Читать книгу: «Кавказский роман. Часть II. Восхождение», страница 3
– Бараны не мычат, а блеют, – зачем-то поправил Гейдар. – Думаю, просто надо подальше от них держаться. К тому же что ты кипятишься? Ты что, языки знаешь?
– Представь себе, знаю, английский и немецкий. Предки заставляли учить, а вот практики нет, а что язык без практики?
Гейдар с уважением посмотрел на Сашку:
– Здорово, а вот я языков не знаю. У нас в школе то преподавателя не было, а потом прислали одного с испанским языком, но я решил, что он мне ни к чему, и ничего, кроме: «Но пасаран», не запомнил.
– Ну, кто не знает «но пасаран»? Вопили, вопили, что фашизм в Испании не пройдёт, а чем дело кончилось? До сих пор правит у них фашист Франко. Так что правильно ты этот язык не учил, ни к чему он. Всё равно поболтать не с кем.
– А испанец нам говорил, что на этом языке полмира разговаривает.
– Правильно, только нам-то, что до этого? Тут вон с камрадами из Восточной Германии хрен пообщаешься, – мрачно закончил Сашка, – а на английском вообще никто из коммунистических стран не говорит. Так что зря я его учил. Говорил предкам, разрешите мне лучше больше музыкой заниматься, а они упёрлись.
– Ты им сообщил, что в Москве будешь? – поинтересовался Гейдар.
– Зачем?
– Как «зачем»? Повидаться, что, неужели не соскучился?
– Да ну их. Придут на концерт и опять занудят: «Зачем институт бросил, чтобы на бубне стучать?» Я этого наслушался досыта, так что обойдусь. Да и не до них. Нельзя с иностранцами – мы с нашими общаться будем. Девчонки, надо полагать, со всего Союза приехали. Вот раздолье, – сказал он, повеселев.
Когда на фестивальных улицах Москвы их окружила разноликая и разноязыкая толпа, удержаться от общения с ними было тяжело не только разговорчивому Сашке, но и сдержанному Гейдару. От наводнения никогда ранее не виденных африканцев в просторных цветных одеждах, индусок в сари, латиноамериканцев в сомбреро и парней в клетчатых ковбойках и потёртых полотняных штанах кругом шла голова.
– Смотри, как иностранцы плохо одеты. Большинство в национальных костюмах. Остальные в простых рубахах и в этих потёртых штанах, – сказал как-то Гейдар другу. – Правильно говорят, что живётся им тяжело, не то что у нас.
– Эх ты, темнота! – возразил Сашка. – Это не простые штаны, это джинсы, которые сейчас во всём мире входят в моду. Я читал, что в скором времени в джинсах будет ходить основная часть населения планеты, так удобны и практичны эти штаны.
– И женщины? – удивился Гейдар.
– И женщины, как это ни странно. Это мнение одного модного портного из Америки. Я в одном американском журнале читал. У предков был ученик – сын дипломатов. Они и попросили его принести неадаптированный английский текст, чтобы я мог почитать настоящий английский, а не прилизанный текст учебников.
– Может быть, но про женщин он наврал, – упрямился Гейдар. – Женщины в брюках ходить не станут. По крайней мере мусульманки, – добавил он.
– Во-первых, скоро с религией будет полностью покончено, – авторитетно заявил Сашка, – к тому же эмансипация, ты что-нибудь о ней слыхал?
– Конечно, это борьба женщин за равноправие. Праздник Восьмое марта мы тоже празднуем. Права – это понятно. Женщины тоже могут работать, участвовать в выборах и так далее, но соблюдать обычаи они обязаны всё равно.
