Читать книгу: «Круги на воде», страница 2
На полпути Иван не выдержал, повернувшись к Саше, спросил:
– Саня, а ты в лобик-то ее поцеловал?
–Зачем?
– Ты что, не знаешь, старую следственную традицию? Свой первый труп следователь должен поцеловать в лоб, иначе не будет тебе удачи в следствии.
– Это не первый мой труп, – Саша надулся и отвернулся к окну, посасывая раненный палец, благо ехать было совсем недалеко.
Криминалист с Ваней хихикнули.
– Вот не видать тебе, Саня, удачи, не чтишь ты традиции.
1980. Андрей Пранкевич
– А мой папа – китаец? – спросил я, наблюдая над круглым зеркалом, как мама Ляля собирается на дежурство. Сколько себя помнил, я называл свою мать по имени.
– С чего ты взял?, – мать недовольно оторвалась от сборов.
– Ну, у меня глаза узкие.
– Твой отец умер и он не был китайцем, иди, ешь пельмени.
Я еще раз осмотрел свое отражение. На Лялю я совсем не похож. Ляля – красавица, все у нее ровное гладкое и круглое. А у меня только глаза такого же цвета, карие. Но маленькие и узкие, как у китайца с опущенным верхним веком. Уши у меня разные и слегка пожеванные. Но больше всего расстраивал подбородок – маленький, слишком плавно переходящий в шею.
– Ляль, а он был киргиз?
– Нет.
– А кем он был?
– Не знаю, ешь молча.
Я поболтал ложкой в мутном бульоне с морковкой, выловил и без аппетита пожевал рыбный столовский пельмень – не вкусно.
– Ляля, когда Петровна умрет, я буду один жить в ее комнате?
– Будешь.
– Скорее бы сдохла, – вздохнул я, но закончить вздох не успел, сильный подзатыльник нагнал меня, я ткнулся лицом в миску с пельменями, больно ударившись об эмалированный край губой. Настроение сразу испортилось. Еще поболтал ложкой в миске:
– Тебя в школу вызывают.
– Из-за чего?
Всем своим мелким существом я почувствовал закипающую в Ляле ярость, и от этого мне становилось лучше.
– Из-за тритона.
– Что еще за тритон!?
– Я в школе тритона съел.
Ляля смотрела на меня почти с отвращением, она даже не спросила, как это у меня получилось.
Я поймал около школы небольшого тритона, зачем-то сунул его в карман, принес на уроки. На уроке я достал тритона, он был таким беспомощным и весь в моей власти. Сначала я тыкал его ручкой, загородив ото всех ладошкой. Но вскоре эта игра наскучила. Я сунул тритона в рот, оставив его заднюю лапку наружу. Лапка мелко дрожала. Это трепыхание было приятным, в животе расползалось что-то теплое. Вдруг одна девочка повернулась ко мне и завизжала. Стали оборачиваться остальные, мне стало смешно. Но тут я увидел, как ко мне подходит учительница, небольшое усилие – и тритон проглочен. Потом меня выгнали с урока, отвели к директору, я там или молчал, или говорил, что ничего не было. Глядя по верх учительских голов, я пытался вызвать в себе ощущение трепыхания живой тритоновой лапки, испуг девочки и мои порывающиеся смешки, но учителя все время мне мешали.
Потом они велели передать матери, чтобы она пришла в школу. Я почти забыл об этом. Я силился вернуть то необычное ощущение, а оно все уплывало от меня.
Я услышал, как Ляля хлопнула входной дверью:
– Дебил.
Но я уже думал про кошку. Кошка была моей тайной. И моим верным способом почувствовать трепыхание.
Я, как обычно, сидел на подоконнике. Была зима, я скучал. Я не любил холод. И тут я увидел, как во дворе взрослые мальчишки засунули кошку в авоську, завязали ее ручки, а потом кидали в кошку камнями. Кошка сначала пыталась убежать, но авоська мешала ей, парни ногами снова толкали ее в центр круга между собой. Один мальчишка принес откуда-то метлу, и тыкал кошку ее прутьями, второй поджег какие-то тряпки и кидал их в деревянную помойку. Под общее ликование помойка разгоралась. Мальчишки продолжали мучить кошку. Когда кошка упала от очередного удара, тот, что сделал поджог, схватил ее за хвост и еще живую кинул в огонь. Остальные встали рядом, замолчали, и, не отрываясь, смотрели в огонь.
