Читать книгу: «Судьбы немцев России. Книга первая», страница 2

Германия – безумье и любовь

Из писем понимаю, что Марина Цветаева не приняла Октябрьскую революцию 1917 года. В 1919-ом году она делает запись в дневнике: «Франция для меня проста, Россия – трудна, Германия – подходящее место для моего духа. Это совсем моё, и я совсем его!». И ещё: «Германия – моё безумье! Германия – моя любовь.» … «Моя страсть, моя родина, колыбель моей души! Крепость духа, которую принято считать тюрьмой для тел! … Когда меня спрашивают: кто ваш любимый поэт, я захлёбываюсь, потом сразу выбрасываю десяток германских имён. Мне, чтобы ответить сразу, надо десять ртов, чтобы хором единовременно… Гейне ревнует меня к Платену, Платен к Гёльдерлину, Гёльдерлин к Гёте, только Гёте ни к кому не ревнует: бог!» В одном из писем тридцатых годов, пытаясь объяснить своё прохладное отношение к Толстому и Достоевскому, она обращается к немецким истокам: «И – кажется, последнее будет вернее всего – я в мире люблю не самое глубокое, а самое высокое, потому русского страдания мне дороже гётевская радость, и русского метания – то уединение…».

Узнав в 1922-ом году, что муж в Чехии, Цветаева добивается разрешения – выехать к нему. На этот раз она уезжает из России на целых семнадцать лет. С девятилетней дочерью Ариадной появляется сначала в Берлине. Там они проживают в пансионате Элизабет Шмидт на Траутенауштрассе. Сейчас на доме номер 9, в котором он располагался, установлена мемориальная доска, посвящённая Марине Цветаевой.

Читаю письма Марины Цветаевой о жизни в эмиграции. Вхожу в мир её увлечений и разочарований, встреч и расставаний. В 1925-ом году, за полгода до рождения сына, она уезжает в Париж на литературные чтения и остаётся там. 14 лет жизни во Франции – большой срок. Там ею написаны строки, которые известны многим из нас:

 
«С фонарём обшарьте
Весь подлунный свет!
Той страны – на карте —
Нет, в пространстве – нет. —
Выпита, как с блюдца,
Донышко блестит.
Можно ли вернуться
В дом, который – срыт?»
 

А строки Марины Цветаевой «Той России – нету. – Как и той меня», я внесла в свой дневник жизни в первый день двадцать первого века. Тогда, в девятый год проживания в Германии, я черпала в её творчестве силу для дальнейшего жизненного пути. И тогда же задумала написать книгу «Жизнь прожить – не поле перейти». Эта моя книга всё ещё пишется жизнью, а книгу о Марине Цветаевой мы пишем сообща нашими делами, являющимися продолжением её мыслей.

В 1938 году на вопрос знакомой, действительно ли она рада будет возвратиться в Россию, Марина Ивановна Цветаева отвечает: «Ах, нет, совсем нет. Вот если бы я могла вернуться в Германию, в детство… В России теперь всё чужое. И враждебное мне. Даже люди. Я всем там чужая». Чужими на своей родине оказались и её дочь Ариадна, и муж Сергей, вернувшиеся на родину раньше её. А Марина Цветаева с сыном, после возвращения в Россию в 1939-ом году, проживает сначала в Москве, а затем в эвакуации – в Елабуге, маленьком городке в Татарской АССР. Там она и похоронена 31 августа 1941-го года на Петропавловском кладбище. Точное расположение могилы неизвестно.

