Читать книгу: «Золотая девочка, или Издержки воспитания», страница 5

Часть 8. Друзья

На круги своя

Всё встало на круги своя, и снова они с Отаром шатались на переменах по школьному двору и делились новостями. В октябре неожиданно выпал снег, и они лакомились им на угольной куче позади школьного здания (Отар – чтобы заболеть и не ходить «на музыку», Маринэ просто за компанию).

– На черта тебе сдались эти фламенко, ведь ничего нельзя: того не жри, этого не жри! – грубо выговаривал ей Отар. Почему он так груб с ней, она ведь не виновата, что ей нельзя. Никто не морит её голодом, она ест три раза в день, как все. И нечего Отару разоряться.

– Не злись. Я уже привыкла, меня с трёх лет на диету посадили: гимнастика, коньки, плавание… А потом школа и музыка, застрелиться и не жить. Но фламенко я ни за что не брошу. Это не танец, это жизнь, как ты не понимаешь… Слушай, Отар, если снежок скатать, из него мороженое получается! Вкусное! Попробуй.

– Дай от твоего откусить. А это что, чёрное? Уголь, что ли? Маринэ, тебя убить мало! Накормила углём, я ж тебе не паровоз! На, держи своё мороженое. И не увлекайся, уголь очень калорийный…

На переменах Отар и Маринэ находили укромный уголок и рассказывали друг другу то, о чём никому никогда не говорили. Впрочем, Маринэ не любила рассказывать, она больше любила слушать. А Отару хотелось, чтобы она знала о нём всё. Он и рассказывал ей – всё.

Аккордеон в боксёрской стойке

На аккордеоне настояла мать, которой хотелось, чтобы сын «вышел в люди» (о том, чем закончился выход в люди, расскажу позже). Отец, в пику жене, записал сына в секцию бокса. Отару не очень нравился бокс и очень не нравился аккордеон, но приходилось, как он говорил, сочетать несочетаемое и совмещать несовместимое.

В этом году ему не повезло с расписанием: сразу после тренировки Отар, едва успев принять душ, садился в автобус (до «музыки» ехать было далеко). На урок сольфеджио он являлся, по определению Ирины Львовны, не от мира сего – и тяжело опускался на стул («Темиров, ты мне все стулья переломаешь. Что ты как старик столетний, тебя ноги не держат?») Маринэ изо всех сил сжимала губы, чтобы не рассмеяться: она знала его расписание и знала, что – да, не держат. Отар больно пихал её локтем в рёбра и показывал под партой кулак, Маринэ морщилась и отворачивалась, Ирина Львовна не понимала в чём дело и злилась на обоих.

Наплевав на правила, Отар успешно применял полученные в секции бокса «знания» в дворовых драках и охотно выполнял просьбы Маринэ «успокоить» ретивых одноклассников, которые её «достали своими аккордами».

– Скажи, что тебе сделали? Кто сделал? Имя скажи! – допытывался Отар.

– Он ничего не делал, он на меня смотрел… не так. Ну, ты сам знаешь как, – смутилась Маринэ.

Отар понимал её с полуслова.

– Значит, так. Завтра приеду, покажешь мне, кто смотрел. В глаз получит, смотреть не захочет больше (и «смотрящий» получал «в глаз» по полной программе).

– Ещё кто? Говори, Маринэ. Никто не слышит, можешь говорить всё.

– Ещё Славка Горин. Он мне за шиворот снежок сунул и воротник порвал, когда я вырывалась, – всхлипнула Маринэ. – И ещё рукой шлёпнул по спине, где снежок был, и он растаял… Знаешь как холодно! Пока до дома дошла, обледенела, спина вообще как не моя, и зуб на зуб не попадает. Знаешь, как меня мама ругала, что я вся мокрая пришла (о том, что – не только ругала, со всей силы отхлестала по щекам за порванный воротник пальто и оставила без обеда, Маринэ рассказывать не стала). Отари, скажи ему, чтобы больше ко мне не подходил… Или я его когда-нибудь зарежу! Я об него кулак разбила, до сих пор больно. Об скулу. Вот смотри, костяшки содрала до крови… А ему хоть бы что, морду вытер и пошел.

