Читать книгу: «Змеиный Зуб», страница 30

Стоило авангарду пролиться внутрь стен, как начался новый обстрел. Засевшие на крышах домов ружейники эльсов не жалели пороха. Ночь зашипела фонтанами искр. Но правосудие было уже не остановить: они прорвались в черту города.

Адальг оперся на меч и тяжело дышал, подняв забрало. Воздуха было мало. Всё болело. Плечо пронзительно ныло, стоило ему только подумать о том, чтобы вновь поднять щит.

– Назад уже не выйти, – пробормотал ему сэр Родерик, один из лучших его друзей и его неизменный страж в покрытой золотом броне.

– Назад мы и не пойдём, – выдохнул Адальг в ответ и утёр пот ладонью. – Туда нет пути. Только вперёд. В Летний замок.

– Опасно здесь стоять. Нас слишком хорошо видно со стен и с крыш.

– Ещё минуту, Родерик, молю.

Адальг упёр вторую руку в своё колено и понял, что даже земли под ногами уже не видит. То ли пот заливает глаза, то ли тьма стала сверхъестественной, как в кошмарах.

Неужели Демон действительно согнал к себе всех дворянских девиц? Будет ли он держать их в заложниках? Какую подлость он придумает на сей раз, чтобы попытаться избежать плахи.

Неожиданный порыв ветра охладил разгорячённые лица. Адальг недоуменно поднял глаза на опустевшие городские улицы. Действительно, штиль очень утомлял. Но этот ветер…

Из глубины Брендама, нарастая, стал доноситься множественный писк. Тьма ожила, превратилась в отблески сотен мелких телец. И через считанные мгновения отдалённая возня превратилась в настоящий град летучих мышей. Шуршание тысяч крыльев заполонило пространство, поглотило весь воздух, разразило верещанием притихшие улицы. Нетопыри посыпались на нападающих. Адальг зажмурился и резко отвернулся, так что одна из кинувшихся в него мышей ударилась в его стальной шлем. Он успел скинуть забрало прежде, чем мелкие твари вцепились ему в нос и в глаза. Нетопыри летели на стрелков, артиллеристов, в лица мечникам и в морды рыцарским лошадям. Они заполонили всё небо, а их омерзительные повизгивания зазвенели в ушах.

«Даже не думай, что это тебе поможет», – скрипнул зубами Адальг. И заорал:

– Стреляйте по ним! Не давайте им сломить вас! В бой, мои воины! Это последний вздох тьмы!

Он вырвал себя из оцепенения. Презрел боль в плечах, поднял щит, располосовал мрак мечом.

– Вперёд! Вперёд! – крикнул он, и командиры подхватили его клич. Отважные дестриэ понесли своих всадников дальше, на улицы, а первые отряды стрелков успели влезть на захваченную часть стены.

И тогда порыв ветра пошатнул даже мышиные орды.

Нечто громадное пронеслось над ними, поглощая отблески огней в нетопырином царстве. Оно ухнуло, будто ураган, над головами нападающих. И налетело прямо на только-только занятые стены. Адальг оглянулся на истошные крики и обомлел: чудовище спикировало на солдат и сорвало их с высоты, когтистыми лапами швырнуло прямо на копья их же товарищей. Мгновение – и оно скрылось. А затем тут же возникло над другой стеной. Его хриплый вой содрогнул сердца, а меткий удар лап сшиб и вторую часть стрелков.

Адальг похолодел, но заставил себя удержаться на месте и увидел, как монстр поднимает голову. Огонь выхватил из мрака тупорылую морду с частоколом неровных жёлтых зубов, мелкие злые глазки, обрубки рогов и покрытое жёсткой щетиной короткое мощное тело. Оправившись на своём насесте, гигантский нетопырь распахнул кожистые крылья в два десятка метров длиной и взмыл вверх так быстро, как мелькнула бы чёрная молния. Его взлёт ударил по воздуху и опрокинул наземь бегущих под ним людей. Мелькание чёрной химеры разорвало порядки паникой, и авангард понёсся кто куда, ломая строй. Большинство пытались вернуться обратно через пролом.

