Читать книгу: «Письмо священнику», страница 2
Липовая печать, обналичка, откат
Работает масляный радиатор. За столом женщина, довольно полная, лет сорока, в трикотажном, чёрном, припахивающим нафталином, платье. На плечи накинута серая кофта из деревенской колючей пряжи. Тёмно-русые волосы завиты, торчат, неживые, как пружинки. Ей бы на грядке стоять, распугивать птиц. Зовут – Евлампия Сидоровна.
«Есть ли в городе ещё один подобный главный бухгалтер?» – едва сдерживаю улыбку.
Знакомимся. Евлампия Сидоровна – бывший расчётчик зарплаты в зверосовхозе, имела хороший дом и огород. Значит, насчёт грядок я не ошиблась. Совхоз разорился, она с мужем и детьми переехала в пригород, в строение, похожее на сарай. Всё лето муж готовил жилище к зиме, она окончила курсы главных бухгалтеров и устроилась на этот завод. Без опыта работы в другие места не брали, а здесь зарплата очень низкая.
Объясняю суть соглашения, спрашиваю, есть ли замечания. Она меня немного боится, просит самой сформулировать положения договора, понимаю, что излагать мысли на бумаге не привыкла, прошу составить смету.
Пухлая рука с толстым обручальным кольцом опускается на клавиши калькулятора. «В слепую», как у пианиста, исполняющего виртуозную пьесу, бегают пальцы по кнопкам во время разговора, полученные цифры записывает на бумаге и передаёт мне.
– Вы уверены, что не ошиблись? – спрашиваю, ошеломлённая, скоростью работы и способностью выполнять несколько дел одновременно.
– Да.
Дома проверила смету, ошибок не было. «Высший пилотаж», работает на калькуляторе быстрее, чем считает компьютер!
Получаю в кассе аванс за первый этап работ. Свершилось! Часть денег, в кабинете, возвращаю главному бухгалтеру. Без её деятельного участия мне не справиться. Она смотрит испуганно, губы беззвучно складывают слово:
– Спасибо.
Есть друг и соратник для работы!
Впереди много срочных дел.
На территории рынка, в маленьком помещении с дешёвыми обоями и кафельной печкой, бывшей жилой комнате, где пахнет золой и клеем, заказываю печать мифической фирмы с названием «Авангард», придумала, пока ехала в метро. По всему видно, «контора» эта, как и «Авангард», не существует для налоговых инспекторов.
Вечером договариваюсь с программистами.
Созваниваюсь со старинным приятелем, ему, после нескольких лет работы главным конструктором оружия, предложили возглавить одно из отделений банка, недавно организованного руководителями Военно-промышленного комплекса. Обещает «связать» меня с человеком, занимающимся, вместе с ним «обналичкой», говорит с домашнего телефона шёпотом, иносказательно, но я понимаю его.
Покупаю курицу и лекарства, еду к маме и тёте, готовлю наваристый бульон с лапшой. В коммунальной квартире запахло хорошей едой, стало уютней, даже, теплей. Вечером у мамы случился приступ печени, а у тёти – понос, старушки давно не пробовали полноценной пищи, возможно, она им больше не нужна. Родились перед революцией, росли во время разрухи и голода, взрослели в период неудачной коллективизации, дальше война, блокада, потом, снова, разруха и социалистический дефицит. Их жизнь – сплошной пост, батюшка, кроме полного отсутствия еды во время осады города. За восемьдесят лет так и не успели, как следует, поесть. Теперь вопрос полноценного питания отпал.
Отсчитываю деньги дочерям на самое необходимое. Остаётся меньше, чем надлежит истратить на программистов, необходимо найти дополнительные суммы. В голове искра: «Счёт на закупку компьютеров».
Захожу в цифровой магазин, там чеки и кассы, договориться не получится.