– Мать моя историк, говорит, что настоящая женская эмансипация – это возможность не только работать, но и жить так, как женщина считает нужным. Знаешь, они с отцом на эту тему спорили до хрипоты, но к согласию всё равно не пришли, так что давай закончим на эту тему. Посмотри лучше, как хороша вон та девчонка. А будь она в обтягивающих попку джинсах? Просто фантастика! И эта фантастика будет. Это я тебе говорю. Смотри, как наш народ к прогрессу тянется. Просто залюбили иностранцев до смерти. Вон смотри, две тётки пирожки напекли и суют их в руки голодающих трудящихся. И чего, дурачьё, упирается? Нам бы этих пирожков…
Действительно, простые москвичи, не запуганные шпионскими страстями, любили гостей фестиваля искренне и неистово. Их наперебой приглашали в гости, совали в руки русских матрёшек, которые продавались на каждом шагу, пытались подкормить на улицах или тащили в гости покушать, уверенные в том, что гости дома недоедают. Гости смотрели на хозяев с удивлением цивилизованного человека, приехавшего в гости к аборигенам. Вежливо откусывали пирожки, а потом незаметно кидали их в урну. С опаской заходили в густонаселённые и захламлённые коридоры московских коммуналок, чтобы выпить водки под нехитрую закуску, кивая головой и улыбаясь ничего не понимающей улыбкой на откровения хозяев, излагаемые на незнакомом русском языке. Говорили москвичи о солидарности трудящихся, о великой правде коммунизма, о широкой русской душе, готовой отдать последнюю рубаху за воссоединение пролетариата во всём мире. Гости даже представить себе не могли, что главное чувство, которое питают к ним хозяева, – это жалость о тяжёлой судьбе угнетённых братьев по классу, эксплуатируемых и ведущих полуголодное существование. Охотно гости участвовали только в обмене сувенирами. Особенно в ходу был обмен шляпами, платками, шарфами и даже рубашками. И очень скоро в Москве появились москвичи, одетые в ковбойки, и иностранцы в модных в ту пору в Союзе куртках-вельветках с молниями. Русским было невдомёк, что большинство гостей относится к фестивалю, как к карнавалам, которые не редкость в любой стране.
Гейдар смотрел на улыбающиеся жёлтые, чёрные и белые лица гостей фестиваля с нескрываемым восторгом. «Вот ведь все они любят нас. Нашу огромную многонациональную страну, победившую страшное зло на земле – фашизм». Смутился он, только когда мексиканец в широченном сомбреро после его выступления подошёл к сцене и стал протягивать ему эту удивительную шляпу, приговаривая:
– Ченч, ченч.
Гейдар, решив, что мексиканец дарит эту замечательную шляпу, перепугался.
– Нет-нет, я не могу взять, она дорогая, – отступая под напором гостя к сцене, отнекивался он.
– Он же тебе её не даром даёт, – услыхал он голос Сашки. – Простит обменяться. Он тебе сомбреро, а у тебя просит папаху.
– На Кавказе, откуда я родом, есть такой обычай – дарить гостю понравившуюся ему вещь, – с истинно кавказским достоинством произнёс Гейдар, протягивая папаху мексиканцу.
Когда папаха уже красовалась на усатой голове мексиканца, Гейдар с ужасом вспомнил, что она казённая. Выручил вездесущий Сашка, который что-то залопотал на английском языке мексиканцу. Тот разочарованно протянул назад папаху, забрав из рук растерянного Гейдара сомбреро.
– Ты чего ему сказал? – поинтересовался Гейдар.
– Сказал, что в сомбреро тебе сложно будет танцевать, чтобы приходил сюда в последний день, тогда ты обязательно махнёшься шапками.
– Но ведь я и тогда не смогу её отдать, – расстроенно сказал Гейдар.
– К тому времени он сам забудет прийти или выменяет свой абажур на что-нибудь другое, так что не дрейфь, а радуйся, что возле тебя такой человек, как я, а наши голуби сизокрылые сейчас воют и ничего не видят.
Им действительно дали в соглядатаи трёх солдат из другой части, которые вполне сносно исполняли очень популярную в то время песню «Летят белокрылые чайки». Сашка с первой минуты их невзлюбил и называл не иначе, чем «голуби сизокрылые».
– Почему «голуби сизокрылые»? Они же про белокрылых чаек поют, – простодушно поинтересовался Гейдар.
– Потому что белокрылые чайки стучать не станут, а у этих сизокрылых не заржавеет, – парировал Сашка, не доверяющий певцам.
– Да брось ты, нормальные они ребята, – заступался за певцов Гейдар.
