Читать книгу: «Кавказский роман. Часть I. Спасатель», страница 2

Глава 2. Инструктор-спасатель

Марина была родом из села, стоящего у столбовой дороги, соединяющей две кавказские республики. Эта дорога была единственной в селе улицей, растянувшейся на два километра между склонами пологих в этих местах гор. Село получило своё название от стоявшей здесь когда-то казацкой крепости «Боевая» и называлось Боевым. Жили здесь многие народы Кавказа, но чеченцев и ингушей было больше. До войны русских в селе было мало – несколько семей казаков и двое, как их тут называли, пришлых: старый фельдшер Степан Иванович, попавший в эти края ещё в 20-е годы, да тётка Зина, похоронившая в этой земле всю свою родню. Тёткин муж Фёдор на излёте Гражданской войны был прислан сюда из Рязани в милиционеры. Однажды во время облавы на банду Мурата он застрелил его брата. Кровная месть горцев унесла с собой и его, и двух её сыновей – ещё почти мальчишек. Жену не тронули, так как женщина по кавказским обычаям за мужчин не отвечает.

В отличие от русских сёл, кавказские – безлюдны. Дома строят окнами во двор, который ограждён от улицы сплошным забором с крепкими воротами. В этих районах выражение «Мой дом – моя крепость» наполнено неподдельным смыслом. Домашняя крепость защищает и от своих, вечно враждующих, кланов, и непрошеных гостей. В Боевом бывало людно только по воскресеньям, когда через село проезжали автобусы с туристами, направляющимися с Кавминвод в столицу Чечни – Грозный. В эти дни у магазина собирался базар, где продавались нехитрые кавказские товары: лепёшки с сыром и творогом, шерстяные шали и свитера, овечьи шкуры и коньяк, вернее, самогон, выдаваемый торговцами за краденный с завода пятизвёздный армянский напиток. Откуда в этом захолустье может взяться коньячный завод – никто не задумывался, но туристы нарасхват брали бутылки и уговаривали друг друга, что лучшего коньяка и не пробовали, да ещё и по такой цене.

Торгуют только женщины, да и то только из тех семей, где нет кормильца. Остальным по чеченским обычаям не положено выходить за ворота дома без сопровождения, разве что в магазин или на базар. Многие из замужних женщин годами не бывают на улице. Их удел – рожать детей, готовить обед и молиться по мусульманскому обычаю пять раз в сутки. Если учесть, что детей в семьях пять-шесть, а для молитвы каждый раз надо переодеваться в просторную длинную рубаху, то времени на праздные прогулки у горянок нет. Хиджабы, а тем более паранджу, здесь никогда не носили, но с того момента, как девочка становится женщиной, голова ее должна быть покрыта платком.

В июле тридцать девятого года пришедшие на базар торговки увидели на ступеньках магазинного крыльца молодую женщину, почти девочку, с младенцем в руках. Она была едва прикрыта лохмотьями. Её стёртые, израненные босые ноги распухли и покрылись струпьями, руки и лицо почернели от грязи и загара, но, даже несмотря на это, любой, глядя на неё, сказал бы – красавица. Точёные черты лица и голубые глаза, тонкие запястья и щиколотки выдавали в ней породу, которую несколько поколений оттачивают богатые и облечённые властью люди, выбирая себе в жёны самых красивых, самых привлекательных женщин. На вопрос о том, кто она, нищенка только плакала, утыкаясь лицом в ребёнка, который не подавал признаков жизни.

Сердобольные женщины дали ей кусок лепёшки. Половинку её девчонка буквально проглотила, а остаток затолкнула в рот младенцу, который молча глядел в небо такими же голубыми, как и у матери, глазами. От слабости сосать лепёшку он не мог, и мать, разжёвывая её, заталкивала кашицу в рот младенцу.

– Может быть, с гор смыло? Там недавно оползни были, – сказал шофер остановившегося у базара грузовичка. – Явно смыло, вон какая грязная. Хорошо хоть, не погибла с мальцом.

Услыхав его слова, девочка едва заметно кивнула.

