученые мужи в Западной Европе первой половины XIX века отвергали новые медицинские идеи – в частности, предписание ежедневно принимать ванну. Напротив, они видели в мытье упрямый пережиток давнего и уже устаревшего обычая низших сословий. То, что во многих странах Европы бедняки не мылись, воспринималось как знак прогресса, а не отсталости. Лишь “подлые русские”, как заметил один иностранец в 1830-е годы, продолжают “варить свою кожу в пару и поту”, потому что им неизвестна “благословенная роскошь чистого белья”. Согласно этой точке зрения, лишь “решительно порвав с привычкой мыться”, европеизированная элита в России продвинулась на ту высокую ступень, которую уже занимали низшие классы в других странах. А то, что представители простонародья в России все еще мылись, указывало как раз на их дремучесть¹⁴⁷. Маркиз де Кюстин – французский аристократ и автор путевых записок, прославившийся тем, что высмеял Россию за ее напускной лоск европейской респектабельности, – рассказывал о том, как ужаснули его публичные бани в Российской империи: “Теплая влага до того благоприятствует размножению насекомых, а одежда, бросаемая там, становится таким рассадником для паразитов, что редкий посетитель уходит оттуда, не унося с собой неопровержимого доказательства грязной неряшливости низших сословий”. Тут Кюстин выказал себя верным последователем Шаппа.

В середине века незначительное меньшинство русских аристократов, возможно, посещало фешенебельные отделения общественных бань в крупных городах или ходило в “деревенские” бани в собственных поместьях, сделав это эксцентричным ритуалом, но большинство русских дворян или вовсе не были знакомы с банными процедурами, или же воротили от них носы, как от плебейского обычая. Городские бани казались им особенно вульгарными торговыми заведениями. Из-за того, что баня ассоциировалась, с одной стороны, с крестьянством в деревнях, а с другой стороны, с мещанским разгулом в городах, большинство представителей элиты с порога отметало саму мысль о том, что привычка к мытью в бане может быть здоровой.

Даже русские врачи крайне скептически рассматривали возможные методы медицинского применения бани. В 1835 году в ведущей медицинской газете “Друг здравия” вышла статья, автор которой возлагал на привычку париться вину за высокий уровень смертности младенцев и детей постарше среди русского простонародья: “Что, если бы исчислить: сколько гибнет младенцев и детей именно от того, что матери или няньки из простого народа носят их в баню”. Врачи были “совершенно уверены, что несравненно менее зла от неношения, чем от ношения младенцев в баню”. И добавляли: “мимоходом намекнем здесь, что и в высшем образованном классе также вредно обыкновение слишком купать малюток в теплых ваннах”¹⁴⁸. В другой статье из той же газеты говорилось о том, что русские бани полезны, и высказывалось предположение, что “легкие болезни простудного свойства часто врачуются” ими, однако автор сетовал: “всякой мастеровой и крестьянин за непременную обязанность поставляет себе быть в бане два, три раз в неделю” и тем добровольно наносят себе большой вред. Еще губительнее такое “невежество” для малых детей, которых часто берут с собой. Однако врачи не чувствовали в себе сил бороться с бедами, которые порождала баня. Они полагали, что низшие сословия не захотят прислушиваться к советам медиков. “Но кто из числа сих людей скажет, что первоначальная причина болезни произошла от бани?” – таким риторическим вопросом задавался автор статьи. Все попытки убедить крестьян отказаться от бани были тщетны, и некоторые врачи опасались, что эта привычка только распространяется вширь¹⁴⁹.

