Читать книгу: «Золотая девочка, или Издержки воспитания», страница 7

Финал

Маринэ сложила руки на коленях и сидела с опущенной головой, пока в зале не начали переговариваться. Тогда – опомнилась, вскочила со стула и убежала за кулисы без поклона, «поклон обязателен, Марина, что ты себе позволяешь, забыла сонату, забыла поклон…».

Домой идти было страшно. До вечера она бесцельно бродила по улицам и думала о том, что с ней сделают дома и как она будет смотреть в глаза Нине Даниловне. Потом ей стало всё равно, и Маринэ поплелась домой, замерзшая и голодная.

– Трояк если поставят по специалке, то… мне очень повезёт, – призналась она с порога.

– Что так? – равнодушно осведомилась мать, с ударением на каждом слове и без вопросительной интонации (интонация была – утвердительной).

– Сонату с середины забыла, Кобальда как мёртвая играла, этюд загнала, темп не удержала, – столь же равнодушно ответила Маринэ.

– Сонату забыла? Да ты её все время забывала, одиннадцать страниц не шутка. Твоя Нина Даниловна умом тронулась, это же училищная программа, первый курс. А ты ещё радовалась, дурочка… Что-нибудь полегче сыграла бы, получила бы «отлично», а теперь получишь то, что заслужила. Не расстраивайся так, дочка. Бог с ней, с музыкой, гярэй (литовск.: ладно, хорошо). В десятом классе останется фламенко и с репетитором заниматься будешь. Тебе через год в институт поступать, а лентяям всегда репетиторов нанимают, сами учиться не могут потому что… Перевод денег. – Мать длинно вздохнула. – Гярэй… Ложись спать, поздно уже.

– Mama, o pietus… yra? O kas pas mus pietums? (лит.: Мама, а обед… есть? Что у нас на обед?"

– O tu zinai, kiek dabar valandu? (А ты знаешь, сколько сейчас времени?) Ужин на столе, ешь и ложись. Что теперь говорить… Спецпредмет – на тройку, какой позор! Ты хоть сольфеджио нормально сдай! Счастье твоё, что отца дома нет – в командировку улетел, в Нижний Тагил, там завод новое оборудование ставит, без Гиоргиса не обойтись. Через неделю вернётся, похвастаешься успехами.

Ну, это она хватила… Отцу фоно (фортепиано) что есть, что нет, до лампочки, музыкалку окончила и – бэдниэрад (груз.: счастливо). Скажет: «Нина Даниловна с возу, коню легче», потом размажет Маринэ по паркету за тройку по специальности и успокоится.

Удивившись такой реакции матери (ждала расправы, а она её утешает, кто бы мог подумать), Марина с аппетитом принялась за творог. Есть хотелось так, что творог казался восхитительно вкусным, и почему она его раньше не любила? «Теперь вот полюбила!» – фыркнула Маринэ. Собрала остатки творога пальцем и, облизав его, с сожалением посмотрела на пустую тарелку.

– Ма, можно ещё?

– Ещё?! Я тебе положила вполне достаточно. Ты всю ночь собираешься есть? Мой руки и ложись, и в следующий раз приходи домой вовремя.

Часть 14. Простите нас

Маринэ не спалось, что с ней случалось крайне редко: засыпала, не успев донести до подушки голову, а сейчас – лежала без сна, уставившись широко раскрытыми глазами в сереющий за окном рассвет (уже рассвет!) и вспоминая, как они с Отаром сдавали экзамен по сольфеджио.

Они всех обманули: зачётный диктант повышенной сложности написала Маринэ (два варианта, свой и Отара) а аккорды за неё «расшифровал» Отар. Аккорды играли на рояле, один за другим, несколько раз подряд: пять четырехзвучных септаккордов, которые требовалось записать нотами, так же, как диктант. Маринэ вечно их путала: квинтсекстаккорд, секстаккорд, секундаккорд… тонический, доминантовый, субдоминантовый…

Аванти, пополо, алла рискосса!

