Читать книгу: «Багровый закат», страница 4

Глава 4
Казнь легионера

Имя Эльки — гончара из Модиина, как и его отца, светлой памяти, Эльазара бен Рехавама, с годами становилось все более и более известным. Если покупатель был заинтересован в хорошей кружке, тарелке или кувшине, он искал на донышке изделий маленькую печатку "Алеф— Алеф", используемую Элькой.

Тем не менее, на обширном дворе гончарных мастерских скопилось немало изделий с этой самой печаткой.

Тяжелая, полная лишений жизнь односельчан, не позволяла им покупать даже самую необходимую кухонную утварь. Это положение еще больше осложняла трехлетняя засуха и непрерывно увеличивавшиеся римские налоги. Римляне не делали скидок на засуху. Долги росли.

Элька не раз пытался отвозить изготовленные им горшки, амфоры, кружки, тарелки на рынки Иерусалима, Лода, Рамлы, Яффо. Но, как правило, возвращался без существенной прибыли. Все уходило на оплату охраны небольшого каравана, хотя римские власти тщательно контролировали дороги Иудеи.

Нелегко было и с местными продавцами-перекупщиками. Они бессовестно занижали закупочные цены, в то время как сами продавали элькины изделия в два-три раза дороже.

Элька нуждался в постоянном заказчике, готовом платить справедливую цену. И такой заказчик, наконец, появился. То был Маний Аквилий Гай — офицер-интендант Пятого легиона, расквартированного в Эммаусе.

Элька исправно выполнял все его заказы и в течение года передал легиону более пятисот гидрий, целых шесть сотен объемных амфор для масла и вина, более пяти тысяч подносов, множество кружек, тарелок и иных изделий, заказанных Аквилием Гаем.

На выполнение этих заказов Элька истратил все свои сбережения, а также деньги, которые дал ему купец Нимрод, намереваясь заполнить целый корабль изделиями Элькиной мастерской, чтобы отвезти их на рынки Кикладских островов.

И, если бы не сбережения Шмуэля, Эльке пришлось бы очень туго, как и многим его односельчанам.

Но однажды положение резко изменилось. И об этом следует поведать читателю.

На зимние квартиры в Иудею, известную своим солнцем и мягкой бесснежной зимой, прибыла с Северных провинций империи Вторая когорта Пятого Македонского легиона.

Помощник центуриона опционер Корнелий прошел с легионом немало тяжелых дорог. Полил соленым солдатским потом не одну тысячу миль.

Пятый легион не только участвовал в кровавых сражениях, но вместе с солдатами Четвертого Скифского, прокладывал стратегические дороги по новым странам, присоединенным к Римской империи.

Участвовал в завоевании Фракии. Служил в Иудее.

Временный лагерь Пятого располагался в Эммаусе, небольшом селении, находившемся в нескольких милях от Модиина, в западной части Иудейских гор.

В послужном списке Пятого легиона Корнелий многие годы числился опционером, то есть помощником центуриона, однако в центурионы так и не был произведен.

По служебной линии ему не везло, хотя и был он опытным солдатом, не раз отличался в отчаянных схватках. Тем не менее каждый раз ситуация складывалась таким образом, что его кто-то опережал и должность центуриона, если говорить прямо, не всегда справедливо доставалась другому.

Нет, Корнелий не роптал на Фортуну. К нему хорошо относился трибун — командующий легионом, но все же на душе Корнелия было неспокойно.

Это беспокойство усилилось, когда его неожиданно вызвали в штаб легиона.

И, действительно, с этого момента его судьба резко изменилась.

Однако до этого вызова произошли важные события, надолго связавшие судьбу Корнелия с судьбой Эльки и других героев нашего повествования.

В расположение Пятого легиона из Рима прибыл специальный посланник генерального штаба — легат Публий, он же Главный военный архитектор Армии.

Публий привез Приказ императора о преобразовании временного лагеря Пятого легиона в Эммаусе в постоянный.

Однако легату пришлось заняться и другими делами, непосредственно не связанными со строительством постоянного лагеря.

Как выяснилось, в кассе легиона не доставало крупной суммы денег и главный интендант легиона, отвечавший за состояние финансов, предстал перед императорским посланником.

На вопрос легата, что произошло с деньгами, последовал уверенный ответ интенданта:

— Деньги были направлены в Модиин как оплата за продовольствие, которым жители округа снабжали легион в течение года, а также за множество керамической посуды в которой перевозилось и хранилось это продовольствие, а так же за другие услуги, понадобившиеся легиону. Однако, — без тени смущения продолжал интендант, — где-то по дороге деньги исчезли.

— Высохли, как вода в знойном иудейском климате? — с иронией спросил легат.

— Нет! — последовал твердый ответ. — Подозреваю, что деньги были захвачены грабителями.

Затем интендант доверительно объяснил:

— На дорогах Иудеи всегда неспокойно.

— Когда и где были захвачены деньги? — задал вопрос гость из Рима. При этом он сделал ударение на слове "захвачены".

Главный интендант, приняв вопрос легата как подтверждение того, что высокий гость поверил в захват денег грабителями, либо сделал вид, что поверил, торопливо продолжил:

— Ваша светлость! Клянусь честью офицера, что деньги были захвачены грабителями!