– Скажу. Я ему так скажу, что… больше к тебе не подойдёт. Снегом накормлю досыта и натолкаю в… Куда надо, туда и натолкаю. А ты зачем в скулу била? Бить надо в зубы, в челюсть боковым. В глаз тоже неплохо. Ну, костяшки всё равно собьёшь, что так, что этак. Учишь тебя, учишь, а всё без толку! – расстраивался Отар.

Дрался Отар Темиров жестоко и без правил, и вскоре на Маринэ боялись поднять глаза и обходили её стороной, и она вздохнула с облегчением.

Умение отвечать на вопросы

– Ты сейчас-то не реви, всё прошло уже. А чего ты в пальто ходишь, зимой в шубе надо ходить, или в зимнем, а твоё демисезонное-мимосезонное. Вот пойду работать, куплю тебе шубу. Самую лучшую! Если у твоих родителей денег нет.

– У них есть, просто они не хотят. Говорят, дорогие вещи в школу носить ни к чему. Два года осталось, дохожу в старом, а когда в институт поступлю, мне новое купят…

– А если не поступишь? Опять в этой промокашке ходить будешь?

– Не знаю. Может и буду. Мне не холодно, потому что я два свитера вниз надеваю. То есть холодно, конечно, если стоять, или если снег за шиворот попадёт, а без снега и если идти – то ничего, нормально, – путано объяснила Маринэ, и Отар в который раз удивился её умению отвечать на вопросы: вроде бы всё сказано, но непонятно – да или нет.

– Ну и где твои свитера? Что-то не видно. На занятиях в одном платье сидишь, на тебя даже смотреть холодно!

– Мне не холодно. А не видно потому, что я их под платье надеваю. Иначе бы я в сосульку превратилась: наши все в классе сидят, в тепле, а мы с тобой свежим воздухом дышим.

– Воздухом свободы!

– Вот-вот, свободы… от лишней одежды.

– А ты и ходишь – в лишней. Давно выкинуть пора. Ты в этом пальто как… как эта…

– Ну, говори уже. Как нищенка, как бомжиха, да? – обиделась Маринэ.

– Нет. Бомжиха в грязном, а у тебя чистенькое, аккуратное, и сидит классно!

– Ага, и рукава на локтях аккуратно заштопаны, – рассмеялась Маринэ и вскрикнула. – Ай, сулэло! (груз.: дурак) Ты с ума сошёл?! Чуть мне руку не вывернул! Я же пошутила! Ну, про рукава. А ты подумал, в самом деле? Ха-ха-ха!

– Маринэ, на тебе правда два свитера? Ты тоненькая такая, где же они там помещаются?

– Ну, не могу же я при всех… Пойдём на нашу кучу (имелась в виду – угольная куча у школьной котельной), я тебе покажу.

– Покажу… Ты раздеваться собралась на морозе? Ну, Маринка, ты даёшь. Замёрзнешь ведь! Давай так: ты пуговку на платье расстегни, а я посмотрю… о, один есть… И второй! Не соврала. Ценю в тебе это. Та-аак, к нам, кажется, гости… Какие люди! Вован припёрся! Вовико, тебе чего тут надо, места мало на земле? Могу обеспечить.

– Да мне-то ничего не надо… Вы тормозните, ребята. Вас послушать, так вы тут бог знает чем занимаетесь, ты платье расстегни, а я посмотрю… Ой, Марин, за что? Я же пошутил, ой, больно же! Ой!… по голове не надо бить, я ей пою, на сольфеджио. А на тебе правда два свитера?.. Ты не врёшь?

Маринэ поёжилась, но куда же денешься – расстегнула платье и показала Вовану свитер, после чего указательным пальцем левой руки сильно оттянула средний на правой и, отпустив, со всей силы щёлкнула Вована по лбу. Вовка удалился, обиженно ворча и потирая лоб. Отар был доволен: получил фашист гранату, прямое попадание. Не зря он Маринку учил, как правильно бить. Отар сам застегнул ей платье и пальто, заботливо поднял воротник и завязал шарф – как маленькой, узлом сзади.

Отару было тогда тринадцать, Маринэ четырнадцать, ни о чём запретном и стыдном эта парочка не помышляла, и обвинять их в этом было глупо и весьма опасно: по башке получишь.

