Читать книгу: «Кёнигсбергские цветы», страница 6

Глава 22

Прошло почти два месяца, после тех событий. Жизнь моя изменилась кардинальным образом. То ли это Варя поделилась со мной своей смелостью, то ли мой дар сделал меня другой. Я перестала бояться, и научилась доверять. Доверять вселенной, доверять самой себе.

Я, наконец, уволилась с нелюбимой работы. Легко и просто, я написала заявление и, отработав две недели, ушла, тепло со всеми попрощавшись. Мне больше ни минуты не хотелось тратить свою жизнь на то, что тяготит.

Как именно я буду жить дальше, я не имела понятия. Просто знала, что всё разрешится. Просто знала. Благодаря небольшим сбережениям, можно было спокойно не думать о «хлебе насущном» ещё несколько месяцев.

Я продолжала прогулки по городу, стала выезжать в область, осматривала старинные вековые постройки, и была в постоянном вороте тех событий, которые пережила.

Иногда, выйдя из собственного дома, я видела не элитные новостройки, а груды из красного кирпича и разруху, голодных немецких детей и русских переселенцев, которые по душевной теплоте отрывали им куски хлеба. Я видела смерти на улицах города, очень много смертей, и сердце моё болезненно ныло.

Мне стало легче, когда я серьёзно взялась за записи. Всё, до мелочей, что пережила сама, всё, что рассказала мне старуха, не приукрашивая и не придумывая ни одного слова, я записывала в чёткой последовательности. И история стала складываться в цельный пазл. Ранние записи, казались школьным сочинением, в сравнении с тем, что было сейчас. Сейчас это был не просто рассказ или история – это был роман. Грустный и трагичный роман о первой любви, но он был не окончен. И я не знала, смогу ли увидеть всю историю до конца, смогу ли дописать его.

В один из дождливых декабрьских дней, я решила прогуляться в том районе, где познакомилась с цветочницей. У меня была надежда встретить там её. Не думаю, что она стояла на том же месте и продавала цветы, но скорее всего она жила где-то рядом, и мы могли встретиться там случайно. Конечно, это было очень глупо и по – детски, но мне ничего не оставалось делать. Просто сидеть и ждать, я больше не могла.

Одевшись потеплее, и прихватив с собой зонт, я отправилась на поиски. Погода была совсем не для прогулок. Моросил мелкий и противный дождь.

Я приехала к тому самому перекрёстку, там никого не было. В такую непогоду, вряд ли какая – то бабушка выйдет продавать яблоки.

Я обошла весь район вдоль и поперёк, всматривалась в лица всех прохожих старух, разглядывала участки в дачном секторе, нет ли там розовых кустов. Думаю, я вполне походила на сумасшедшую.

Устав, и сбив себе ноги, я вернулась домой ни с чем. На душе было противно, так же противно, как и на улице сегодня.

Я надела тёплую уютную лавандовую пижаму, заварила себе горячий чай, укуталась в плед и села у окна. Заняла своё любимое место в доме. Вид был совсем не такой радостный как осенью.

Гладь озера, вокруг чёрные деревья, сиротливо стоящие без своего убранства, всё те же вечно крякающие утки, и несколько гуляющих прохожих. В сумерках, в свете уличных фонарей, всё казалось серо – чёрным и не привлекательным.

Я думала о книге. Придумывать самой окончание романа мне не хотелось. Да и было бы это не честно по отношению к старушке, и по отношению к Гюнтеру.

Мои мысли прервал телефонный звонок. На экране телефона высветился незнакомый номер.

– Да, – отвечаю я, заранее приготовившись сбросить, в случае очередной банковской рекламы.

– Аня, здравствуйте, это Игорь, – слышу я знакомый голос, и внутри меня словно рвётся какая – то болезненная струна.

– Вы меня помните? Я внук Варвары Олеговны, – продолжает он.

– Да, конечно… Я помню вас.

