Читать книгу: «Она не умела стрелять», страница 2

В октябре, когда Жорик в очередной раз вернулся домой выпивший, в губной помаде и с запахом дорогих французских духов, исходившим от его идеально выбритых щек, Ксана, промаявшись бессонную ночь, с утра направилась к юристу и попросила написать исковое заявление о разводе. Узнав о ее намерениях, Жорик сделался ласковым, умолял одуматься, пугал детьми. Смертельно уставшая Ксана оказалась непреклонной, ей было безразлично, что произойдет дальше – лишь бы развестись. А там хоть трава не расти!

Почувствовав ее состояние, он не стал перегибать палку, покладисто согласился и предложил ежемесячное пособие в обмен на молчание. Больше всего на свете Георгий боялся быть виноватым в глазах окружающих, и уж тем более – брошенным женой. Вот если бы Ксана загуляла и он первый подал на развод, он мог бы надеть маску обиженной невинности и показать всему городу, с каким коварством ему приходилось мириться долгие годы. Но жена, к сожалению, не гуляла. Ксана, до предела издерганная неопределенным будущим, все еще зависимая от него эмоционально, согласилась на «пособие»: заработанных в редакции денег не хватало на то, чтобы кормить и одевать детей. Месяц после развода прошел, наступил декабрь, а «пособия» так и не было.

Когда Георгий допил кофе и уехал на работу, Ксана некоторое время постояла у окна, будто он мог вернуться. «Что делать? Как жить дальше?» Из головы не выходил Родион Беловерцев, так неожиданно прикоснувшийся сухими горячими губами к ее пальцам. Хозяин жизни, он мог позволить себе смутить, обескуражить, застать врасплох. Хуже всего было то, что она допустила это сама – очарованная его обаянием, потеряла бдительность и не сумела вовремя отразить атаку. Теперь у нее осталось стойкое ощущение, что Беловерцев, словно искусный в обольщении охотник за женскими душами, успел за это короткое время проникнуть в ее сердце и прочно занял там свое место, как когда-то это сделал Жорик. На то, чтобы понять, каким на самом деле подлецом был ее муж, ушло пятнадцать лет. Сколько уйдет времени на то, чтобы избавиться от нового непрошеного гостя и собственной влюбленности, если она вдруг случится? И что будет с самой Александрой, что останется от ее сломленной души?

…Ксана допила кофе и разбудила детей. Почему-то именно утром они, сонные и недовольные, начинали изводить ее особенно сильно. У них тоже, как у Жорика с Рэмбо, был повторяющийся изо дня в день ритуал. Четырнадцатилетний Рома, считая все «полным отстоем», сбрасывал одежду на пол, отказывался заправлять постель, демонстративно молчал. В его присутствии Ксана униженно чувствовала себя частью этого «отстоя». Десятилетняя кокетка Катя постоянно просила новые джинсы с дырками на коленях, блестящие кроссовки со стразами, гламурный ранец. Прекрасно понимая, что не получит требуемое, она ныла, упрекала мать в том, что та ее не любит, иногда безутешно рыдала. Все это было таким же постоянным, как восход и закат солнца, как привычная безнадежность, в которой Ксана обессиленно барахталась уже много лет. Каждодневные семейные сцены лишали ее сил и заставляли проживать каждое утро сжав зубы – чтобы не разрыдаться от обиды. Вместо любви к собственным детям она испытывала накатывающее волнами глухое раздражение. Это пугало, заставляло чувствовать себя отвратительной матерью. Женщина презирала себя за невозможность исправить ситуацию – Рома и Катя ее не слушались и, как ей казалось, снисходительно терпели, воспринимая все просьбы в штыки.

