Читать книгу: «Энциклопедия наших жизней: семейная сага. Истоки. Книга 4. Детство и юность Ираиды Глава 3», страница 14
Часть 27
Первая встреча
Вот и настал момент, когда наконец наши дорожки с Виктором Дудко пересеклись.
Шел 1958 год.
Я продолжала работать на ТЭЦ-22.
Обычно спрашивают мужа и жену – «Где и как вы познакомились?»
Значит, пора рассказать о том, как в этом году я встретила свою судьбу. Или она сама меня нашла. Я уж и не знаю, как правильнее сказать.
Жила я в общежитии на ТЭЦ-22, и там же работала инженером по подготовке кадров.
Ездили мы с девочками однажды осенью в театр в Москву. Возвращались поздно. Мы опоздали на последний автобус, который ходил от Люберец до посёлка Дзержинский.
Оставался последний автобус, идущий от Люберец до Капотни. Он заполнился ночными пассажирами, среди которых была группа ребят. Как потом оказалось, среди них был Виктор Дудко.
Оказывается, он в автобусе обратил на меня внимание. На повороте к Капотне мы все сошли. Нам – налево, к общежитию, а ребятам надо было идти пешком до посёлка.
Пока от автобуса шли вместе гурьбой до перекрёстка, перекидывались с ребятами шутками. А когда наши дороги разошлись, кто-то из ребят крикнул – «Звоните». Мы ответили – «А телефон?» – кто-то назвал телефон. – «А кого спросить?» – «Виктора». На том и разошлись.
Кто бы мог подумать, что эти несколько слов, выкрикнутые удаляющимися в разные стороны незнакомыми людьми, повиснут между ними в воздухе – тоненькой ниточкой, которая, как в электрической лампочке, однажды замерцает, иногда становясь ярче, порой почти угасая, и, неожиданно, вспыхнет ярко, удивляя их самих, и радуя окружающих…
Через несколько дней, вечером, мы сидели в кабинете воспитателя общежития – Аллы Ружанской. «Дело было вечером, делать было нечего…». Стали баловаться телефоном. Звонили, болтали, шутили. Кто-то предложил позвонить по тому телефону, который выкрикнули ребята. Я набрала номер. Ответил голос пожилого мужчины. Попросила позвать Виктора. Позвали. Я даже не предполагала, что это телефон общежития. Подумала, что это квартира, а к телефону подходил отец. Как потом оказалось, это действительно был отец, который в эти дни гостил у Виктора.
Поболтали. Заинтриговали друг друга анонимностью. Через несколько дней позвонила опять. Вот теперь Виктор рассказал, что я звоню в общежитие молодых специалистов, которое находится в посёлке Дзержинском. Я сказала, что и мы живём в общежитии. В общем, слово за слово, звонок за звонком, и, наконец, договорились познакомиться.
В гости пошли – я и Дина Бастрыгина – директор клуба на ТЭЦ-22, в общежитии мы жили в одной комнате. Общежитие ребят нашли быстро. В комнате нас ждал Виктор Дудко и Надар Гелашвили.
Было вино, и, кажется, фрукты. Посидели, посмеялись, и даже потанцевали. Виктор начал ухаживать за мной, но на меня он с первого взгляда не произвёл впечатления. Может быть, именно это и занозило его душу. Во всяком случае, знакомство состоялось. Потом мы начали встречаться, вместе ходить на танцы.
Кстати, помню такой случай. На танцах иногда играл оркестр, в котором было много знакомых Виктора. Я уже тоже со многими была знакома. В частности, тот же Надар играл на ударных. Танцы начались.
Виктор куда-то отошел. И вдруг ко мне подошел парень, и стал приглашать на танец. Его все знали в лицо. Это был отъявленный поселковый хулиган. Внешне он напоминал артиста Краморова. Я отказалась с ним идти. Он мне пригрозил, сказав, что, если не с ним, то и ни с кем танцевать не даст.
Стою… Вернулся Виктор. Только мы решили пойти танцевать, как этот парень прицепился к Виктору. Я думала – сейчас завяжется драка, и вдруг вижу – Виктор исчез. Как потом он объяснил – побежал звать ребят на помощь.