– Точно оттуда, – обрадовался шофёр, – вишь, кивает.

Среди женщин случилась тётка Зина, которая, по чисто русской привычке, привыкла лезть не в свои дела и принимать решения. Она и предложила отвести девчонку к фельдшеру, чтобы он посмотрел девушку и младенца. Степан Иванович установил полную дистрофию у матери и младенца и положил их на единственную в фельдшерском пункте койку, оставив выяснение личности до лучших времён. Однако даже после того, как у мамы и младенца порозовели щёки, добиться от девочки, откуда она и почему здесь, не удалось никому. Она односложно отвечала с сильным чеченским акцентом:

– Смыло с гор, оползень.

На вопрос, как называлось их разрушенное село, отвечала ещё неопределённее – Аул.

Всё, что смогли узнать, – так это то, что зовут её Лейла, а малыша Гейдар. Времена были смутные, и по всем законам Лейлу надо было передать властям, но ни староста села, ни тем более фельдшер делать этого не стали. В то же время по селу поползли слухи, что девчонка сбежала из дома, нагуляв ребёнка, что по мусульманским законам было великим грехом, за что пришлую следовало изгнать из села. Несколько раз с этим предложением приходили к фельдшеру сельские старики, но тот стоял на своём: «Они больны и должны ещё подлечиться». В конце концов, когда уже стало понятно, что девочка и малыш здоровы, и надо было решать их судьбу, Степан Иванович вдруг заявил, что он в свои семьдесят лет решил жениться на этой девочке, и что она согласна. Селяне не стали спорить. Для всех это был выход. В сельсовете выдали им свидетельство о заключении брака, и Лейла поселилась в фельдшерском доме на правах жены и хозяйки.

Новоиспечённый муж Степан Иванович Долгов не стал хоронить свою молодую жену за забором, а, наоборот, пристроил её к делу, взяв в штат фельдшерского пункта на должность санитарки, приговаривая: «Учись, голубушка, кусок хлеба у тебя будет, когда помру, а, даст Господь, ещё и выучу тебя на врача». Однако Господь дал не учёбу, а войну, которая грохотала в Кавказских горах долгие два года.

Наступление на Кавказ началось в августе 1942 года, когда после неудачи под Москвой Гитлер понял, что война будет затяжная, а для танков необходимо горючее. Ближайшие нефтяные вышки были в Грозном, откуда недалеко было уже и до бакинской нефти. Немец наступал на Кавказ и по его предгорьям и штурмовал Кавказский хребет в лоб, желая выйти в Закавказье через горные перевалы. Гитлер был уверен: Кавказ будет лёгкой добычей, так как населён горцами, уже полтора столетия воевавшими с Россией. Однако всё оказалось далеко не так. Только небольшая часть местного населения встречала фашистов с радостью и дарами. Остальные дрались за свою землю отчаянно. Поднялись все – от военных до гражданских. На подступах к Грозному были сооружены мощные укрепления, построенные руками мирного населения. Много полегло здесь солдат, но город врагу не отдали. Не покорился Кавказский хребет и знаменитой немецкой горной дивизии «Эдельвейс». Уже больше полувека, как отгремели те страшные бои, но до сих пор всех, кто прикасается к этой теме, поражает, как смогли не обученные вести военные действия в горах, плохо одетые и плохо вооружённые советские солдаты разбить немецкие войска, набранные из спортсменов-альпинистов, хорошо вооружённых и одетых в комбинезоны с подогревом?