Они показались мне жрецами, я тоже замер и, не отрываясь, смотрел на мальчишек.
Потом кто-то из взрослых закричал, мальчишки бросились за угол. Я даже не узнал, кто они. Помойка осталась догорать.
Когда совсем стемнело, я взял ведро, пошел на помойку. Помойка смердела гарью. Труп кошки лежал сверху. Я достал его, отнес за короб. Кошка с одного бока покрылась коркой от сгоревшей шерсти, я потыкал ее палочкой. Брюхо лопнуло, оттуда полезли синюшно-розовые кишки. Они шевелились, как живые черви. Я застыл над замученной кошкой на корточках и почувствовал, как у меня в животе тоже зашевелился кто-то очень теплый. И это было приятно. Вкусно. Почти как с тритоном.
С тех пор, когда мне хотелось, чтобы в животе у меня шевелилось, я снова и снова представлял себе вываливающиеся из подпаленного брюха кошки розовых червей. С тритоном так не получилось.
2011. Анна Чернышова
Одним из самых важных документов в уголовном деле по убийству является протокол осмотра места происшествия. Почти все следы, которые потом будут использованы для доказательства причастности убийцы, обнаруживаются в ходе осмотра. Восполнить некачественный осмотр места происшествия практически невозможно.
Дело по факту убийства Зенкиной чем-то цепляло ее и не позволяло засунуть в кучу таких же безнадежных дел прошлых лет.
В этом деле осмотр деталями не блистал, две странички матричного серого текста: труп, обнаруженный предмет, расстояние от трупа, факт изъятия. Из описаний – лишь повреждения на трупе. Имелась в протоколе фототаблица – пять черно-белых фотографии в недостаточном фокусе, слегка передержанных в проявителе. Неясная лесополоса вдоль дороги, неестественно белое тело в неестественной позе, несколько человек со спины в темных спортивных куртках, смутные очертания каких-то предметов в траве, опознать которые возможно только после прочтения протокола. Фотографии были приклеены на канцелярский клей, который проступил через фотобумагу желтыми неряшливыми пятнами. Внизу страницы приклеен сверток с негативами, открывать который не имело смысла.
Протокол был скучный и неживой, как будто его писали в кабинете криминалистики с пустыми стенами в заданных условиях, манекеном и разложенными преподавателем по углам вещественными доказательствами. Картинка произошедшего из прочитанного не складывалась.
Вопреки распространенному заблуждению, следователь не занимается раскрытием преступлений, он их расследует. Раскрывают преступления оперативные сотрудники, задача которых, найти, кто совершил преступление, задача следователя – доказать, что преступление совершил (или не совершил) этот человек. Следователь – человек, который профессионально умеет работать с информацией, извлекать ее, воспринимать все ее виды, а, главное, анализировать, оценивать, выделять важное, исключать несущественное. Хороший следователь умеет обращать внимание на детали, причем, на те, которые имеют отношение к делу, и не отвлекаться на второстепенные. Хороший следователь умеет из косвенных доказательств, находящихся в разных слоях пространства и времени, сложить картину преступления, так, чтобы у следующих звеньев юридической цепочки – прокуратуры и суда – не возникло сомнений в виновности преступника. Не малое значение при этом играет следственная интуиция, не врожденное, а приобретаемое качество, возникающее от бесконечной напряженной переработки огромных пластов информации в ходе работы.
Следователь – особый вид мышления, мышление следователя всегда ретроспективное. Далеко не каждый юрист может качественно выполнять работу следователя, потому как это признание и образ жизни.
Одна из главных задач следователя – в ходе осмотра места происшествия представить, что же конкретно произошло в данном случае, найти логическое объяснение либо его варианты для каждой обнаруженной детали. Вот поэтому лучше, когда дело расследует тот следователь, который выезжал на осмотр места происшествия. В большинстве случаев, несмотря на разнообразность сценариев убийств, на месте остаются стандартные следы и предметы, происхождение которых достаточно просто объяснить.
На третий раз бесплодного прочтения протокола Анна решила составить к нему план-схему, однако визуализация не давалась. Пришлось брать Макса Силкина, преодолевая его сопротивление, возмущение и лень, и ехать на место.