– Тут такое дело, – он замолчал, пытаясь подобрать нужные слова, – В общем, бабушка умерла. Позавчера. Завтра похороны, на старом городском кладбище. Вы вроде некоторое время общались с ней. И она… В общем, если хотите…

– Во сколько? – обрываю я его речь.

– В одиннадцать часов.

– Я буду.

– Хорошо, Аня… Тогда, до завтра.

– До свидания, – говорю я дрожащим голосом, и кладу трубку.

Слёзы ручьём льются из моих глаз: «Вот как всё вышло. Значит, эта история так и останется неоконченной».

Глава 23

Ясный, солнечный день, слегка подморозило. После череды бесконечных дождей и хмурых туманных дней, так приятно вдыхать свежий морозный воздух. Вокруг тишина и покой, как и должно быть на кладбище: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

Старое городское кладбище. В довоенные годы оно называлось кладбищем Королевы Луизы – ещё одно наследие старого города. Тысячи умерших жителей Кёнигсберга нашли здесь пристанище, а после оккупации покой здесь стали находить и души советских граждан.

До войны в городе было около полусотни кладбищ, и многие из них располагались прямо в центре города. Это были как небольшие погосты при кирхах, так и места для захоронения тысячи умерших. После эпидемии чумы, было принято решение не хоронить больше горожан в густонаселённых районах, и кладбища стали образовываться за пределами центральной части города. В настоящее время практически все старые захоронения застроены жилыми комплексами и торговыми центрами. Старое городское кладбище является одним из немногочисленных захоронений, оставшихся со времён Кёнигсберга.

Я неспешно иду по старой каменной брусчатке. Если не обращать внимание на надгробные плиты и кресты, есть ощущение, что я гуляю в красивом старом парке. В дали от шума и городской суеты, среди вековых деревьев, я словно проваливаюсь куда – то, где нет тревог и забот, есть только тишина…

– Аня, – знакомый мужской голос останавливает меня.

Оборачиваюсь. Меня догоняет Игорь.

– Аня, извините, – говорит он, пытаясь отдышаться, – Я даже не подошёл к вам поздороваться. Сами понимаете…

– Всё в порядке.

– Вот и сейчас, пока всех по машинам рассадил, пока всё уладил, оборачиваюсь, а вас уже и нет. Хорошо успел вас догнать. Вы поедете с нами, на поминки?

– Нет, не поеду.

– Как скажете, – говорит он, и замолкает ненадолго. – Бабушка кое – что передала для вас, но я не могу сейчас вам это отдать. Родные меня ждут. Могу я завтра вечером к вам заехать?

– Да, конечно можете, – отвечаю я.

– Хорошо. Вы скиньте мне свой адрес в Вайбере, и я часиков в семь заеду. До свидания, – говорит он и убегает.

Я стою на месте в растерянности. Что могла передать мне старуха? Ещё одну пластинку… Или что? Даже после смерти она не переставала меня заинтриговывать.

Я неспешно продолжаю путь к выходу кладбища, и думаю уже об Игоре.

Игорь – это Гюнтер, только раза в два старше. Те же глаза, тот же голос, та же улыбка. И этот взгляд – смелый и с вызовом. Тот, которым так восхищалась старуха, и который я видела сама.

Во время похорон я украдкой наблюдала за его семьёй. Семья – это он, уже пожилые мама и отец. Было ещё человек пятнадцать, видимо дальних родственников.

У Игоря не было ни малейшего сходства с родителями. Но было очевидно, что его мама и была дочь Варвары Олеговны. Такие же глаза, небольшой нос, овал лица, и множественные морщинки вокруг глаз, такие, которые с возрастом появляются у очень весёлого человека. Стройная и невысокого роста, она выглядела довольно молодо, хотя ей должно было быть уже под семьдесят. Отец Игоря, напротив, был высоким и седовласым старичком.