Ровно в восемь дети ушли в школу. В доме наступила, наконец, благословенная тишина. Александра вошла в спальню, села возле зеркала, задумалась. На душе было тревожно. Она боялась себе признаться, что эта тревога, словно заноза, сидела в ней давно, будто что-то должно было вот-вот случиться. «Да нет, – успокоила она сама себя, – это всего лишь сложный тринадцатый год, единственный в столетие. Скоро он закончится, и все наладится». Но мысли были сумбурные, какие-то несуразные. Ксана вдруг подумала, что там, на небесах, – добрых, домашних, нежных женщин специально заставили страдать, лишив их любви близких. Нет, глупости! При чем тут небеса, если она сама не в состоянии дать себе ладу? Например, выгнать из дома Жорика, приструнить детей, потребовать более высокую зарплату. Это ведь возможно! Надо только собраться с духом, топнуть ногой, сделаться суровой и твердой, отбросив прочь дурные сомнения. Получилось же с разводом! Нет, ничего не выйдет, она не боец – заскулит уже на третий день от тоски.

«И что мне делать? Оставить все как есть и ждать у моря погоды? Ну что ты молчишь, дурочка?»

Из зеркала на Ксану пристальным взглядом смотрела молодая женщина, находившаяся как раз в том благословенном возрасте, когда должны были оставаться силы и на любовь, и на работу, и на семью. Вьющиеся светлые волосы, темные брови, чистая кожа, чуть великоватый, но никак не портящий ее нос с горбинкой, высокий лоб. На вид – тридцать пять, на самом деле больше. Только вот глаза как будто пеплом присыпаны, уголки губ опущены, горестные складки возле крыльев носа уже не убрать. Совсем скоро – кризис сорока…

«Что вы знаете о кризисе сорока?..» Ксана знала только то, что ей давно неинтересно жить, и это пугало больше всего на свете. Выгонять Жорика, воспитывать детей, требовать повышения зарплаты – не-ин-те-рес-но! Должно было случиться что-то из ряда вон выходящее, способное заставить ее покинуть свое слепое убежище и увидеть, как на самом деле привлекателен мир вокруг. Но никакая сила не могла принудить ее что-то сделать для себя, словно она уже давно навсегда застыла в аморфном состоянии полного безразличия, как муха в куске янтаря. Наверное, именно поэтому и родился довольно наивный сюжет про Алисию – не имея сил и желания что-либо менять, она придумала для своей героини несуществующую землю, на которой она, пройдя все испытания, обязательно станет счастливой.

Ксана слабо верила в загробную жизнь, но иногда, засыпая, фантазировала, что после смерти обязательно окажется в придуманном мире и будет там счастлива. Какая чушь! Ни один вымышленный сюжет не заменит реальной жизни, а параллельные миры – прерогатива фантастов, но никак не ее, Александры Романовой. Да и сюжет слабенький – так, помечтать. Чтобы совсем не сойти с ума от бессилия.

Надо было подготовиться к встрече с Беловерцевым. Ксана взяла ручку, блокнот, устроилась возле окна. Вспомнив о том, как неловко повела себя на фуршете, покраснела, но тут же сердито нахмурила брови. Кто она – и кто он? Подумаешь, потешился барин! Она даже притопнула ногой от накатившей злости, которая в тот же момент сменилась отчаянием. Все они – главред, Иннуся, Беловерцев, ее муж – находились на другой стороне бездонной пропасти, которую ей, Александре Романовой, не преодолеть никогда. Классовое и гендерное разделение в ее мире было жестким, все преференции отдавались мужчинам, с женщинами жалостливо сюсюкали, будто сама способность к деторождению была неким постыдным, но необходимым обязательством перед обществом. Конечно, мужчины, скрепя сердце, признавали права своих подруг и сотрудниц, но всеми силами старались не пропустить их вперед. Нет, без посторонней поддержки ей никогда не пробиться к высотам карьеры, даже если она будет работать день и ночь. Да и что она умеет, кроме написания заказных статей? Может, завести богатого любовника, как Иннуся? Но это было страшно.

Ксане все было страшно, и этот страх давно стал ее необходимой частью, полностью поглотив желание жить.