Цветаевские костры

Побудительным мотивом к написанию этого очерка стало для меня сообщение Юлия Зыслина, директора Музея русской культуры и искусства в Вашингтоне. Он поблагодарил меня за написание книги «Не забыть нам песни бардов» и сообщил о Цветаевском костре, которые проводят в Вашингтоне двадцать второй раз. Так я узнала о традиции – отмечать день рождения Марины Цветаевой на природе, у костра, с гитарой. Она зародилась более тридцати лет назад в Тарусе, небольшом городе на берегу реки Оки. Так воплотились в жизнь слова Марины Цветаевой: «Что другим не нужно, несите мне. Всё должно сгореть на моём огне!» Мне вспоминаются и другие строки Марины Цветаевой о кострах её детства в Тарусе из первой напечатанной книги «Вечерний альбом»:

«Тихим вечером, медленно тающим,

Там, где сосны, болота и мхи,

Хорошо над костром догорающим

Говорить о закате стихи.

Хорошо быть красивыми, быстрыми,

И кострами дразня темноту,

Любоваться безумными искрами,

И, как искры, сгореть на ветру».

Вспомнила и слова Евгения Евтушенко: «Ничто так не объединяет нас, как костёр. У него лицо наших мыслей. Костёр даёт свободу разных раздумий. Когда у костра молчишь, то всё равно разговариваешь с ним глазами, а он разговаривает с тобой потрескиванием сучьев, искрами, горьким дымом… вы одновременно говорите и слушаете друг друга…».

Наверное, поэтому костры, посвящённые творчеству Марины Цветаевой, горят сегодня не только в России – в Тарусе, в Болшеве (Королёв), и в Елабуге, но и в Америке, в Вашингтоне, а также в Германии – в Шварцвальде, на горе Тюллинген, и в Людвигсбурге, недалеко от Штутгарта. Они зажигаются сегодня не только в Берлине, Дрездене, и в Лейпциге, но и в Украине, в Австралии, в Индии. А сколько ещё Цветаевских костров, о которых мы не знаем, будят души людей разного возраста! Давайте и мы проведём Цветаевские костры, тем самым поможем проложить её творчеству путь в будущее.

Жизненный подвиг святого доктора Гааза (1780 – 1853)

«Самый верный путь к счастью – не в желании быть счастливым, а в том, чтобы делать других счастливыми. Для этого нужно внимать нуждам людей, заботиться о них, не бояться труда, помогая им советом и делом, – словом, любить их». Эти слова доктора Гааза дороги всем людям. Его жизненный подвиг – не в том, что он находил удовлетворение в делах рук своих, а в том, что в служении людям видел своё предназначение, выполняя свой долг перед Богом. Будучи католиком, он проложил мост через сердца людей разных религий и вероисповеданий.

Ничто на земле не проходит бесследно. 240 лет прошло со дня рождения Фёдора Петровича Гааза, а благодарные потомки и в наши дни продолжают воздавать ему должное, и не только в Москве, но и на его Родине – в Германии. В 2011 году в архиепархии Кёльна, а в 2016 году во время торжественной Мессы – в Кафедральном соборе в Москве начался канонический процесс причисления Фридриха Йозефа (Фёдора Петровича) Гааза, называемого «святым доктором Москвы», к лику блаженных.

А за год до этой Мессы, шестого декабря 2015-го года, Архиепископ Павел Пецци выпустил Указ о публичном начале Епархиального Исследования по Процессу Фридриха Йозефа Гааза (Фёдора Петровича Гааза), известного российского врача и общественного деятеля, немца по происхождению. В документе, обращенном к архиепископам, епископам, священникам, верным католикам, православным и другим верующим, владыка Павел просил располагающих ранее не опубликованными сведениями в пользу Процесса или против него, сообщить ему о таковых.

В настоящее время продолжается подготовка к беатификации доктора Фёдора Петровича Гааза в Москве, где начинался его трудовой путь как немецкого врача Фридриха Гааза (Haass). В то время в столице России было всего несколько больниц, главным врачом которых он был назначен. Сейчас в Москве 140 больничных храмов и часовен, около 100 постоянно работающих больничных священников и 500 специально обученных их помощников-волонтеров, и всем знакомы сегодня слова святого доктора «спешите делать добро».