До истории с мексиканцем они его практически не раздражали, так как нарушать приказ у него поводов не было, а вот Сашка буквально изнывал от необходимости непрерывно согласовывать свои действия с «голубями». Согласовывать приходилось буквально всё. На территории ВДНХ было множество киосков, где торговали вкусными сосисками с хрустящей булочкой и горчицей. Не только Гейдар таких вкусностей раньше не ел, но и москвич Сашка признался, что до фестиваля он о сосисках только слыхал.
Недалеко от сцены стоял лоток на колёсиках с газированной водой. В белом халате и чепце, за этим передвижным прилавком стояла очаровательная девушка. Всего за три копейки наливала она стакан шипучей газированной воды с сиропом, добавляя этот сказочный бальзам в стакан из красивого стеклянного конического сосуда. Гейдар, в руках которого было всего тридцать рублей солдатского жалования, был готов потратить их все – только бы видеть, как священнодействует эта девушка, создавая необыкновенный напиток, который так приятно щипал во рту и хорошо утолял зажжённую лезгинкой жажду.
– В Грозном что, нет газировки? – удивлялся Сашка.
– Нет, конечно, только квас из бочек продают.
– В Москве этого добра навалом, только я боюсь к ним подходить, больно ос много вьётся вокруг сиропа, а у меня аллергия на их укусы, но для того, чтобы поболтать с этой замечательной газировщицей, я готов рискнуть.
Однако, чтобы подойти к вожделенным киоскам, надо было дождаться, когда освободятся «сизокрылые», чтобы всем вместе по уставу отправиться пить воду, кушать сосиски и, что ещё более противно, сходить в туалет, который располагался недалеко от другого фонтана. Как назло, одному хотелось сосисок, второму газировки, третьему в туалет, а четвёртый (и это чаще всего был Сашка) хотел поболтать с девушками, плотно окружавшими и сцену, и фонтаны. Любопытство и непоседливая натура распирали его, и, ловко разбросав пятёрку по интересам, пообещав клятвенно быть на виду и не общаться с иностранцами, он быстро заводил новые знакомства, привлекая в компанию Гейдара.
– Ну, знаешь, ты просто феномен. Стоит только с девчонками заговорить, они сразу про тебя спрашивают: кто, да откуда, да познакомь.
– Это они чтобы разговор поддержать, – отвечал Гейдар, – а на самом деле все только с тобой болтают.
– Эх ты, простота, женщин ты не знаешь. Они на красоту, как осы на сироп, кидаются, а ты у нас горный орёл и танцуешь как бог.
– Можно подумать, что ты не орёл, – беззлобно отбивался Гейдар.
– Ну не Квазимодо, но до твоих достоинств мне далеко. Белёс и мелковат. Моя сила в слове, а, как говаривал один мой знакомый, большой дока в женских делах, женщины любят ушами. Вот я и треплюсь: «Откуда такие красотки взялись тут у фонтана? Вы, случайно, не Любовь Орлова? Девушка, вам никто не говорил, что у вас самые красивые ноги на фестивале?» И, знаешь, бьёт без промаха. Ведутся и глупенькие, и умненькие, и красотки, и дурнушки. А ты рядом с девчонками стоишь гордый и неприступный, как Эльбрус. Вот они тебя поштурмуют, поштурмуют, а потом опять ко мне, грешному, спускаются.
– Да нужны они мне! – отвечал Гейдар почти искренне, хотя в глубине души немного завидовал своему лёгкому в общении другу. – Понимаешь, у нас не принято общаться с девушками. Школа у нас сельская, раздельного обучения, как в городе, не было, но мы всё равно с девчонками не общались.
– А они с вами?
– Они тем более. В селе строго обычаи соблюдаются. Девушки у нас строгие. Как только девчонка немного подросла, ей уже нельзя к парням подходить, а тем более наедине оставаться. Вот я и не привык.
– Ну и дела! Просто монастырь какой-то. Я бы у вас со скуки помер, – возмущался Сашка, кривя свои по-детски пухлые губы. – Но ты, Гейдарка, не дрейфь, если вместе служить будем, я из тебя покорителя дамских сердец вмиг сделаю. А пока пойдём вон на тех барышнях потренируемся, – говорил он, уже улыбаясь кому-то в толпе.