Война подкатилась практически под самые заборы Боевого, и в этом прифронтовом селе был размещён полевой госпиталь, куда перешёл работать Степан Иванович с молодой женой. Раненых и обмороженных бойцов сотнями сгружали с санитарных машин в Боевом. Обмороженные были особенно несчастны. Их отрезанные отмороженные конечности зарывала в больничном дворе помогавшая в госпитале Зинаида. Нередки случаи были, когда от бойца оставался один обрубок без рук и ног. Этих тётка Зина и Лейла особенно жалели и много отдавали сил, чтобы уменьшить их страдания. Лейлу любили все. Редкая красота санитарки не оставляла в покое ни старого, ни молодого. Чуть солдат отходил от боли, он непременно влюблялся в санитарочку, называя её на русский манер Лилей. Много судачили по поводу её откровенно старого мужа, но никому из ухажёров не удалось увидеть на её лице хотя бы подобие интереса к себе. Один только раз дрогнуло спокойное лицо горянки, когда в госпиталь привезли обмороженного лейтенанта-кавказца. Утром, придя на дежурство и увидев в палате лежащего бойца, она вскрикнула: «Магомет!» – и метнулась к кровати раненого, но тут же, поняв, что обозналась, отпрянула и, закрыв лицо руками, со слезами выбежала из палаты.

Раненого звали Руслан. Звание лейтенанта он получил на фронте за храбрость и умение командовать людьми. Командирские замашки были у него в крови, так как происходил он из семьи потомственных военных, служивших верой и правдой вначале русскому царю, а потом народу в Красной Армии. Детство Руслан провёл под Самарой – в военном городке, где служил его отец. Русский язык, который он осваивал одновременно с черкесским, был ему практически родным, но гортанные звуки, характерные для жителей этих мест, выдавали в нём кавказца. Руслан не захотел стать военным, так как с того самого момента, когда семья вернулась в родные места, заболел горами и ещё мальчиком совершал восхождения, участвовал в дальних походах и спасательных операциях. Так что выбирать специальность ему не пришлось, и сразу после школы Руслан поступил в педагогический институт на физкультурный факультет, а после его окончания стал инструктором по горному туризму.

Альпинизм и туризм начали зарождаться в СССР в сложные 30-е годы. По решению партии каждый комсомолец в эти годы должен был доказать, что он готов к труду и обороне, сдачей норм ГТО. В связи с этим занятия спортом становились проверкой на лояльность, демонстрацией преданности коммунистическим идеям. Руслан никому ничего не доказывал – он любил горы. Они были его домом, местом работы и его культом, наконец. Перед войной в горы потянулись крепкие парни, желающие проверить себя штурмуя вершины Кавказа, толпы фанатичных комсомольцев, желающих взглянуть на родину вождя, и просто любопытный народ – за острыми ощущениями и развлечениями. Среди последних было немало девушек и молодых женщин, для которых Руслан был олицетворением горца, воспетого в стихах Лермонтова: красивым, смелым и загадочным. Несмотря на свою молодость, он, как и большинство горцев, выглядел значительно старше своих лет. Солидности придавали быстро отраставшая чёрная щетина, скрывавшая юношескую округлость щёк, и строгий, мужской взгляд, унаследованный от многих поколений своих предков, умевших и врага разглядеть на противоположном склоне горы, и прицелиться в него точно и хладнокровно. Усов Руслан не носил, так как согласно черкесским обычаям, пока жив отец, сын не имеет права носить бороду и усы – признаки уважаемого и состоявшегося человека. Ходил он в черкеске и чувяках, а в холодные горные ночи надевал на голову лохматую баранью шапку. Но особенно он был хорош, когда раздевался до пояса, обнажая великолепный торс с широкими плечами и тонкой талией. Влюблялись в него практически все туристки, включая и дам далеко не первой молодости. Он же, купаясь во всеобщем внимании, никому предпочтения не отдавал. Однако, возвращаясь домой, туристки взахлёб рассказывали, что у них на Кавказе был роман. Были ли эти романы на самом деле – знал лишь Руслан, но, в отличие от своих приятелей, постоянно похвалявшихся лёгкими победами над туристками, отмалчивался, когда заходил разговор на эту тему, либо говорил, что ему милее свои горянки.