– Стоять! Не сметь!! – надрывались командиры. Но Адальг не мог винить людей в том, что они испугались. У него и у самого сердце ушло в пятки. И, наблюдая за полётом неслыханной твари, он, как завороженный, сделал несколько шагов в её сторону.

Что это? Кто это? Какая-то зверюга Демона? Вампирский гейст?

Ураган кожистых крыльев взвил в воздух стяги и мелкие камешки. Гейст промчался над занятой захватчиками улицей, и Адальг был готов поклясться, что встретился на мгновение с его алыми глазами.

– Родерик, – севшим голосом вымолвил Адальг и поднял меч повыше. – Мне кажется, сейчас…

Как пуля в лицо дуэлисту, гейст из тёмного неба разорвал пространство. За одну-единственную секунду его летящая махина ворвалась в круг света, из отдалённой тени став ужасной, вонючей пастью, что захлопнулась в волосинке от королевского шлема. Его смрадное тело напоролось на поднятые гвардейцами алебарды, но едва не раздавило самих защитников. Если бы кто-то из них поколебался, быть Адальгу в этих острых зубах. Но так он успел отскочить и упасть на свой зад, выронив меч. А гейст, не зная боли, непрерывно клацал зубами, как режущий на доске нож кухарки, и выдирался из пронзивших его алебард, чтобы вытянуть свою рожу ещё на метр и прикончить короля.

Адальг лихорадочно отползал назад по мёрзлой земле и видел, как острия алебард пронзали серую плоть. Химера лезла через гвардию, обливаясь чёрной кровью, не обращая внимания на то, что была уже практически нанизана на оружие всей королевской стражи. Её зубы продолжали стучать друг о друга, а из раззявленной пасти долетали хрип и стрёкот:

– Адальг, Адальг, Адальг!

Этот шёпот не затих даже тогда, когда серое нёбо пронзилось острием алебарды. Он будто исходил из самой чёрной и самой жуткой части души зверя. Могильный мрак пустых алых глаз и вонь смерти из готового поглотить его рта ошеломили короля, едва не вырвали крик страха из его груди. Он вскочил, споткнулся и вновь упал. Но твёрдая рука Родерика успела послужить ему опорой и подняла его на ноги. Они кинулись наутёк, а гейст, оттолкнувшись своими рукокрылыми лапами от земли, взвился в небо и залил золотую гвардию своей нечестивой кровью.

– К всадникам, – выдохнул Родерик, и они ринулись к испуганным лошадям. Среди блеска их брони они были не так заметны.

Вопли ужаса сменялись агоническими криками. Но разум ужасом сковало пение. Не испуганные, а воодушевлённые эльсы затянули куплеты гимнов Схолия. И гейст ответил им одобрительным визгливым воплем с небес. Он реял, как коршун над перепуганными курами, и высматривал подслеповатым глазом свою главную цель.

– Есть идея, – бросил Родерик и схватился за ремни, что держали наплечники Адальга. Тот закивал и непослушными пальцами стал отстёгивать с другой стороны. Без золотой брони они были практически невидимы. Только шлемы пришлось оставить: без них нетопыри налетали, как вороны, и за считанные минуты превращали живого человека в целёхонький труп с кровавыми дырами вместо носа и глаз.

Какой это позор для командира.

– Коня, давай коня поймаем? – предложил Адальг. Язык заплетался.

– Нет. Ты посмотри на них – они сейчас сами себя расшибут о стены от ужаса. Шевелись!

Родерик толкнул его в спину, и Адальг, кивнув, побежал к остаткам Северных ворот. Они полезли через гору трупов в чёрных мундирах, когда новый порыв ветра опрокинул их навзничь. Гейст проносился всё ниже и ниже. А раны на его теле делались всё уже и уже. Он пикировал на стрелков, откусывал головы и одним залпом вытягивал из тел кровь. Это лечило его, давало ему новые силы, он взвизгивал опять и, поковыляв по земле на своих гигантских согнутых крыльях, выпрыгивал в небо вновь. От каждого его клича нетопыри с утроенной яростью налетали на солдат, и обезумевшие от страха отряды Шассы и Эдорты бежали врассыпную.