Известно, что первое свидетельство об этом незаурядном человеке оставил юрист А. Ф. Кони, выразив своё личное отношение к нему: «Я питаю к Федору Петровичу ещё и личную благодарность за те минуты душевного умиления, которые я испытываю, описывая по мере сил и умения его чистую, как кристалл, жизнь, его возвышенную деятельность, нередко вынужденный оставлять перо под влиянием радостного волнения при мысли, что такой человек в лучшем и глубочайшем смысле слова жил и действовал среди нас».

Вот и меня, немку из России, учителя с двадцатилетним стажем в Сибири и медсестру с двадцатилетним стажем работы в психиатрии в Германии, не оставила равнодушной судьба этого российского врача, немца по происхождению. Понимаю, что не смогу сказать о нём ничего нового, но всё же ставлю перед собой задачу – изучить его биографию и через слово (биографический очерк) внести свой вклад в увековечивание памяти о нём. Мне и раньше приходилось много раз слышать о людях, творящих чудеса, работающих добровольно на благо ближнего, но судьба доктора Фридриха Гааза заставила задуматься над истоками бескорыстной самоотверженности таких людей. Меня покорило в нём то, что этот немецкий подданный, родившийся в Германии (тогда Пруссии), в маленьком городке Мюнстерайфель недалеко от Кёльна, всю свою сознательную жизнь прожил в России и посвятил себя не только развитию науки, но и верному служению российским нищим и заключённым, тем самым снискав истинную любовь русского народа.

В процессе изучения родословной врача мне стало известно, что его имя Фёдор Петро́вич Га́аз – российского происхождения, а настоящее, данное родителями при рождении в 1780-ом году, – Фридрих Йозеф (нем. Friedrich Joseph Laurentius Haass). Он родился четвёртым ребёнком в многодетной католической семье городского аптекаря Петера Гааза (Peter Haass) и матери по имени Катарина Бровер (Catharina Brower). Дед его был врачом. Позже появились на свет ещё три брата и две младшие сестры, одна из которых – Вилхельмине (Wilhelmine) – проживала с ним c 1822-го года в Москве и оставила неоценимые свидетельства о его жизни.

На основе достоверных источников удалось установить, что образование Фридрих Йозеф получил сначала в городской гимназии (Michaelsgymnasium). Там в настоящее время открыт музей его имени. С 1796 года он учился вместе с двумя братьями в Кёльне в гимназии Монтанум, затем в Кёльнском университете изучал литературу, медицину, естествознание. Eго дядя, профессор Фридрих Йозеф Флорентин Гааз (Professor Friedrich Joseph Florentin Haass), преподавал там в это время курс по беременности и родам.

Меня приятно поразил тот факт, что один из потомков Фридриха Йозефа Гааза, по линии его брата, актёр и режиссёр Эрвин Гааз проживает в Москве на Покровке и очень гордится своим родством со святым доктором Гаазом, о существовании которого знал всегда. Судьба предков Эрвина Гааза тоже необычайно интересна и заслуживает достойного внимания общественности.

«Мой дед, – рассказывает он, – Эрвин Альбертович Гааз работал врачом-психиатром. Его жена, Элли, была сефардкой (испанской еврейкой. – Прим. ред.), поэтому, когда в Германии к власти пришли нацисты, дедушка и бабушка бежали в Париж, а потом по приглашению главного хирурга Красной армии Николая Бурденко перебрались в Советский Союз. Таких антифашистов, переехавших в надежде на жизнь в республике, где все равны, было много. Мой дед выучил русский и защитил диссертацию ещё раз, работал в Ивановском медицинском институте на кафедре психиатрии. Но в 1938 году его арестовали по ложному доносу и расстреляли. Вслед за ним забрали и мою бабушку. Отцу тогда было 10 —11 лет. Беспризорник, сын врага народа, немец – ребёнок получил всё, что можно: детдома, детприёмники, блокаду Ленинграда. В послевоенные годы отец стал уже достаточно взрослым, чтобы его могли арестовать, поэтому он жил под чужим паспортом. После смерти Сталина ему удалось вернуть свою фамилию, но осуществить мечту – поступить в медицинский институт – он не смог».