Действительно, была какая-то заварушка. Парня этого с танцев выгнали на улицу. Я тоже решила уйти. Виктор так и не появился. Меня пошел провожать Ванно Салагян, тоже живший в общежитии с Виктором.
Мы встречались с Виктором часто. Ходили в кино, сидели просто вечерами в общежитии у него, или обнимались и целовались в нашем общежитии – у окна, в конце коридора, или на одной из лестниц, у которой внизу были наглухо закрыты двери, и по ней никто не ходил.
Был ещё интересный момент. Однажды, ничего мне не говоря, моя подружка Диночка, отправилась к Виктору в общежитие одна. Она предлагала ему свою дружбу, говоря, что он обратил внимание не на ту (то есть, на меня). Она говорила что-то вроде того: – «И что ты в ней нашел? Вот я была бы такой хорошей подругой…». Виктор рассказал мне о ней, но тогда это почему-то меня не тронуло. Я даже ей не сказала, что знаю о том, что она ходила к Виктору.
Приближался новый 1959 год.
Для меня он был знаменательным тем, что я приняла решение сойтись с Виктором ближе. Тогда не было слова – СЕКС. Просто, люди сходились и начинали «заниматься любовью». Если это обретало какой-то семейный характер, говорили, что они вступили в «гражданский брак». Он ни к чему не обязывал, так как в любое время – «как сошлись, так и разошлись».
В «совковое» время обязывала ко многому законная регистрация. Это было в первую очередь потому, что на защите семьи стояло государство и, в первую очередь – партия. В партбюро можно было пожаловаться, и они вызывали провинившихся на партбюро, или на партсобрание, если они были партийные. А если – беспартийные, то вопрос решался на месткоме, или проработкой в коллективе. Сколько судеб было поломано, если «провинившийся» не желал оставаться в семье. Далеко за примером ходить не надо.
Рита – Витина родная сестра, когда ей изменил муж, жаловалась в партком, горком, обком… В результате Колю сняли с работы – второго секретаря горкома партии. Поскольку своими «грехами» он прикрывал других, ему дали возможность продержаться «под прикрытием». Его послали в Москву, в партийную академию (Витя поправляет: это произошло до того, как Рита стала жаловаться. Колю готовили на должность первого секретаря, поэтому и послали учиться в парийную Академию.), но семью он всё-таки оставил…
Женя, Витин брат – завёл связь с женщиной, которая работала в той же военной части, заведовала магазином. Тоня написала жалобу командованию. В результате – Женю понизили в должности и надолго задержали его продвижения по службе, а Тоня с детьми вынуждена была покинуть часть. Семьи не стало.
Наверное, редко кто, после таких экзекуций, соглашался остаться в семье. Обида, что из-за другого человека потерял всё на службе – и авторитет, и положение, уже не являла целесообразности сохранять семью… Особенно, если любви, как таковой, уже не было, не сумели сохранить…
Но были случаи, когда не доводилось дело до официальных «разборок». Человек останавливался перед «страхом» ожидающих его «процедур». Сохранялась семья. А потом как-то всё утрясалось…
Я пишу об этом, чтобы молодое поколение, которому не пришлось жить в «совковое» время, поняли, что сам устой советского времени твёрдо стоял на страже сохранения семьи. Это не значит, что не было измен. Люди женились и расходились по обоюдному согласию, не доводя этого до «парткомов».
И всё-таки миллионы семей сохранились благодаря «кодексу чести советской семьи», сохранив детям родителей, а родителям – мир.
А сейчас, люди сходятся и расходятся, в загсах расписываются, «играют» свадьбы, венчаются. Но, также быстро разбегаются, часто – при первых же трудностях. И нет никаких сдерживающих и воспитывающих семью начал. А посему и нету того благоговения перед «узами Гименея»…
А, впрочем, пора вернуться к основной теме.
Перед Новым 1959-ым годом я стояла перед выбором.