Накренившись вбок, гейст сделал крутой вираж и взмыл вверх, к разорённой Девичьей башне. Словно птица, он снизился лапами вперёд морды и взрыл когтями артиллерийский расчёт на крыше. Затем поднатужился, протаранил башкой пушку и скинул её вниз, на скалы. Мощь кипела в каждой жиле. Заглушала голос разума, который непременно велел бы пушку оставить как трофей. И щекотала жестокой радостью грудь. Став хозяином башни, он огласил предгорья торжествующим плотоядным кличем и захлопал окровавленными крылами. Небо сгустилось над войсками, и огни гасли один за одним.

– Адальг, Адальг, Адальг, – клекотало в горле гейста. – Поединок. Ты хотел поединок. Где же ты?

Принюхавшись гладким носом, он развесил громадные уши и чутко уловил крики своих среди чужих. Это Лукас, кажется, полез догонять убегающих и выискивать короля.

Лукас видит лучше. Лукасу можно верить.

Гейст сорвался с края башни, и, рея над землёй, снизился прямо в последние всполохи сражения. Брат ретиво рубился с тяжёлыми рыцарями короля, но напрасно. Адальга среди них не было. Однако это не значило, что они имеют право на жизнь. «Клятвопреступники!» – хотел прокричать Экспиравит, но из покрытой жёстким мехом груди вырывался лишь пронзительный стрёкот. Он обрушился на всадников, придавил их сгибами крыльев, раскусил их сталь кривыми зубами, прижал их к земле мощным бессмертным телом. Кони истошно ржали под его когтями. Он поддался ярости и кусал, не разбирая, и втягивал в себя целые реки крови.

Громко протрубил рог Юлиана. Фельдмаршал велел прекратить преследование и брать пленных из тех, кто затерялся подле стен города или внутри. И сердце замедлило свою бешеную скачку.

Только теперь, в теле зверя, оно стучало так быстро. Всегда размеренное, едва-едва слышное, оно преисполнялось жизни. Настоящей. Он не был мертвецом. Он был живым. Но жилец из него был жутковатый. Никогда раньше всадник с лошадью не были для него мелкими, как собака.

Боль дала о себе знать. Пульсируя внутри, она медленно перемещалась от раны к ране, покуда целительный вампиризм излечивал тело. Гейст свернулся прямо на месте драки, упершись мордой в бок убитого коня, и протяжно вздохнул. После такой трапезы хотелось спать. Прямо здесь и сейчас.

И Лукас решил вернуться к нему. Через разломанный вереск он направил своего сменного скакуна – кобылу Лакрицу. Та была моложе Фиваро, но лучше чувствовала всадника. И будто бы понимала, что, раз рыцарю не страшно, то и ей тоже нечего опасаться. Она косила глазом на громадного косматого гейста и взволнованно фыркала, но не убегала. Так они и пришагали. Лукас спешился и, переведя дух, подошёл к чудовищному кровососу ещё на несколько метров ближе.

Покрытая тёмно-бурым мехом туша ворочалась в полумраке. Голова на короткой шее вся склонилась дугой вниз, блестящий от крови нос упёрся в землю, а большие треугольные уши безвольно повисли по обе стороны от макушки. Кто-то назвал бы его нечестивым гейстом, худшим порождением ночи, противником людей. Но для Лукаса это был всего лишь здоровый ушан. Ушаны пугали только комаров. И он прекрасно знал, что на ощупь мех похож на собачий. И что подслеповатые глаза выражают столько же эмоций, сколько лошадиные. Поэтому он, окрылённый победой, подошёл и положил ладонь на косматый бок.

– Экспир, – жарко заговорил он. – Эскпир. Очнись. Это был твой первый бой. И он был великолепен. Как ты их уделал! Адальга мы не поймали, но зато они мигом выметутся с острова. У них уже сейчас только пятки сверкают. Экспир, ты молодец! Просто бесподобен!