…Офис филиала российской корпорации «Строй ИнвестМаркет» расположился в высотном здании «Градостроя», недалеко от площади Куйбышева. Это была одна из самых загруженных транспортных развязок Симферополя, парковочные места здесь были везением, перед кольцом всегда скапливались автомобильные пробки. Иногда эти пробки пытались разрулить регулировщики, демонстрируя видимость активной деятельности, но почему-то в этом случае поток машин становился еще плотнее. Толпы горожан, подобно ручьям после паводка, заполняли каждое свободное пространство тротуаров, стекали в подземные переходы и снова выплескивались на поверхность. Это безостановочное и, как казалось Ксане, бессмысленное движение нестерпимо раздражало. Хотелось выпасть из непрерывного потока, не двигаться вместе со всеми, но это было так же невозможно, как невозможно было его остановить.

Она подошла к входу и, подняв лицо вверх, засмотрелась на застекленный фасад. Десятиэтажное здание стремительно взлетало к небу. Крыша, унизанная пучками антенн и спутниковыми тарелками, подпирала его своей макушкой, в стеклах отражались проплывающие над зданием облака. Ксане стало интересно: знают ли об этих отражениях сидящие внутри люди? Вряд ли. Иначе они непременно почувствовали бы себя небожителями. Она тихо рассмеялась, вошла внутрь, показала охраннику удостоверение и направилась к лифту. Настроение почему-то стало приподнятым, будто предстоящая встреча таила в себе некое обещание. Ксана отбросила прочь странные мысли и, пока лифт поднимался вверх, постаралась сосредоточиться на визите.

Итак, в последнее время российские компании вырастали в Крыму словно грибы после майского дождя, везде открывались офисы, филиалы и представительства. Похоже, началась очередная волна инвестиций. Что инвесторам пообещали местные власти, которые были уже не совсем местные, а больше донецкие, залетные? Землю на побережье? Долю? Бюджетное финансирование? Эти и многие другие неудобные вопросы Александра Романова хотела бы задать Родиону Беловерцеву. Ей было любопытно, что ответит один из московских гуру строительного бизнеса, который наверняка был посвящен в хитросплетения крымского градостроения. Скорее всего, будет мастерски увиливать, произносить обтекаемые фразы, обещать Крыму непременное процветание. Конечно, рассчитывать на долговременные финансовые вложения в строительство новых промышленных комплексов от москвичей было бы наивно – все равно что ждать от людоеда цивилизованного предложения выйти замуж. Их в Крыму больше всего интересовал Южный берег – кусок лакомый и хорошо продаваемый. Но, в любом случае, статью ей придется сочинить хвалебную, с обещанием светлого будущего для родного полуострова, если российский бизнес в лице господина Беловерцева примет участие в его благоустройстве.

При этом и местных обижать нельзя. Руководство «Градостроя», давно ставшего единственным крымским строительным монополистом и уже начавшего отпочковывать от себя новые корпорации, крайне ревностно относилось к конкурентам. Ну что ж, и о конкурентах, и о крымском бизнесе Ксана напишет довольно дипломатично, статья получится солидная. А это означает, что к празднику у нее будет премия и, возможно, новое кашемировое пальто – нежного песочного цвета, с обшлагами, модным воротником «апаш» и мягким поясом.

В приемной оказалось светло и очень современно – дизайнеры постарались на славу. Юная секретарша, похожая на школьницу, вежливо предложила ей подождать. Ксана молча кивнула, устроилась в кожаном кресле и с разочарованием подумала, что Беловерцев, как и все избалованные вниманием сорокалетние мужчины, не оригинален в выборе помощницы. Листая журнал, она стала ее исподтишка рассматривать. Девушка работала с таким усердием, будто вычисляла траекторию полета ракетоносителя. Ее лобик сосредоточенно сморщился, ровная спинка напряглась – просто идеальный образец офисной исполнительности! Ксана искренне позавидовала ее молодости и тому, что впереди у этой девушки еще целая жизнь. Возможно, счастливая…

