Читать книгу: «Звёздные часы», страница 3

Что тогда?

Снисходительность к сторонним обычаям, но неприятие их,– единственно возможный вариант отношения к чуждой культуре.

Иной подход гарантирует разрушение общества.

В.И.Ленин, владеющий несколькими иностранными языками, был противником уничтожения

самобытности, путём использования иноязычных терминов и обрядов.¹⁵

Быть русским – значит пестовать традиции!

(Из научной работы по терминологии)

I

– Не говори мне этого!

– А что такого?

– Сколько раз мне повторять, чтобы ты разговаривал по-русски, без этих, иностранных словечек.

– Подумаешь…

– Вплетая последовательность звуков чужих слов в ткань родной речи, прививаются понятия, которые, с течением времени, приводят к порокам национальных устоев и разрушению ткани духовной жизни народа.

– Ну, а я тут причём?

– Ты и есть народ…

Чем лучше я понимаю смысл иноземной речи, тем бережнее отношусь к родной. Избегая заниматься главным, человечество придумывает себе занятия и слова, которые сопровождают их на этом пути. Новое дело, впечатления, опыт позволяют ненадолго ощутить полноту бытия. Начинает угадываться цель жизни… Однако всё познанное неизменно лишь до той поры, пока не оспорено размышлениями более высокого порядка.

– Всё стишки кропаешь?

– Прозу…

– А, ну это легче!

– Ты думаешь?

– Уверен!

– Видишь ли, проза проистекает из приготовленной поэзией мысли. Вне единого истока, они не более, чем перечисление слов, именующих предметы, чувства и явления.

– Это для меня слишком сложно.

– Неудивительно. Займись языком.

– Так я вроде и так…

– Русским!

II

Вдохнув малую толику рассвета, я ощутил беспричинную радость и нежность ко всему вокруг. Поворотя головой по сторонам, поискал, на кого могу излить хоть каплю этого чувства и увидел на камушке, что с краю пруда, крошечную синичку. Я застал её в тот самый момент, когда, готовая нырнуть, она роняла себя в воду.

Мокрым комком птичка взлетела на ветку винограда и запустив фен крыл принялась сушиться. Гаичка, а это была именно она, бойко и споро, не останавливаясь ни на мгновение, крутилась, перебирая пёрышки.

– Что ж ты не обождала с купанием, гляди-ка, какой холодный ветер! – спросил её я.

Синичка пожала плечом и, пытаясь отжать воротник прямо под подбородком, в самом неудобном месте, кивнула на небо.

–Ну, да, в общем-то ты права, лучшего пока ждать не приходится. – понял я, и продолжил любоваться ею.

Гаичка за малое время просохла и уже могла улетать, но заметив, с какой любовью и радостью гляжу на неё, повременила¹⁶.

Ох, как хороша она была! Маленькое пушистое чудо в чёрном берете и кашне¹⁷ в тон! И откуда что берётся… Крошка ж!

– Ладно, спасибо тебе, лети уж по делам, а то, чего доброго, простудишься… – попросил я птичку и отправился обирать чёрных червячков соснового пилильщика, в чьей цирюльне уже во всю завивали иголки сосны.

Как только я вознамерился приступить к неприятному, но вынужденному занятию, посреди кроны зашевелился, выдав себя с головой, зяблик. В прежние дни я безуспешно пытался отыскать его гнездо, а нынче, отяжелевшее, украшенное лишайником, обшитое для крепости стеблями вьюнка и паутиной, оно медленно нагнуло ветку, явив себя миру.

Мадам¹⁸ Зяблик сидела, как ни в чём не бывало, пересчитывая младенцев в замаранных пелёнках скорлупы. Судя по всему, она каждый раз сбивалась.

– У тебя один под мышкой, забыла?

Птица благодарно посмотрела на меня, и, успокоившись, вознамерилась было вздремнуть. На что я делано возмутился:

– Ну, вот, скажи на милость, почему этих червяков собираю я, а?! В общем, оставляю тебя в кругу семьи, но ты не ленись, развлекайся, снеди тут много, хватит на всех.

Возвращаясь в дом, мне было слышно, как ласточка из привычной позы a la seconde¹⁹ передразнивает с небес то ли морзянку, то ли простывшую давно весеннюю капель.

III

Стоит человеку перестать вытаптывать тропинку, она скоро зарастает. А как только прекращаешь топтать в себе человека… Что тогда?

Дорогое

Накинув плед листа кувшинки на одно плечо, коноплянка встречала день. Рассвет припудрил её и без того румяное чело, но так только, чтобы лишь подчеркнуть свежесть облика, без намёка на пошлое преувеличение.