Гейдару ничего не оставалось, как пробираться за другом, чтобы молча постоять в стайке стреляющих глазами москвичек или юных провинциалок, приехавших на фестиваль покорять мир.
Фестивальные дни пролетели быстро, как утренний сон, оставив в душе ощущение праздника и собственной значимости. С этим чувством и приехали друзья в часть. Все выпускники учебной роты уже были направлены по новому месту службы. Теперь дошла очередь до артистов – так запросто их окрестил сопровождавший их капитан Хоменко, тоже заметно отдохнувший и повеселевший за время фестиваля. Ещё в поезде он предрекал друзьям легкую службу в музыкальной роте.
– Наверняка предложат. Вы молодцы, а я рекомендацию дам. Там и строевой нет, и жизнь веселее. Уж не знаю, как Александр, а тебе, Гейдар, прямая дорога в ансамбль песни и пляски Советской армии. Так что в Москве ты будешь бывать чаще, чем у себя на родине, если вообще туда будет время съездить, – разглагольствовал капитан, не обращая внимания на помрачневшего Гейдара.
– Это не для меня, я не могу мать бросить, – потупившись, ответил Гейдар.
– Чудак человек, что ты, так и будешь за мамкин подол держаться? – не унимался капитан.
– Товарищ капитан, по их горским законам нельзя родителей бросать, – вступился за друга Сашка. – Я понял, что для горцев соблюдение своих законов превыше всего.
– Да, в Чечне нет ничего важнее адата – свода законов наших предков. Отец, вернее, отчим у меня был не чеченец – черкес, к тому же коммунист. Адата он не придерживался, но уважение к старшим и забота о родителях – разве это не общий закон для всех людей?
– А отец что, матери не опора?
– Он погиб в прошлом году. Мать одна осталась. – Заметив вопросительный взгляд капитана, добавил: – Он был инвалидом войны. Потом директором школы. Погиб, спасая людей из рейсового автобуса, который сползал в пропасть.
– Так отец у тебя герой, а я думаю, почему тебя из Чечни призвали? Все чеченские новобранцы в армию из Киргизии или Казахстана прибывают. Значит, не всех Сталин депортировал. Слыхал, Хрущёв издал указ о возвращении депортированных народов, списав депортацию на перегибы культа личности?
– Не слыхал, – ответил Гейдар без всяких эмоций. – У нас никого не сослали, так как и родни ни у матери, ни у отца практически не осталось.
– А что так? Кавказец без родни – что стул без ножки.
– У матери всё село оползнем с гор снесло, а у отца самые близкие погибли на войне, а остальные далеко. Поэтому мне не на кого мать бросить. Да и что об этом говорить, кто нас в Москве видел, чтобы в ансамбль приглашать?
– Как знать, как знать, но моё мнение, что танцор ты от бога. Не зарывай талант в землю. В армии не получится – на гражданке иди в ансамбль, радуй людей своим талантом.
Уже в части выяснилось, что чутьё капитана не подвело. Действительно, на Гейдара пришло предписание направить его служить в музыкальную роту в Подмосковье.
– Ты, Уламов, просто нарасхват, – сказал командир части. – То запрос пришёл на шофёра первого класса. Посмотрели, а, кроме тебя, у нас никого нет. Теперь вот в музыкальную часть требуют. Просто незаменимый человек. А сам-то ты чего хочешь?
– Готов служить Советскому Союзу, где прикажут, но хочу быть водителем. После армии буду поступать в автодорожный институт.
– Вот тут ты, солдат, прав, – поддержал его командир, – мужское решение. Зачем мужику по сцене перед публикой скакать? Он рождается на свет для серьёзного дела. Но вот что мне с приказом о музроте делать?
– А вы пошлите Сергеева. Он хороший музыкант. Может в духовом оркестре ударником быть.
– Точно, пошлю его, а спросят, почему не танцора прислал, – скажу, что ты ногу травмировал, а там уж и забудется.
Сашка был в полном восторге от направления в музроту.