Вечером Маринэ сказала матери: «Мам, я не буду в этом пальто ходить, я в нём как нищая. Я лучше в куртке буду, достань мне с антресолей куртку»

– Не придумывай. Куртка короткая, ты в ней замёрзнешь, а пальто длинное, в нём тепло. Оно после химчистки как новое, локти я починила, заплатки изнутри поставила, снаружи их не видно. Это ещё что такое? Иди в свою комнату и плачь там сколько угодно. После того как сделаешь уроки и французский.

Вот и весь разговор.

Бред водителя во сне

После занятий группа разбегалась кто куда. Отару с Маринэ было по пути, они садились в автобус, и тут-то начиналось….

Сначала Отар, чтобы развеселить Маринэ, изображал сценку «Бред водителя во сне». У него получалось смешно и артистично: «Бр-бр-брр. Мр-мр-мрр. Закройте заднюю дверь, не наваливайтесь! Хыр-хыр-хрр, гыр-гыр-грр… Мужчина, уберите ногу, не видите, у женщины чемодан застрял! Женщина, ну куда вы с таким чемода… Ах, это у вас не чемодан? С такой зад… прошу прощения, такси надо брать. Извините ещё раз, мне из кабины не видно… Мр-мр-хррр, хыр-мр-мррр… Закройте заднюю дверь!»

Маринэ хохотала, Отар смотрел на неё, как она смеётся, и не мог оторвать глаз. Пассажиры тоже смотрели, с осуждением: «С таких-то лет…» – читалось в их взглядах. К счастью, Маринэ ещё не умела читать взгляды, а слёзы из её глаз текли от смеха.

– Ой, Отари, хватит, я больше не могу смеяться… Перестань, пожалуйста!

Отар послушно «переставал», брал Маринэ за талию и, легко оторвав от пола, заботливо переставлял её в освободившийся уголок у окошка, чтобы не толкали. После чего, хитро подмигнув, извлекал из недр портфеля настоящую финку с наборной рукояткой.

– Ого! Финарь! Настоящий! – восхищённо выдыхала Маринэ. – Дай подержать!

– Здесь нельзя, народу много.

– Ну, дай! Дай! Я осторожненько… – Маринэ смотрела с мольбой, в глазах накипали слёзы, и Отар уступил.

– Ну, на, на! Только смотри, она заточена, автобус дёрнет и порежешься… Давай сюда, сейчас поворот будет!

Финку ему, по его словам, подарили. Рукоятка была невозможно красивая, из полупрозрачных жёлто-бордовых полос. Дай подержать, – просила Маринэ, и Отар давал, к ужасу всех пассажиров. Рукоятка удобно ложилась в ладонь, глаза у Маринэ загорались огнём, и такой она нравилась Отару ещё больше. Семнадцать исполнится, сватов зашлю, – сладко мечтал Отар. – Да её отец не отдаст, наверное… За своего выдаст».

Но Маринэ о его мечтах не догадывалась, потому что парень умел владеть собой и был ей другом, а Маринэ умела ценить друзей.

– Ух, ты! А пластинки из чего?

– Из плексигласа, наборная рукоятка, пальчики оближешь!

– А желобок зачем?

– Желобок… как бы тебе объяснить, желобок для стока крови, а без него весь нож зальёт, мокрый в руке не удержишь, выскользнет. Им ведь не картошку режут.

– Я поняла, что не картошку. А эта штука для чего?

– Это упор, без него нож целиком в тело войдёт, потом вынимать замахаешься.

– Ааа, теперь поняла. Дай сюда. Где палец должен быть?

– Нет, не так. Вот так… Тогда он сам в ладонь ложится, а палец вот сюда кладёшь, и… Марин, может, хватит на сегодня, люди же кругом. Нас с тобой из автобуса выгонят.

– Где взял?

– Подарили.

– А вот и врёшь.

– Не вру, говорю же, подарили.

– Кто подарил?

– Марин, хорош уже, отдай финарь и…

– Нет, вы посмотрите на них! Среди бела дня, в автобусе, с ножом… – не выдерживали стоящие рядом пассажиры. – Водитель! Высадите этих двоих, которые с ножом!

…Маринэ с Отаром выходили из автобуса и шли пешком до ближайшей остановки. Идти получалось плохо, потому что оба умирали от смеха.