Куда уткнулся его багряный взгляд? Куда-то в пустоту. «Ты думаешь, что ты чудовище, которому нет места на земле», – догадался Лукас. – «Ты до сих пор не понял, что худшим чудовищем под солнцем был и останется сам человек». Сочувственно ухмыльнувшись, Лукас раскинул руки и прижался к его горячей туше. Обнял её настолько, насколько мог. И услышал в ответ благодарный стрёкот. Гейст остывал, становился меньше, его скрюченные крылья укорачивались и истончались, жилистое тело худело до костей, и постепенно исполинский ушан снова стал согнутым в три погибели бледным Экспиром. Он повис на плече Лукаса, и тот помог ему выровняться. Оправил на плечах лохмотья, что остались от рубахи. Скрывая худобу, Эскпир всегда носил одежду на много размеров больше, и поэтому она оставалась на нём хоть как-то после этих обращений. Но всё равно Лукас накинул на него свой гербовый плащ и ободряюще улыбнулся ему.

– Лукас, – прошептал Экспиравит своими чёрными губами. На нём больше не было маски, и бледные выросты черепа вокруг глаз ярко подчёркивали провалы век. Треугольная дыра зияла вместо носа, а сморщенная кожа обрамляла торчащие скулы и рот. Серые с проседью волосы прилипли к черепу и протянулись вниз до плеч. Рога он отпиливал так основательно конюшенным рашпилем, что они почти не виднелись вверху лба. Его истощённое лицо устрашило бы любого; такого не бывало даже у давно лежащих трупов. Но Лукас его не боялся. И он внимательно посмотрел в ответ, давая понять, что слушает.

– Лукас, я… – Эскпиравит уронил голову и уставился себе под ноги. – Лукас, я слишком многим тебе обязан.

– Ты шутишь, дурак? Кто, по-твоему, спас нас из Юммира?

– Да, но ты делаешь больше, чем мог бы, в ответ. Ты будто правда считаешь меня братом.

– Батюшки, дошло до тебя! – расхохотался Лукас. Он бы похлопал его по плечу, если б ему не казалось, что вампир от этого развалится на груду белёсых косточек. Хотя и знал, что после кормёжек тот становится прочнее, чем сталь. – Я всегда тебя им считал.

– Я думал, ты храбришься.

– Ну и мысли у тебя, Экспир. Я твой брат и есть. Эленгейры родичи Эльсингов. А уж в каком поколении и каким образом – неважно. Важно то, что ты спас меня и весь Юммир, и никогда не отрекался от меня. Мы с тобой семья. И с Кристором. И даже с Валенсо, наверное. Ни я, ни они не променяем тебя на какого-нибудь смазливого Адальга. Потому что в нём нет ни искренности, ни благородства, ни души. А в тебе есть всё. И если поначалу глаза застилает страх, то потом это становится видно.

– Я им пообещал дар, вот они и остались.

– Это ты думаешь, что они работают за дар. А я думаю, что Кристор всегда тебя любил. Его дочерей не стало во время чумы много лет назад, и он попросту взял тебя под крыло. А Валенсо… Валенсо странный. Ему просто нравится быть плохим персонажем. Но на деле он не умеет быть злодеем, как и ты. Так что вы чем-то похожи.

Экспиравит посмотрел на него своими тёмными глазами и наконец поддержал его ухмылку.

– Лукас, ты для куртуазного и красивого рыцаря слишком умно рассуждаешь. Твоё дело – дамам головы кружить, а не убеждать упыря в том, что он человек.

– Да уж по сравнению с сэром Моркантом да с Адальгом я, оказывается, неважный рыцарь: вылетал из седла больше, чем может себе позволить приличный сэр, – вздохнул Лукас и стёр с лица слипшиеся пряди. А затем повернул голову и всмотрелся в отдалённую возню победных огней на стенах. – Но я могу тебе посоветовать пойти к войскам и сказать им, что они сегодня отлично поработали.

– И ополчение Брендама тоже. Самое время разориться на премии всем причастным.

– Я имею в виду – покажись им, Экспир, не прячься за мной. Я отличный инструмент волеизъявления, но тебя самого они оценят больше. Ты Принц самого Схолия, ты повелитель летучих мышей и чёрных туч. Пойдём; они будут кричать твоё имя, и ты поймёшь, что значит быть монархом!