Упорно добивался моей руки Розов Виктор. Он мне предлагал жениться. Мы оба жили в общежитиях. Причём, все его считали приятным, воспитанным. Начальник отдела кадров, который по моей просьбе в своё время добился ему лимит, твёрдо был уверен, что, прося за него, я прошу за своего друга, чуть ли не жениха. И, если бы мы с ним поженились, наверное, почти сразу же нам выделили бы квартиру.
Короче говоря, он не то, чтобы предъявил мне ультиматум, но попросил принять окончательное решение, так как ему надоело двусмысленное положение «ожидающего» жениха.
Ну, у меня никогда не было единственного поклонника, поэтому нужно вспомнить добрым словом Лёньку Крыжановского. Он дослуживал свой срок в армии, и мечтал, вернувшись, жениться на мне.
Ну, и основным соперником реальных претендентов на мою руку и сердце – был Виктор Дудко.
Если мне было приятны ухаживания Розова, развлекала влюблённость Лёньки, то Дудко я рассматривала совершенно с другой стороны. Это не была страсть, всепоглощающая любовь… Что это было? Какой-то букет разносторонних ощущений. Когда мы целовались, мы могли долго стоять обнявшись, замерев в каком-то медитирующем порыве. Мы, как бы сливались, становились одним целым, растворяясь друг в друге. И не нужен был никакой секс, так упоительны были эти мгновенья.
Кроме того, я уважала его за его ум, знание истории, начитанность, и, даже, высшее образование. Я по себе знала, что хотеть окончить институт, и окончить его – это небо и земля (а небо не каждую ночь опускается на землю).
Ещё, что меня подзаводило в наших отношениях, это то, что, будучи влюблённым в меня, он всё время куда-то ускользал. Ревновать его открыто я ещё не имела права, но меня задевала его непостоянность. Я понимала, что поступаю, практически, так же. Но это я знала про себя… А к тем, кто увлекался мной, у меня были определённые требования – постоянство и верность.
Кстати, после того, как это случалось, мне человек становился – не очень интересен. Терялся азарт охотника – кошки за мышкой. И я старалась аккуратно исключить этого человека из своего общества.
Вот так и получилось, что когда Розов предложил мне принять окончательное решение, я ему ответила – нет. Он спросил – «Значит, ты выбрала другого?» Я ответила – «Да». – «Дудко?» – «Да». – «И ты с ним будешь встречать Новый Год?» – «Да». – «И ты у него останешься?». – «Да»…
Сказано, сделано. В. Дудко даже не подозревал, что именно Розов ускорил момент нашего сближения.
В общем, В. Дудко накрыл стол. Я не помню, что было на столе. Наверное, шампанское. Может быть, яблоки. Была ли закуска или другие фрукты? Это, наверное, было не важно. Встретили Новый Год, наверное, как тысячи других пар, встречающих праздник вдвоём.
Все товарищи по комнате в эту ночь отсутствовали. Так что мы были действительно одни. Койки в общежитии были железные, узкие. Матрасы на них – тоже узкие, односпальные. Поэтому, когда ложишься в кровать, вернее, в койку, проваливаешься в серединку. А, если ложатся двое, то каждый из них попадает на голый, жесткий железный край.
Надо вспомнить, что до этого момента я никогда не испытывала оргазма, и в общем-то меня секс, как таковой, не привлекал. Я не понимала его. Может быть, это было следствием моего «целомудренного» воспитания в детстве?
В общем, я легла в эту железную койку, раздевшись в темноте. Я не знала, что такое – контроцепция. Виктор, вероятно, знал, так как воспользовался какой-то мазью. В общем, в эту ночь, я была пассивной по неумению и по недоразумению. Для Виктора, вероятно, наша близость означала чувство победы, и моей капитуляции. Трудно рассказать подробно о том, что мы чувствовали. Близился рассвет. Я заснула, а Виктор сидел на краю кровати и смотрел на меня до самого утра. Что он испытывал в эту предрассветную пору, может рассказать только он сам…
Может быть, после этой ночи, мы и расстались бы навсегда, если бы я не начала уже с этого же момента его ревновать. Я считала, что, отдавшись, я приобретаю власть над ним. Но наши встречи в силу разных обстоятельств, были нерегулярными. Иногда мы не виделись месяцами. А Виктор не считал себя обязанным «хранить верность». И поэтому, этот год был годом проб и ошибок. Тем не менее, можно считать, что каждый Новый Год, мы имеем право отмечать дату совместной жизни.