Склонность врачей видеть в бане негативные стороны почти не уравновешивалась мнениями о ее возможной ценности для облегчения опасных расстройств здоровья. Советы прибегать к банным процедурам часто исходили от людей, не принадлежавших к медицинским кругам. Методы, применявшиеся в бане, резко расходились с привычными рекомендациями профессиональных медиков. В то же время известия, поступавшие с окраин империи, свидетельствовали о возможности использовать баню в крайних ситуациях, когда назначенные врачами-профессионалами методы оказываются неэффективными. Например, в Варшаве врачи оказались бессильны вылечить ребенка, у которого из-за столбняка сомкнулись и не разжимались челюсти. Впавший в отчаяние отец ребенка, услышав от кого-то на улице, что тут может помочь баня, привел мальчика в парную. И чудесным образом (как сообщала медицинская газета) через пятнадцать минут челюсти у мальчика расслабились, а спустя полчаса он уже мог принимать пищу¹⁵⁰. В Грузии баня, по-видимому, помогла кому-то снять симптомы, вызванные укусом бешеного животного¹⁵¹. В каждом из этих случаев посещение бани становилось обращением к крайнему средству спасения – когда все прочие методы лечения оказывались бесполезными.

Даже одинокая статья, явным образом восхвалявшая баню, позволяет понять, до какой степени та все-таки оставалась новым и еще не завоевавшим доверия инструментом в арсенале большинства тогдашних врачей. Петер Лейхфельд, хирург и бывший старший врач Петропавловской больницы, был очень воодушевлен целебными свойствами паровой бани, но к нему мало кто прислушивался. Он пытался доказать, что русские крестьяне, несмотря на примитивные условия, в каких им приходилось жить и трудиться, остаются здоровыми, сильными и устойчивыми к перепадам температуры отчасти именно потому, что привычны к бане¹⁵². Соглашаясь с тем, что в России этот обычай бытует преимущественно среди простого народа, врач сетовал на то, что у дворян нет привычки регулярно мыться, а потому они не могут воспользоваться целебными преимуществами, которые дает баня. Русские врачи, по мнению Лейхфельда, были плохо осведомлены о бане. Тут он был прав: российские медицинские издания встретили молчанием его одинокое выступление в защиту бани. С 1841 по 1870 год паровая баня упоминалась лишь в одной-единственной статье в “Друге здравия” – да и то это был перевод французской статьи о турецких банях¹⁵³. Для того чтобы по достоинству оценить потенциальную пользу бани, российским врачам нужно было избавиться от предрассудков, связывавших ее с дурными привычками низших сословий, и умерить скептицизм в отношении мытья вообще. В статье, написанной для “Московского медицинского журнала” в 1856 году, врач П. И. Страхов – выступая от имени меньшинства – порицал своих коллег за игнорирование бани. По его мнению, презрительное отношение к крестьянству лишило их способности учиться весьма полезной “народной мудрости”: “Много есть и других врачебных способов и лекарств на Руси, по-видимому… грубых и непонятных, и все они достойны благоразумного внимания врачей и тщательного исследования, а не презрения за то лишь одно, что употребляются в простонародье. Так точно и русские народные парные бани с их березовыми вениками не одобряются от некоторых русских, осмеиваются от иностранцев напрасно”. Насмешки врачей говорили лишь о том, что из-за собственной слепоты они не понимали важности бани¹⁵⁴.

* * *

Пока русские коллеги Страхова сбрасывали баню со счетов, западные врачи первыми всерьез взялись за изучение этой темы. Несмотря на презрение к мытью, исходившее от маркиза де Кюстина и ему подобных, некоторые иностранные медики заговорили о пользе для общественного здоровья, которую могла бы приносить баня. Один немецкий путешественник, побывавший в Санкт-Петербурге в начале 1830-х годов, сообщал своим западным читателям: “Следует признать, что этому народу присуща крайняя любовь к чистоте, о коей говорит сей широко распространенный обычай”. И добавлял: “Нет освежения более приятного для чувств или более целебного, чем баня – здоровая, бодрящая и очистительная”. Такими словами он переворачивал с ног на голову привычные для европейской знати представления о классах, указывая на странную ситуацию: его современники-аристократы в Германии считали паровую баню роскошью, тогда как для “рядовых русских крестьян” походы в баню были непременной частью элементарной гигиены¹⁵⁵. Французский врач Шарль Ламбер обратился к этой теме в своей книге, озаглавленной “Трактат о гигиене и медицине русских и восточных бань: применение медицинских методов и народы мира”. Он привел длинный перечень заболеваний, которые можно лечить надлежащим использованием банных процедур¹⁵⁶. Эта же тема затрагивалась в одном французском медицинском журнале в 1849 году¹⁵⁷.