– А знаешь, как я этюд играла? – Под грузовик! Сибелиус бы оценил, – хохотала Маринэ на угольной куче на заднем дворе музыкальной школы, куда они с Отаром сбежали от всех, чтобы наговориться всласть. Молчаливая девочка с огромными глазами на необыкновенном, запоминающемся лице и длинными косами, прилежная ученица «тише воды ниже травы» – с Отаром становилась озорной и лукавой девчонкой. С ним она была такой, какой её никто не знал – самой собой.

Отар всерьёз верил, что вырастет и увезёт Маринэ – далеко-далеко, и будет работать не покладая рук (руки у него сильные и мускулы железные, не зря он боксом семь лет занимается). Он всё сделает, чтобы Маринэ ни о чем не пожалела и была счастлива. Он никому и никогда не даст её в обиду, и в первую очередь её родителям. Вот только подождать придётся, пока восемнадцать исполнится. Тогда никому не позволю обидеть. Убью за неё!

Отар остался верен себе – вступился за незнакомую девчонку, которую вели «под конвоем» два парня, крепко держа за локти. Девчонка покорно шла и молчала. А глаза кричали, беззвучно умоляя о помощи. Отар равнодушно посмотрел на парней («не моё дело»), прошел мимо, усыпив бдительность «конвоиров». Ударил сзади, как учили (не на боксе, в другой секции, в которую его отвёл преподаватель по классу гитары, обладатель коричневого пояса, почти мастер! Пути господни неисповедимы).

Отар ударил сзади, как учили: по шейным позвонкам соединёнными в замок кистями рук, вложив в них силу всего корпуса. Один из парней тихо охнул и стал заваливаться на бок, увлекая за собой девчонку. Она вырвалась и не оглядываясь побежала в ближний переулок, дробно стуча каблуками. Другой «конвоир» ошалело тряс головой, глядя на своего приятеля, который лежал на мостовой и словно бы спал, устремив в небо застывшие глаза. Отар тряхнул его за плечо: «Вставай, дорогой. Мужчины умирают стоя»…

Перелом основания черепа. Двенадцать лет колонии строгого режима (Отар так и не смог доказать, что заступился, девчонки и след простыл, и доказывать было нечего). Когда освободился, решился «не портить жизнь» Маринэ, которая к тому времени была уже замужем и воспитывала двоих детей (третьему было одиннадцать, и Отар о нём не знал).

Он всё-таки поехал, чтобы посмотреть в последний раз – на неё и на детей (так похожих на неё!), а потом уехать насовсем – далеко-далеко, куда они мечтали уехать вместе. Очень хотелось подойти и стиснуть Маринины плечи (правое осторожно, он помнил. Впрочем, может быть, плечо уже прошло). Но она будет плакать, а этого Отару хотелось меньше всего.

Это случится ещё не скоро, через двенадцать лет, а пока они с Маринэ топтались на угольной куче, давя башмаками куски шлака, и Маринэ от души хохотала, рассказывая про этюд «под грузовик»:

– Грузовик до prestissimo разогнался, и я с ним вместе разогналась, а потом он уехал, я этюд доиграла на престиссимо и ни разу не ошиблась! Мне двойку хотели поставить, за сорванный темп и за сонату. Меня бы дома убили, и ты бы сейчас тут со мной не стоял. Пожалели, выпускной всё-таки, и влепили трояк. Я домой идти боялась.

–А дома… что?

–Да ничего. Нет, мне правда ничего не было, мать нотацию прочитала, накормила и спать уложила. А отец через неделю приехал и полчаса мораль читал, а я перед ним стояла как девчонка.

– А потом?

– А потом сказал: «Иди прочь, с глаз моих долой».

Отар скрипнул зубами и пожалел, что ему нет восемнадцати. Увёз бы её, и жили бы как люди, и она бы никогда не пожалела.