По рекламным газетам, валяющимся в почтовых ящиках и у станции метро, нахожу адреса фирм, торгующих компьютерной техникой «по безналу». Заглядываю в ту, что недалеко от моего дома. Знакомлюсь с продавцом, вёртким темноволосым молодым человеком с большим здравым смыслом в глазах, хорошо одетым, причёсанным в парикмахерской. На лбу капельки пота от необходимости постоянно крутиться между покупателями и хозяевами, готов отдать «откат», если появится заказ на партию товара. У программистов я уже узнала, какие комплектующие можно заменить, чтобы понизить цену «компов», не изменив существенно качества. Разница тоже пойдёт в «откат».
На следующий день я снова в здании с треснувшей стеной и гигантскими сосульками, передаю в отдел снабжения счета.
Недели через полторы технику привозят на завод. Подключаю к сети, собираю испуганных бухгалтерш в ватниках, пуховых платках, медленно двигающихся, с застывшими пальцами и закоченевшими мыслями. Нужно обучить их работе с мышкой, клавиатурой, ознакомить с интерфейсом. Они смотрят со страхом то на меня, то на будущее средство их труда, надеялись до самой старости дремать около калькуляторов и деревянных счёт.
Прошу сесть за компьютер. Выдвигается вперёд женщина, лет тридцати пяти, взгляд – подозрительно преданный. Не люблю, когда люди вместо добросовестной работы пытаются услужить.
– Можно я буду записывать? – спрашивает энтузиастка.
Поясняю, что подготовила для каждого инструкцию, распечатанную на бумаге.
– Но я хочу записывать!
– Хорошо, садитесь, вот здесь, – пододвигаю ей стул, – чтобы было удобно.
Женщина садится, вытаскивает из пачки чистый лист бумаги, и аккуратно, каллиграфическим почерком, очень медленно, все стоят и ждут, выводит:
«Инструкция по работе с программой. Пункт первый: сажусь на стул так, чтобы было удобно».
Бедная Евлампия Сидоровна, и бедная я! Как работать с таким контингентом? Закругляю инструктаж, устанавливаю на компьютеры самые простые игры: «Тетрис» и «Lines», показываю, осваивают, на удивление, быстро. Играют азартно, страх перед компьютером прошёл.
Вечером у «сообразительного мальчика» получаю «откат», не обманул, надеется на «дальнейшее сотрудничество».
Расходы и доходы сравнялись. Что дальше?
Работа, часов по двенадцать в день, утром на заводе с бухгалтерами, вечером и в выходные дни дома с программистами. О четвёртой заповеди: «всегда помни о дне выходном» не подумала ни разу.
Евлампия Сидоровна до позднего вечера забивала в компьютер справочную информацию, заодно проверяла её и «строила» подчинённых. Я регулярно «отстёгивала» ей часть денег, полученных в кассе, у шефа в кабинете или у приятеля в банке.
Год пролетел мгновенно. Справились. Несколько бухгалтеров уволились, остальные пересели за компьютер. Семья моя потихоньку выбиралась из нужды, Евлампия Сидоровна купила костюм, подстриглась не дома, а в парикмахерской, и в сорок три года поступила учиться в институт на вечернее отделение, требования к «главным» становились жёстче. Когда она всё успевала, имея двух детей, живя в пригороде и добираясь до города электричкой, было не понятно. «Есть женщины в русских селеньях…»
Качество заводской продукции не изменилось, зарплата работников тоже. Трубы на чердаке продолжали отапливать крышу. Трещину в стене не заделали.
Мы компьютеризировали: учёт станков, их следовало выбросить из-за морального и физического износа, учёт материалов, которые портили рабочие на этих станках, базу данных немногочисленной, валяющейся на складах, продукции, расчёт копеечной зарплаты. Зачем всё это?
Могу предположить, что директор хотел отследить распределение денег, получаемых из бюджета. Основную часть «вливаний» оставлял себе, пропуская через фирмы-однодневки. Пожаловался мне, что «Москва» забирает десять процентов в виде наличных.
Неожиданное предложение, сортир, столовая
Договор исчерпан. Я в директорском кабинете пью хороший кофе, на столе бутерброды с сёмгой и красной икрой. Это означает, что шеф доволен? Нужно бы продолжать работы: связать компьютерной сетью отделы и цеха, корректировать программы, разработать новые. Слышу, что деньги на это «хозяин» тратить не будет. Куда идти? Ничего в стране не изменилось.