– Ну, Гейдарка, я твой вечный должник. Это ты у нас на все руки мастер, а я ни кем, кроме музыканта, быть не хочу. Жаль с тобой расставаться, правильный ты парень. Таких друзей поискать, но земля круглая, может, когда и встретимся. – И, сунув в руки друга бумажку со своим московским адресом, побежал собирать вещмешок.
Глава 2. Первая любовь
Гейдара направили служить в соседнюю часть, в которой недавно появился новый командир – полковник Воронов, которому был нужен личный водитель. Поговаривали, что полковник до этого служил за границей в Венгрии и принимал участие в подавлении венгерского восстания, вспыхнувшего вскоре после двадцатого съезда. Ходили слухи, что полковник, отличившийся в этих военных действиях, уже шёл на повышение и должен был получить очередное звание, но что-то пошло не так. Его отозвали из Венгрии и отправили служить в Горьковский военный округ.
Часть стояла в красивом лесу, отгороженная от мира кирпичным забором, за которым располагались две пятиэтажные казармы, выкрашенные в унылый серый цвет, двухэтажный дом для семей офицеров, солдатская столовая, клуб, хозяйственные постройки, ангары для военной техники и большой плац для строевой подготовки. Территория части была просторной и чистой, но удивительно неуютной. «Пустынно, как у нас в селе, только вместо гор лес вокруг», – подумал Гейдар, пересекая двор части и направляясь в сопровождении дежурного на приём к полковнику. Полковник – светловолосый подтянутый человек со шрамом от ожога на правой скуле – встретил Гейдара строго и сдержанно:
– Доложи, кто и откуда, какой водительский стаж и хорошо ли знаешь машину?
– Рядовой Уламов из села Боевое, из-под Грозного, чеченец, окончил среднюю школу в 1956 году. Опыт вождения четыре года, из них восемь месяцев имею права водителя первого класса. Машину типа ГАЗ знаю хорошо, могу сам отремонтировать, – по-военному отрапортовал Гейдар.
– Почему в документах национальность – черкес?
– Национальность записана по отчиму Уламову, но мать и отец у меня чеченцы.
– Что, отчим заставил записаться черкесом?
– Нет, он не заставлял. Так они с матерью решили, мне же было всё равно.
– Почему теперь не всё равно?
– Не хочу предавать память предков.
– Так, понятно. Теперь второй вопрос. Откуда у тебя, вчерашнего выпускника школы, такой стаж вождения?
– У отчима была машина, и мы её вместе водили. Потом год после школы возил председателя сельсовета.
– Родной отец погиб?
– Да, под оползнем в горах, мне всего месяц был, так что я его не помню. Меня усыновил отчим, он воевал, потерял во время войны ноги и одну руку. Был директором школы в нашем селе. Ему отдали старый ГАЗ, и мы с ним её восстановили.
– Как же он без тебя теперь управляется?
– Он тоже погиб год назад, спасая в горах людей.
По просьбе полковника Гейдар вкратце рассказал, как погиб Руслан.
– Геройский у тебя был отчим. Земля ему пухом, но и ты тоже не робкого десятка, раз, рискуя собой, помог людям. На тебя, похоже, можно положиться. Принимай моего «козла». День даю на техосмотр – и сразу в дорогу. Послезавтра совещание в округе. Поедем, а пока дневальный отведёт тебя в казарму. Размещайся.
Когда Гейдар, лихо развернувшись, стоял уже на пороге, полковник спросил вдогонку:
– Рядовой Уламов, постой, мне докладывали, что ты и на фестивале молодёжи в Москве был, это правда?
– Так точно, – отчеканил Гейдар, – был.
– Вот и славно. На политзанятиях расскажешь бойцам, что там было на фестивале. Ты-то что там делал?
– Танцевал лезгинку, товарищ полковник.
– Понятно, на то ты и кавказец. На ноябрьские праздники станцуешь. Передам завклубом, а пока – на службу. Запомни, лени и разгильдяйства не потерплю. Шагом марш!
Гейдар был приятно удивлён, когда узнал, что его разместили не в общей солдатской казарме, а в небольшой комнате, где стояло всего шесть кроватей.