18. Вопросы крови

Остаток февраля проходил как в тумане. Жизнь текла своим чередом, но только не для тех крох Сопротивления, что ещё уцелели в Брендаме. Валь была подавлена и растеряна; Эпонея, кажется, совсем разуверилась в реальности происходящего; а Кея продолжала деловито общаться с купцами в порту и с оставшимися змеиными дворянами. И аккуратно, ненавязчиво, находила связи с большой землёй. Ей удалось наладить контакт с группой разведчиков, что прибыли из Шассы под видом торговцев. И теперь это были последние признаки королевских сил на острове: армия, напуганная нечистью, бежала на остатках кораблей. Флот Ририи благополучно перешёл на сторону Эльсингов. А жители Эдорты затаились в своём маленьком горном городке, ожидая, когда эльсы перестанут наслаждаться победой и придут по их души.

Впрочем, они не торопились. Граф плотно занялся вопросом расселения своих солдат, предоставил им возможность забрать свои семьи с большой земли и одновременно отрегулировал вопросы собственности с островитянами. Он так и не показал публике своё лицо без маски, но народная поддержка приободрила его, и он твёрдо взялся за восстановление города и освобождение местных жителей от многолетнего страха перед змеиным дворянством. И было это не так уж трудно: мысль о том, что новый правитель пьёт кровь буквально, а не фигурально через зверские оброки и налоги, многим пришлась по вкусу. Это ужаснуло бы большинство верующих в Иана, но на Змеином-то Зубе всегда любили подчиняться жестоким богам, разительно отличаясь от континента. В сущности, никто не мог сказать, что видел упыря на охоте. А те немногие, что могли, не сумели бы сделать это через крышку гроба.

Тем временем вставал вопрос о том, собирается ли он провозглашать независимость от короны. Со времён Иксидора Порочного Видира, который женился на деве из Харцев, сидящий на Чешуйчатом троне не имел права надевать венец Видиров. Сделанный из зубов морского змея, венец этот хранился в сокровищнице Летнего замка и являлся символом королевской власти. Но Экспиравит не спешил. В первую очередь его всё равно волновал брак с Эпонеей. Он многократно сверял доносы своих заморских сыщиков, советовался с Валенсо и приходил к выводу, что Эпонея должна быть в Брендаме. Но, поскольку недели поисков своими силами ни к чему не привели, Валенсо отправился в путешествие к союзникам-ририйцам, чтобы – с согласия или без него – привезти на остров леди Альберту Эльсинг Видира. О том, что она работает на вампирского графа, Валь украдкой услышала в их приватном разговоре с тайным советником, когда тот только собирался отплывать.

Почему она не была удивлена? Безусловно, Альберту следовало подозревать в малодушии изначально. Но Валь слишком верила в то, что Беласк умеет выбирать людей.

Что ж, именно на случай нежелательного прибытия вероломной «леди Видира», Валь и берегла в своей спальне бумсланга Легарна. Благо Освальд появлялся слишком редко: он был занят на бесконечных похоронах и проповедях. Иной раз, проходя мимо ярмарочной площади или рынка, можно было слышать его пылкие речи о великолепии смерти и ласковых объятиях Схолия. Он ловко сплетал факты и легенды, а также неоднократно возвращался к тому, что Эльсинги тоже являются родичами фон Морлудов; и если Видира были потомками кузена графа Ноктиса, то Эльсинги произошли от прямых братьев святого. Разглагольствования и воодушевляющие речи не затихали, кажется, ни на один день.

Слышал их и маленький Сепхинор. Он продолжал жить в «Рогатом Уже» с леди Мак Моллинз, Банди и Бархоткой. После жестокой расправы над дворянами из Сопротивления в Летнем замке Бархотка лишилась и кровного отца, лорда Барнабаса Хернсьюга, и мамы, леди Гленды, которая попыталась спасти своего возлюбленного выстрелом в вампира. Сепхинор тогда боялся, что тоже осиротел. Банди едва удержал его на месте, когда тот увидел, что гнусный упырь набросился на мать, выпил её кровь и оставил лежать на холодном камне. Но лорд Себастьен Оль-Одо, который поступил в ученичество к доктору Кристору Эрмигуну взамен убитого подмастерья, буквально на следующий день передал им, что «чародейка» в порядке и усилиями замковых жителей идёт на поправку. Банди объяснил Сепхинору, что граф попытался этим укусом запугать Сопротивление и заодно посмотреть, не заступится ли кто-нибудь за колдунью, в которой он на тот момент сильно сомневался. И именно то, что никто не шелохнулся, заставило его отбросить подозрения.