Вот так позже случится с этими потомками Ф. П. Гааза, но вернёмся к его биографии. В 1802-ом году он полгода изучал философию и математику в Йенском университете. Существует мнение, что именно там сформировались его гуманистические взгляды под влиянием профессора Х. Ф. Гуфеланда, который преподавал в Йенском университете незадолго до обучения там Фридриха Йозефа Гааза. Мнение Гуфеланда, что жить для других, не для себя – истинное назначение врача, – стало отправной точкой практической деятельности гуманиста и врача Фёдора Петровича Гааза. В мае 1803-го года он, по имеющимся в архивах документам, уже студент университета в Гёттингене. А в 1805-ом году работает там же над докторской диссертацией (zum Doktor der Medizin) по теме «Воздух, вода и болезни» и одновременно в Вене проходит специализацию как глазной врач. Потом почти год болеет тифом.

Судьбоносной стала для Фридриха Гааза одна встреча, которая коренным образом изменила его жизнь. В тот год в Вене оказался князь Николай Репнин-Волконский с супругой Варварой, урождённой Разумовской. Гвардейский офицер и наследник двух знатнейших фамилий был ранен во время знаменитой атаки кавалергардов под Аустерлицем, где он командовал эскадроном. Без сознания он попал в плен к французам, затем оказался в лазарете. Каким-то чудом к нему сумела пробраться его супруга, находившаяся при армии. Французы разрешили ей остаться и ухаживать за раненым мужем. Когда князь окреп, Наполеон отпустил пленников, передав через князя личное послание к царю Александру I. Супруги Репнины возвращались в Россию через Вену, где у князя обострилась проблема с глазом, поврежденным во время боя. Тогда-то ему и порекомендовали молодого доктора Гааза. Мало того, что доктор удачно провёл операцию, они ещё и подружились. В итоге, Фридрих Гааз получил от Репниных предложение поехать с ними в Россию и стать их семейным врачом.

В 1806 году, в возрасте 26 лет, Фридрих Гааз оказался в России, в абсолютно незнакомой ему стране, где обрёл вторую родину и через несколько лет признание со стороны тысяч благодарных людей разного социального положения, национальностей и вероисповеданий.

После Указа царицы Екатерины Второй 1762-го года не было ничего особенного в том, что немецкий врач едет работать в Россию. Тогда тысячи немцев уезжали туда в поисках счастья. Среди них были и мои исторические предки. Переехав в Россию, они сохраняли немецкое гражданство, по закону освобождались от военной службы и от налогов. В Россию переселялись не только крестьяне, но и различного рода специалисты. В стране не хватало врачей. Через год Фридрих Гааз уже сделал блистательную карьеру, благодаря своим способностям и связям княгини Репниной в высших кругах светского общества.

Фёдор Петрович Гааз, так назвал он себя в России, занимался частной врачебной практикой и сам оперировал людей с глазными болезнями. Одновременно бесплатно лечил бедных в Староекатерининской и Преображенской московских больницах. В 1807 году, несмотря на посредственное знание им русского языка, Великая княгиня Мария Феодоровна добилась назначения его главным врачом московской Павловской больницы. Немного позже, в 1808-ом году, за заслуги врача он получил награду – императорский орден Владимира четвёртой степени (Wladimirkreuz IV), тем самым стал членом Рыцарского Ордена Святого Владимира и занял особое положение в обществе, получив дворянский титул, передаваемый по наследству (Adelstand). Этим званием он гордился, а орден всегда носил на лацкане своего сюртука. В то же время он не прекращал оказывать бесплатную помощь нищим больным и инвалидам.