Макс бухтел всю дорогу:
– Зачем тебе этот висяк? Мы тогда, знаешь, как все отрабатывали? Козлину того и проверяли, и в СИЗО прессовали. Он тогда крепился, Веня этот. Это же Ленка Зенкина была, Зенка дочка. Зенок когда-то известной личностью был, типа, положенец, крутился рядом со смотрящим. Отморозком был конченным. В восемьдесят седьмом сел за двойную мокруху: завалил одного химика и его пацана. Десять или двенадцать лет пацану было, я уже не помню, это Ванька мне рассказывал. Дали ему тогда четырнадцать лет. Он от звонка до звонка отсидел, черноходом был.
– Слушай, а как там Ванька Попов поживает?
– Да как? Пенсионерит по-тихому. Он после ДТП попробовал в охране поработать, не понравилось. На рыбалки ходит, и побухивает понемногу, пенсии на дешевую водку хватает. Скучает конечно, столько лет в розыске проработать.
Макс с трудом развернулся на водительском сиденье пыльного служебного уазика:
– Ты мне скажи, какого мы сюда приехали? У меня дел – куча, а у тебя – блажь. Висяков у нас тоже куча, чего ты к этому-то делу прицепилась?
– Ты знаешь, вот что-то зацепило, а что именно, понять не могу.
– Порожняк гонишь, короче, а я тебя катать должен по-беспонтовому.
– Так уже никто кроме тебя не работает, из тех, кто выезжал туда.
Серый УАЗ "Хантер" остановился на окошенной обочине у съезда в посадки, всего-то 23 километра от города, слева от трассы отлично видны бело-синие корпуса "перегонки" нефтепровода. Съезд был хорошо накатан сельхозтехникой.
Светлые сосновые посадки шли вдоль федеральной трассы. Между трассой и посадками пролегла минерализованная полоса. Светло-зеленые иголки бросали кружевную тень, под ногами приятно пружинила опавшая рыжая хвоя, и пахло настоящим лесом. С Максом Анна пересекла лесополосу и вышла к краю кудрявого поля, засеянного соей.
– Вот здесь труп был, – Макс ткнул пальцем в траву, – под капотом от ЗИЛа. Тогда в поле бурьян стоял, по пояс. Помню, вымокли, как собаки. Петрович ее тогда случайно нашел, через день после убийства. О ней и не заявил никто. Здесь ее изнасиловали и убили.
– А с чего ты взял, что ее здесь?
– Было видно, что она уползти пыталась.
– А вот здесь, – на обратном пути Максим махнул рукой в сторону съезда с трассы, – я тогда нашел гандон и бинтики.
– Что за бинтики?
– Ну бинтики сложенные, как салфетки, маленькие, на которые ты кровь берешь. На них потом, кстати, сперму нашли.
Марлевые тампоны. Вот, чем этот осмотр отличался от всех остальных. Кто возит или носит с собой марлевые тампоны? Как будет выглядеть мужчина, который сложит марлевые тампоны и возьмет их с собой? Кому они вообще доступны? Только людям определенных профессий. А может, убийца был не один, а с ним была женщина, например, медицинский работник? Ни одно предположение не давало картину произошедшего здесь восемь лет назад.
– Эх, в такую-то погоду, да на бережок, – Макс сожалением хлопнул дверцей нагревшейся машины, отсекая от Анны смолистый воздух и запирая в пространстве, в котором пахло бензином и нестиранной одеждой.
Распечатывая к протоколу осмотра местности цветную фототаблицу с идеалистической, почти шишкинской картинкой, Анна отдавала себе отчет, что никакой юридической силы данный документ не имеет, так как предварительное следствие по уголовному делу никто не возобновлял и к производству никто не принимал.
Зато теперь по делу имелась картинка, и даже план-схема к ней, только вот пригодятся ли они кому-нибудь?
2003. Саша Солдатов
Саша с тоской смотрел на мятые листы, бывшие его протоколом осмотра места происшествия по Зенкиной. Прошло полтора месяца, как он выехал на свое первое происшествие, а протокол он так и не дописал. Сначала было некогда, он торопился допросить свидетелей по делу, назначить экспертизы. Шли дни, первую неделю медленно, а потом все с большим ускорением, а дело не раскрывалось, кто убил семнадцатилетнюю Лену, понятнее не становилось. Молодой следовательский задор угасал с каждым днем, свидетели врали, на Сашины попытки вывести их на чистую воду не реагировали, на его подготовленные вопросы отвечали откровенной тупостью, даже не оценив их смысла. Сашины представления о его следовательской работе терпели сокрушительный крах.