– Товарищи туристы, помните, что мы находимся в горах. Горы не любят невнимательных, отчаянных и неосторожных, – инструктировал он перед выходом в поход свою группу. – Мужчины, в походе забудьте о спиртных напитках. При встрече с местными горцами ведите себя приветливо, но сдержанно, ни в коем случае не проявляйте своей слабости, у нас слабаков не просто не любят – их презирают и могут обидеть. Девушки, горный поход дело тяжёлое, лучше сразу откажитесь от него и сидите здесь на базе, но если уж пошли, то не нойте и не отставайте. При встрече с местными ни в коем случае не заговаривайте с ними и тем более не кокетничайте. Иначе наши джигиты вас неправильно поймут и могут украсть. Тогда никакая милиция вас не найдёт, и жаловаться будет некому.

– А с вами можно кокетничать? – обязательно находилась какая-нибудь боевая и любопытная.

– Со мной и другими инструкторами можно, но не нужно, – отвечал он, едва заметно улыбаясь. – Это отвлекает от нашей сложной задачи – взятия трёх перевалов и одной вершины. Всё понятно? – заканчивал он инструктаж на строгой ноте, для пущего колорита подчёркивая кавказский акцент.

Однако ни инструктаж, ни напускная строгость инструкторов не могли заставить туристок распроститься с мечтами о романтической любви в этих загадочных и суровых горах. Во время пеших переходов и у костра только и разговоров было о том, что кто-то из местных пытался ночью проникнуть в лагерь и украсть понравившуюся туристку. Руслан не поддерживал этих разговоров, но и не опровергал. Он практически сразу догадался, что мысль о том, что её могут украсть, одинаково волновала и девчонок, и замужних дам и придавала походу на Кавказ необыкновенный колорит. Дома, на равнине, они скупо говорили о красотах Кавказа, предпочитая рассказывать истории о похищении горцами невест. Удивительно, но эти разговоры не отталкивали, а, наоборот, привлекали на Кавказ новых и новых туристок. Многие инструкторы специально запугивали туристок рассказами о похищениях и нередко, чтобы развлечься, разрешали местным ребятам немного попугать туристок. Те были рады стараться: стучали вечером в окна, выскакивали из-за кустов на пробирающихся в туалет девчонок, забирались ночью в открытые окна.

Не обходилось и без курьёзов. На Кавказе долго гуляла байка о том, как одна пионервожатая Лиза из волжского города разыграла джигитов. Один из местных кавалеров всю смену грозился её украсть, если она добровольно не согласится стать его женой. Девчонка, тоже развлекаясь, умело заводила кавалера, давая понять, что она не прочь быть украденной, даже кровать свою у самого окна палаты показала. И вот в последнюю ночь заезда этой группы турбаза проснулась от истошного крика. Потом что-то с грохотом упало, затем раздался звон разбиваемого стекла, топот ног. Когда в женскую спальню ворвались инструкторы, а перепуганные насмерть туристки, с трудом нащупав в темноте выключатель, включили свет, то их взору предстала дикая картина. На полу у окна сидела и громко рыдала толстуха Вера, рядом сидел окровавленный Лизаветин ухажёр Махмуд. На соседней же кровати, заливаясь смехом, прискакивала несостоявшаяся невеста Лизавета. Оказывается, накануне она поменялась местами с толстой старой девой Верой, которая, страдая от духоты, попросилась к окну. Незадачливый ухажёр вместе со своим дружком влезли ночью в окно и, уверенные, что воруют хрупкую девчонку, накрыли тучную деву буркой и стали её поднимать. Вера весила больше ста килограмм. Такой вес взять было нелегко, но джигиты, не соображая, что происходит, пытались оторвать её от кровати. В конце концов поднять подняли, а удержать не смогли. Вера с грохотом упала на пол, оглашая округу воплями. Один из похитителей выскочил в окно и убежал, а второй, наткнувшись в темноте на оконное стекло, разбил его и порезал себе руку.