1-го января 2014 года исполнилось ровно 55 лет, как мы вместе – не знаю – как называется эта свадьба. А в этом, – 2016 – уже 57 лет, как мы вместе…
А тогда… Утром проснулись… В этот день я не вернулась в своё общежитие. Наверное, что-то приготовили, что-то ели. О чём-то говорили…
А к вечеру в дверь раздался стук. Пришёл Виктор Розов с девушкой.
Это одна, можно сказать – из моих подружек. Её родители жили и работали на шлюзах. Посёлок Дзержинский стоит на Москва-реке. И вниз по реке были установлены шлюзы. Там была запретная территория. Нинин отец много лет обслуживал этот шлюз, и поэтому его семья пользовалась служебным домом, который, практически стал их собственным. Рядом других домов не было. Деревня была где-то в стороне. За домом у них был большой сад и огород. Её мама выращивала «море» клубники. Я помню, один раз она пригласила меня и моего отца (он тоже в это время жил в общежитии) в гости к родителям.
Я не помню, каким образом мы перешли на другой берег. Кажется, нас кто-то перевёз на лодке. А потом мы долго шли по извивающейся вдоль берега, неровной, узкой тропинке, до самых шлюзов. Нас очень радушно принимали. Но больше всего мне запомнилось, как её мама выдвинула из-под кровати большой таз, полный клубники, собранной вечером, и засыпанной сахаром. Потом она принесла другой таз с клубникой, собранной ранним утром.
Нам поставили тарелки, и мы ели, ели спелую крупную клубнику, накладывая в тарелки попеременно то свежую клубнику, то клубнику с сахаром. Это было что-то!!! (как сейчас говорят, не умея выразить свой восторг).
Виктор Розов продолжал за мной ухаживать, и ждал, когда я решусь на близость с ним, в предвкушении дальнейшего супружества…
Однажды мы компанией отмечали какой-то праздник, Виктор Розов предложил мне интимный вечер. Как я уже напомнила, мой отец жил в мужском общежитии, которое располагалось в соседнем здании. В этот раз он уехал в Шатуру, навестить бабусю. А его сожитель – Долгов Николай Алексеевич – директор только что выстроенной в другом посёлке школы получил при школе квартиру, но из общежития ещё не выехал. Поэтому комната была в этот вечер «свободна». Розов знал об этом, и пригласил меня туда, зная, что у меня есть ключи. Я категорически отказалась. Тогда, он шутя меня «попугал» – «Я, ведь могу туда и пойти с кем-то ещё», – «Ну, и иди» – А с кем?» – «Да, вот хотя бы…» И он указал на одну из моих подруг – «Она будет не против». Я догадывалась, что – она давно была влюблена в Виктора Розова, но мне стеснялась в этом признаться. Я решила посодействовать их сближению в надежде, что он поймёт моё к нему отношение.
Я дала ему ключи. Так получилось, что они ушли и провели эту ночь вместе. А на другой день утром приехал папа, и долго стучал в дверь своей комнаты, которая была закрыта изнутри. Им пришлось ретироваться… Но моя подружка была счастлива…
И вот Розов, не веря, что я приняла окончательное решение, и предпочла ему Дудко, решил это проверить… Ну, раз уж он застал меня и Виктора вдвоём, сделал вид, что они пришли поздравить нас с наступившим Новым Годом.
Появилось вино, какая-то еда. Посидели мы хорошо. А потом Розов, вероятно, желая показать, что он тоже «не один», попросил разрешения остаться на ночь. Не знаю почему, но Дудко дал согласие.
В комнате стояла вдоль левой от входа стены чья – то кровать, затем – тумбочка, и потом, к окну – кровать Виктора. Розов с Ниной легли на кровать Саши. Если мы лежали «на железных краях» своей кровати, как мышки, то за тумбочкой не видно было, что происходило, но возня не утихала очень долго.