Во время захоронения бабули, никто не плакал и не причитал. Глубокая тоска и боль повисла в воздухе, но никто не показывал её. Моя эмпатия была в этот момент совсем некстати. Я чувствовала их боль физически, всё тело ломило, а сердце сжималось от нестерпимой тоски. Хотелось поскорее убежать оттуда.

Во время траурной процедуры захоронения глаза Игоря были словно из стекла, он смотрел, не моргая в одну и ту же точку – могилу бабушки. Этот взгляд я уже видела у Гюнтера в тот вечер, когда к ним в дом приходил Варин отец.

После захоронения он положил на могилу гигантский букет белых роз. И продолжил безмолвно смотреть в одну и ту же точку, как – будто внутри себя он прокручивал какой – то фильм. Фильм о ней.

Я не стала долго задерживаться, положила цветы и ушла. Мне не терпелось покинуть эту тягостную атмосферу, и просто немного прогуляться. Я и подумать не могла, что Игорь меня догонит с новостью о неожиданном наследстве.

Глава 24

Весь следующий день я ждала его. Было так странно видеть человека из своих видений в реальной жизни. И это был не просто человек, а мужчина, от которого там, в далёком Кёнигсберге у меня подкашивались ноги.

Приближались новогодние праздники, и что бы хоть как – то занять себя, и отвлечься от томительного ожидания, я взялась наряжать искусственную сосну. Эту пушистую хвойную красавицу, с длинными тёмно – зелёными пластиковыми иглами, мне подарила мама на прошлый новый год. До этого у меня не было новогодней атрибутики, всегда было как – то не до праздничной мишуры.

Я достала из шкафа коробку с сосной, вытащила её и расправила веточки. Дерево оказалось не маленьким, и заняло довольно внушительный участок комнаты.

«Ну да ладно, праздник так праздник» – подумала я, и достала имеющиеся немногочисленные ёлочные украшения. Ими оказалось с десяток золотых шаров и две пушистых мишуры синего цвета. Сочетание не очень, но всё же лучше, чем ничего. Не хватало ёлочных огоньков. За ними я и собралась идти, когда услышала звонок в дверь. Подумать только, я так увлеклась, что не заметила, как пролетело время.

Я открыла дверь. На пороге стоял Игорь с большим тёмно – зелёным горшком цветущих белых роз. Тех самых.

– Фух… А лифт у вас давно не работает? – запыхавшись спросил он.

Я молчала, еле сдерживаясь от смеха. Эта картина показалась мне очень смешной. Варя постоянно носила цветы Гюнтеру, а Игорь притащил мне целый куст этих же цветов, да ещё и в горшке.

В конце – концов, я не могла больше сдерживаться и засмеялась. Он рассмеялся тоже. Минуту мы просто хохотали.

– Чего смеёмся… Не понятно, – отходя от смеха сказал он, – куда поставить эту красоту?

– Ставьте вот здесь, – показала я место в прихожей, а потом предложила ему пройти на кухню, где красовалась моя «недоделанная» новогодняя сосна.

– Ой, да у вас уже праздник, – сказал он с улыбкой, увидев дерево.

– Почти… Пару штрихов и она готова.

– Красивая, – вежливо соврал он.

Я налила ему чай, и мы сели друг напротив друга. В один миг, мне на секунду показалось, что я опять в доме Марты, а напротив меня сидит Гюнтер, только он не скован страшным недугом, говорит чуть иначе и много жестикулирует.

– Я думаю, вы догадались, что цветочки вам передала моя бабушка, – сказал он, – такое вот для вас интересное наследство. Она ещё в сентябре их посадила в горшок и ухаживала, а в день её смерти они зацвели, – он замолчал, и опустил глаза на кружку, которую держал обеими руками, согревая пальцы.

– Она взяла с меня слово, что после смерти эти цветы я доставлю вам, оставила бумажку с вашим номером телефона, – продолжил он, – и я не имею понятия, для чего ей было так это важно. Она вообще обожала свои розы, и именно эти – белые. Носилась с ними вечно как курица с яйцом. Сколько её помню, всегда в своём цветочнике, – он снова ненадолго замолчал, а потом посмотрел на меня и добавил, – я думаю, вы что – то значили для неё, раз именно вам она передала их.