Обладая пытливым умом, он не позволял себе отдыхать. Пример тому – поездка в 1809-ом году на Кавказ, где он совершил открытие в области курортологии, положив начало развитию этой науки в России. Именно Фёдор Петрович Гааз составил подробное описание лечебных качеств кавказских минеральный вод. В России, в Кисловодске и Ессентуках, вскоре были созданы курорты. В Ессентуках и по сей день есть действующий источник №23, который носит его имя. Фёдору Петровичу Гаазу принадлежит и открытие целебных минеральных источников в Старой Руссе. По следам этого открытия он написал книгу «Александровский источник/ Alexanderqelle» в 365 страниц о пользе минеральных источников. Она издана в 1811 году. О цели книги доктор Гааз говорит так: «Мои болезни породили этот труд; желание исцелять болезни других людей побудило его опубликовать». Научная работа Фёдора Петровича Гааза в этом направлении была завершена горным инженером И. П. Чайковским и Г. Раухом. Имя его вписано в историю развития кавказского здравоохранения настолько прочно, что и сегодня в городах Ессентуки и Железноводск есть улицы, названные его именем.

Во время войны 1812 года с Наполеоном Фёдор Петрович Гааз продолжил свою деятельность врача. А в 1814 году как полковой лекарь в составе русских войск оказался в Париже. На обратном пути ему представилась возможность посетить родной город Мюнстерайфель на Рейне. Он застал там больного отца, который у него на руках через несколько дней умер. В эти трагичные дни судьба предоставила ему ещё раз право выбора, так как появилась удобная возможность остаться на родине среди родных, но Гааз выбрал другой путь. Он вернулся в Россию, которая заменила ему дом и родину. Чувство долга перед неимущими больными двигало им при принятии этого решения. В то время ему исполнилось 34 года. Вернувшись в Москву, он прежде всего занялся написанием книги о болезнях и их лечении.

А в 1825-ом году московский градоначальник князь Дмитрий Владимирович Голицын предложил Фёдору Петровичу Гаазу, тогда уже коллежскому советнику, возглавить Главное аптекарское и медицинское управление города. Получив согласие, назначил его штадт-физиком и главным врачом города Москвы, в обязанности которого входило инспектирование больниц, а тем самым и выявление проблем, связанных с обеспечением лечебных заведений медикаментами. Князь ценил доктора Гааза не только за профессиональные качества, но и за трудолюбие, педантизм, высокое чувство долга, ответственность за порученное дело, честность и неподкупность.

Доктор Гааз с большим энтузиазмом взялся за дело. Обнаружив антисанитарию в больницах, потребовал проведения там дезинфекции и постоянных уборок помещений. Кроме того, занялся вопросом ремонта больниц и лекарственных складов. Предложил проведение ряда реформ. В результате проверок были выявлены многочисленные случаи воровства и другие злоупотребления чиновников на местах. В свою очередь они писали на него ложные доносы, называли в жалобах сумасшедшим немцем и оскорблениями довели до того, что в 1826 году Фёдор Петрович подал в отставку с государственной службы. Известно, что за короткое время на него было заведено 19 уголовных дел, все их он в течение 12 лет выиграл.

К концу 1820-ых годов Гааз постепенно оставил

доходную врачебную практику и целиком посвятил себя лечению бедных людей с тяжёлыми судьбами. К тому времени он уже был одним из богатейших и уважаемых людей столицы. Приобрёл особняк в центре Москвы на Кузнецком Мосту, владел имением Тишково с сотнями крепостных и суконной фабрикой, имел карету, запряжённую четырьмя белыми породистыми лошадьми.

1829-ый год стал для доктора Фёдора Петровича Гааза решающим. В этом году он был назначен князем Голицыным главным врачом по тюрьмам и вошёл в состав вновь созданного попечительного совета по тюрьмам. При первых же инспекторских проверках он установил, что заключённые содержатся в бесчеловечных условиях, без деления по возрастам, полам и тяжести содеянного. Их не мыли, почти не кормили, отхожие места не убирались. Помещения не отапливались. В таких антисанитарных условиях они становились источником эпидемий, в том числе – холеры, разразившейся в Москве в 1830-ом году.