Долго ждать не пришлось – Беловерцев сам вышел навстречу. В этот раз был он одет строго, но улыбнулся так же приветливо, как на фуршете, и сразу пригласил в кабинет. «Какая искусная маска, – с досадой подумала Ксана, – сплошное очарование! Видимо, ему нужно очень хорошее интервью. Ну что же, а мне нужны деньги. Значит, договоримся». Она села за стол, перед ней появился поднос с кофе в миниатюрных чашечках. Ксана вежливо поблагодарила, чуть пригубила – кофе был густым, словно желе, и горьким до неприличия. Ей показалось, что Беловерцев из-под приспущенных век наблюдает за выражением ее лица. Она запила тягучую черную жидкость ледяной водой из тяжелого хрустального стакана, и от этого простого действия почему-то стало очень спокойно на душе, словно дорогой эспрессо развеял все сомнения, окончательно убедив ее в добром расположении хозяина кабинета.

После согласования финансовых вопросов (в которых Беловерцев был подозрительно сговорчив) Ксана достала блокнот, как можно теплее улыбнулась и включила диктофон.

– Родион Михайлович, давайте приступим к беседе.

– О нет, Александра Сергеевна! Я не буду сегодня занимать ваше драгоценное время.

Александра искренне удивилась.

– А интервью?

– Через несколько минут начнется внеплановое совещание, нам не дадут спокойно поговорить. Вот здесь, – он подал ей белую пластиковую папку, – информация о нашей корпорации, сегодня как раз ознакомитесь, можете начинать писать. А завтра я приглашаю вас на обед. В тринадцать ноль-ноль, ресторан «Княжа Втиха» на набережной. Будет достаточно времени, чтобы поговорить по душам, – он неожиданно заговорщически улыбнулся. – Вас же интересуют характеры, оригинальные случаи, сплетни, мои личные интересы в Крыму? Об этом можно беседовать только в неофициальной обстановке, с бокалом легкого вина, согласны? – Ксана растерялась, пытаясь быстро сообразить, какой ответ в этой ситуации будет корректным, но Беловерцев уже поднялся со своего места. – Ну что, придете?

Ксана постаралась сделать приветливое лицо, ничего другого ей не оставалось – хозяин кабинета мастерски озадачивал ее каждую минуту разговора, не давая времени осмыслить ситуацию. Счет, без сомнения, был в его пользу.

– Да, конечно.

– Вот и хорошо, – он протянул ей руку.

Александра кончиками пальцев чуть пожала большую ладонь и вышла из кабинета с деревянной спиной, чувствуя позвоночником его пристальный взгляд. На лице гостьи было написано такое искреннее недоумение, что встретившая ее у двери секретарша тоже удивилась, даже слегка приоткрыла ярко накрашенный ротик. Беловерцев остался на месте, возле стола, лицо его стало мрачным. «Идиот, что ты к ней прицепился? Скучно тебе в Крыму?» И сам себе ответил: «Омерзительно скучно. Провинциально, безвкусно и грязно. Впрочем, один обед с хорошенькой умной женщиной погоды не сделает. Может, хоть узнаю, умеет ли она искренне улыбаться. Было бы занятно растопить ее лед…»

2 глава

…В одном из кабинетов редакции журнала «Бизнес ₰ Время» раздался телефонный звонок.

– Алло, я слушаю.

– Как дела с объектом?

– Все готово.

– Вы ее видели?

– Да, только пришла. Одежда стандартная, подберем.

– Маска, парик?

– Готовы.

Абонент отключился. Проходивший по коридору дизайнер Антон Коваленко, случайно услышав конец разговора, пожал плечами и удивленно поднял брови – в этом кабинете слово «стандартный» никогда не приветствовалось, особенно по отношению к одежде. И тут же об этом забыл: очаровательная хозяйка кабинета была ему крайне неприятна.

…Работа всегда приводила Александру в доброе расположение духа, привычная обстановка издательства успокаивала – а успокоиться после неудавшегося интервью было просто необходимо. Встреча с Беловерцевым взволновала. Он смутил Ксану до глубины души и приобрел над ней странную власть, лишившую ее способности здраво рассуждать. Впервые в жизни она по-настоящему растерялась, но эта растерянность ей понравилась, словно внезапно распахнулось окно в новый чистый мир и оттуда повеяло свежим воздухом.