Часть 9. Гимн свободы

Бальное платье

Выпускное платье «порадовало» – мамина портниха постаралась на совесть: рюши, воланы, оборки, самой Маринэ и не видно – в рюшах потерялась! Прибавьте к этому глухой ворот и длинные рукава – и картина готова. Хотелось плакать, но плакать было нельзя, возражать тоже нельзя, можно только молчать и думать, как же ей в таком – танцевать… Маринэ глотала слёзы и молила бога о помощи, потому что умолять о чём-либо родителей не имело смысла. И бог её услышал.

Счастье обрушилось внезапно: отца срочно вызвал в Леселидзе директор завода по переработке фруктов (Маринин папа, имевший три авторских свидетельства и море рационализаторских предложений, разрабатывал для завода оборудование).

Валико Наргизович был давним другом отца, и вот – звонил и приглашал «отдохнуть за счет заведения»: на заводе устанавливали новую линию, требовалось присутствие разработчиков, причем требовалось срочно. «Дочка не сможет приехать, у неё экзамены, десятый класс. А мы с женой с удовольствием!» – услышала Маринэ и не поверила своему счастью.

– Маринэ. Ты взрослая девушка, семнадцать скоро. Справишься. Сдашь на пятёрки и – на бал, всех покоришь в новом платье. Видишь, какое дело… Валико звонил, что-то у них там не ладится с автоматической линией. Я не могу отказать, я же разработчик, мои чертежи, моя идея, и линия эта – моя! Видишь, какое дело… Справишься одна? Не подведёшь? А мы с мамой поедем… Погода там хорошая, море тёплое. Валико квартиру обещал, там до моря полчаса.

Маринэ улыбнулась и заверила родителей в том, что она «справится и не подведёт». Будет заниматься с утра до вечера, будет стараться изо всех сил (сколько Маринэ себя помнит, ей всегда твердили об этом, «изо всех сил» стало нормой, «не бездельничать» превратилось в привычку). Можете во мне не сомневаться, дорогие родители. Хотя… подарок просто царский.

Провожать родителей не пришлось: Регина вызвала такси, Маринэ помахала из окна рукой. И почувствовала себя свободной.

На зарядку шагом марш!

Нелюбимый (ненавидимый, ежевечернее наказание, стиснутые зубы, стиснутое горло, не глотается) творог был извлечен из холодильника и отправлен зимовать на юг, то есть – в мусоропровод. Маринэ с вожделением открыл дверцу холодильника. Так… Что у нас тут есть?.. Телятина! Маринэ умеет её жарить, а ещё она купит базилик, тархун, листовой салат, сельдерей и томатный сок. Денег ей оставили достаточно, она потратит их с пользой, она уже взрослая, ей почти семнадцать. Впервые за семнадцать лет Маринэ осталась одна, и ей ни капельки не одиноко!

Её ужин состоял из толстого (в палец толщиной) куска жареного мяса, щедро посыпанного зирой и крупными кольцами репчатого лука. Сверху лежала веточка тархуна, в соуснике – полстакана томатного сока, заменявшего соус (Маринэ добавила в него свежий чеснок, растёртый в ступке, с зелёнью петрушки и кинзы). «Блеск!» – вслух сказала Маринэ, оценив внешний вид и качество приготовленного ею блюда. «На сладкое» был кусок ржаного хлеба, который она посыпала крупной солью и с аппетитом съела, обмакивая в блюдечко с кукурузным маслом.

На ходу дожёвывая хлеб, поставила диск Штрауса и танцевала под него в темноте, представляя, как будет танцевать с Отаром вальс, и охваченная немыслимым восторгом… пока не налетела на стол. Больно ударилась об угол (синяк обеспечен, можно не сомневаться) и долго хохотала, в пустой квартире, морщась от боли и гладя ушибленную ногу.

Потом взялась за платье. Прежде всего отрезала рукава (аккуратно отпорола, потом пришьёт «на руках», она умеет шить). Потом долго мастерила лекало, прикладывая его к спинке платья и сомневаясь, не много ли… Приколола булавками и, взяв ножницы, решительно отрезала добрую половину спинки (потом подложит снизу ткань и пристрочит отрезанный кусок на машинке, она успеет это сделать, должна успеть…)

Потом наступила очередь оборок, которые она без сожаления отпорола. Апофеозом стал подол, который Маринэ отрезала по самое некуда.