Отар, которому Маринэ (никому на свете, только ему) рассказала, какое наказание ждёт её за двойки (если троек слишком много, то и за тройки), не мог допустить, чтобы она схватила трояк по «сольфедке» после сорванного экзамена по специальности, и угадал все десять аккордов, не допустив ни одной ошибки, и самое главное – передал незаметно Маринэ её вариант. Экзамен оба сдали на пятёрки и остались вполне довольны друг другом. Все остальные были недовольны, поскольку диктант им пришлось писать самим – Маринэ невозмутимо пожала плечами и молча отказалась.

Впрочем, никто не обиделся, написали сами, и всем достались четверки и пятерки. Ирина Львовна всех поздравила и пожелала не забывать свою школу и любить музыку, которая останется с ними на всю жизнь. Вытерла слёзы (она любила эту группу и сейчас расставалась с ними навсегда.

– Ирина Львовна, вы простите нас, если мы вас когда расстроили, – выдал Отар, и все засмеялись, и Ирина Львовна тоже. Отар сначала обиделся, а потом тоже рассмеялся.

За что извинялся Отар и почему все смеялись, расскажу позже, а пока – группа в полном составе топталась по угольной куче. Домой никто не ушел: им не хотелось расставаться. А всё равно придётся – музыкальная школа окончена, не будет больше уроков сольфеджио, не будет их дружной группы, диктантов, встреч и «милых» розыгрышей. Так что же, разойтись? Вот прямо – сейчас?

Спас положение Отар. – «А давайте пешком, до метро! Проведём наш последний урок… Ирка бы оценила…». Предложение было принято с восторгом, и они отправились в путь – всей дружной группой. До метро пять остановок, наорались всласть…

Последний урок

Они шли, улыбаясь и печатая шаг, и слаженно орали «Вернись в Сорренто» на итальянском, потом «Сулико» на грузинском, потом «перелезли» на испанский и вдохновенно исполнили «Avanti, popolo». Им уступали дорогу, и пропустив странную, красиво поющую группу, долго смотрели вслед. А они шли и радостно пели «Аванти, пополо, ала рискосса бандьера росса, трибунфера!» («Вперёд, товарищи, гори над нами победы знамя, свободы знамя!»)

Они исполнили практически весь репертуар школьного хора (хор раз в неделю, расписание на стенке, каждый переписывает свою партию – сопрано первый голос, альты и контральто – переписывают партии сопровождения.

Получалось красиво, и после нескольких репетиций (то есть, занятий), хор пел «как настоящий». Можно выступать. Они и выступили – на тротуаре, как уличные музыканты. Свою партию каждый помнил наизусть. Хор из восьми человек пел на ходу, на тротуаре, заменявшем сцену, ноги отбивали ритм… Много было перепето песен, жаль хоровик не слышал, как применили полученные знания его ученики.

Платье для фламенко

Теперь расскажу о том, за что извинялся Отар и почему так смеялась Ирина Львовна. Но сначала о дне рождения – ведь Маринэ исполнилось шестнадцать.

Экзамен по сольфеджио сдавали несколько групп в один день, у каждой группы своё время. Маринэ боялась опоздать и поглядывала на часы. Часы ей подарил на шестнадцатилетие Арчил Гурамович, которого Маринин папа зачем-то пригласил в гости и который «припёрся» с огромным букетом роз и прелестным платьем в красивой коробке (кроме платья, в коробке была кукла, в огненно-красном платье с воланами), в таких платьях принято танцевать фламенко. Платье для фламенко у Маринэ было, бледно-голубое, а ей хотелось красное. Откуда Кобалия об этом узнал?

Подарки на этом не кончились, Арчил Гурамович извлёк из кармана пиджака (оделся как на свадьбу, выпендрился, тоже ещё мачо!) плоскую коробочку.

– Открой. – Маринэ открыла и ахнула: на красном бархате лежали золотые часики с усыпанным блестящими искорками циферблатом.

– Ой, это мне? С камешками! Горный хрусталь? Фиониты?