Ксана птицей вспорхнула по мраморной лестнице на второй этаж, собираясь сразу сесть за статью. Но главред, вернувшийся с заседания комиссии по печати, немедленно вызвал ее для отчета. Услышав новости о Беловерцеве, он оживился и похвалил за крупный заказ, предвкушая серьезные денежные поступления. После разговора с Пал Палычем она забежала в бухгалтерию узнать насчет зарплаты, выпила с секретаршей Алиме кофе, выкурила с Антоном две сигареты на лестнице, и уже к часу дня сидела за компьютером, собираясь писать материал о почти иностранном банке. Работы навалилось неожиданно много, надо было срочно ее раскидать, хотя бы вчерновую. Впрочем, перед Новым Годом всегда напряженный график, и это счастье, что появились такие крупные клиенты. Довольная собой, Ксана создала новый файл, набросала примерный заголовок и первый абзац, стала искать в интернете справочные материалы.

Но сосредоточиться на статье не получилось, из головы не выходил Родион Беловерцев. Он заполнил собой все ее мысли – большой, элегантный, притягательный для женского взгляда. Ксана уговаривала себя о нем не думать – с Беловерцевым никогда ничего не будет общего, кроме интервью, за которое он ей хорошо заплатит. И все же она была абсолютно уверена, что между ними установилась связь, вспыхнувшая на том едва различимом уровне, где до последнего дыхания живет и не угасает неукротимое человеческое желание любить и быть любимым. Эта незнакомая уверенность приводила ее в недоумение. Александра пыталась убедить себя, что она испытала влияние примитивного инстинкта, всего лишь неожиданный всплеск гормонов. Но что тогда любовь, если не острое, почти непреодолимое желание физического обладания другим человеком? Эта любовь действительно может зажечься внезапно, от одного взгляда, слова, даже прикосновения. Вспомнив, как Беловерцев трогал ее локоть, Ксана покраснела.

Хорошо, а как же другие мужчины – не менее умные, даже более красивые? Например, ее добрый неженатый друг Павлик Андреев? Почему за последние годы при встречах с ним ни разу не оборвалось сердце, не вспотели ладони от волнения? Наверное, если бы это был примитивный зов плоти, она бы давным-давно его ощутила и отозвалась – с бывшим мужем секса не было несколько лет, они давно спали в разных комнатах. Но ведь ничего не чувствовала, запутавшись в сожалениях по поводу семейного разлада. Она что, так сильно любила своего Георгия, что до последнего момента не замечала других? Пока не увидела Беловерцева? Что в Беловерцеве оказалось такого особенного? Нет, чушь какая-то…

Пытаясь определить, что такое любовь, Ксана окончательно запуталась в определениях, а внутренний голос, словно насмехаясь, вынес вердикт: «…это твой мужчина, и не надо делать вид, что ты ничего не поняла». Похоже, это действительно был проснувшийся наконец инстинкт любви, но какого-то очень высокого порядка, недоступного ее пониманию, и что ей теперь с ним делать – пока неизвестно. Мысли о предстоящем свидании вызывали в ней неудержимое волнение, как будто именно завтра она окончательно должна понять, что с ней произошло, и сделать самый главный выбор, в котором она уже почти не сомневалась.

Вдруг резко зазвонил мобильный, словно гонг в руках ангела правосудия. Александра вздрогнула, в одну секунду спустившись с небес на землю, собралась – хватит мечтать, надо работать. Кажется, она слишком увлеклась…

– Да, Светуля, – это была ее давняя подруга, военнослужащая, добрейшая женщина, всегда готовая выслушать и помочь.