Особенно острым интерес к бане оказался в Англии. Еще в начале 1800-х годов, когда среди русской знати преобладал скепсис в отношении этого способа очищения, преподобный Уильям Тук, член Королевского общества в Лондоне, призывал британское правительство строить “русские бани”. В отличие от тех, кто презрительно называл привычку ходить в баню нездоровой или неприличной для высших классов, Тук, напротив, ссылался на трактат Санчеса и высказывал мысль, что баня может служить лечебным средством от многих болезней и недомоганий. В одной из своих книг о стране царей, ставшей бестселлером того времени, Тук утверждал, что русские крестьяне обязаны “своим долголетием, крепостью здоровья, отсутствием предрасположенности к некоторым смертельным болезням, а также своим счастливым и веселым нравом по большей части этим баням”. Русские бани, продолжал Тук, “способствуют чистоте, помогают потоотделению, делают кожу гладкой и нежной”. “Внезапный переход от жара к суровому морозу”, который кажется англичанам “противоестественным и опасным”, в действительности “закаляет тело, приспосабливая его ко всем суровостям климата и к любым погодным превратностям”¹⁵⁸. После многовековых издевок некоторые иностранцы наконец начали смотреть на банное мытье как на потенциально положительную привычку, которую неплохо бы перенять всем. В 1815 году Роберт Лайалл, хирург Манчестерской королевской лечебницы и член Королевского физического общества в Эдинбурге, приехал в Санкт-Петербург, чтобы стать частным врачом в семье одного дворянина¹⁵⁹. Уже вскоре он начал сетовать на отсутствие бань в Британии: по его словам, они могли бы служить “мощным подспорьем для человеческого организма в предотвращении и лечении болезней”. Он добавлял: “Я намерен… всеми силами добиваться того, чтобы такие бани были созданы при всех общественных больницах в Великобритании для предотвращения, облегчения и лечения многочисленных расстройств человеческого организма”¹⁶⁰. Так баня постепенно превращалась из малопонятной диковинки в потенциально ценный и универсальный инструмент.

В отличие от предыдущего столетия, когда страх перед распутством, царившим в банях, мешал серьезному обсуждению вопросов здоровья, в XIX веке разговор об их потенциальной пользе стал наконец заглушать крики моралистов. Доктор Джордж Уильям Лефевр, получивший образование в Эдинбурге и сделавшийся лечащим врачом при посольстве Британии в Санкт-Петербурге, признавал, что некоторые петербургские бани напоминают те похожие на притоны разврата “купальни”, которые некогда привели к ликвидации публичных бань в Западной Европе. Но сетовал он и на то, “что такой чистоплотный в своих привычках народ, как британцы, столь продолжительное время пренебрегал этим удобным и легким способом совершать телесные омовения”. Особенно важна баня была бы для крестьян, которые не пользуются “никакими другими методами омовения, и потому обонятельные нервы неспособны выдержать смрада, испускаемого их телами”. Он подчеркивал, что бани едва ли могут оказывать дурное воздействие, а в некоторых обстоятельствах они защищают от инфекций¹⁶¹.

К середине 1850-х годов общий вектор мнений (во всяком случае, за пределами России) сместился в сторону тех, кто находил мытье полезным. Доктор Матиас Рот, прославившийся тем, что выступал за введение физических упражнений в учебную программу британских школ, недвусмысленно связывал пользование банями с общественным здоровьем и с предотвращением болезней. Образ мыслей Рота разъясняло уже название его книги: “Русская баня: публикация с целью рекомендовать ее введение в Англии в гигиенических и лечебных целях”. В ней Рот вкратце излагал историю мытья начиная с античности и предлагал гораздо более сочувственный взгляд на баню, нежели тот, что ранее высказывался в России в энциклопедии Плюшара. По мнению Рота, русская паровая баня находилась в авангарде современной гигиены и выступала своего рода логической кульминацией тысячелетней эволюции методов мытья. Рот уверенно объяснял, что баню можно было бы использовать для предотвращения или лечения ноющих болей, астмы, простуд, запоров, кашля, глухоты, деформаций позвоночника, заболеваний кожи, подагры, истерических спазмов, заложенности носа, болезни печени, геморроя, задержания мочи, ревматизма, вторичных сифилитических симптомов, вздутий, варикозного расширения вен и множества других заболеваний. Уильям Каупер, президент Британского департамента здравоохранения, так заинтересовался этой темой, что попросил Рота подготовить второе издание книги, чтобы с результатами его исследований могли ознакомиться более широкие круги британской читающей публики¹⁶².