– Она тоже для меня много значила, – с грустью сказала я.

– Она в последние месяцы постоянно упоминала о вас, но толком ничего не объясняла, да я и не расспрашивал. Вечно был в делах и заботах… Вообще, сколько я помню, у неё никогда не было подруг, никто не приходил к ней в гости. Несмотря на то, что она была очень дружелюбной и весёлой, она сторонилась близких знакомств. Откуда вы её знаете?

– Мы познакомились несколько месяцев назад. Я покупала у неё розы, а потом мы разговорились. Она много рассказывала мне о послевоенном Калининграде, о первых переселенцах. Мне это очень интересно.

– Она рассказывала вам о своей жизни после переселения в область? – с удивлением спросил он.

– Да, а что вас так удивляет?

– Просто она об этом никому не говорила, хоть пытай её. Никогда. С детства я увлекаюсь изучением истории нашей области. Одно время даже с ребятами раскопками занимались. Находили немецкие монетки, старые чашки, всякие мелочи. И очень хотелось узнать от очевидцев, как оно было тогда. Со многими бабушками моих друзей переговорил. Вспоминать те годы всем тяжело, но они с охотой рассказывали. К ней же было бесполезно подходить с такими вопросами. Закрывалась, словно в кокон, и слова из неё не вытащишь.

– Да, это она умела, – с улыбкой сказала я.

– А вы, оказывается, хорошо её знали, хоть и были совсем немного знакомы.

– Даже больше, чем вы думаете. Она очень много мне рассказывала.

– Но почему вам?

– Она хотела, чтобы я написала книгу о ней. Точнее одну историю, небольшой фрагмент её жизни.

– Правда? Вы писатель? – удивился он снова.

Я замялась на минуту, не зная, что ответить, а потом решительно сказала:

– Да, я писатель.

– И вы напишете о ней?

– Обязательно напишу.

Он улыбнулся мне той самой улыбкой, от которой у Вари замирало сердце. Замирало оно сейчас и у меня.

– Мне пора, – сказал он, допивая чай, – спасибо, что вы пришли вчера на похороны.

– Я не могла иначе.

Я подала ему куртку, он быстро оделся, но уже на самом пороге остановился.

– Ах да… Чуть не забыл, – сказал он и вытащил из внутреннего кармана куртки толстый конверт формата А5, – что внутри мне не известно, оно было запечатано.

Я взяла увесистое письмо, на котором крупным и красивым подчерком было написано: «Для Ани».

«Вот они, мои ответы» – подумала я.

Глава 25

«Моя милая, пришло время закончить эту историю. Как я уже несколько раз говорила, что – то ты должна была увидеть и прожить сама, но есть моменты слишком личные, в которые я тебя допустить не могла. Потому я всё расскажу тебе сама.

Той ночью, после произошедшего в доме Марты, я всё же вернулась домой. И мне совсем не было страшно, хоть я и не представляла, что ждёт меня там.

Когда я зашла, отец пил водку на кухне. Он ничего не сказал мне. На моё удивление он и матери ничего не рассказал. С того вечера он перестал меня замечать, словно меня и не существовало вовсе. Так было до самого рождения дочери, его внучки, но… Всё по порядку.

Гюнтер был твёрд в намерении уехать в Германию. Он был убеждён, что так будет лучше для всех, особенно для меня. И никакие доводы и мольбы Марты, или мои на него не действовали.

– За нами всё равно придут рано или поздно. Нет смысла откладывать неизбежное, – говорил он.

Марта и Ева смирились с его решением. Я нет, но выхода у меня не было.

К поездке они были в общем – то готовы. Финансовый вопрос их не смущал. Дорогу им полностью оплачивали, и у Марты, как не странно, имелись небольшие сбережения, на которые они могли спокойно и без хлопот прожить некоторое время. Кроме того, у них были родственники в Мюнхене. К ним – то они и собирались, надеясь, что те выжили после войны.