Свобода на этом не заканчивалась, она была бесконечна, и Маринэ задумалась: что бы такое сделать? Может, позвонить одноклассницам? Впереди у неё целый вечер, и «прожить его надо достойно». Завтра – готовиться к следующему экзамену, а сегодня – бродить по улицам до темноты дружной веселой ватагой и щебетать о пустяках. О чём именно – Маринэ не имела представления, ей некогда было «щебетать», да и не хотелось.

Гулять она тоже не привыкла, всегда была занята, и в свои неполные семнадцать не понимала, для чего её одноклассницы бесцельно ходят по улицам, получая от этого удовольствие. Маринэ словно наяву слышала голос матери: «Тебе нечего делать? Займись гимнастикой. Что значит, устала? Можно подумать, ты камни ворочала. Устала, так возьми своё вышивание, ты его год закончить не можешь…»

Она не будет никому звонить. Вымоет полы, вычистит пылесосом ковры, потом завалится на диван, читать любимого Клиффорда Саймака и гулять по незнакомым планетам чужих миров. А вышивание к чёрту!

С блюдцем жареных фисташек (в испанские гастроли она больше не верила, ей надоела бесконечная диета, было бы из-за чего, надоели эти фламенко и этот противный Арчил, слинять бы из ансамбля, да разве отец позволит?) Маринэ забралась с ногами в отцовское кресло и, завернувшись в плед (на дворе был июнь, но это её не смущало, под пледом было комфортно), читала, пока не начала зевать.

Поднялась с кресла и поплелась делать гимнастику. Это уж обязательно, даже если устала, даже если заболела – без ежедневной «настройки» тело будет фальшивить. Идти ему на уступки нельзя, иначе оно будет тобой управлять и приказывать, а отдавать приказы должна ты. – «На зарядку шагом марш!» – скомандовала себе Маринэ. Через час она с наслаждением вытянулась на крахмальных простынях, чувствуя лёгкую боль в усталых мышцах и испытывая невыразимое блаженство.

К чёрту послать эти танцы, и музыку к чёрту. Поступить бы в цирковое училище, да родители не позволят… Да и не примут, ей почти семнадцать, в семнадцать там уже профессионалы, а Маринэ никто, школу окончила – подумаешь, подвиг! Школу кончают все. Она ничего не знает, ничего не умеет… кроме французского, коньков, плавания и танцев. Ах, да, ещё музыка. Ну и гимнастика, это уж обязательно, иначе гибкости не будет, и тогда – какие танцы… Гимнастки из нее тоже не вышло, два года всего занималась. Слава богу, только два.

Так какой же институт выбрать? Может, Иняз? Отар, «спустившийся с гор», в Физтех поступать собирается, он физику любит больше гитары, интересно ему… А овец любит только в виде шашлыков. Шашлык он клятвенно обещал ей с первой стипендии. Она так и уснула – с улыбкой, с мечтами о шашлыке и об Отаре.

Часть 10. Гэмо (груз.: послевкусие)

Срыв

На звонки подруг Маринэ отвечала однозначно и односложно: «Извини, не получится», «Не могу», «Не хочу», «Нет времени», «К сожалению, я очень занята». Одноклассницы прозвали её необитаемым островом и недотрогой – за то, что не ходила на классные «огоньки» с очень «смелыми» танцами и не очень трезвыми мальчиками («Я бы пошла, но мне родители не позволяют… такое»), не ездила с классом на экскурсии («Я бы поехала, но у меня занятия в клубе, каждый день, пропускать нельзя» – «А что за клубешник такой, чем вы там занимаетесь?» – «Мы танцу… мы там в шахматы играем» – прикусила язычок Маринэ. И услышала в ответ: «Ну и дураки!»)

Ещё за то, что не гуляла с подругами после уроков («Не могу, мне в музыкалку надо» – «Ну, тогда после музыкалки» – «После музыкалки уроки делать надо… Нет, не получится»). Одноклассницы на неё обижались, а Маринэ не обижалась, поскольку они так и не стали для неё подругами. Ну и пусть. У неё есть Отари, а больше ей никого не надо.