Весь тур Вера была непрерывным объектом для шуток и розыгрышей, и весть о её несостоявшемся похищении разнеслась по всем туристским тропам. Виной всему была сама простодушная и смешная Вера. Едва переступив порог турбазы, она заявила, что ещё ходит в девицах и по совету своей подруги – ивановской ткачихи – приехала на Кавказ искать жениха. Вид у искательницы руки и сердца был более чем живописный. Казалось, что она состоит из нескольких шаров: круглой головы, покрытой жидкими завитушками перманента, круглого торса с двумя объёмными шарами грудей и круглого, колыхающегося при каждом шаге живота. Всё это великолепие было упаковано в ситцевое платье с накладными карманами, украшенными бантиками из тесьмы. Между карманами под натянутой материей откровенно просматривалась впадина пупка, глубокая как кратер Везувия. Платьев было три, но все они были на один фасон, а вот сатиновых шаровар, которые носили в ту пору все туристки, Вера не признавала. Шаровары ей заменяли голубые трикотажные рейтузы с начёсом, неизменный атрибут гардероба большинства советских женщин тех лет. Их долгие годы на потеху всему миру выпускала лёгкая промышленность Советского Союза, и они исчезли с прилавков вместе с исчезновением самой страны. Ходили слухи, что в конце пятидесятых годов это дамское бельё стало причиной обострения франко-советских отношений, когда звезда французского и мирового кино Жерар Филип, побывавший в Москве, увидав эти образчики «высокой» советской моды в ГУМе, потрясал ими перед сотней фотоаппаратов и кинокамер мира, высказывая предположения, что они могли бы вместить не только женщину, но всю Эйфелеву башню. Страна артиста любила, но такого издевательства не простила.

Башню не башню, а вот рюкзак в такие рейтузы вмещался свободно, что доказал на одной из стоянок смехач и балагур Витёк, засунув в сохнущие на верёвке Верины доспехи самый большой рюкзак со спальником и палаткой. Вообще, эти интимные предметы Вериного гардероба, которые время от времени показывались из-под ситцевого подола, очень волновали воображение Витька и давали ему пищу для новых хохм и выдумок. То он доказывал Вере, что эти рейтузы являются основной причиной не сложившейся личной жизни, так как вряд ли кто-то из мужчин справился бы в ответственную минуту с такими «бомбардяками». То предлагал уступить этот «пояс невинности» другой туристке – Раисе, которая неоднократно исчезала из освещённого костром пространства то с одним, то с другим кавалером. Витёк считал, что Верины доспехи вполне могли бы, если и не усмирить неуёмный Раисин любовный пыл, то по крайней мере распугать поклонников. Но самой навязчивой идеей Витька было испытать рейтузы в качестве парашюта и, привязав к ним рюкзак, сбросить с горы, чтобы не тащить эту тяжесть на горбу. Вера на все выпады в адрес любимых рейтуз заливалась звонким смехом, забавно тряся выдвинутой вперёд нижней челюстью с веером мелких, жёлтых зубов.

Другим поводом для шуток были различные сценарии похищения Веры, в которых участвовала практически вся группа, однако только Лизавета смогла воплотить эти невероятные планы в жизнь. Простодушная Вера верила и не верила в возможность похищения, но когда это произошло, то перепугалась и выла белугой. Только миг длилось замешательство, потом начался повальный хохот. Глядя на сидевшую на полу «невесту» в нелепой длинной рубашке с забавным бантиком у ворота, смеялись все: и Верины соседки, и прибежавшие на шум остальные туристы и подоспевшие инструктора. Смех был такой заразительный, что Верины слёзы быстро высохли, и она, многократно повторяя подробности несостоявшегося похищения: «А я лежу, а он меня, а я кричу, а он лезет», вначале смущенно заулыбалась, затем начала похихикивать, и в конце концов всё её пышное тело стало сотрясаться от смеха, заражая всех собравшихся незатейливым весельем.