– Размещайся, – сказал дневальный, – здесь расквартирована хозрота. Живёт писарь, связист, завклубом и два повара, – поведал ему дневальный. – Везёт халявщикам, и тебе, парень, повезло. Мало кто так в армии устраивается. Полковник сказал, что негоже тебе с утра до вечера строевой заниматься. Будешь не высыпаться и, чего доброго, машину разобьёшь.
Вечером, познакомившись с соседями, Гейдар решил, что ему и впрямь повезло. Ребята были хорошие: два новобранца и трое старослужащих. Вначале он коротко рассказал, кто и откуда, а потом ребята представились.
Рыжий солдат с продувной физиономией – Генка, окончил поварское училище в Ростове-на-Дону и сразу после получения аттестата был призван в армию, где сразу стал зарабатывать профессиональный опыт, работая на кухне поваром.
– Мы с тобой почти земляки, Гейдар, – порадовался рыжий, – Ростов – это ворота Кавказа, так мой батя говорил.
Второй повар, из старослужащих, был ещё на дежурстве.
– Он саратовский. Почти из этих мест. К нему часто невеста ездит, такая же пышка, как и он. Сам увидишь, – поведал о своём начальстве Генка. – Второй дед у нас голова! Его с третьего курса Ленинградского университета призвали. Всю жизнь на пятёрки учился, а потом на картошке влюбился в медсестру и вот теперь здесь связью занимается.
– На какой картошке? – удивился Гейдар.
– Ну ты даёшь! Ты что, не знаешь, как студентов в село посылают? Мы во время учёбы в бурсе (так мы наше училище называли) помидоры осенью собирать ездили, а питерские студенты собирают основной российский продукт – картошку. Однако оказалось, что любовь не картошка: девчонка залетела, надо было жениться, а он в армию спрыгнул. Хотя парень нормальный. Деды вообще у нас интеллигентные, не дерутся. Ну а если другие полезут – мы с пацанами отметелим. Замётано? – подмигнул рыжий поварёнок Гейдару.
– Конечно.
Писарем был очередной студент – недоучка Борис из Киева.
– Выгнали меня с филологического. Пар нахватал, – поведал горе-филолог, поправляя очки.
– Нахватаешь тут, – не дал ему досказать поварёнок, – прикинь, земеля, у них на курсе на одного студента был взвод девчонок, и все киевлянки. От такого у любого крыша съедет, не только у нашего очкарика. Вот бы нам хоть бы с десяток.
– Что ты с ними делать бы стал? – поинтересовался развалившийся на кровати завклубом.
– Я бы нашёл, что делать, поверь мне. У меня этих баб было видимо-невидимо. У нас в училище тоже женский монастырь. Контингент, я вам скажу! Не киевлянки, но тоже очень даже ничего. И все с сиськами…
– Ну вот, кто о чём, а вшивый о бане, – перебил его завклубом. – Не слушай его, Гейдар, он нам тут все уши этими сиськами оттоптал, а сам, поди, только у мамки своей и видел, и то, когда в пелёнки гадил.
Рыжий поварёнок сердито засопел, а Гейдар подумал, что завклубом, похоже, особой добротой не отличается, хотя с виду был вполне приятный парень. Высокий, широкоплечий, с большими голубыми глазами, с какой-то особой мужской силой в движениях, отчего казался значительно старше остальных, хотя служил всего второй год.
– А ты откуда? – спросил у него Гейдар, чтобы как-то разрядить обстановку.
– Я сибиряк – из Томска. Есть такой славный город на Оби.
– Туда декабристов ссылали, – пояснил Генка, – а этого, наоборот, в Россию выслали, чтобы неповадно было чужих жён отбивать.
– Так, замяли для ясности, – оборвал его Игорь (так звали томича). – Я, по-моему, не давал разрешения трепать про мои дела каждому встречному-поперечному. Слушай мою команду: перекурить, оправиться и на боковую, – скомандовал он и направился в коридор к умывальнику.
– Он у нас старший по хозроте, – пояснил Боря и, взяв полотенце, двинулся вслед за Игорем.
Гейдар перед сном размышлял: «Удивительно, как много русские парни говорят о женщинах. У нас на Кавказе мужчина не может себе позволить говорить на такие темы. Не то чтобы запрещено – просто не принято. Есть матери, жёны, сёстры. Говорить о них – всё равно что пускать чужих в свой дом. А о ком ещё говорить? Кругом соседи и родня. Болтать о них вообще невозможно. Да и зачем?»