В те годы массовым явлением стало этапирование осуждённых в Сибирь. И Москва была одним из пересыльных центров, где формировались группы. Средства на содержание в них заключенных почти не выделялись, а если и поступали, то разворовывались. Пересыльная тюрьма находилась тогда на Волхонке, на месте нынешнего Музея Изобразительных Искусств имени А. С. Пушкина. По настоянию Гааза её перевели из центра города на Воробьёвы горы. Там в 20-е годы начали строить Храм Христа Спасителя, но вскоре работы свернули, а бараки для строителей остались. Вот в них Гааз и предложил устроить новую тюрьму и при ней госпиталь для немощных заключенных.

Судьба вновь предоставила ему право выбора между жизнью преуспевающего аристократа или борца за униженных и оскорблённых. К тому времени он уже достаточно владел русским языком. Его хорошо понимали люди, которые его окружали и к которым он проявлял сочувствие. Оказание помощи бедным и заключённым стало для него не актом милосердия, а выполнением долга перед людьми и государством. Именно по настоянию Фёдора Петровича Гааза, в тюрьме на Бутырке проложили дренажную систему, вымостили дорогу, а площадь засадили тополями. Деревянные полы заменили кафельными, а кровати стали панцирными. Во внутреннем дворе тюрьмы доктор Гааз распорядился построить церковь и несколько мастерских, одна из которых работает и сейчас. Благодаря его настоянию, политические заключённые и ссыльные получили право подачи прошений о пересмотре их дел. Для этого в России ввели целый чиновничий штат, задачей которого было сопровождение каждого прошения на всех этапах его рассмотрения.

Одним из примеров его подвижничества стало и то, что на средства, собранные Гаазом, в пересыльной тюрьме на Воробьёвых горах в 1832 году была учреждена больница для арестантов, а в 1836 году при этой тюрьме он открыл на свои средства школу для детей заключённых. Доктор Гааз был убежден, что между преступлением, несчастьем и болезнью есть тесная связь, а поэтому к виновному не нужно применять напрасной жестокости, к несчастному должно проявить сострадание, а больному необходимо призрение.

Семьёй он так и не обзавёлся ни в это время, ни позже. Но у него был воспитанник-сирота, еврейский мальчик Лейб Норман. Он был выслан из Литвы в военные поселения, по дороге заболел, попал в московскую больницу (Полицейскую, предназначенную для арестантов). Доктор Гааз сумел его оттуда вызволить, вылечил. Именно ему Федор Петрович Гааз писал известные сегодня слова: «Самый верный путь к счастию в том, чтобы делать других счастливыми. Для этого нужно внимать нуждам людей, заботиться о них, не бояться труда, помогая им советом и делом, словом, любить их, причём, чем чаще проявлять эту любовь, тем сильнее она будет становиться, подобно тому, как сила магнита сохраняется и увеличивается от того, что он непрерывно находится в действии». Воспитанник вырос достойным своего воспитателя. Впоследствии Норман стал врачом в Рязани.

При изучении условий содержания подследственных и заключённых доктор Гааз поразился жестокости мер, применяемых по отношению к ним. Узнав, что людей приковывают тяжёлыми железными колодками к стульям, а на шеи надевают ошейники со спицами, и о том, что политическим заключённым, перед отправлением в ссылку в Сибирь сквозь наручники продевают длинный прут из железа, скрепляя людей парами и не учитывая разницу в возрасте, он организовал борьбу с кандалами и железными прутьями. В этом начинании его поддержал князь Голицын. В конечном итоге, ссыльным разрешили двигаться без прутьев, будучи закованными только в кандалы. Ножные кандалы в то время весили около шестнадцати килограммов, а ручные – шесть. Заботясь о здоровье заключённых, доктор Гааз добился изготовления более лёгких кандалов, испытав их на себе. Он мог ходить в кандалах неделями, подбирая их оптимальный вес и щадящие размеры. В конечном итоге, ножные кандалы стали весить не больше семи килограммов, а старых людей, по настоянию доктора Гааза, вообще освободили от их ношения. В те времена заключённым женщинам было принято сбривать половину волос с головы. Гааз добился отмены этого правила, попутно выделяя свои деньги на улучшение жизни арестантов, в том числе и на «перековку» новых кандалов. Когда из Москвы в Сибирь отправляли очередную группу заключённых, он лично сопровождал каждую отправку, расспрашивал людей о том, в чём они нуждаются, помогал деньгами, пока они у него ещё были. Он и позже не прерывал связи со многими ссыльными, выполняя их просьбы и посылая им деньги и книги. Именно арестанты назвали его «святым доктором», в благодарность за то, что он по-отечески относился к ним: снабжал отправляемых в ссылку не только съестными припасами, но также и добрым словом, Святым Писанием и нравоучительной христианской литературой.