Веселье кончалось, когда на турбазу возвращались измученные восхождением группы альпинистов. Мужчины искали острых ощущений в возможности покорить очередную вершину. Альпинизм в стране только зарождался, но с каждым годом число претендентов на покорение кавказских вершин увеличивалось. Выручать из беды отчаянных, но неумелых альпинистов посылали группы специально обученных спасателей, укомплектованных из числа инструкторов турбаз. Они собирались быстро – по-военному – при первом же сообщении о случившейся беде. Так что рисковой работы у Руслана хватало. В мае перед самой войной он с другом, рискуя сломать шею, участвовал в поисках, пропавших на двуглавом Домбай-Ульгене, альпинистов. Забраться на вершину они смогли, но вот для спуститься вниз не сумели. Когда спасатели добрались до них, только один из альпинистов был способен двигаться самостоятельно. Остальных троих пришлось спускать завязанными в палатки и спальники с помощью верёвок и забитых в скалы крюков. Одной из спасённых была девушка. Её, почти бездыханную, было спускать особенно тяжело. Спуск длился около четырёх часов, и был момент, когда только чудо спасло Руслана от падения в пропасть вместе с этой девчонкой. Когда же на безопасном месте девушку извлекли из палатки, она была уже мертва. Руслана долго потом преследовало её юное заиндевелое лицо. Спустя годы на фронте он видел множество таких мёртвых молодых лиц, но то, первое, так и осталось в тайниках его памяти как самое страшное воспоминание.

Руслан попал на фронт практически сразу после объявления войны. Он был откомандирован в пехотный полк и вместе с ним прошёл, прополз болота Смоленщины, воевал под Москвой и оборонял Сталинград. Дисциплинированный, тренированный и умеющий управлять людьми, Руслан быстро стал двигаться по служебной лестнице, тем более что младший офицерский состав долго на фронте не задерживался. Уже в боях под Сталинградом он командовал ротой и был в звании лейтенанта. Когда немцы двинулись на Кавказ, все солдаты и офицеры, имевшие опыт горного туризма и альпинизма, были отозваны с фронтов и направлены в специальный полк, который должен был остановить знаменитые элитные войска «Эдельвейс». Бои шли тяжёлые, но родные горы помогали. Они же упокоили на своих склонах десятки тысяч крепких парней с обоих воюющих сторон. Среди советских солдат было мало тех, кто умел вести войну в горных условиях. Они особенно часто гибли, проваливаясь в пропасть, попадая под лавины, скатываясь со склонов вместе с пушками и миномётами и боеприпасами. Руслану приходилось не только воевать, но и учить солдат выживать в горах. Зима в тот год стояла суровая. В горах, когда выходило солнце, было даже жарко, и многие бойцы в спокойные дни загорали. Когда солнце заходило и поднимался ветер – трудно было найти укрытие, где бы он не пронизывал тело своими ледяными пиками.

Батальон Руслана закрепился на одном из самых высоких перевалов Кавказа и несколько долгих недель вёл кровопролитные бои. Силы были на исходе, а главное – кончались боеприпасы и провиант. В занесённых снегом палатках скопилось много раненых и обмороженных. Обеспечить спуск этих несчастных своими силами было невозможно. Каждый солдат был на счету, а тут ещё оборвалась связь с «Землёй» – так называли в батальоне расположившееся на равнине командование.

– Спасай, лейтенант. Надо идти за подкреплением, иначе нам тут всем хана, – прохрипел сорванным и застуженным голосом командир батальона. – Ты здесь свой, дорогу найдёшь, бери своих разведчиков – и вперёд.

До войны Руслану не раз приходилось ходить по этим склонам. Он прекрасно знал их коварный нрав. Особенно опасны они были в снегопад, который валил уже неделю, собирая на склонах огромные массы снега, готовые в любую минуту обрушиться вниз, увлекая за собой всё, что встречалось на пути. Сход лавин, чтобы отрезать русских от тыла, постоянно провоцировали немцы, обстреливая склоны из пушек и гранатомётов. Понятно, что дойти в таких условиях было сложно, но невозможно было не идти. После недолгих сборов его рота вышла в жидких утренних сумерках, надеясь к ночи добраться до долины, где был расположен командный пункт.