Весь следующий день он проводил техосмотр машины. Машина была знакомая. Он на такой возил Гаджиева, только эта была последней модели. Гейдар с удовольствием возился с «козлом», так в просторечии звали эту неприхотливую и пригодную для всех дорог машину. Долго налаживал мотор, но добился, что он стал меньше стучать, а из выхлопной трубы перестал валить чёрный дым. Прочистил всё нутро мотора и салон, покрасил колёса. Работы было много. Даже после ужина Гейдар вернулся к машине и до полной темноты подкрашивал её кузов найденной в гараже тёмно-зелёной краской, а белой подвёл ободья колёс.
Когда он вернулся, все соседи спали, и только связист из Питера, которого Гейдар видел мельком утром, пристроившись под неяркой, стоящей на столе лампой, что-то читал.
– Ты где был? – спросил он, увидев, как Гейдар тихонько пробирается к своему месту.
– Проводил техосмотр машины, – шёпотом ответил Гейдар.
– А чего так долго? – удивился связист.
– Завтра ехать, а машина была не в порядке.
– Запомни заповедь солдата, – сказал связист, опять утыкаясь в книгу, – «Солдат спит, а служба идёт», а ты решил все дела за день переделать, а что потом?
– Ты же тоже вот не спишь, – ответил Гейдар.
– Я читаю для себя, чтобы не отстать, а ты служишь. Это две большие разницы. Ладно, потом поймёшь, салага ещё. Ложись спать.
Утром Гейдар, сидя за рулём начищенной машины, поданной к подъезду штабного корпуса, ждал от полковника хотя бы слово похвалы за то, что машина сияла как новенькая, но полковник вышел хмурый и всю дорогу до города молчал, глядя перед собой на расступающуюся перед машиной дорогу. Дорога шла лесом, который подходил прямо к самой её обочине, отчего казалось, что машина идёт в освещённом бесконечном туннеле. На дворе стояла вторая половина августа, и потемневшая за лето листва уже заметно пожухла, отчего лес стал прозрачнее. Кое-где за разрывами деревьев мелькала река, скрытая от дороги лесом. Гейдар помнил, как потрясла его Волга, когда он её в первый раз увидел, и радовался тому, что скоро опять испытает восторг от встречи с этой удивительной рекой. Однако эта встреча откладывалась, так как руководство округа разместилось довольно далеко от Волги, и, поплутав по узким улочкам окраины Горького, они вынырнули у порога штаба, который стоял практически на окраине города.
– Не отлучаться, не спать и в посторонние разговоры не вступать, – дал команду полковник, выходя из машины.
– Так точно, – отчеканил Гейдар, не выдавая разочарования о том, что рассчитывал во время совещания добраться до волжских берегов.
Потянулись часы ожидания. Он и раньше не любил ждать под стенами учреждения и тогда, когда возил в город на совещания отца, а потом Гаджиева. «Началось, – думал Гейдар беззлобно, – надо чем-то себя занимать». Чаще всего он занимал себя чтением технической литературы по автомобилям или выходил из машины и копался с двигателем. Сейчас боялся даже покинуть машину. Вдруг командир выйдет, и надо будет ехать, а у него что-то не в порядке. Отец или Гаджиев, застав его за мелким ремонтом машины, не сердились, а, сказав: «Давай закругляйся», спокойно дожидались, когда можно будет ехать. «Здесь же армия, вдруг замешкаюсь, получу нагоняй». И Гейдар остался в машине, только опустил боковое стекло. Оттуда спокойно наблюдал, как водители других воинских начальников, собравшись вместе, что-то горячо обсуждали. Через некоторое время один из них, чья машина стояла рядом, за чем-то вернулся в свою машину и, заметив Гейдара, сидевшего в машине, удивился:
– Привет, джигит, ты чего в машине паришься? Давай выходи, присоединяйся.
– Да нет, посижу, – ответил Гейдар, – вдруг полковник выйдет.