Запыхавшись от утренних забот, она отдыхала, вольно опершись левой рукой о подлокотник берега. Отпивая холодный зелёный чай из кувшина лилии²⁰, наблюдала за тем, как ласточка мочит шейный платок прудовой водой, и тут же, почти у ног – рыбу, что играла, без устали наматывая на себя бледный свет.

Солнце не слишком торопилось. Возжигало и тушило свечи по мере того, как проходило по комнатам, поднимаясь по этажам небес, и совершало это медленно, вдумчиво, с видимым удовольствием. Понемногу отпирались двери задних «холодных» комнат. Обветренные сквозняком из отворённых окон, они оживали, наполняясь сырыми лесными вздохами и мелодичным светом зари. Ветер тоже был занят – сдергивал пыльную драпировку туч.

Одна лишь торопливая капель обломанной ветки винограда вносила толику недоумения и недоверия к реальности происходящего, но дрозд, прервавший свою самозабвенную песнь, сидел тут же и красноречиво подбирал под себя ушибленную голень, ожидая если не помощи, то хотя бы сочувствия.

Зной едва набрался сил, как в уголках губ земли уже появились маленькие трещины. Ветер дул на них, дабы утолить боль, но от того делалось только хуже. Сам не осознавая, он разжигал огонь немощи ещё больше.

Коротая жизнь, муравьи бегали друг за дружкой и проваливались в изломы загодя истомившейся почвы. В оправе просёлочных дорог марказитом сиял песок…

После полудня лес попросил пока не тревожить его и заперся, плотно прикрыв двери. Чёрный дрозд, ухватив ломоть сот солнца, в последнюю минуту прошмыгнул вовнутрь, но успел-таки приободрить:

– Иди!

– Куда? – растеряно спросил его я.

– Дальше, – посоветовал он, и при этом был

серьёзен, как никогда.

И только я сделал шаг, как навстречу, обгоняя один другого, с распростёртыми объятиями уже летели бронзовик и майский жук. Первый, подобно антрациту, блестел, а второй почти угадал в себе летучую мышь и от того был слегка грозен.

Как дорого всё это, как дорого это всё…

Чтобы не пропасть

(основано на реальных событиях)

Неким ясным тёплым весенним вечером, проводив сына к матери, я возвращался домой. Ручка авоськи приятно резала ладонь. Колбаса, сгущенка, зелёный горошек, стеклянная баночка майонеза «Провансаль», чай со слоном на коробке, пачка сливочного масла, что не слетает кусками, когда мажешь его на хлеб, а вкусно потеет. Был там и рыжий батон, корочку которого хотелось обгрызть со всех сторон, оставив бесформенный пористый беззащитный мякиш на виду, а после смять его до того, что он станет, как кусок глины, и тоже съесть.

Харчами душу не утешишь, но мне порядком наскучило вырезать из кружков моркови уголочки, чтобы эти куски, обжаренные на подсолнечном масле, походили на жареную рыбу. Так что, от вида всей этой снеди у меня настроение не портилось, хотя, положа руку на сердце, оно было довольно-таки паршивое, на душе было очень нехорошо. Бывшая жена, по понятной причине, позабыла о моём дне рождения. Не вспомнил о нём и сын, хотя мы провели вместе целое воскресенье.

Недавний развод, редкие встречи… Парень только-только начал взрослеть, мы могли бы теперь не только развлекаться сообща, а делать что-то вместе, задевая друг друга руками, мнениями, красноречивыми взглядами…

– А какие такие дела, если видимся от силы раз в неделю. – сокрушался я.

Тяжело поднявшись к себе на пятый этаж, повесил авоську на ручку двери в кухне и прямо так, не переодеваясь, не зажигая свет, лёг на диван.

– Ну вот, дожили, – бормотал я себе под нос, – один, как перст. Ни жены, ни детей рядом, даже собаки, и той нет.

Надо было идти включить холодильник, убрать продукты. На календаре май, авоську за окно не вывесишь, а коренастый «Саратов» давно стоит без дела в коридоре. Впрочем, вставать совершенно не хотелось, есть расхотелось тоже.

Так, разрываясь между необходимостью подняться и желанием, чтобы как можно скорее остался позади этот грустный одинокий день, я задремал.

Разбудил некий скрежет, непохожий на все прочие привычные городские скрипы и стуки. Звук исходил от входной двери и был, словно почёсывание, так, как если бы в складках между досками завелись блохи, а та пыталась бы избавиться от них.