Над горами стояла низкая облачность, которая разделяла горы пополам. Над облаками в лучах восходящего солнца сверкал занесённый снегом перевал с нависшей над ним скалой, за которой укрылся батальон. Впереди белел густой туман облака, за которым была неизвестность. Ступая шаг в шаг по глубоким сугробам, ориентируясь только по компасу, к полудню вышли из облака и тут же попали в снежную пургу. Облако высыпало на склон остатки накопленного снега, который белым вихрем носился над головой, забивался за воротник, залеплял глаза и рот. Ориентироваться было сложно, но и немцам в такой метели невозможно было обнаружить отряд. Однако через пару часов спуска, как это часто бывает в горах, снег вдруг прекратился, и из-за туч выглянуло яркое солнце, осветив великолепную панораму гор с белыми клыками вершин и бесконечный склон с чернеющим внизу лесом. От строгой и безмолвной красоты гор перехватило дух и стало удивительно легко и празднично. Война осталась там, высоко в горах, а здесь царил ослепительный мир и покой.

Руслану вдруг вспомнилось, как накануне войны ему пришлось учить на этих склонах горнолыжному искусству приехавших из Москвы лыжников. Его предупредили, что народ собрался непростой, и он головой отвечает за их безопасность. Можно было и не предупреждать. По экипировке туристов было видно, что за птицы слетелись на эти горные склоны. Особенно выделялась своим оперением единственная в группе женщина – высокая, стройная блондинка, одетая в красный вязаный жакет с белым орнаментом и такую же шапочку. Властная и холодная, она всем своим видом показывала, что инструктор для неё такой же атрибут лыжной прогулки, как лыжи и ботинки. Её надменное лицо немного смягчилось, когда после долгих усилий ей, с помощью Руслана, удалось осилить небольшой спуск на лыжах. Ещё тень улыбки мелькнула на её лице, когда на своих стареньких, с облупленной краской и основательно истёртых лыжах Руслан продемонстрировал виртуозный спуск и с разворотом остановился у её ног как вкопанный. Кое-кто из спутников дамы тоже неплохо владел лыжами, но Руслан был просто великолепен. В те времена о сноуборде ещё не слышали, но инструкторы, забавляясь, выделывали такие трюки, что дух захватывало.

Вечером в приюте, организованном в старой кошаре, под треск поленьев в очаге было много выпито и говорено. Вино и пережитые вместе трудности быстро сближают. Руслан, поразивший всех своим лыжным мастерством, стал героем, которого захмелевшие москвичи похлопывали по плечу, приглашали в Москву и обещали горы золотые, или, как минимум, тренерскую должность в одном из спортивных клубов столицы. Руслан знал цену хмельным русским обещаниям, но из вежливости не отказывался. В мерцающем свете огня он был особенно хорош. Идущий от очага жар и разлившееся по телу тепло горячего грога заставили его снять толстый шерстяной свитер и обнажить великолепный торс, покрытый тёмным горным загаром.

Руслан скорее почувствовал, чем увидел устремлённый на него взгляд женщины, рассматривающей его с хмельной откровенностью. Кому не льстят восторженные взгляды? Руслан приосанился и слегка поиграл мускулами под гладкой бронзовой кожей.

– Не правда ли, он похож на того племенного жеребца, которого мы видели на конезаводе под Пятигорском? – вдруг сказала женщина, ни к кому не обращаясь, но так, что вся уже изрядно подвыпившая компания услыхала эти слова.

– Норочка! Зачем вы обижаете парня? – попытался урезонить её один из спутников.

– Нет-нет, действительно, посмотрите: такая же гордая посадка головы, такие же играющие мускулы и горящий взгляд. Вот-вот раздует ноздри и заржёт от радости и восторга, – продолжала Нора, в упор разглядывая Руслана.

– Нора, ты опять заводишься? Прекрати, это, наконец, глупо, – тихо сказал ей сидевший рядом высокий полноватый брюнет, который постоянно был рядом с нею.

Праздничное настроение улетучилось практически от первой же фразы, но Руслан демонстрировать обиду гостям не стал и только после того, как забросил в огонь последнее полено, натянув свитер и шапку, вышел из кошары на мороз. Была ли обида? Мужчина-горец не может позволить себе обид, но горячая кровь стучала в виски. Он понял, что для этой компании он только часть горного пейзажа. Если бы такую выходку позволил мужчина, то Руслан знал бы, как ему поступить. С женщинами горцы не воюют. Горянки никогда подобного себе не позволят. Заезжие туристки – в основной своей массе народ, простой и весёлый – могли бы что-нибудь такое ляпнуть, но в шутку, что не задевало. Здесь же было элементарное столичное хамство, дающее право москвичам говорить с провинциалами как с холопами.