Гюнтер очень торопил с отъездом, и уже на следующий вечер, когда я забежала к ним на несколько минут, я наткнулась на узелки с вещами и огромный старый чемодан.

– Когда вы уезжаете? – с дрожью в голосе спросила я.

Гюнтер молчал и не смотрел на меня.

– Послезавтра утром, – ответила Марта.

– Так значит остался всего один день, – сказала я, и слёзы предательски полились из моих глаз.

Марта подошла ко мне и обняла. Удивительно, что даже родная мама не относилась ко мне с такой любовью и нежностью, как она.

– Поговори с ним, – сказала она, уводя за собой Еву, копошащуюся среди столовой посуды.

Мы остались вдвоём. Я не знала, что сказать ему, в голове были лишь злые слова: «Ты меня оставляешь… Ты сдался… Струсил».

– Придёшь к нам завтра? – спросил он, и наконец, поднял на меня свои сапфировые глаза.

– Приду.

Я плакала и тихо ненавидела его за это решение. Ведь им можно было остаться ещё на какое – то время. Ещё на месяц, а может и на два, или даже полгода. Целых полгода мы могли бы быть вместе. О них ведь могли и вовсе забыть.

– Прости меня, Варя, – произнёс он еле слышно.

Я больше не могла на него смотреть, и просто убежала. Я бежала со всех ног, мимо прохожих, мимо старых домов, мимо груды разбитых зданий. Я бежала, и слёзы лились нескончаемым потоком. Через аллею я прибежала в парк. Было уже темно, и здесь не было освещения. Я убежала в самую глубину парка, в самую темноту. А потом я остановилась у старого дуба и обняла его. Так я простояла некоторое время, пока слёзы не прекратили течь, потом я вернулась домой.

Утром я проснулась с ощущением глубокой пустоты внутри. Он ещё был здесь, совсем рядом, через два дома от меня, но казалось, что его уже не было.

Что мне оставалось делать? Убеждать его было бессмысленно. И тогда я решила, что это время будет только нашим, и, возможно, он передумает. Возможно, они не уедут. Каким же я тогда была ещё ребёнком.

С самого утра я решительно заявила отцу и матери, что вечером уйду, вернусь поздно. Маме было всё равно, она уже привыкла, что вечера я провожу с Мишей, а отец сделал вид, что не слышит моих слов. До него уже дошли слухи, что семья ненавистных ему фрицев завтра уезжает.

Добросовестно отработав весь день в полях, вечером я снова надела голубое нарядное платье и пошла к Гюнтеру.

Их сборы были уже закончены. Вещей было немного. В основном это была одежда, личные вещи, немного книг и тот самый фарфоровый сервиз Марты, оставшийся ей от бабушки.

– Варя, мы не можем взять с собой Гренку, – сказала Марта, – она хорошо ловит мышей, и сможет сама прокормиться, но ты, пожалуйста, приходи к ней иногда. Ей очень нужна ласка.

Гренка, не о чём не подозревая, спокойно спала на коленях у Гюнтера.

– Я заберу её, – с уверенностью сказала я.

– Только бы у тебя из – за неё не было проблем, – взволнованным голосом произнесла Марта.

– Не будет, всё в порядке.

– И вот ещё… Это для тебя, – она протянула мне пару новых шёлковых чулок и пластинку,– эта музыка будет напоминать тебе о нас.

После этих слов она заплакала и обняла меня.

В тот вечер мы сидели очень долго. Смеялись и рассказывали истории из жизни, той жизни – до войны. Марта вспоминала смешные случаи из детства Гюнтера и Евы. Было опять уютно и тепло. Никто не думал про завтра, и что оно вообще когда – нибудь настанет.