В каждом из заключенных доктор Гааз видел страдающего Христа. В историю вошёл его разговор с митрополитом Филаретом. Однажды, размышляя о судьбах арестантов, Филарет высказал мнение о том, что человека не могут осудить невинно, и, если он находится в тюрьме, – значит, для того была веская причина. В ответ на эту фразу митрополита Гааз вскочил с места и воскликнул: «Владыка, как Вы можете такое говорить? Неужели Вы забыли о том, что Господь наш, Иисус Христос, был осуждён невинно?»

Однажды Гааз в очередной раз так нарушил покой чиновников своими обличениями, что они решили избавиться от «сумасшедшего иностранца», связавшего свою жизнь с «отбросами общества». Но поскольку Гаазу покровительствовали митрополит Филарет и князь Голицын, справиться с ним чиновникам и в этот раз не удалось. К тому же в 1848 году в Москве разыгралась новая эпидемия холеры, и Фёдор Петрович, как всегда, оказался в первых рядах борцов с эпидемией.

В конечном итоге, доктор Гааз продаёт особняк на Кузнецком Мосту и своё имение в Тишкове, (суконная фабрика к тому времени ему уже не принадлежала), а на вырученные деньги проводит благотворительные акции. Сам ведёт предельно простой образ жизни. Читаю в одном из воспоминаний: «Каждый день он, будучи католиком, молился перед распятием и изображением Девы Марии, скромно завтракал и отправлялся работать. С раннего утра он занимался бесплатным приёмом больных прямо у себя дома, потом ездил по тюрьмам (Пересыльная, Бутырка) и больницам (Екатерининской, Преображенской, Павловской и др.). После объезда всех подведомственных ему учреждений доктор Гааз возвращался обратно и вёл вечерний приём больных».

Об отношении доктора Гааза к заключённым лучше всего написал Фёдор Михайлович Достоевский в романе «Идиот», устами одного из героев увековечив память о святом докторе Гаазе:

«В Москве жил один старик, один „генерал“, то есть действительный статский советник, с немецким именем; он всю свою жизнь таскался по острогам и по преступникам; каждая пересыльная партия в Сибирь знала заранее, что на Воробьёвых горах её посетит „старичок генерал“. Он делал свое дело в высшей степени серьёзно и набожно; он являлся, проходил по рядам ссыльных, которые окружали его, останавливался пред каждым, каждого расспрашивал о его нуждах, наставлений не читал почти никогда никому, звал их всех „голубчиками“. Он давал деньги, присылал необходимые вещи – портянки, подвёртки холста, приносил иногда душеспасительные книжки и оделял ими каждого грамотного, с полным убеждением, что они будут их дорогой читать и что грамотный прочтёт неграмотному. Про преступление он редко расспрашивал, разве выслушивал, если преступник сам начинал говорить. Все преступники у него были на равной ноге, различия не было. Он говорил с ними как с братьями, но они сами стали считать его под конец за отца. Если замечал какую-нибудь ссыльную женщину с ребёнком на руках, он подходил, ласкал ребёнка, пощёлкивал ему пальцами, чтобы тот засмеялся. Так поступал он множество лет, до самой смерти; дошло до того, что его знали по всей России и по всей Сибири, то есть все преступники. Мне рассказывал один бывший в Сибири, что он сам был свидетелем, как самые закоренелые преступники вспоминали про генерала, а между тем, посещая партии, генерал редко мог раздать более двадцати копеек на брата».