К середине века русские бани появились в Берлине, Лондоне, Париже и Нью-Йорке¹⁶³. Городские власти начали видеть в строительстве и содержании общественных бань одну из обязанностей хорошо организованного государства¹⁶⁴. Правда, публика не всегда понимала значение новейших исследований в области гигиены и здравоохранения. Американский юморист Марк Твен, посетив “ужасную русскую баню” в Нью-Йорке, чтобы полечиться от сильного насморка, назвал эту свою вылазку “отчаянным” и “безрассудным” поступком. Он подшучивал над “хитроумной системой пыток”, которая ждала его в парилке, в купальне и на массажном столе. В итоге баня все же поправила ему здоровье, а заодно и немного вправила мозги¹⁶⁵. Однако в большинстве обыватели не прислушивались к рекомендациям врачей и потому не понимали, что баня способна исцелять некоторые недуги, а если прибегать к ней регулярно, то и поддерживать здоровье и чистоту.

Возрождение популярности бань в Западной Европе отчасти объяснялось изменениями понятий о гигиене, особенно в городской среде. “Немытые массы” стали восприниматься как угроза для здоровья их соседей-буржуа. За стремлением сделать чистыми и города, и горожан проглядывало, во-первых, новое эстетическое чувство (запахи, с которыми долгое время мирились, вдруг сделались неприемлемыми), а во-вторых, представление о том, что сам запах является коренной причиной болезней. Из-за того, что в густонаселенных городах все жители тесно соприкасались друг с другом, здоровье каждой отдельной группы населения становилось предметом беспокойства всей городской общины. Городские власти боролись со зловонием на улицах, сооружая водопроводы и системы канализации, а также устанавливая правила для скотобоен. С дурными запахами, исходившими от отдельных граждан, они боролись строительством общественных бань. На протяжении столетий европейцы привыкли связывать городские бани с болезнями и развратом, и из большинства крупных городов эти заведения практически исчезли. Но как только в представлениях о здоровье наметились перемены, мытье сделалось орудием современной гигиены, а бани стали новым признаком здравого муниципального правления¹⁶⁶. Если вспомнить о том, как долго европейцы насмехались над баней, то нельзя не уловить определенную иронию в том, что именно европейские врачи первыми заговорили о ее потенциальной ценности.

Эта история не укрылась от российских медиков, которым со временем пришлось признать, что баню – изначально русское заведение – больше изучали и ценили их европейские коллеги, чем они сами. Еще в 1881 году в статье, опубликованной в видном медицинском журнале, отмечалось, что, “стыдно сказать”, но большинство научных работ о бане “вышло не у нас [в России], а за границей и принадлежит немецким ученым”. Автор статьи добавлял: “Только в последние 3–4 года на этот вопрос обратили внимание и у нас”¹⁶⁷. В 1883 году В. В. Годлевский написал в своей медицинской диссертации “Материалы для учения о русской бане”, что именно иностранцы, а не русские, продвинули вперед изучение бань – даже в России¹⁶⁸. Нередко случалось, что русским врачам приходилось догонять своих европейских коллег. “Стыд” же возникал оттого, что в данном случае они догоняли их в изучении такого предмета, который долгое время считался исконно русским явлением (и высмеивался за это).