Так же, как и в случае, когда их застал папа, в этот раз тоже не прошло без конфуза. От темпераментных порывов была немножко испачкала простынь. Естественно, мы об этом не знали. Утром постель они застелили и ушли. Ушла и я в своё общежитие. А при следующей встрече, В. Дудко мне сказал, что, когда хозяин кровати вернулся после праздников «домой», в общежитие, был потрясён, увидев свою постель со следами проявлений «бурной любви».
Я до сих пор смеюсь, когда представляю возмущённое лицо спрашивающего – «Откуда это?». И в ответ ему со святой невинностью удивление Дудко – «А что это? Я не знаю»…
Моя «улыбка» по поводу этого конфуза, по крайней мере – не уместна. В общем-то во всей этой истории и в досадном для некоторых «спектакле» в общем-то виновата была я.
Но вот такая я иногда бывала чёрствая и жестокая, нанося чувствам других людей – боль…
Часть 28
Воссоединение
ВСПОМИНАЕТ ИРАИДА
Наше знакомство с Виктором Дудко, и развивающиеся отношения, напоминают две разные дорожки, или тропинки, которые иногда сближались, подходя очень близко друг к другу (еще в нашем детстве), и потом – опять разбегаясь далеко в стороны. Потом они бежали всё ближе друг к другу, ближе, соединились на Новый 1959 год, потом опять разбежались, потом опять сходились, и разбегались, пока, наконец, 20 ноября 1959 года не слились в единую широкую дорогу, по которой мы уже шагаем вместе больше 57 лет.
Я упомянула – в этой истории есть что-то мистическое. В 1944 году, после освобождения Киева от немцев, моя семья переехала туда жить. В это же время Витина мама с детьми – Виктором и Мартой проезжали через Киев в Каменец-Подольский. В этот же город переехали жить мои дедушка с бабушкой и две сестры моей мамы. С одной из них – Маргаритой Николаевной познакомилась и подружилась Витина мама. Голодной весной 44-го года Виктор с Володей (сын М. Н. и мой двоюродный брат) ходили на поля в поисках мороженой картошки, из которой пекли лепёшки. Получается, что ещё в детстве, судьба свела вместе Виктора с моими родными. А я с Виктором познакомилась только спустя 15 лет, и не на Украине, а в Дзержинке…
Но в январе того далёкого Нового года, у нас была ещё у каждого своя самостоятельная жизнь, свои друзья, свои интересы.
Трудное положение сложилось у бабуси с Боричкой.
Папа недавно вышел из тюрьмы. Материально помогать бабушке (своей маме) и Борьке, в достаточной мере, он ещё не мог. Когда он освободился, он, естественно, сразу же поехал в Шатуру. Но там оставаться ему не было никакого желания, да и возможности. Я устроила его (всё через того же начальника отдела кадров) на работу, на строительство ТЭЦ-22, добилась для него лимита, а соответственно, проживания в общежитии.
По выходным я уезжала вместе с ним в Шатуру, и мы, собравшись вместе, мечтали опять зажить одной семьёй, взяв к себе Милочку и маму.
Видно бабуся что-нибудь не поняла, или я опять что-нибудь нафантазировала, выдав желаемое за возможное, но только у бабуси сложилось впечатление, что я могу добиться семейной комнаты в общежитии. Такого у нас не практиковалось. Правда, папа жил в комнате, в общежитии, один, так как Долгов уже получил, как директор школы, квартиру при школе, но общежитие ещё не освободил.
Может быть, я имела в виду, что бабуся с Боричкой могут приехать пожить временно в этой комнате с папой? Но, как – бы то ни было, ещё в конце 1958 года бабуся прислала письмо, в котором она настаивала, чтобы всё возможное было сделано по поводу воссоединения семьи. Она ссылалась на то, что я три раза уже «спасала» семью, вытаскивая её из трудных положений. Я так прикинула – что она имела ввиду?
1. Ещё будучи девочкой, я добилась помилования для отца, когда он сидел в первый раз. И он, вместо 12 лет, просидел в Иркутске всего 4 года.
2. Я добилась пересмотра дела, когда его судили во второй раз, в результате чего, вместо 10 лет, ему дали всего 2 года.