Недолго думая, я встал и распахнул дверь. На пороге сидела собака. Её появление было похоже на чью-то проделку. Оглядев лестничную площадку, пролёт и просвет перил до первого этажа, я убедился, что подъезд совершенно пуст. Кроме меня и этой рыжей собаки с ушами на пробор, никого.

– Ну… Раз пришла, заходи, – пригласил я.

Собака сразу вошла и села на коврик в прихожей, вероятно для того, чтобы её можно было получше разглядеть.

– О.… какая ты красавица, рыжая, да с чёрными веснушками. Рыжая рыжуля! – Восхитился я. Собака уловила знакомое сочетание звуков, и я повторил, – Жуля-рыжуля, – и по одобрительному взмаху хвоста понял, что имя ей нравится. Мне оно казалось немного провокационным, подозрительным и жуликоватым, но что ж поделать, – собаке должно быть приятно слышать, как её зовут, иначе нечестно. – Давай-ка я тебя выкупаю сперва, а потом будем праздновать мой день рождения. Сегодня ты – мой единственный и самый дорогой гость. – предложил я Жуле.

Она поднялась и пошла впереди меня.

– Откуда ты знаешь, куда… – хотел было спросить её я, но решил, что, раз собака отыскала, где живу, зашла в подъезд и сама забралась по лестнице, то отыскать в квартире ванную, для неё точно не составит никакого труда.

Через некоторое время, когда большое банное полотенце уже сушилось на балконе, мы с Жулей сидели в кухне, праздновали, поделив по-братски колбасу и батон.

Когда же чистая сытая собака заснула, забравшись ко мне в кровать, я подошёл и укрыл её, подоткнув одеяло с боков так, как некогда делал это, укладывая спать сына. Собака не могла заменить мне его, она просто давала возможность не забыть – как трогают забота и нежность. Чтобы не очерстветь, не озлобиться, чтобы не пропасть.

Понуждение к радости

Мне снилось, что бегу в темноте. Бегу долго, так долго, что начинаю задыхаться, но понимаю, – если поднатужусь и не остановлюсь, то смогу полететь. Стараясь всё больше, продолжаю бежать, но тут вдруг спотыкаюсь о подножку корня древнего, совершенно деревянного дуба, и больно ударяюсь о него. Взявшаяся ниоткуда бабушка тут же протягивает медный пятачок: «Приложи холодного», – говорит она, и я просыпаюсь. Весь в слезах, как после ночного детского кошмара, ибо помню, что бабушки давно нет в живых. Впрочем, ощущение от прикосновения пятака никуда не делось. То, уткнувшись в щёку холодным носом, нежно и внимательно смотрит на меня собака, при этом задняя её часть вертится, прицепившись к весёлому хвосту.

Припоминая произошедшие накануне события, в особенности – неожиданное появление в моей жизни собаки, принимаюсь неуклюже радоваться тому, что отныне мне больше не надо выдумывать будто занят, сочиняя «срочные» дела. Нет нужды делать вид, что тороплюсь домой, так как меня там теперь и вправду будут ждать. Терпеливо, с нетерпением… Именно меня!

– С этого дня всё будет по-другому, ведь правда же? – обращаясь к Жульке говорю я, и, поднимаюсь с кровати, хватаю её за уши и целую прямо в лоб. А после беру на руки и кружусь по комнате в обнимку с нею.

– Та-ак! Что мы будем делать? – сперва поедим, а потом погуляем или наоборот? – спрашиваю я собаку, запыхвашись. Она садится, чешет для приличия за ухом, и направляется в сторону кухни.

– Понял! – радостно восклицаю я и иду вслед за нею.

После завтрака мы с Жулькой спускаемся во двор. Так как у меня сроду не водилось никакой пёсьей амуниции, то поводок пришлось соорудить из капронового пояска от сумки, а ошейник из старого армейского ремня. Его, конечно, понадобилось укоротить…

Жулька внимательно наблюдала за тем, как я срезаю косым сапожным ножом кожу, переставляю пряжку:

– Не жалко? – поинтересовалась она, мерно жонглируя хвостом.

– Не-а! Нисколько! – удивляясь себе, ответил я.

Собаки, выгуливавшие соседей, были нам рады. Казалось, Жулька давно знает их всех. Пока четвероногие занимались делом, размечая поляну и измеряя её прыжками поперёк и вдоль, двуногие принялись за обсуждение качеств вновь прибывших:

– Вы знаете, мне эта собака напоминает шотландскую овчарку. – предполагал один.

– А мне афганскую борзую. – высказывался следующий.