– Ну, если твой выйдет, то и наши выйдут, не опоздаешь, тем более мы всегда знаем, что совещание закончилось.
– Как? – удивился Гейдар.
– Просто всё. Окно в курилке открывается, а оно выходит на эту сторону. Видишь, то второе слева на втором этаже. Так что пока начальство успеет спуститься вниз, мы уже за баранками сидим.
Гейдара позабавила такая наблюдательность водителей, но он решил не торопить события.
– Зря не идёшь, у нас тут любые новости можно узнать – от замыслов империалистов до информации о любовницах наших командиров.
– Потом как-нибудь, – ответил неохочий до сплетен Гейдар.
– Ну и ладно, не хочешь – как хочешь. Салага, что ли?
– Да.
– А с виду не похож. Правда, кто вас – грузин разберёт.
Гейдару в очередной раз не хотелось разъяснять, что, кроме грузин, на Кавказе более сотни народностей, каждая из которых считает себя совершенно самостоятельным народом. Когда командир сел в машину, Гейдар сразу заметил, что настроение у него значительно улучшилось. Строгая вертикальная морщина на лбу разгладилась, уголки губ поднялись, и вообще лицо этого сорокалетнего человека приобрело какой-то мальчишеский вид.
– Поехали, солдат! Как тебя зовут? Напомни мне, забыл, – сказал он, повернув к Гейдару своё помолодевшее лицо.
– Гейдар, товарищ полковник.
– Ах да, Гейдар. Красивое имя, почти Гайдар. Так легко запомнить.
– Меня раненые звали Гайдар, вернее, Гайдарчик.
– Какие раненые?
– Во время войны в нашей школе госпиталь был, там мама работала, а я всё время в госпитале болтался.
– Я думаю, почему ты так хорошо по-русски говоришь, почти без акцента, а ты, оказывается, вырос среди русских.
– Да и мой первый отчим – Степан Иванович – был русским. Он умер, когда мне шёл шестой год. Я русский язык одновременно с чеченским выучил. Мама со мной по-чеченски говорила, а все остальные на русском, так что не поймёшь, какой у меня родной язык, – разоткровенничался Гейдар, почувствовав расположение командира.
– Говорят, родной язык тот, на котором ты думаешь, – сказал полковник.
– Я чаще всего думаю на русском. Мать с отцом говорили на русском. Он был черкес, она чеченка, и языки у них разные. В русской школе учился.
– А что, чеченских не было?
– Нет, не было. Село наше многонациональное. Живут и осетины, и дагестанцы, и чеченцы, и другие кавказские народы, есть и русские.
– Но чеченцев-то больше?
– Было больше, но потом почти всех выселили.
– Ну ничего, скоро начнут возвращаться.
– Я слыхал, но думаю, что школы всё равно должны быть русские с изучением национального языка. Как без русского? Даже на Кавказе пропадёшь, не то что в России.
– Серьёзный вывод для такого молодого человека.
– Это отец так говорил.
– Какой из них? Я понял, у тебя было три отца.
– Конечно, последний. Он был директором школы. Он мне был и отец, и друг. Я его очень любил.
После некоторой паузы полковник опять заговорил:
– Да, много перемен в жизнь нашей страны внёс двадцатый съезд. С одной стороны, людей, безвинно пострадавших, реабилитировали, народы депортированные начали домой возвращать – это хорошо. Но армию сокращать зачем? Страна огромная, и кругом враг.
– А как же социалистический лагерь? – удивился Гейдар.
– Запомни, солдат, не может быть прочного союза между победителем и побеждённым. Пока есть армия, у России будут друзья, как только ослабнем – эти друзья в злейших врагов превратятся. Как говорил один из наших царей: «У России есть только два союзника: армия и флот». Вот взять ваш Кавказ. Народы, которые добровольно вошли в состав России, те сражались вместе с нею на войне отважно. Кого силой присоединили, как чеченцев, – в спину стреляли, когда немец стал к Кавказу подходить. Ты уж на меня не обижайся, да и не только на меня, многие тебе это высказывать будут. Наш народ и раньше особой деликатностью не отличался, ну а уж после войны и говорить не приходится. Так что терпи и не заедайся.