Выпускные экзамены она сдала с тремя тройками. Не блеск, конечно, но на четвёрки не хватило сил. Маринэ сидела над учебниками, наверстывая упущенное (некогда было учить, весь год бегом-кувырком, кое-как) и не позволяя себе отдыхать (отдохнёт, когда экзамены сдаст). С утра гимнастика, потом в душ, потом заниматься… Завтракать, заниматься, обедать, заниматься, вечером телевизор, гимнастика, душ, томатный сок и спать. Говорят, когда спишь, всё прочитанное за день укладывается в голове по полочкам, а утром просыпаешься – и всё помнишь.

Но знания не хотели «укладываться по полочкам» в Марининой голове, они странным образом перепутались, переплелись в клубок правил, формул, теорем и аксиом… На экзамене по инглишу как назло лезли в голову французские глаголы, а предложенный текст упрямо не желал быть переведённым на русский и сам собой перевёлся на грузинский. Маринэ взяла себя в руки и перевела текст «обратно», с грузинского на русский. В итоге получилось что-то странное, учительница качала головой и хмурилась. Маринэ лучше всех в классе знала английский, что с ней сегодня, текст перевела безобразно…

Обидно до слёз, тройка в аттестате по инглишу!

На химии и того хуже… Маринэ два дня сидела над учебником не поднимая головы, а на экзамене ничего не могла вспомнить. Последний удар нанесла геометрия. Билет ей достался лёгкий, теорема о подобии треугольников, а задача оказалась трудной. Не тратя времени на теорему, Маринэ взялась за задачу. Записала полученный ответ, потом решила задачу ещё раз – для проверки и самоуспокоения. Ответ получился другой. Тогда Маринэ решила упрямую задачу в третий раз, и получила… третий ответ.

Когда её вызвали, она не успела выбрать – который же из трёх… Обречённо поднялась из-за парты, на негнущихся ногах подошла к столу и разжала кулак. Учительница посмотрела на неё с удивлением и расправила мятые листки. Три варианта решения и три варианта ответа. Круто девочка берёт! Ничего не боится, бросила чуть ли не в лицо смятые бумажки – разворачивайте и читайте, а я посмотрю.

– Метревели, как всегда, в своём репертуаре. Одного решения ей мало, написала сразу три, на выбор! (всем весело, над Маринэ смеётся весь класс… Её выставили на смех, оскорбили ни за что, а она даже ещё не начала отвечать. Такого она не простит даже учительнице. Не простит).

– Ну, хорошо. Что там у тебя в билете, подобные треугольники? Ну, расскажи нам о треугольниках.

Маринэ мотает головой, отказываясь.

– Это что за жесты такие? Если не знаешь теорему, так и скажи, словами, а головой будешь мотать на уроке физкультуры.

– Знаю я теорему! – обиженно буркает Маринэ.

– Тогда – прошу к доске, слушаю тебя.

Маринэ опускает голову ещё ниже и сдавленным от слёз голосом выдаёт совсем уж невероятное: «Не буду. Задачку я решила, а теорему все знают, значит, нечего и рассказывать» Опешившая от такой дерзости учительница не понимает, что такое поведение – месть за нанесенную обиду, за то что её выставили на смех перед всем классом. Но отдаёт себе отчёт в том, что с девочкой творится неладное: лицо несчастное, щеки впалые, губы дрожат.

«Что с тобой, что стряслось, девочка моя?» – хочет сказать учительница, но педагогический опыт берёт своё, и вслух она говорит (милостиво изрекает) совсем другое: «Нн-ну, допустим. Допустим, что ты знаешь эту теорему. А задачка решена неправильно – все три ответа неверны. Как же так, Марина? Может, объяснишь, как ты решала, и попробуем вместе? Ведь ты решила… почти правильно, и что интересно, необычным способом… Метревели!! Что это значит?! Ты куда?..»

Не слушая больше учительницу (хватит с неё унижений, никаких «вместе» не будет, Аллу Ивановну она видит в последний раз), Маринэ берёт со стола исписанные листки и выходит из класса. Спина прямая, подбородок поднят, на лице презрение и гнев, брови сомкнуты. Что с ней сегодня? Задачку не смогла решить, а ведь училась почти без троек…