Было уже далеко за полночь, когда мы попрощались, и я ушла, но ненадолго…

Конечно же, я не могла уйти просто так от человека, которого безумно любила. Просто уйти в ночи, с чулками и пластинкой в руках.

Я зашла в дом, там было тихо, все уже давно спали. Я прошла в свою комнату, положила подарки на комод и села на кровать. Внутри меня всё горело от решимости, но в тоже время мне было очень страшно.

Я понимала, что это единственный шанс заставить его передумать, иначе завтра он навсегда уедет.

Я подошла к зеркалу и распустила волосы, глаза мои горели каким – то внутренним огнём. И, не мешкая больше ни минуты, я вернулась. Робко постучала в их входную дверь, увидела, как загорелся свет, и через минуту услышала встревоженный голос Марты:

– Кто там?

– Марта, это Варя… Я бы хотела…

Не дожидаясь моих объяснений, она открыла дверь и впустила меня.

– Он уже в пастели, но, думаю, ещё не спит.

Я не сказала ей ни слова, и тихо прошла в комнату Гюнтера. Он лежал на спине с открытыми глазами. Свет полной луны заливал пастель, и было видно его беспокойный взгляд.

– Варя? – с удивлением спросил он.

– Я не могла уйти навсегда, не поцеловав тебя, – тихо произнесла я.

А потом я села на край кровати и склонилась над ним. Я стала целовать его глаза, лоб, щёки, шею, губы. Нас снова накрыло этим сладостным туманом, и остановиться было невозможно.

Я ушла на рассвете. Мы не плакали и не клялись друг другу в вечной любви, не давали обещаний. Мы просто любили, и слова были не к чему.

Весь следующий день я была в парящем, неземном состоянии. Мне не верилось, что это произошло. Я любила его ещё сильнее, и я была уверена, что после этой ночи он не сможет меня оставить.

«Нет, никуда он не уедет. Не сможет» – думала я, пребывая в своих грёзах.

Мне вдруг пришла мысль, что мы могли бы пожениться, и это был бы для него шанс остаться, ведь были случаи, когда русские женились на немках, и семья оставалась здесь. Я была просто счастлива от этой мысли.

Работала я в тот день очень плохо, от чего несколько раз получила подзатыльники от мамы.

– И чего ты всё время улыбаешься? – с подозрением спросила она, – работай лучше.

Я бралась за работу, но всё вываливалось из моих рук. Мысленно я приближала вечер. Думала, что будет, когда я войду и увижу его. Краска тут же вспыхивала на моём лице. Я не могла понять, откуда вчера у меня было столько смелости.

– Иди уже домой, – наконец, сказала мама,– от тебя всё равно сегодня никакого толку.

Я с радостью побежала домой. Точнее не домой, а мимо своего дома я прямиком понеслась к Гюнтеру. Сейчас я совсем не боялась, что меня увидят у них. Ждать до вечера было не возможно, настолько сильным было моё желание увидеть его, и поделиться своими мыслями.

Входная дверь была открыта. Когда я зашла в дом, на пороге меня встретила мурчащая Гренка. В доме царила тишина и пустота. Я прошла в ту самую комнату, где этой ночью я любила и целовала его. Та же идеальная чистота, как и всегда. Аккуратно заправленная пастель… Старый деревянный комод… Патефон… Ваза с белыми розами.

Я села на пол, опустила голову к коленям, обхватила её руками и завыла. Они уехали.

Они уехали, а я осталась и училась жить без них, без него. Первое время было совсем тяжело, всё напоминало о нём. А через два месяца я узнала, что жду ребёнка. Тогда уж мне совсем стало не до душевных терзаний. Моя былая смелость рассыпалась в прах. Сказать отцу такое, я точно не могла. Думаю, он бы просто выгнал меня из дома, или же отправил избавиться от ребёнка нациста, а потом, возможно пустил бы обратно. Я не знала, как быть, и тряслась как осиновый листик.

Ничего не оставалось делать, и я снова пошла к нему. Кто же ещё мог простить и помочь, конечно, только тот, кто бескорыстно и искренне тебя любит.