Шеф смотрит мне в глаза, психолог и бизнесмен от бюджета, это чаепитие, не просто так, собирается организовать на заводе IT-отдел, предлагает стать начальником, называет размер зарплаты, как у всех сотрудников завода. Унизительно! Не должна соглашаться! Но где начинать заново? Планировала усовершенствовать программы и продавать другим фирмам, не хватило времени. Зачем бросать труд целого года? Отвечаю: «Да», а про себя надеюсь, что – ненадолго.
Отдел кадров на первом этаже, холодно, как на улице. Приятная женщина в ватнике и с серьгами для светского раута показывает штатное расписание IT-отдела: несколько вакансий программистов и одна инженера-электронщика. Среди моих знакомых работать за такую зарплату никто не станет. Прошу обратиться в центр занятости.
Заставляю себя смириться с тем, что я – сотрудник завода, а это – не то, что прийти на фирму, выполнить работу, уйти и забыть всё, что там видел.
Под отдел выделили узкую комнату на третьем этаже, бывший склад с пустыми грязными стеллажами. Обещали убрать и подмести.
В комнате тяжёлый воздух, спрашиваю у помощника директора по общим вопросам, показывающего помещение, мужчины лет пятидесяти пяти с прилизанными волосами, слишком любезного, готового всем угодить, что за приборы хранились, почему от них такой «аромат». Оказалось, запах не от приборов, а от станков этажом ниже, в них используется дурно пахнущее масло. Вентиляция в цехах отсутствует, проветривание зимой не проводят, холодно. Смрадный дух сквозь перекрытия просачивается вверх.
– Как же рабочие существуют по восемь часов каждый день?
Скользкий человек улыбается и пожимает плечами, мол, не мы же с вами там работаем.
Вынесли стеллажи, подмели, открылся линолеум. Верхний слой его с рисунком сразу же отстал от основания и завернулся в трубочку напротив двери. Каждый человек, входящий в комнату, спотыкались об него.
Интригующий вопрос, кто работает зимой за полуоткрытыми окнами и трещиной в стене, разъяснился в первый же день моего пребывания на заводе, когда пошла в туалет. Открыла, победив жёсткую пружину, половину громадной двери, на которой написано: «Ж», и попала в другое измерение. Несмотря на окружающие стены, там гуляет ветер, по полу шуршат сухие листья или вьётся метель из снежной крупы, всё то, что залетело со двора.
Потолок и стены грязно-жёлтые, масляная краска лопнула, под ней серая штукатурка – дизайн от неоднократных протечек, унитазы серо-оранжевые. Раковины для мытья рук в чёрных пятнах из-за отколовшейся эмали. Среди кранов, только, один тоскливо выпускает, не останавливаясь, тонкую струю холодной воды. Батареи парового отопления отключены, чтобы не лопнули, если в них замёрзнет вода. В первый раз, я не сразу вспомнила, зачем зашла.
У директора свой туалет недалеко от кабинета, идёт туда, держа в руках ключ, выходя, закрывает.
В столовой опасно пахнет чем-то, имитирующим еду. Начальница, по совместительству, – любовница шефа, «тандем», неоднократно встреченный мной на предприятиях клиентов, похожих на этот завод. Возможно, с социализма тянулась привычка руководства объединяться и обкрадывать сотрудников по всем направлениям.
На обед – жидкий суп с подмороженной или подгнившей сладковатой картошкой, котлета из булки с добавлением технического фарша, его завозили в те годы, кажется, из южной Америки, салат из тёртой морковки или нарезанной свежей капусты, обильно политые уксусом, без растительного масла. Раздатчицей служит унылая девушка, взвешивающая синеватое, пюре, то добавляя, то убирая лишние граммы.
«Хозяйка заведения» – возбуждена, с горящими глазами, обесцвеченные волосы завиты, как у пуделя, лицо в гриме, светлая блуза с глубоким вырезом, кокетливый передничек. Ноги пятидесятилетней женщины не хороши, но на высоченных каблуках они выставлены на продажу из-под короткой юбки. Нормально готовить не получается, только торговать, обвешивать и обманывать.