Александра постаралась придать голосу как можно больше теплоты, тут же начав корить себя за то, что давно не ездила к Свете в гости. Они подружились еще в те далекие времена, когда катали своих спящих первенцев в колясках по тенистым улочкам пригородного Марьино. Потом Светуля уехала жить в Перевальное, в военный городок, и Ксана обязательно привозила ей и детям подарки на каждый праздник, отдыхая в ее маленькой квартирке и душой, и телом.

Но вместо веселого воркования милой подруги в ухо ворвался истошный вопль:

– Кумуся, допоможы! Мэнэ за гратами трымають! У псыхликарню видвэзлы! Не чыпай мене, с-сука! А-аа…– раздались звуки борьбы, удар, шум падающего тела, визг, женский сердитый голос раздраженно произнес: – Гражданка, да что вы себе позволяете? Я вам один звонок разрешила сделать! – и трубка, сердито щелкнув, умолкла.

Ксана, оцепенев, посмотрела в окошко мобильного телефона: «Вызов завершен».

Кума Света была родом из Донецкой области, где разговаривали на смешном суржике, но русским владела в совершенстве, на нем же и общалась, зная, как тяжело в Крыму с «мовой». И только в минуты крайнего волнения переходила на украинский. Значит, случилось нечто из ряда вон выходящее. Беда! В голове Ксаны стало пусто, мысли разлетелись в разные стороны, словно потревоженные воробьи. «О, Господи!… О, Господи!… Что делать?»

– Ксана, я не могу найти в почте фотки членов правления банка, должны были еще вчера скинуть, – голос Антона ворвался в ее сознание, словно взрыв, Ксана подскочила на стуле, выронила из ослабевших пальцев телефон, и он, сделав несколько кульбитов по полу, рассыпался на части. – Ты что, Шурка, совсем обалдела?

Антон кинулся собирать детали, Ксана некоторое время на него смотрела, потом встряхнулась, словно дворняга, которую окатили водой, взяла себя в руки, присела на корточки. Они вместе собрали телефон, попытались включить. Хрупкий аппарат, как ни странно, включился, правда, экран стал подмигивать, словно хотел сообщить о себе что-то очень уж интимное. «Телефону всего год, где же я новый-то возьму, на какие деньги?» В тот момент она еще не могла предположить, что телефон ей в ближайшем будущем не понадобится. Но острое предчувствие подступающей катастрофы уже накрыло ее ледяной волной. Стало зябко.

…Рабочий день прошел бездарно, пережила его Ксана с трудом. Она написала несколько отвратительных, ничего не значащих абзацев. Текст не ложился, речевые обороты показались ей корявыми, неровными, словно кустарно скроенное платье. Тогда она решила сделать паузу и стала звонить в приемный покой психиатрической больницы, долго выясняла, куда определили несчастную Свету, узнала, наконец, что она в отделении острых неврозов. Перезвонила туда, но добиться у равнодушной медсестры фамилии лечащего доктора так и не смогла. Ответ был неизменным: «Еще не назначили, ожидайте». В конце концов ей разрешили прийти в отделение к четырем часам дня и пообещали, что к этому времени врач освободится.

Почти до четырех Ксана маялась возле компьютера, делая вид, что пишет статью. Чтобы совсем не терять времени даром, она попыталась подобрать список необходимых определений и наречий – обычно это помогало сосредоточиться. Но даже этот простой лингвистический прием у нее не получился. Без пятнадцати минут четыре она, никого не предупредив, проскользнула к выходу и быстрым шагом направилась в больницу, которая находилась на улице Розы Люксембург, всего в четырех кварталах от издательства.

После теплой декабрьской погоды, такой привычной для крымской зимы, этот тусклый день показался Ксане слишком студеным. Или температура на улице резко упала, или ее по-настоящему морозило от страха, понять она не могла. Демисезонное пальтишко не грело, руки даже в перчатках скоро стали бесчувственными от холода. Казалось, вот-вот посыплется из белесого неба легкий сухой снежок, схватит город в морозные тиски, заметет порошей. Недавние мысли о Беловерцеве показались смешными и уже ничего не значащими, ее обольститель исчез из памяти, вытесненный внезапно навалившейся проблемой.