С удовольствием наблюдая, как Жулька управляется в стае, я решил навести порядок и в своей. Оценив стать её дворянских кровей²¹, испытывая благодарность за появление в моей жизни, я решил подчеркнуть значимость собаки перед лицом соседей. (Мне-то оно было всё равно!) И на скорую руку, буквально за одну минуту состряпал и породу, и родословную:

– Это Рэтноуз! – провозгласил я торжественно.

Владелец добермана засомневался:

– Да они, вроде не такие…

Хозяйка пинчера, биолог на пенсии, без тени сомнения сообщила:

– Рэдноуз, это питбуль с рыжим носом, а у этой собаки он совершенно чёрный.

– Вы меня не поняли, – радостно улыбаясь повторил я, – Рэтноуз! Собака с носом крысы. Специальная порода служебных собак.

– Впервые слышу…– начала было дама, но я перебил её:

– Про крыс-мутантов в метро знаете?

– Читали.

– Ну, так вот, этих псов вывели специально для охоты на них. У мутантов есть царь-крыса, как у пчёл…

– Матка? – подсказала биолог.

– Да, какая разница?! В общем, если её уничтожить, остальные грызуны теряют ориентацию, разбегаются в панике без руководства, такими их легко изловить. Рэтноуз натаскан на главную крысу. Стаю таких собак выпускают ночью в метрополитен, и они там работают. Пока их не начали использовать, люди даже убирать отказывались, женщины боялись, да и мужчины тоже.

–Действительно, грязновато теперь в метро, – закивал головой хозяин добермана, – Ну, а вам-то зачем эта порода? Крысы дома?

– Нет, что вы, откуда? Просто у меня брат там работает, в питомнике при метрополитене, а от этой собаки самые лучшие боевые щенки получаются. Надо её поберечь. Жулька! Пойдём! – позвал я собаку и оставив изумлённых соседей сплетничать по нашему поводу, направился в сторону магазина.

Почти у самых дверей гастронома, я впервые задумался о том, что в городе есть места, в которые с собакой меня могут не пустить. И если от посещения большинства из них я легко откажусь, то визитов в магазин не избежать, – еда была нужна нам обоим. И, подвязав Жульку к витому заборчику палисадника рядом с магазином, попросил:

– Ты подожди здесь. Я скоро.

Для одинокого человека поход в магазин – событие. Неторопливая беседа с продавцом, очередь в кассу, шуршание серой обёрточной бумаги о прилавок, вдумчивый поиск свежего батона, который непременно должен сочно хрустнуть в ответ на укус алюминиевых щипчиков, – некогда всё это развлекало и меня, придавало жизни смысл, разделяя день на «до похода в магазин» и «после». Неинтересный даже самому себе, я был скучен и вял! Теперь же во мне нуждались, я поверил в это и словно ожил, помолодел, но, когда выбежал из магазина, Жульки на месте не оказалось. Лишь ветер вилял хвостиком перерезанного хищными зубами ремешка.

Я… Я не знал, что делать. Уже вросший в собаку, возведённый ею в степень, значимый, я был совершенно не готов отказаться от забот о ней, и, задрав нос кверху, завыл. Тут же, мне в ответ, из-под куста сирени раздался тихий звонкий лай. Жулька сидела всего в двух шагах от перекушенной верёвочки, и, склонив голову на бок, сочувственно внимала выражению моего неподдельного, животного страха, оказать вновь в одиночестве. Впопыхах я просто-напросто не заметил собаки, а она не собиралась меня бросать, привязалась ко мне, но быть привязанной не желала совершенно.

Вечером, засыпая под мерное дыхание собаки, я вдруг почувствовал, как болит лицо: где-то глубоко внутри дрожат щёки, местами немеет и ноет подбородок. Обыкновенно мнительный, на этот раз я скоро понял, в чём состоит сей внезапный недуг: понуждение к радости было его причиной. Собака отыскала во мне давно утерянную привычку улыбаться.

– Как мячик под диваном. – пробормотал я, и опять засмеялся, но тихо, сквозь слёзы, так как был растроган.

– Собака… соба-ака… – благодарно пропел я ей в ухо, обняв за шею. Она тоже улыбнулась, но сделала вид, что спит.

Ну и правильно. Нечего нас, людей…баловать.

Бисер

В доме тихо, на сердце пусто, ни деликатного цокота белоснежных ноготков по полу, ни чавканья из миски на кухне, ни мокрого носа под коленку. За что мне это? Видать, заслужил…

Когда сын приехал на выходные и увидел в доме Жульку, то принялся канючить:

– Вот, сколько я просил собаку, вы мне не заводили, а теперь, значит, избавился от нас и купил? Права мама, гад ты, только о себе думаешь, для себя живёшь, в своё удовольствие, а на жену и сына наплевать.