З. А вот что она имела в виду ещё? Возможно то, что я после того, как он вернулся, устроила его на работу и в общежитие?
И, вообще, я думаю, что ставить всё это мне в заслугу не следует. Я просто делала и добивалась чего-то, потому что в те моменты это было очень важно и для всей семьи и для меня.
Ну, остальная критика в мой адрес в этом письме, возможно, правильная. Мои мечты часто рисовали мне радужные картинки моего будущего. Загоревшись, я уже видела себя и студенткой института, и т. д. и т. п. Но потом, когда нужно было переходить от слов к делу, вылезала на первое место лень. Хорошие помыслы отползали на второй план, и опять я продолжала плыть по течению и ехать «по накатанной колее». Бабуся, наверное, хорошо знала мой характер с детства, так как именно она меня воспитывала до определённой поры, пока я не вырвалась из-под её опеки, и начала «воспитываться» сама. И всё-таки, во многом, она, наверное, было права.
Немного отвлеклась. Вот оно, бабусино «обличающее» меня письмо.
Адрес в Шатуре: – «Московская область. Г. Шатура, Советская ул. 3, кв. 2. Степановой М. А.».
15.09.58 г.
МИЛАЯ ИДА!
Собралась написать тебе несколько строк относительно нашего будущего, которое всецело зависит от тебя.
Я была уверена (когда ты сама выдвигала такой проект, что вы – мама, папа и ты, объединитесь опять в одну семью и будете жить в одной комнате, в общежитии). Если ты читала письмо тёти Фани, ты могла убедиться в том, что я и ей писала об этом. Возможно, и я согласилась бы, хотя на зимнее время присоединиться к вам. Но вот приехал папа, и говорит, что ты не согласна на этот когда-то и тобой выдвигаемый проект совместной жизни.
Ведь, только плюсы говорят в этом вопросе. Жить сейчас на три дома чрезвычайно трудно, и, конечно, говорить о том, что будут все одеты, не приходится и думать. От тебя не будет требоваться никакой помощи, будешь избавлена от всякой заботы о хозяйственных нуждах. В твою личную жизнь едва ли кто позволит вторгаться. Живи, трудись на пользу родины и оденься так, как прилично твоему «сану».
Если ты будешь учиться, как мне сказал папа, то совсем не будешь жить дома, а только приходить на ночёвку, так что лицезреть членов семьи едва ли тебе даже придётся (или очень мало, урывками).
Мне кажется, что отказ твой жить вместе совсем кроется не в том, не здесь «собака зарыта». Видимо, у тебя снова чувствуется непрочность твоего служебного положения, и снова тебе хочется спасаться – «лететь», хотя бы к чёрту на кулички! Сколько уже прецедентов было в твоём таком ещё небольшом служебном стаже!
Милая Ида! Эта неудовлетворительность (согласна ты со мной?) кроется в тебе самой и никто в этом не виноват. Ведь, до сих пор ты обвиняла всяких Романовых, Петровых и т. д., которые заедали тебя. Обвиняла «среду», как ты доказывала мне, что в Люберцах будет совсем другое, и это только я виновата в том, (вспомни свой разговор со мной в больнице) что ты должна жить в этом Шатурском болоте. И вот, ради тебя, я согласилась остаться с Борей. Как я боялась: ведь я каждый момент могла оказаться беспомощной из-за своей болезни.
Эта уступка с моей стороны оказалась бесполезной: ты снова мечешься, снова чего-то ищешь. Ты умеешь добиваться своего желания, когда захочешь. Возможно, и сейчас добьёшься: поступишь на курсы, но я сильно сомневаюсь, что это желание серьёзно, и ты будешь, как следует учиться. Ведь, у тебя совершенно расшатана воля, ты не можешь управлять собой. Тобой руководит, лишь мимолётный каприз и только: достижения того, что хотелось, и баста!
Неужели тебе не захочется взять себя в руки? Не жить мещанскими интересами? Неужели не захочется искоренить в себе вновь прибавившиеся в твоём характере ещё две «милые» черты (помнишь, ты говорила?).