– Угадала. Ты, я смотрю, и в камнях разбираешься, и танцуешь, и на рояле играешь… Тебе цены нет! – рассыпался в комплиментах Кобалия, и Маринэ застеснялась, словно сморозила глупость.

Ничего глупого она не сказала, почему все улыбаются? (Глупость она всё-таки сморозила – камешки оказались бриллиантами.

Маринэ никогда не видела часов с бриллиантами, и с чего бы Кобалии дарить ей такие подарки, он же не родственник). И теперь она поглядывала на сверкающие «фионитами» часики, боясь опоздать на экзамен. Она приехала за полчаса до начала, в коридоре никого не было, двери классной комнаты были закрыты, напротив маялся Отар. Маринэ кивком поздоровалась и приготовилась маяться вместе с ним, но Отар молча показал ей на дверь.

– Рано же ещё, – сказала ему Маринэ. Тогда он молча (не хочет с ней разговаривать? Опять морду набили в секции?) поднёс к её лицу руку с часами. На часах было три пятнадцать.

Гашмагеба (грузинск.:ярость)

– Иди, Маринэ, тебя она впустит, ты же отличница, а меня выгнали… Славка списать дал, а Ирина Львовна углядела… Ну, что застыла? Ступай, сказал! – и подтолкнул её к дверям.

–Так рано же ещё… На моих без двадцати, рано ещё, – повторяла Маринэ, уже поняв, что часы безнадёжно отстали, а она безнадёжно опоздала…

Не тратя времени, Отар по-хозяйски взял её за плечи (правое, сломанное, не сжимал, держал осторожно), подвёл вплотную к дверям и открыл. Маринэ ахнула: группа писала диктант…

– Извините, Ирина Львовна, у меня часы отстали, простите пожалуйста… – бормотала Маринэ, пробираясь к своей парте. Парта оказалась занята: на Маринином месте сидел незнакомый паренёк. Группа тоже была незнакомая. «Да это же другая группа! Та, которая перед нами сдаёт, а мы после них…» – дошло наконец до Маринэ. Сволочь Отар! Шутки шутит с ней. «Да что он себе позволяет!! Да я ему…»

– Метревели, хватит сладко мечтать о мести («Но – как она догадалась?»), выйди и закрой за собой дверь. Позволь группе спокойно написать диктант! – строгим голосом сказала Ирина Львовна. Маринэ кошкой выметнулась за дверь.

– Отари! Шени дэда ватирэ! Сирцхвилиа… («Отар, так твою мать… стыдно!»

– Притормози, доехала уже, – оборвал её Отар. – Женщина не должна такое говорить мужчине, и чтобы я не слышал больше…

– А я не женщина, мне восемнадцати ещё нет, мне можно! – выкрикнула Марина в лицо Отару. – А ты… если был бы мужчиной, промолчал бы и притворился, что не понимаешь. Эх, ты! С гор вчера спустился…

– Нэ вчэра. Пазавчэра с горы спустылса, и сразу повезло – тебя встрэтыл (совершенно дикий акцент, это он нарочно, Марина не может удержаться и звонко хохочет. Отар присоединяется и оба умирают со смеху, держась за животы… Точнее, за то место, где у человека должен быть живот, но у них с Отаром нет, «Не дал господь… Ха-ха-ха, га-га-га, Маринэ, что ты там держишь, мне можно тоже подержать?» – «Отстань, не лезь, Отар, щекотно же! Сулэло штэро (глупый дурак), мне диафрагму от смеха свело из-за тебя» – «За штэро ответишь! А где ты видела умных дураков? Молчала бы, ahmak, budala (турецк.: глупая)»

– «Ahmak переведи!» – потребовала Марина. – «Глупейшая из глупых – «перевёл» Отар, и взбешенная Маринэ попыталась применить приём, которому её научил «церцето сулэло». У неё получилось, потому что Отар такого просто не ожидал… «Оо! Ай, Маринэ, что делаешь? Ты же мне руку вывернула, мне диктант писать этой рукой, не могла левую вывернуть, дура!» – рассвирепел Отар, схватил Маринэ за руку, чтоб не убежала, и всерьёз собрался отшлёпать её «за нанесение вреда здоровью», о чём и сообщил: «Сейчас получишь, не вырвешься!»