Я счёл за лучшее пропустить мимо ушей пересказанное со слов жены и тёщи хамство, но призадумался.

Честно говоря, в душе надеялся, что собака окажется для сына предлогом чаще бывать у меня, что станем гулять втроём, и может быть даже однажды, все вместе поедем к морю: Жулька, сын и я.

Конечно было очень заметно, что собака не в восторге от подростка. Никакой явной грубости или недовольства она, разумеется, не выказывала, но, стоило сыну отвернуться, морщилась презрительно в его сторону, и явно не испытывала удовольствия от его прикосновений. Когда сын принимался тискать собаку, та чуть откидывала голову назад, отстраняясь, чтобы не смешивать его дыхание со своим и терпела, при этом страдальчески глядя на меня.

Жульку было жалко, и от того, впервые первые в жизни, меня тяготило присутствие сына. Стыдясь себе признаться в этом, под любым предлогом выходил на кухню, и оттуда прислушивался к возне ребёнка с собакой. Это было ужасно. Проклиная себя последними словами, я едва сдерживался и ждал, жаждал, что он наконец уйдёт и мы с Жулькой опять останемся вдвоём.

– Пап, – позвал сын из комнаты. – Ты дашь мне её домой?

Я не поверил своим ушам:

– Кого?!

– Жульку! Она мне нравится.

– Сынок, ну, как же я тебе её дам? Это не игрушка. Она… – я попытался подобрать понятный подростку довод, но ничего более выдающегося и менее вразумительного для парня его возраста, чем «личность», придумать не смог.

Сын насупился и заявил:

– Если ты меня любишь, то отпустишь её со мной. – Ребёнок умел манипулировать словами не хуже своей матери. Но мне показалось, что сумею убедить его оставить собаку в покое:

– Послушай, ты можешь приходить в любое время и играть, но домой… Что скажет мама?

– Я её заставлю, она меня послушает.

Я был почти уверен, что это так, но слукавил:

– Не думаю, что у тебя получится. – Мне было необходимо потянуть время, и, в надежде, что парень передумает, предложил, – Давай-ка я сам поговорю, а если мама откажет, повторяю, – ты всегда сможешь побыть с собакой здесь.

Казалось, сын поддался на уговоры, но, Боже мой, как же плохо я знал собственного ребёнка. В течение следующего часа он был необычно ласков со мной, и вскоре попросил:

– Ничего, если я с ней погуляю?

– Да, почему бы и нет? – обрадовался я, – Конечно, сходи. – и сам, своими руками прицепил карабин поводка к ошейнику собаки.

Жулька как-то сразу сникла, опустила голову. Последнее, что я видел – её обвисший хвост, который едва не прищемило скоро захлопнувшейся дверью.

За окном было уже темно, когда позвонила бывшая жена и сообщила, что сын уже дома.

– А собака?

– Какая собака? – спросила она, – Не морочь мне голову, проспись. – И бросила трубку.

С трудом поймав такси, я поехал на другой конец Москвы, стуком кулака в дверь разбудил жену с сыном, и потребовал объяснений:

– Где Жулька?

– Я спустил её с поводка, около нас остановился автобус, она запрыгнула на площадку, двери захлопнулись и она уехала. – равнодушно и спокойно перечислил сын.

– А ты?! – вскричал я.

– А что я? Подумаешь… Что я, бегать за ней буду?! – заносчиво ответил он, развернулся и ушёл спать дальше.

У меня не было времени сказать сыну всё, что я думаю о нём. Выпытав номер маршрута, который увёз собаку, поехал в автопарк. Конечно, Жульки ни в одном из автобусов не оказалось.

Ночь напролёт я бегал по всем местам, где мы гуляли. Свистел и кричал, пугал поздних прохожих и взывал к жалости дежурных милиционеров, расспрашивая, не видел ли кто из них смешную собаку с ушами на пробор и длинным носом.

Но её не было нигде, она исчезла, как и пришла, – без предупреждения, бросив меня одного на произвол судьбы.

Я этого заслужил.

Мог ли я выбирать между собакой и сыном? Да и должен ли был… Иногда мне кажется, что Жулька ушла, чтобы избавить меня от такой необходимости. Впрочем, что там «кажется», – уверен. Но будет ли способен понять это сын, когда -нибудь… Не знаю, не думаю, мы не виделись очень давно, с тех самых пор.

В доме тихо, на сердце пусто, ни деликатного цокота белоснежных ноготков по полу, ни чавканья из миски на кухне, ни мокрого носа под коленку. За что мне это? – заслужил…