Счастливым днём для Фёдора Петровича Гааза было открытие в мае 1845 года больницы на Воробьёвых горах. Построенное здание получило в народе название Газовка – от фамилии Гааз. Здесь он стал врачом бездомных, которым бесплатно оказывали скорую медицинскую помощь. Он лично беседовал с каждым пациентом, выяснял жизненные обстоятельства. После лечения люди не оставались на улице: пожилых определяли в дома призрения для стариков с хорошим уходом, детей пристраивали в обеспеченные и приличные семьи. С особой тщательностью Гааз и его коллеги подходили к выбору медицинского и обслуживающего персонала.

В 40-ые годы, когда число жителей Москвы уже превышало 350 тысяч, в городе числилось 75 «вольнопрактикующих» и 217 служащих врачей. Во время холерных эпидемий, количество заболевших доходило до пяти тысяч в месяц. Начались народные волнения. И тот же полицмейстер, который хотел выслать Гааза из Москвы, просил «добрейшего, почтеннейшего господина доктора успокоить простолюдинов, возбуждаемых слухами, будто начальство и лекари пускают холеру». И Гааз прямо из больниц шёл на площади, на улицы, где шумели толпы, уже готовые громить полицейские участки и карантинные посты. Его узнавали, встречали приветливо. Ему верили. И он уговаривал, успокаивал, объяснял, советовал, как уберечься от заболевания, как оказывать первую помощь больным.

Его медицинские познания и представления выросли на почве просвещения и любви к людям, но вместе с тем и глубоко религиозного мировоззрения. Он еще не мог ничего знать о природе инфекции, о микробиологии, но к модным тогда лекарственным средствам относился недоверчиво. Он был убежден, что такие болезни, как все «горячки» (то есть гриппы, ангины, тифы, воспаление легких и т. п.), а также холера вовсе «не прилипчивы» и что люди не заражаются ими при общении с больными, а заболевают потому, что дышат нечистым воздухом, едят нездоровую пищу, неопрятно живут, переохлаждаются, переутомляются, испытывают сильные душевные потрясения.

Гааз старался, чтобы его понимали все, даже неграмотные больные и санитары. Он ободрял молодых врачей, боявшихся заразы, приветствовал холерных больных поцелуями. Однажды даже сел в ванну, из которой вынули холерного больного. В другой раз – в больницу доставили крестьянскую девочку. Страшная язва изуродовала её лицо и была зловонна. Но доктор Гааз подолгу сидел у её постели, целовал девочку, читал ей сказки, не отходил, пока она не умерла. Словом и делом он доказывал, что врач должен облегчать страдания даже безнадёжно больных, что «спокойствие души, необходимое для исцеления, должно исходить прежде всего от врача».

В последние годы и дни жизни Фёдор Петрович Гааз продолжал оставаться доктором бездомных, проживал рядом с ними в двухкомнатной квартире в Полицейской больнице. Там же он и умер в 1853-ем году. После смерти оставил после себя письменный стол, который сегодня можно увидеть в этой же больнице в музее. Там же находятся его серо-белая волчья шуба, которая знакома была в Москве даже бандитам, несколько рублей, тапочки и потёртая подзорная труба. Оказывается, в свободное время этот удивительный доктор любил смотреть на звёзды.

О нём при жизни создавались легенды, которые до сих пор передаются жителями Москвы из поколения в поколение. Например, о том, как он ловко умел подбрасывать нуждающимся денежные кошельки, чтобы не обидеть их, как целовал больных холерой, а позже и тифом, показывая работникам, что они не заразны, как регулярно посещал московский «убойный» рынок и всякий раз находил там абсолютно разбитую лошадь, выкупал её, подлечивал и осторожно ездил на ней в своей старенькой коляске.