* * *

В течение первой половины XIX века бани в России развивались, но совсем не в том направлении, о каком мечтали Санчес или Екатерина II. Новшества продвигали не врачи, а содержатели бань. До 1800 года городские бани, как правило, напоминали увеличенные деревенские. Обычно в них имелась одна большая парная – и все. Клиенты часто мылись с мылом и обливались из ведер снаружи – во дворе или на берегу реки. Главным в бане был пар. Лечебные бани имелись при больницах, ими пользовались для лечения серьезных заболеваний. Но в высших слоях общества мало кто считал еженедельное посещение бани непременной частью здорового профилактического режима. Государство в ту пору больше всего думало о прибыли, приносимой банями, о безопасности в них и соблюдении приличий посетителями. Некоторые законы требовали, чтобы мужчины и женщины мылись раздельно и не имели возможности видеть друг друга. Другие законы были призваны защитить жилые кварталы, примыкавшие к баням, от дыма или от постоянной угрозы пожаров. Поэтому соседство бань с реками в большей степени объяснялось стремлением предотвратить возгорания, нежели желанием обеспечить клиентов чистой водой¹⁶⁹.

Двигателем главной организационной инновации, коснувшейся городских бань в XIX веке, – а именно введения гибкой системы цен и услуг – была также жажда наживы, а вовсе не забота о здоровье купальщиков. Основную массу посетителей бань (обоих полов) составляло так называемое простонародье – городская беднота, которая, в отличие от знати, никогда не достигала такого уровня “просвещения”, чтобы отказываться от мытья как от насущной потребности. Но, с точки зрения предпринимателей, державших бани, потенциал простонародья как источника прибыли оставался ограниченным. Владельцам и управляющим нужны были доходы, чтобы покрыть траты на лицензию на управление баней, выдававшуюся государством. Они старались заработать больше денег, чем потратили на выплаты. Бедняки исправно ходили в баню, но они не могли раскошелиться больше, чем на несколько копеек. Богачи же зачастую и вовсе обходились без бани. Управляющие пытались увеличить доходы, продавая больше входных билетов, но тогда в парилку набивалось слишком много людей. А чем теснее становилось в бане, тем меньше они привлекали состоятельных клиентов. Другой выход заключался в том, чтобы тратить как можно меньше денег на растопку печей, на воду, ведра, мыло и уборку помещений. Это сочетание жесткой экономии со стремлением запустить в баню как можно больше людей приводило к тому, что условия для среднего клиента ухудшались. Еще до того, как заговорить о пользе мытья, врачи начали обращать внимание на то, что погоня за барышами создавала условия, угрожавшие здоровью купальщиков.

Тогда владельцам бань пришла в голову свежая мысль: обустроить отдельные помещения и предоставлять там дополнительные услуги за более высокую плату. Это требовало изначальных капиталовложений в строительство новых зданий или по крайней мере затрат на серьезную реконструкцию старых. Новый баневладелец Сила Сандунов одним из первых ввел это новшество. Завершив успешную актерскую карьеру при дворе Екатерины II, он вместе с женой, фавориткой императрицы, поселился в Москве. Сандунов продал бриллиант, который пожаловала его жене сама Екатерина, и на вырученные деньги приобрел для строительства новой бани участок земли на берегу реки Неглинной в самом центре Москвы, в двадцати минутах ходьбы от Красной площади. Сандунов был грузином, и потому в его сознании баня ассоциировалась с удобством и роскошью. В Грузии “восточные бани”, уходившие корнями к византийским общественным баням, были прежде всего местом для общения и досуга. В своем новом заведении Сандунов предлагал клиентам возможность мыться в более комфортных, даже изысканных условиях, не смешиваясь с толпой. Простолюдины по-прежнему платили свои скудные копейки и мылись в примитивно оборудованных помещениях, а состоятельные горожане, заплатив больше, могли уединиться в отдельных номерах – с кожаными диванами и личными прислужниками¹⁷⁰. Русская парная изба еще больше сблизилась с международной традицией роскошных купаний в просторных городских банях.

А еще Сандуновская баня была выстроена из камня на века. В московском пожаре 1812 года (в пору наполеоновской оккупации) многие из старых городских бань сгорели дотла, в том числе – общественные и находившиеся в частных имениях. Сандуновская же уцелела. Как и сам город, публичные бани вскоре возродились, но новые отделения для богатых стали более распространенным явлением. Появился дополнительный стимул предлагать услуги для знати – ведь многие дворяне теперь лишились возможности мыться у себя дома¹⁷¹.