Помнишь, я тебе когда-то говорила, что будучи ещё когда-то 16-летней девушкой, поставила эпиграфом в своём дневнике такой афоризм (у Лескова): – «Если хочешь, чтобы тебя уважали, сам в себе человека уважай».
Вот этот принцип, который я едва ли хорошо тогда понимала, руководил мною всю жизнь. Можешь ли и ты про себя то же сказать?
Уважаешь ли ты себя, когда оглянешься на себя, прибегнешь к самоанализу, и вот, признаешься не только себе (а мне сказала), что у тебя появилось что-то новое, вот на то, что я только что указала.
А люди тебя не раскусят? Будут ли уважать? Ведь, и ты сама за них себя не уважаешь. Логично? А ты просто бравируешь этими чертами. Как-то кривляешься, кичишься, когда говоришь, что никого не любишь. Видимо, даже ненавистны (всё твоё поведение относительно хотя бы меня) все те, которые тебя любят, которые, давая тебе советы, искренне, желают тебе только добра. Неужели, действительно, тебя уважают всякие Кошлевы и разные дипломированные таланты, уважают тебя ради тебя, а не ради того, что ты для них сделала? Ох, как много ты для них сделала! Как не превозносить тебя! Но сделай ты что-нибудь неугодное им, хотя бы ты была тысячу раз права, тайно повернут колесо влево.
Мне кажется, что даже у тебя какая-то опустошенность, несмотря на такие, ещё почти юные годы!
Иногда мне кажется, что ты права, когда говоришь, что ты не любишь никого из родных, но мне думается, что вообще ты никого не любила и уже не можешь полюбить – в этом я вижу твою «опустошенность» души. То, что ты принимала за любовь (я говорю про мужчин), просто являлось потребностью любви, простой чувствительностью и только. Ида, жутко это! Искалечила ты свою душу!
Но ты ещё так молода, так не глупа, что можешь осознать себя. Укрепить волю, и направить себя по правильному пути.
Я часто Боре привожу следующий афоризм индийской мудрости: – «Не давай советы глупцу, добрый совет только разозлит его».
Но я повторяю, что не считаю тебя ограниченной, и, возможно, наши общие, такие единые советы будут приняты с тем добродушием, которое было свойственно тебе когда-то…
Много, много ещё хотелось бы сказать, но для чего? Послушай радио, кино, книги, – всё не идёт в разрез с тем, о чём я только что беседовала с тобой: такая развалина, и с такой цветущей, многообещающей юностью!
Может быть, я не увижу «другой» тебя, но я глубоко верю, что всё наносное, всё мещанское соскользнёт с тебя, и ты, как бабочка из куколки, вылетишь «новой».
Целую тебя.
Бабуся.
Письмо на ТЭЦ – 22, в общежитие Степановой И. В. из Шатуры от Степановой Мариамны Алониевны.
Хочется думать, что ты устроишь и на этот раз общую судьбу нашей семьи, уже в 4-ый раз.
Разорви это письмо. Не досадуй на меня: больше писать не буду…
Наконец, папа решил, что пора бабусю и Бориса забирать в Дзержинку, где уже, хоть и в общежитии, но уже обосновались – он сам и я.
Посёлок Дзержинского в то время был маленьким городком, на краю которого, в сторону леса, располагалась очень старая деревня – Гремячево.
Деревня располагалась на горе. Её улочки протянулись – одна к лесу, вверх, а вторая – вдоль основной дороги. По ней ходили автобусы, тоже до леса, только правее. Там «наверху», был пятачок, на котором автобус разворачивался и ехал обратно. Летом, в лес, на знаменитые песчаные карьеры, люди приезжали даже из Москвы. Они доезжали до этой конечной остановки, и потом пешком шли через лес к воде и песку.
Папа снял комнатку у хозяйки маленького домика в деревне – Гремячево, у Фени. Фенин дом стоял именно на той улице, которая стояла на краю горы, и протянулась параллельно дороге, пробегавшей внизу, под горой У неё был совсем маленький домик с палисадником и небольшим двориком. В глубине двора стояли сарайчики и погреб. За домом был небольшой огород, обрывающийся на краю крутой горы. В этом месте, спустившись вниз, можно было попасть сразу же к знаменитому ключевому источнику. Прямо из горы вытекала вода, заключённая в большую выводную трубу. Вода текла беспрерывно, падая в бревенчатый сруб. В ночь под крещенье каждый год там происходили церемонии «купанья» и «крещенья».