– Не представляю, правда, что она почувствовала, когда поняла, что никто не поможет, – вздохнул Банди, когда они вместе чистили картошку на кухне.

– Думаю, она была к этому готова, – хмуро ответил ему Сепхинор. – Мама говорит «не думай», если считает, что не получится спокойно пережить подобные размышления. Но теперь я навечно задолжал кое-кому свою кровную месть.

Банди хмыкнул.

– Боюсь, у меня тоже висит один очень крупный долг чести. Благодарность тому, кто, можно сказать, подарил мне вторую жизнь… Как житель Змеиного Зуба, не получу я покоя, пока не исполню его. Что может быть лучше, чем попрать коронованную бандитскую братию…

– Что ты там бормочешь? – не понял Сепхинор.

– Ничего, ничего.

К Банди у него было много вопросов. Тот вроде бы помогал леди Мак Моллинз, но в то же время перестал поддерживать дело Сопротивления. Он сделался негласным командующим в «Рогатом Уже». И лишь когда к нему пришли загадочные люди из порта, Сепхинор слышал, что они собираются приводить в действие «план девять», как-то связанный с решающим жестом короны и Сопротивления против мятежника. Сепхинор всей душой болел за то, чтобы у них получилось, но сам мог помочь мало чем. Он лишь разносил сообщения да пытался взбодрить Бархотку.

Тепло возвращалось на остров, и горячие дыхание источников Дола Иллюзий разогревало землю. Яркими рыже-красными ягодами были осыпаны падубы. Поля потихоньку покрывались молодой травой. Засохшие цветки вереска окончательно опали, и кусты его превратились в безжизненный серый мех посреди оживающего буйства зелени. Змеиный Зуб начал вновь наполняться силой влажной, густой, цветущей весны, и с моря повеяло нежностью грядущего лета. Ночи становились короче, но Летний замок всё равно сделался кварцево-серым, тёмным, будто вобравшим в себя все тучи предгорий. Люди называли это знамением небес, а Эпонея плакала при мысли о том, что даже боги встали на сторону захватчика.

Тот был милосерден и позволил ей спокойно жить без дальнейших налогов на два жалких этажа в чёртовой Девичьей башне. Когда она вернулась туда, сопровождаемая Лукасом, что вёз её вещи, ей захотелось застонать. Как её утомили низкие потолки, узкие лестницы и…

Когда они приблизились, стало ясно, что дверь сорвана с петель. Штабные сказали, что внутри побывали «враги», они же, вероятно, застрелили старика, что там жил.

– Мы не смогли его там бросить, ну и закопали рядом с Моррва; что нам было делать-то? – печально поведал штабс-капитан Нуллерд.

Эпонея знала, что должна изобразить боль и отчаяние, ведь умер её так называемый свёкор. Но у неё не было сил. Она лишь свела брови и вздохнула:

– Да что ж такое.

– Милая Валь, как мне жаль, – засуетился Лукас. И его забота вызвала у Эпонеи ещё больше ненависти. Когда Беласка зарубили, как барана, ей пришлось умерить свои слёзы. А когда пристрелили старого маразматика, который ей только мешался, ей надо их откуда-то взять. Их больше нет!

– Лукас, брось, – отмахнулась она и вошла внутрь со своим ридикюлем. – Я потеряла столько, что теперь мне уже плевать. На всё. Мне жаль только… убранства.

И она обвела взглядом опустошённые ящики, шкафы, сорванные со стен картины и отодранные от них рамы. Особенно пострадал портрет лорда Вальтера Видира – с него сняли золотое обрамление и швырнули прямо в изразцовый камин, где край его испачкался об угли. Несомненно, «доблестная» армия эльсов тоже смела бы тут всё подчистую, если бы могла сюда попасть во время штурма. Ну или их удержало бы то, что они бы отправились на виселицу; какая разница? Эпонее осточертели эти фамильные реликвии никому не нужного запылённого семейства. Она просто хотела домой, к маме.