Кроме Зенкиной Саше накидали другие дела, разгрузив остальных следователей, в том числе скучнейшее дело о нарушении правил техники безопасности на производстве, прочитать которое он даже не мог себя заставить. Времени катастрофически на все не хватало, рабочий день становился все длиннее, а успевал Саша все меньше.
Дней через пять после выезда на труп Зенкиной на планерке прокурор попросил Сашу показать ему написанный им осмотр. Саша по девчачьи заалел щеками и, глядя в пол, сказал, что осмотр им еще недооформлен.
– Ничего, принесите, я посмотрю, что вы там написали, потом дооформите, – прокурор сделал вид, что не заметил смущения своего следователя.
И после планерки Саша отдал ему семь неровных от высохшей воды листочков, исписанных мелким некрасивым почерком, местами прерывающийся, так как ручка плохо писала на влажной бумаге, с множественными помарками и исправлениями, дописками между строк скатывающихся книзу страницы. Причем, на каждой странице наклон строчек вниз становился все очевиднее.
Протокол прокурор вернул ему в тот же день вечером:
– Молодец, но нужно все переписать, – и прокурор долго и подробно объяснял ему свои правки в его протоколе, сделанные, как в школе, красной пастой. Саше очень хотелось ему возразить, и объяснить, что вот в этом месте он написал так, потому что считал нужным обратить внимание именно на эту деталь, а этот недостаток он сам уже заметил и даже исправил, но слово ему никто не давал. Да он и сам понимал, что он не на студенческой паре с профессором, где он мог свободно высказать свое мнение и даже отстаивать его, а в прокуратуре, где он обязан соблюдать субординацию.
Оставалось только зыркать из-под слегка длинноватой обесцвеченной челки, чувствуя как жар заливает не только щеки, но и кончики ушей, потому как по словам прокурора получалось, что Саша какой-то уж совсем дурачок и неумеха, а ведь это было совсем не так.
Он был лучшим на своем курсе. Саша закончил три курса института, учился настолько легко и успешно, что не понимал, зачем он, собственно, теряет в нем свое дагоценное время. Ему так хотелось настоящей работы, что он даже убедил папу, который, задействовав свои многочисленные знакомства, порядке исключения устроил Сашу в эту не самую отдаленную Акшинскую районную прокуратуру.
Первые несколько дней Саша периодически доставал свое первое удостоверение, с тайной гордостью рассматривал свое удачное фото в галстуке и подписи под ним. Правда, потом делать это стало некогда.
– И, Александр, – прокурор глянул через толстые линзы на насупленного работника, – замените ручку на гелиевую с черной пастой, и если составляете протокол от руки пишите на писчей бумаге, не распечатывайте бланки на компьютере, берите типографские.
В кабинете Саша с раздражением кинул протокол на стол, листы соскользнули, часть их упала под стол соседа по кабинету. Игорь нагнулся, поднял из-под ног листы, пробежал глазами:
– Да ты не умеешь протоколы писать, – самодовольно ухмыльнулся он, – давай, я тебе свой образец дам. У меня еще со школы милиции остался, я всегда по нему пишу.
Не ожидая Сашиного согласия, Игорь протянул ему дискету:
– На, я тебе сбросил.
И вот теперь в душной пустой конторе в неровном казенном свете люминесцентной лампы Саша, преодолевая себя и сон, вернулся к этому несчастному протоколу. Открыл файл, сброшенный ему Игорем, стал набирать текст. Протокол Игоря показался ему подозрительно коротким. В полпервого ночи Саша вытащил из стрекочущего принтера два листа протокола, прочитал начало, поморщился, текст ему не нравился. "Какой-то кастрированный", – подумал Саша, но ему так хотелось спать…
***
Когда нашли труп Зенкиной на следующий день с утра он поехал на вскрытие. Поблукал по территории больницы, пока не нашел морг за зданиями кочегарки и прачечной. Николаич стоял на крыльце в зеленой униформе и в перчатках, курил. Саше он не удивился, кратко кивнул, бросил окурок в старую биксу у крыльца, пошел в секционную. Саша, помедлив, прошел за ним.
В моргах он раньше не был, видел их только в фильмах, американских: сверкающие белым кафелем лаборатории с операционными лампами, почему-то, синего цвета, с выезжающими из холодильника ящиками для хранения трупов, накрытых белыми простынями.
При входе его любопытство оглушил запах формалина и человечины, на глазах навернулись слезы, желудок свернуло, и он на минуту утратил возможность говорить, казалось, стоит приоткрыть рот, и ядовитая субстанция заползет в него. Николаич тем временем подошел к металлическому столу, стоящему у окна, замазанному на две трети белой краской.