Взяв в руки топор, Руслан выместил свою злобу на куче напиленных поленьев. Разрубив последнее, он выпрямился и вдруг вздрогнул от прикосновения к своей разгорячённой шее холодных рук. Резко повернувшись, в свете ущербной луны увидел Нору. От неё пахло вином и дорогими духами.

– Уведи меня куда-нибудь от этих сытых морд, жирных плеч, отвисших животов и тощих рук и не злись. Ты мне просто понравился, – обняв его, зашептала она.

Её горячие, липкие от вина губы впились в его задубевший на морозе рот, не давая дышать. Только на миг проснулось желание, но тут же погасло от пронзившего всё тело отвращения. Схватив женщину за тонкие запястья, он оторвал её от себя и, оттолкнув, сказал:

– Жеребцы с суками не паруются.

– Тварь, животное, ты пожалеешь об этом! – зашипела она и бросилась в кошару.

Он ночевал в сарае, зарывшись в солому. Утром лыжники уезжали в Пятигорск. На Норином лице не дрогнул ни один мускул. Мужчины были опять холодно вежливы, как и при первой встрече. Последствий эта история не имела, но долгое время нам душе сохранялся тяжелый осадок, который не давал расслабляться в присутствии столичных гостей.

– Подтянулись! – отдал он команду разведчикам. – До спасительного леса ещё километра два по голому склону, а при такой видимости маскхалаты плохо спасают, и в любую минуту отряд может быть обнаружен. Можно, конечно, залечь и не двигаться, но до сумерек ещё далеко, да и мороз крепчает.

Решили по возможности двигаться вниз. Ползли долго, пока связист не провалился в неглубокую щель, подняв снежное облако. Практически в то же время прогремел выстрел немецкой гаубицы, и не успело горное эхо повторить его, как над головами послышался грозный рёв идущей лавины. Роту подхватило воздушной волной, которую гнали впереди себя сходящие снежные массы, и понесло вниз. Сколько длилось падение – миг или вечность, – сказать сложно. Осознание реального конца звенело в голове и сжимало душу. В безвыходной ситуации даже очень мужественный человек всегда вспоминает маму. Вот и в затуманенном мозгу Руслана, как уже не первый раз на фронте, встал светлый образ матери. Страх не за себя, а за неё, потерявшую в первые же дни войны мужа – кадрового офицера, а потом старшего сына – лётчика, был сильнее страха за собственную жизнь.

Все матери на огромном пространстве воюющей Европы молились о спасении своих детей. Молитва матери Руслана была услышана. Его не засыпало лавиной, не разбило о скалы. Его, летящего практически с небес, остановило, изрядно покалечив, дерево. В момент удара уже отклучающимся от боли сознанием он понял, что спасён. Первое, что он увидел, очнувшись, было то, что раньше называлось лесом. Лавина повалила деревья набок, ободрав почти все ветки. Создавалось впечатление, что какой-то шутник воткнул в склон уже спиленные и очищенные деревья. Сам Руслан висел на одном из них, зацепившись за обломок большого сучка лямками уцелевшего рюкзака. Сильная боль была во всём правом боку, но совершенно нестерпимо болела нога, застрявшая под наклонённым деревом. С огромным трудом и чудовищными муками удалось вытащить ногу. Его полученных на физкультурном факультете медицинских знаний и опыта спасателя хватило для того, чтобы поставить диагноз: открытый перелом голени чуть ниже колена и, по всей видимости, сломано несколько рёбер. Постоянно теряя сознание от острой боли, наложил на ногу шину из остатков веток, попытался встать, но тут же снова упал от пронзившей всё тело боли. В таком состоянии искать отряд было бессмысленно. Да и приказ был при необходимости добираться каждому самостоятельно.