Я пришла к нему ранним утром, на восходе солнца, на то же самое место, где мы с ним познакомились. Тогда была удивительно солнечная и тёплая осень. Вся набережная реки была усыпана золотой листвой. Такой красивый был день. Я помню его, словно он был вчера.

– Здравствуй, – сказала я ему.

Миша обернулся и растерянно посмотрел на меня. Мы не виделись с тех пор, как раскрылся мой обман. Он всё понимал, и больше не приходил ко мне, да и я не искала с ним встреч.

– Привет, – ответил он мне, и улыбнулся. Он был очень рад меня видеть, хоть и пытался это неумело скрыть, – зачем ты здесь?

– Я… В общем, – я мямлила, совершенно не зная, как ему всё рассказать.

– Я знаю про того немецкого парня. Твой отец мне рассказал, – вдруг сказал он, и теперь настал мой черёд удивляться.

– Когда?

– Это было через несколько дней, после вашей потасовки, случившейся в доме у фрицев. Мы удили с ним вместе рыбу, потом выпили водки. Ему было тяжело это говорить, но он хотел облегчить душу, поделиться.

Миша замолчал и задумался.

– Твой отец очень сильный мужик. Я не представляю, как он всё это пережил. Я бы не смог, Варя.

– Он ненавидит меня? – спросила я.

– Нет… Совсем нет. Ему стыдно, что он сказал тебе тогда те слова, о том, чтобы ты была на месте Кати. Он не хотел этого говорить, это всё со злобы… Со злобы к фрицам… Он так их ненавидел… Потому и сказал.

Я почувствовала облегчение в груди. Значит, отец так не считает. Пусть не разговаривает со мной, но хотя бы не презирает.

– Зачем ты пришла? – прямо спросил Миша.

– Я беременна, – так же прямо ответила я.

Миша замер, словно не веря своим ушам, потом он отвернулся от меня и уставился на реку. Я понимала, что ему нужно время обдумать.

– Неужели от него? Ну конечно… От кого же ещё. Но ведь мальчишка был калекой? Видимо не совсем калекой, – сам себе отвечал на вопросы Миша. Я просто молчала и смотрена на обломки Кёнигсбергского собора, усыпанного листвой. Я понимала, что возможно сейчас решается моя судьба.

– Иди домой, – наконец сказал он.

Я, молча развернулась и ушла. Всю дорогу я плакала. Миша был единственной надеждой, но с моей стороны так глупо было ожидать от него помощи, после всего что произошло.

После этого разговора, я решила довериться и плыть по течению. Конечно, когда появится живот, мне придётся что – то рассказать отцу, и я придумывала самые разные истории. Что угодно, только не правду. Впервые я задумалась о чувствах отца, об очередном ударе, который нанесу ему, сказав от кого этот ребёнок.

К счастью всё разрешилось неожиданным для меня образом. Через неделю в нашу дверь постучал Миша с букетом ярко – красных георгин. Он протянул мне цветы, а потом они с папой закрылись на кухне. Через десять минут они вышли, обнимаясь и смеясь. Миша попросил моей руки, а папа с огромной радостью согласился.

Несмотря на то, что мне было всего четырнадцать лет, после случившегося отец не хотел жить со мной под одной крышей. А лучшего кандидата в мужья, чем Миша, он и желать не мог. Парень был рукастый, всегда при деле, с ним не пропадёшь. Отец просто сиял от счастья, никогда ещё я не видела его таким.

Мы с Мишей поженились, а через семь месяцев родилась Катюша – наша девочка. Ещё до свадьбы он взял с меня слово, что пока он жив, никто не узнает, что Катерина не его дочь, а дочь немецкого мальчишки. Я согласилась. Тогда это казалось мне совсем не важным. Главное – все будут живы и здоровы.