– Батюшки, герцог Видира… – ахнула Эми, и, обогнув любовников, согнулась над камином. Затем вытащила портрет и прислонила его к краю узорной плитки. – Какая жалость.

Ей правда было жаль, или не очень? Покосившись на неё, Эпонея бы не сказала, что она служанка. Не иначе как её сердце действительно было отдано башне так же, как сердце Вальпурги. Хотя это не мешало ей крутить шашни с тем верзилой, который оказался тайным последователем вампиров и перебрался на службу в замок. Странно, что он всё ещё не раскрыл их с Вальпургой конспирацию. Мужчина, а слабак. Только слабак может предать своего короля в такое непростое время.

Эпонея подошла и обессиленно опустилась на диван. Она ощущала себя очень слабо. Не так, как раньше, когда страх одолевал её и она думала, что это трудности беременности. Нет; почти сразу после Долгой Ночи кровотечения возобновились, давая понять, что её надежды были напрасны. Но, может быть, оно и к лучшему? Едва ли она смогла бы выносить ребёнка в таком аду.

Ей не хотелось думать, что то, что она чувствует сейчас, как-то связано с истинными проблемами женщин в положении. Покосившись на Лукаса, она испытала лишь раздражение. Руки его были так мягки, его нрав так простодушен. Его семья приходилась роднёй и Эльсингам, и Харцам. И чем-то он на Адальга был похож. Но им его было не заменить. Он оставался убийцей отца, пускай и косвенным. Да ещё и, как говорят, сражался в поединке с Адальгом и сумел ранить его.

– Валь, – Лукас подошёл к ней поближе и сел рядом, оставив сумки стоять у покосившегося стола. Затем положил руку ей на колено и преданно взглянул в глаза. – Скажи мне, если тебе плохо. Ты думаешь про своего сына?

Эпонея посмотрела на него устало. Сколько ещё раз ей играть убитую горем разлуки мать? Хватит.

– Нет, – честно молвила она. – Он в Эдорте. Но если даже вы захватите Эдорту, вы не причините ему вреда, я знаю.

– Я рад, что теперь ты в этом уверена, – радостно заулыбался Лукас. – Я хотел бы… посмотреть на него.

Он обнял её, сжав пальцами хлопок траурного платья, и не заметил, как безразлично Эпонея глядит в забрызганную кровью стену. Хорошо хоть они с Банди успели продать немалую часть драгоценностей Моррва, и деньги она перед штурмом забрала с собой. Но если армия была здесь, интересно… не за ней ли они сюда приходили?

Валь сделала вдох и поняла, что ей слишком душно.

– Может, я окно открою? – спросила она у графа, который самостоятельно рисовал натальную карту, косясь на данный ею пример. Движения его рук были такими медленными и выверенными, будто он со всею своею царственностью ставил подписи на указы, а не занимался ерундой для дураков и колдунов.

– Откройте, – едва заметно пожал он плечами. Она встала и, влача за собой длинный подол, откинула штору. Затем распахнула створки и набрала полную грудь ночного воздуха. Скоро будет март, день рождения Сепхинора – восемнадцатого числа. Хотелось бы хоть ненадолго покинуть потемневший Летний замок, его просматриваемый со всех башен сад и проехаться до Эдорты…

Уловив её настроение, Экспиравит заметил:

– Вы предпочли бы прогуляться, мисс чародейка, я вижу.

– Да, но Кристор всё ещё возражает против моих прогулок.

– Но у вас есть возможность взять лошадь и проехаться к морю.

– Лошадь – существо строптивое. Если она меня высадит где-нибудь на улице, я костей не соберу, – усмехнулась Валь и осмотрела своё крайне похудевшее запястье.

– Не так что-то с вашими лошадьми, ой не так. Но вы могли бы взять Фиваро. Он хоть и жеребец, но очень спокойный парень. Если вы сядете на него без седла, то он спокойно вас потянет даже на лечении. Лукас говорил, ему вредно стоять без дела, пускай он и не до конца восстановился.

Валь обернулась через плечо.

– И вы сами нарисуете натальную карту?