– «Ай, больно же, сулэли бороти, штери! (Злой тупой дурак)» – забыв обо всём, заорала Маринэ. Отар, крепко держа её одной рукой, другой размахнулся и шлёпнул ещё раз («Чуть без руки не оставила, змея, научил на свою голову…»). Маринэ вырывалась, сопя и отчаянно ругаясь. Отар узнал о себе много интересного, и тут вдруг… распахнулась дверь в класс.

…Дверь стремительно распахнулась, и багровая Ирина Львовна гневно отчеканила: «За! Мол! Ча! Ли!! Оба! Группа из-за вас не может писать зачетный диктант. Все смеются и просят перевести, хотя ясно и без перевода, – прыснула Ирина Львовна. – Отар, что ты с ней делаешь?!» – «Что надо» – лаконично ответил Отар. – «Ну, если надо…» – Ирина Львовна улыбнулась и тихо прикрыла за собой дверь.

Тамаши (груз.: игра)

Парочка перешла на шёпот.

– С ума съехал? Спятил? – зашипела Маринэ. – В следующий раз я тебе не руку, я тебе шею сверну!» И услышала в ответ: «Ну, свернёшь, мне приятно будет, у тебя руки такие нежные. Нази, ламази… (груз.: нежные, красивые). А кто из нас спятил, это как посмотреть. Я в коридоре, спокойно так – стою, а ты диктант с чужой группой писать попёрлась, я слышал, как Ирка на тебя орала».

Маринэ обиженно засопела…

Далее беседа приняла неожиданный оборот: Отар предложил объединить усилия и всем говорить, что экзамен давно начался, а их обоих выгнали. Маринэ подумала и согласилась. Она так глупо попалась на удочку, пусть теперь другие попадутся. «Сабавишво тамашеби…» (детские игры) – сладко прошептала Маринэ, и у неё загорелись глаза. Маринэ так любила играть, так ждала каждый год, когда её отправят в Леселидзе… Теперь – поиграет и в Москве.

Игра удалась на славу: Маринэ ещё сердилась на «тупого дурака» Отара, и когда подоспела первая жертва – Славик Ильюхин, флейтист, – щёки у неё полыхали двумя маками, что было как нельзя кстати, подумал Отар.

–Вы чего в такую рань пришвартовались, у меня занятия только что закончились, а вас—то каким ветром принесло?

– На часы посмотри!

– Да они у тебя врут!

– Не врут. Наши все диктант пишут, а нас с Маринкой выставили…»

– «Ааа-а, достукались, гамарджопа! А я смотрю, у Маринки щеки красные… Ну, я пошёл, а вы, это, не расстраивайтесь. Ирка добрая, она отозлится и разрешит вам сдать» – утешил «изгнанных из рая» добряк Славка и решительно открыл дверь…

«Здрасти, Ирин Львонна, я это, у меня автобус сломался, пешком бежать пришлось. Можно сесть?» – услышали Маринэ с Отаром и переглянулись. И улыбнулись появившемуся через две минуты в дверях красному как свёкла Ильюхину.

– Что, Илюха, уже написал? Ты у нас мастер… И швец, и жнец, и на дуде игрец, – похвалил Ильюхина Отар, и Славка озверел. «Дуду» простить флейтист не мог и кинулся на Отара с кулаками, которые тут же оказались… у Отара в руках.

– Славик, детка, пальчики надо беречь, а то сломаю, как тогда на флейте играть будешь?

Как по маслу

Всё шло как по маслу. Всем приходящим объявляли, что «все диктант пишут, а нас выгнали, Отар у Маринки списывал, ну и меня, за компанию», «Ирка всех выгнала, потому что Маринка написала все варианты и пустила по рядам, а Ирка разозлилась. Теперь в коридоре ждём. Ирка сказала, после всех писать будем, каждый за отдельной партой».