Господи, как же он её любил. Порой и родной отец не будет так любить своё дитя, как любил Катюшу Миша. Он боготворил её. Все её шалости прощались, а желания выполнялись молниеносно.

Мы с Мишей прожили долгую и счастливую жизнь, и я любила его. Да, это была совсем другая любовь, но она была сильная и крепкая. Я не смогла родить ему детей, но ему и Кати хватало, которую он всегда считал своей. Мы были настоящей семьёй, что ещё было нужно.

Катюша не имела никакого сходства со своим родным отцом. Внешне она была вся в меня. Такие же светло – русые волосы, бледно – голубые глаза, такая же хохотушка и упрямица.

Дед её, кстати, тоже обожал. Она нас с ним и помирила.

Первое время, после её рождения он долго не приходил. Мама говорила, что он очень хочет увидеть внучку, но почему – то не идёт. Я знала причину, и пришла сама в наш старый дом, с Катюшей на руках. Ей было тогда всего четыре месяца.

Он долго смотрел на неё, не решаясь взять на руки, а потом она ему улыбнулась, а он улыбнулся ей в ответ. Моё сердце тогда растаяло от нежности и любви. Мой, такой постаревший и огрубевший за годы войны отец, вдруг снова стал для меня родным папочкой, тем, каким я знала его ещё совсем малышкой.

Он подошёл к нам и обнял нас обеих свой большой и сильной рукой, слёзы радости лились из его глаз.

– Доченька, прости меня… Я не хотел…Я тогда…

– Не надо, отец, я знаю, – перебила я его, – прости и ты меня, я люблю тебя.

Тяжелый камень упал тогда с моего сердца, и наши семьи стали ближе. Мама помогала мне с Катей. А она росла очень подвижной и смышлёной.

Внешне она походила на меня, но повадки у неё были исключительно Марты, и с возрастом это проявлялось всё сильнее. Всегда чёткая и пунктуальная, чистоплотная и педантичная. У неё был идеальный порядок везде, даже в шкафчике в детском саду. Удивительный ребёнок.

Аня, я предвижу твой вопрос: думала ли я о нём?

Конечно же, я о нём думала, но память, странная вещь. Одно событие накладывается на другое, словно сдвигая в глубины сознания. Но мы ничего не забываем. Приходит время и воспоминания возвращаются, они врываются ураганом в нашу жизнь, словно непрошенные гости. И ты ничего не можешь с этим поделать.

Через четыре года, после рождения дочери я получила письмо от Марты. Оно пришло на старый адрес, и мама принесла его мне. Она понимала от кого оно, но ничего не стала спрашивать.

Письмо было небольшое. В нём Марта коротко рассказывала о себе и Еве, о жизни в Мюнхене. Спрашивала как я. Указала свой адрес, и очень просила меня написать ей. О Гюнтере она написала всего одну строчку: «Умер от лихорадки, спустя две недели по приезду в Мюнхен».

Весь мой спокойный мир рухнул, после этого письма. Зачем? Зачем он уехал? Ведь он же знал, что эта дорога опасна для него, и всё равно поехал. Он мог бы жить… Мы могли бы жить… Вместе мы бы со всем справились…

Я ненавидела его, ненавидела так же сильно, как любила когда – то. Безмерно злилась я и на Марту, ведь она могла не увозить его, просто не уезжать. На её письмо я так и не ответила.

Всё, что мне тогда хотелось – это забыть. Удалить все воспоминая о нём, словно их никогда и не было.

И, знаешь, Аня, у меня это получилось. Я настолько хорошо научилась врать за эти годы, что мне удалось обмануть саму себя. Не было никакого Гюнтера, был только Миша, и Катя его дочь. Я не носила цветов соседскому мальчишке, не целовала его в свете полной луны, не защищала с ножом в руках от родного отца. А кошка Гренка – это подброшенный в мой отцовский дом котёнок.

Я врала и верила, а потом снова врала, убеждая себя всякий раз, как всплывало очередное воспоминание, что это просто сон, ничего этого не было.