Территория главного крымского дома скорби оказалась необъятной – с многочисленными корпусами, застывшими среди старых деревьев, неухоженными сквериками и заброшенными хозяйственными постройками. Сами корпуса были выстроены еще до Октябрьской революции, их фасады облупились, краска на оконных рамах облезла. Из щелей выщербленного тротуара торчала жухлая трава, приходилось все время смотреть под ноги, чтобы не споткнуться или не растянуть лодыжку, оступившись в очередную яму. Александра, прожив всю жизнь в этом городе, пришла сюда впервые. Это был настоящий затерянный мир в центре города – жуткий, таинственный, пугающий. Увиденное потрясло ее какой-то пронзительной безысходностью. Ксана подумала, что здесь можно было легко затеряться и остаться навсегда, как в лабиринте Минотавра.

Она долго искала отделение острых неврозов, пока не оказалась далеко в стороне от главной аллеи, рядом с высокой беленой стеной, по верху которой была протянута перекрученная колючая проволока. Что там, за этой стеной? Нервы ее были натянуты до предела, воображение рисовало несуществующие ужасы. Вдруг совсем рядом раздался оглушительный грохот, Ксана в испуге остановилась. Из-за угла выползла громоздкая алюминиевая тачка, на которой было сложено навалом грязное серо-коричневое постельное белье, рядком стояли зеленые эмалированные ведра с крышками, от них исходил острый запах перекисшей капусты. Тяжелую тачку с трудом толкали две толстые неопрятные санитарки, одна из них по виду была явно нездорова – глаза ее блестели, на лице блуждала отсутствующая улыбка, из уголков губ стекала слюна. С трудом оторвав взгляд от лица женщины с явными признаками слабоумия, Ксана обратилась к другой – хмурой насупленной бабе с темным лицом и уродливой бородавкой под носом.

– Скажите, пожалуйста, где отделение острых неврозов?

Баба недобро зыркнула из-под нависших бровей и махнула рукой в сторону угла, из-за которого они выкатили тачку. Ксана, засмотревшись на странных санитарок, не заметила под ногами торчащую из асфальта корягу, споткнулась и тяжело плюхнулась на колени, нечаянно схватившись рукой за грязную ткань. Это не позволило ей растянуться на асфальте, но от прикосновения к изгаженному белью ее окатила такая волна омерзения, что она стала хватать открытым ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. От резкой боли в коленях выступили слезы. Дебильная санитарка загоготала в голос, широко открыв рот, а вторая, неожиданно запричитав по-бабьи, бросилась к Александре, начала неловко тянуть ее за руку.

– Ну что же ты, девка? Рано тебе тут устраиваться. Вроде нормальная еще.

Ксана поднялась с ее помощью, отряхнула ладони, с сожалением потрогала порванные колготки и сконфуженно пробормотала:

– Спасибо.

– Иди уже, и не падай больше, – женщина улыбнулась, у нее оказались ровные белоснежные зубы и неожиданно добрая улыбка.

– Как вас зовут?

– Настасья. А это Верка, сестра моя. Из-за нее и работаю тут – она кивнула на свою напарницу. – Вот, удалось пристроить, общежитие дали. Мы-то сами с района, из Раздольного.

– Спасибо, Настасья.

– И тебе не хворать, – совсем ошалевшая от такой неожиданной встречи, Ксана быстро пошла за угол – продолжать разговор с несчастной Настасьей ей больше не хотелось.

Здание, в котором находилось отделение, оказалось двухэтажным, высоким, все окна были наглухо задраены мелкоячеистой металлической сеткой, сквозь которую можно было передать разве что тонкую сигаретку. Ксана с опаской потянула на себя массивную дверь. Проем на первый этаж был почему-то крест-накрест заколочен досками, с потолка клочьями свисала черная паутина. Александра осторожно поднялась на второй этаж по широкой выщербленной лестнице, постучалась в деревянное окошко, и оно чуть приоткрылось, словно в тюремной камере.

– Что надо?