– Да. То есть, нет, – Экспиравит задумчиво провёл пером по закрытому тагельмустом носу. – Я составлю вам компанию. Вы расскажете мне что-нибудь интересное про остров, а я расскажу что-нибудь вам, раз уж, было дело, обещал.

– Почему бы и нет… – сходу согласилась Валь и уже шагнула было от окна – ведь ей тогда надо было бы надеть платье-амазонку – а потом вдруг резко остановилась. И спросила натянуто:

– Милорд, вы ничего не имеете под этим в виду?

– О чём вы?

– Приглашаете меня на прогулку, всё такое.

Экспиравит высоко задрал одну бровь.

– Мисс чародейка, вы, рендриты, насколько я знаю, не являетесь персонами, которых можно скомпрометировать. А я вообще-то вот-вот женюсь. Как вы сами же сказали, через считанные пару месяцев.

Валь ругнулась на себя за излишнюю пугливость и подобрала подол, собираясь наверх. Она услышала за спиной урчание Золотце, которая решила, что её возьмут на прогулку, и бормотание Экспиравита, который объяснял ей, что ей ещё рано делать такие забеги. А затем вернулась к себе, переоделась в чёрную амазонку, накинула вновь звёздчатый плащ и надела шляпу с вуалью. Экспиравит предложил ей свою руку, и, держась за его холодный локоть, Валь отправилась с ним к конюшням.

– Где вы, если не секрет, проводите свои дни в последнее время? – непринуждённо поинтересовалась она.

– А вы следите за мной, м?

– Просто слышу, как хлопают здоровые крылья за окном.

– Есть у меня гнездо, которое я себе обустроил, – хмыкнул Экспиравит. – Неподалёку отсюда. Знаете, всякие эти гробы, обитые бархатом, скелеты с трубками во рту и покером на столе и прочее чисто вампирское убранство.

– Поняла, больше не спрашиваю, – усмехнулась Валь в ответ. Странное было чувство, будто хотелось тронуть его плечо, спину, подбородок. Понять, что там вообще за создание под слоем одежд. Из соображений чистого любопытства, разумеется. Когда он шутил, он не казался опасным, и оттого её раздражало, что он может видеть её лицо, а она его – нет. Она ведь даже не понимает, как он выглядит.

– Я, к слову, никогда не замечала вас верхом.

– Ну, я и правда редко этим пользуюсь, – Экспиравит махнул украшенной перстнями рукой конюхам, чтобы те поспешили приготовить лошадей. – Хотя это дело я всегда любил.

Вальпурге привели Фиваро – тяжёлого коня Лукаса. Кроме уздечки, на него накинули вальтрап и прямо так обвязали его подпругой, чтобы не грузить ветерана тяжестью седла. Хотя для того, кто привык таскать на себе броню, это было пушинкой. Валь подошла к скамейке, с которой собиралась влезть ему на спину, и обернулась к Экспиравиту. Тот присвистнул, и к нему подбежала кобылка, от силы ладоней пятнадцать ростом. Она больше походила на тонконогого тарпана в серых яблоках, и морда у неё была похожая, крестьянская. На ней было надето лишь седло. И Валь, положив руки на холку Фиваро, спросила удивлённо:

– Это что, ваше?

– Это Мглуша, – с гордостью представил Экспиравит и безо всяких подставок взобрался на невзнузданную лошадь. – Она ходит только рысью, и шаг её мягок, как утренний прибой. Настоящая услада для моей спины.

– И у вас, владельца стольких территорий и капиталов, беспородная лошадь? – округлила глаза Валь. Экспиравит покосился на неё снисходительно:

– Вы серьёзно думаете, что породы мне так же интересны, как и этому вашему острову, который кровностью мерит даже людей? Отнюдь. Мглуша умна, послушна, храбра и невероятно мила. А то, сколько у неё чистокровных производителей в роду, меня не волнует от слова совсем.

Он прихватил со стены хлыст, но даже не стал им пользоваться: лошадка вынесла его в полночный двор сама, прогрохотав копытами по полу. И Валь, влезши наконец на Фиваро, последовала за ним. Комичнее высоченной горбатой фигуры на маленькой кашлатке был только змей верхом на лягушке.