– Иди, покажу, – Саша, перебарывая неожиданное недомогание, подошел к столу, на котором лежал труп. Стараясь не смотреть на кучу органокомплекса у ног трупа в луже с красными разводами, он глядел на предварительно вскрытое санитаром тело – зияла вырезанная грудина, скальп был снят и лежал на лице покойной, на его атласной поверхности имелись сине-красные разводы.
Николаич взял в руки какую-то желтую шершавую крышку, и показал на ней отчетливую, как на фанере, вмятину, прямоугольной формы, примерно два на пять сантиметра, от углов которой, пересекая всю поверхность, шла извилистая трещина нежно-розового цвета.
– Перелом свода черепа, – Николаич потрогал край вдавленности, – а это – след от повреждающего предмета, ничего не напоминает?
Эксперт внимательно смотрел Саше прямо в лицо, Саша пожал плечами.
– Смотри сюда, – Николаич браншами ножниц указал на голову трупа, где из спила торчало нечто серо-розовое с черно-баговыми разводами, – это – кровоизлияние под твердую мозговую оболочку…
Смотреть на это было выше его сил, Саша переводил взгляд на металлический подголовник под плечами трупа, второй секционный стол, с подтеками то ли ржавчины, то ли крови, на зеленые стены с отваливающейся штукатуркой, на разбитую мелкую коричневую плитку под ногами. На полу между столами от раковины тянулся черный шланг, конец которого был закреплен проволочным крючком у края стола с трупом Зенкиной Лены.
– Не менее семи ударов в теменную, лобную и затылочную часть головы, а также кровоподтеки в области левого и правого пястных суставов, ссадины …– голос Николаича явно куда-то уплывал.
В секционную зашел санитар в несвежей медицинской пижаме, в руках он держал пару поношенных покрывал, которые кинул в угол около стола.
– Это з-з-зачем?– выдавил из себя Саша, санитар вынул изо рта сигарету и охотно начал объяснять:
– Так это, зашивать сейчас буду. Ее ж без одежды привезли и без покрывала, а живот надо закрыть чем-то. Вот я от других покойников тряпки-то взял, сейчас органы назад положу, потом покрывалом прикрою, чтоб через швы не вываливались, а уж потом шить буду.
Саша выбежал из морга, ему хватило сил, нагнуться над кустами, он пережидал, когда желудок вернется на место, а вместе с ним и перевернувшаяся земля. Потом он долго отплевывался и утирался руками.
Николаич сидел на лавочке у крыльца уже в халате, с видом глубокой задумчивости смотрел через дым сигареты на летающую вокруг него осу.
– Нашатырь дать? – также через дым он посмотрел на взмокшего Сашу, тот, не глядя на эксперта, помотал головой.
– Пойдем, покажу, где умыться. Да, и забыл сказать, мазки я изъял, хоть ты про них ничего не написал в направлении. Мазки-то тебе нужны или как?
Саша, не совсем четко понимая, о чем идет речь, кивнул.
– Вот и ладненько, в постановлении не забудь об это указать, выемкой потом у меня изымешь.
Во всех учебниках по криминалистике Саша читал, что следователь обязан присутствовать на судебно-медицинском исследовании трупа. Криминалистику они должны изучать на четвертом курсе, но Саша начал ее читать еще в конце первого. Поступив на юридический факультет, он ждал знаний, которые позволят ему раскрывать и расследовать преступления, и всякие там теории государства и права вообще не имели никакого отношения к его ожиданиям.
Решение нашлось быстро, он взял в библиотеке, а потом и купил учебник криминалистики самого уважаемого автора, потом стал читать методические рекомендации, журналы. Когда пришла пора изучать науки уголовно-правого цикла, оказалось, что они почти также скучны, как и те, что изучались на первом курсе. Еще он ожидал криминологию, но криминология оказалась похожей на правовую статистику, и весьма его разочаровала. Ему была интересна только криминалистика, особенно криминалистическая техника. И вот судебно-медицинская экспертиза, о которой он столько читал, оказалась чем-то омерзительным и противоестественным.
До конца дня, допрашивая и заполняя бумаги, не выспавшийся Саша думал, зачем же следователю присутствовать на вскрытии, и не видел причин для этого, зато при каждом воспоминании накатывала дурнота. Утром Саша проснулся с температурой.