Я не помню, куда перебралась сама Феня со своими ребятишками, а воспитывала одна двух мальчишек, но нам она сдала свою единственную комнату.
Когда у Фени со временем собралась вся наша семья, мы перебрались в другой дом – к тёте Моте.
Мой отец около дома Моти, в который наконец перебралась наша воссоединившаяся семья 1958 г.
Гремячево. 1958 год.
На фотографии – моя мама – на крылечке дома Моти в деревне
После долгих лет разлуки со мной, Борисом, отцом и бабусей, Милочка и она вернулись в нашу семью.
Гремячево Мой братишка – Борис Степанов 1958 год
На фотографии справа – налево: друг Бориса – Борис Волков, мой брат – Борис Степанов, и сестрёнка – Людмила
Так до сих пор, когда мы с Милочкой (моя сестрёнка) вспоминаем те времена, у нас бытует выражение: – «Когда мы жили у Фени», или – «Когда мы жили у Моти»…
Мотя – хозяйка «нашего» дома жила отдельно – у своих детей.
Но частенько навещала нас. Она, приходя к нам – садилась на крылечко дома и бесконечно курила. У неё была астма. Я раньше всегда думала, что астматики не курят. Но тётя Мотя уверяла, что именно курение спасает её. И курила она крепкий табак, а не «дохленькие» сигаретки типа ментоловых…
Она сидела, между затяжками – покашливала и хриплым голосом рассказывала нам что-нибудь из последних деревенских новостей (по нашему – сплетен)…
Мы сейчас рассказывае о воссоединении нашей семьи – Степановых.
А у Виктора – наоборот семья Дудко распалась вторично. Во время войны Батя расстался с матерью Виктора – Верой Николаевной. А теперь «не сошлись характерами – Батя и мама Женечки – сводного брата Вити.
Также, как у меня, у Виктора семья разбросана по разным городам и республикам. Мама с сестрёнкой Ритой на Украине, а отец (чаще называют его все БАТЕЙ) со сводным братишкой Женей – в Белоруссии.
Но, в отличие от моей семьи, Витиной маме и Бате, помириться было не суждено. Они, расставшись во время войны, ни разу больше не встречались.
А теперь Батя расстался с мамой Жени – сводного Витиного брата. Она продолжала жить в Бресте, но в дом приходила только тогда, когда Батя уезжал куда-нибудь из города…
Моя бабуся, несмотря на то, что именно она ратовала за объединение семьи, в этот момент засомневалась. Ей было жалко бросать Шатурскую квартиру, в которой именно сейчас сделали капитальный ремонт. Помощников у бабуси не было, и вся строительная грязь легла на её плечи.
Кроме того, Борис защищал в это время диплом – он оканчивал энергетический техникум.
Папа продолжал работать на стройках.
Когда он вернулся из заключения, начальник отдела кадров, по моей просьбе, устроил его на вакантную должность исполняющего обязанности начальника ОТК на Дзержинский комбинат по производству бетонных изделий, с тем, чтобы он в дальнейшем сам подыскал себе место работы.
Через пол года он перешел на должность прораба СМУ-3 в Тресте ОСОБСТРОЙ № 2.
Работа была ему привычная. Видимо, находясь в заключении он соскучился по настоящему делу.
По крайней мере фотографии с нового места работы нас всех радовали.
Но время бежит быстро. Борис диплом защитил.
Причин оставаться в Шатуре больше не было, и папа перевёз из Шатуры бабусю с Борисом в Гремячево к Фене.
Шатура Выпуск группы энергетического техникума 1956 год
Борис Степанов – в верхнем ряду крайний справа
А чуть позже, туда же переехали из Вельяминово и мама с Милой. Если за вещами, в Шатуру, папа ездил на машине, то мама с Милой привезли с собой по узелку со своими пожитками – это всё, что у них было…