Ксана, заикаясь, объяснила, но в отделение ее не пустили, сказали ждать. Она стала ходить по узенькому пятачку перед высокой белой дверью, рассматривая грязный потолок и покрытые разводами беленые стены. Даже в помещении было нестерпимо холодно, ее била крупная дрожь, руки не согревались ни в карманах пальто, ни под мышками, ноги давно стали бесчувственными. Глухое отчаяние сделалось просто невыносимым, но женщина терпела, переживая едва ползущие минуты словно адскую пытку. Она намерена была во что бы то ни стало выяснить, что произошло с кумой и оказать ей любую посильную помощь – Светочка всегда помогала ей, никогда ни в чем не отказывала. Через каждые пятнадцать минут Ксана настойчиво стучала в окошко, и пожилая сердитая санитарка, чуть приоткрыв щель, неприятным лающим голосом отвечала: «Доктор занят с больным, дамочка. Ожидайте».

Подходили люди, передавали передачи, заходили поговорить с доктором – каким? сколько их там? – уходили с чувством выполненного долга, стыдливо опуская глаза в пол. На Ксану никто не смотрел, и, если она пыталась что-то спросить, не отвечали, будто не слышали. Она чувствовала себя бестелесным привидением, мешавшим посетителям покинуть это странное место, смущалась, прижималась к стене. Лица сердитой санитарки по ту сторону двери она так и не увидела. Единственное, что удалось ненароком подсмотреть, – сидевшую за столом измученную растрепанную молодую женщину в байковом халате, торопливо поедающую из белой кастрюльки макароны. Она набивала их за обе щеки, словно хомяк, давилась, воровато оглядывалась по сторонам, будто кастрюльку должны были вот-вот отобрать.

Какая-то несуразная, почти смертельная тоска затопила душу Александры при виде больной женщины, будто это печальное место было последним, что она наблюдала в своей грустной, но, несмотря ни на что, отлично налаженной жизни. «Да что это такое? Может, Светка уже умерла?..»

Безрезультатно прождав почти час, так и не добившись ни от кого вразумительного ответа, напуганная до кончиков волос, Александра поплелась к выходу из больницы. Она так промерзла и ослабела от переживаний, что села в первый попавшийся автобус и только потом сообразила, что ехать придется в объезд, через Московское кольцо, с пересадками. Но ей было уже все равно, сколько трястись в разболтанной маршрутке – лишь бы в тепле. Такой странный день подходил к концу, надо было прийти в себя и, наверное, просто выспаться. Завтра она непременно разберется со Светиной проблемой и подключит Пал Палыча – он ей не откажет, встретится с Беловерцевым и возьмет интервью, еще подумает, что там насчет новых чувств, не привиделось ли ей…

Все это будет завтра. Но почему-то не отпускало ощущение, что уже ничего не будет, словно пребывание в психбольнице поставило жирную точку в ее судьбе. С этим странным ощущением, похожим на падение в бездонный колодец, она в конце концов вернулась домой.

…Половина пятого – то самое городское безвременье, когда нервный рабочий день почти закончился, но еще не докатился до своего полного завершения. В центре Симферополя, на Советской площади, было холодно, суетно и очень шумно. Бледное нависшее небо давило, солнце казалось размытым, а вечнозеленые ели возле кинотеатра – выгоревшими. И только броские рекламные щиты в центре транспортного кольца напоминали о том, что в мире присутствуют яркие краски.

На остановке перед поворотом на кольцо столпились люди с сумками и пакетами. Все хотели быстрее уехать и с нетерпением выглядывали маршрутку, которая должна была прибыть с Куйбышевского рынка. Очень скоро на мосту в потоке машин появилось нечто желтое, квадратное и неповоротливое, через минуту раздался визг стертых тормозных колодок, возле бордюра притормозил долгожданный автобус. Активно подталкивая друг друга, замерзшие пассажиры торопливо полезли в сырой душный салон. Двери закрылись, автобус уехал, но на остановке по-прежнему оставалось много людей.