Реакция у всех была одинаковой: сначала усмехались и фальшиво сочувствовали, потом с видом победителя открывали дверь и – «Здрасти, извините, автобус сломался, шнурки развязались, ногу подвернул, водопроводный кран сорвало, по всем комнатам воду собирали…». Потом смотрели неверяще – группа чужая, не наша, ни одного знакомого лица, блин, на фига же я припёрся, идиот… Потом выходили, пристыженные и несчастные. И улыбались: купились, попались на удочку, надо же было так облажаться!

После четвертого «облажавшегося» Отар отвел группу на лестницу и велел всем ждать. – «Ничего, отсюда тоже слышно, Ирка орать будет… на весь коридор, клянусь!» – «А зачем на лестницу?» – «А вот придёт сейчас… кто-нибудь из наших, тогда и узнаешь – зачем».

«Из наших» пришла Ирочка Раевская, «первая скрипка», как прозвали её в группе, и она гордилась – первая скрипка в оркестре одна, а все остальные, сколько ни есть – вторые. Ирочка выслушала откорректированную, отредактированную и дополненную «дезу» про группу, которая «давно пишет диктант», поверила безоговорочно – поскольку Отар стоял у дверей один (все остальные ждали на черной лестнице), причём стоял с несчастным видом и стиснув зубы (чтобы не спугнуть удачу и не засмеяться в самый неподходящий момент).

Раевская милостиво улыбнулась Отару, который гостеприимно распахнул перед ней дверь, и вошла в класс. А Отар метнулся к лестнице…

Коршуном летел над ступеньками, крепко стиснув руку Маринэ, чтобы она не упала на такой скорости. Отар волновался зря: Маринэ перебирала ногами так быстро, словно танцевала фламенко. За ними лавиной неслась вся группа, с гиканьем и топотом убегающего от пожара табуна диких мустангов.

Казнь

В пятнадцать ноль-ноль группа тихо вошла в кабинет и уселась за парты, не поднимая глаз. Ирина Львовна молчала. Наступила тяжелая тишина…

– Я не стану спрашивать, кто режиссёр этого безобразного спектакля. Вам не стыдно? Из-за вас группа писала диктант в нечеловеческих условиях! Та-аак, прекратили смеяться! Это не смешно. Темиров и Метревели, я ведь к вам обращаюсь, может быть, соизволите встать?

Маринэ молча встала, вслед за ней поднялся Отар.

– Вот и прекрасно. Будете стоять весь урок и думать о своём поведении, а остальные будут писать диктант… без Метревели. Улыбаетесь? Cмеяться будете, когда поставлю оценки.

Маринэ с Отаром простояли сорок минут, почти весь урок (оба с каменными лицами, иногда переглядывались, иногда улыбались), после чего Ирина Львовна разрешила им сесть. – «Отдохнули? А теперь пишите зачётный диктант, если успеете. У вас пять минут до конца урока».

Они успели. Марина написала оба варианта диктанта (сначала вариант Отара, потом свой) Отар «набацал» две цепочки аккордов (сначала Маринин вариант, потом свой) и нагло, не прячась, подсунул ей тетрадку.

Ирина Львовна видела, но молчала («Так и знала, что эти двое выкрутятся, зачётный, повышенной сложности диктант Метревели написала за пять минут, оба варианта. Темиров как пулемёт строчит аккорды, тоже два варианта, он ведь у нас гитарист… божией милостью. Торопятся, стараются оба… Хулиганы, житья от вас нет, теперь вздохну свободно… Как мне жаль расставаться с этими двумя, ведь они мои лучшие ученики!»).

Ирина Львовна продлила урок на десять минут, чтобы Марина с Отаром успели закончить, и вывела обоим в дневниках красивые жирные пятёрки. В добрый путь, мои дорогие ученики! В добрый путь…