— Не спеши с ответом, легионер! — предостерегающе сказал легат.

И в мыслях интенданта мелькнула тяжелая для него мысль: "Придется отдать этому римскому вельможе часть денег, которые осели в моём кармане. Сколько ему дать? И возьмёт ли?" — вдруг усомнился интендант, но сразу же успокоил себя: " Все они — и вельможи, и сенаторы — разъезжают по провинциям только для того, чтобы содрать где только можно, и как можно больше…"

Его возвратил к действительности монотонный голос легата:

— Если грабители захватили деньги у твоего казначея, то это были все еще твои деньги. Однако есть и другое предположение, — продолжал легат. — Деньги были отняты силой во время их перевозки казначеем легиона для передачи жителям Модиина.

— Конечно же! — обрадовался главный интендант. — Была и такая возможность! — и вновь с огорчением подумал, что придется не менее трети отдать этому молодому римскому грабителю.

Легат укоризненно покачал головой.

— Ведь тогда вина падает на того, кто призван блюсти порядок и закон в провинциях, находящихся под эгидой Его Божественного Величества Императора, да бесконечно продлятся дни его!

Значит это опять же твоя вина, легионер Маний Аквилий Гай!

При этих словах легата, крупные капли пота выступили на одутловатом лице главного интенданта легиона.

— И, наконец, третий вариант, — методичным, бесстрастным голосом произнес легат, как того требовало Римское право. — Если ты или твои люди успели передать деньги представителям округа Модиин, то тогда это уже их деньги? Итак, на какой стадии пропали деньги?

" Вот он — нужный ответ! — обрадовался интендант. И в его воспаленном мозгу мелькнула тяжелая для него мысль: — Пожалуй, отдам ему половину!"

— И он быстро ответил:

— Мои люди не только успели передать деньги, но и осушили по кружке вина в знак завершения сделки! И только потом возвратились в расположение легиона.

Легат насупился и мрачно произнес:

— И вновь ты поторопился, легионер Гай. Если твои люди передали деньги представителям округа Модиин, предъяви расписку, которая должна была храниться в сундуках архива легиона, но… там её не обнаружили.

Гай быстрым движением смахнул расплывшийся по лицу пот.

— Нет, я ошибся! Прости легат! — взмолился интендант, прости!!!

Деньги пропали… — И он неожиданно понял, что загнан в тупик.

Он пал на колени и начал двигаться к восседавшему на кресле легату.

— Помилуй! Господин мой! Помилуй и пощади! Я… виноват!

— Встать! — неожиданно резко скомандовал легат. — Римский воин на коленях!! Это страшнее воровства! Вечный позор тебе, Гай!

Он подошел к замершему на коленях интенданту и сорвал с него имперские знаки отличия.

— Ты предстанешь перед трибуналом.

Интенданта Пятого легиона Мания Аквилия Гая казнили перед строем когорты спустя две недели. Все его имущество и денежные накопления, приуроченные к отставке, были переданы в казну легиона.

В приговоре трибунала было особо отмечено, что денежные накопления легионера Гая во много десятков раз превышали накопления других чиновников легиона того же ранга. И эти накопления были сделаны в имперских денариях, а не в обычных легионных монетах.

А спустя три дня, после казни Гая в штаб легиона был вызван опционер Корнелий. Он был назначен главным интендантом Пятого легиона.

Для Корнелия это было, наконец, бесспорное повышение в должности. Но опять-таки, какое отношение имел он, Корнелий, боевой командир, к обязанностям Главного интенданта?

Весь его многолетний опыт заключался в командовании центурией, при отсутствии центуриона. Он умело поддерживал дисциплину, следил за исправным состоянием одежды и обуви у солдат центурии. Контролировал наличие и исправность оружия. Шел в первой линии во время боя.

Ему даже несколько раз доверялась охрана символа легиона — могучего быка с грозно выставленными вперед рогами.

" Все это было!" — не без удовлетворения вспоминал Корнелий. Он хорошо исполнял свои обязанности, но справится ли он с новой должностью?

"Не дадут человеку спокойно выйти в отставку, — ворчал про себя Корнелий, — и служить-то осталось всего полтора года."

Но приказ есть приказ, и когда Корнелий явился в штаб за инструкциями, соответствующими его новой должности, он с облегчением узнал, что в помощь ему выделены два писаря.

В обязанности одного из них входила регистрация денежных операций легиона, хранение документации, а также денежных сбережений солдат. Документация и деньги находились в хорошо охраняемых сундуках за что писарь, отвечавший за сохранность сундуков, получил кличку "сундучник".

Второй исполнял должность секретаря, что явно льстило Корнелию.

Однако у него у него не оказалось времени, чтобы разобраться в деталях. Его сразу же вызвали к архитектору легиона. Здесь собрались все главные офицеры.

Из дальнейших разговоров Корнелий понял, что легат прибыл из Рима, вовсе не для того, чтобы разобраться в пропаже денег и наказать виновных.

Уж кто-кто, а Корнелий, побывавший во многих местах империи, знал, что таких преступлений в провинциях было много и для борьбы с ними, не хватило бы всех легатов и сенаторов империи вместе взятых.

"Да и сам Рим, — с горечью думал Корнелий, — в последние годы не служил примером высокой честности"…

Легат прибыл совсем по другой причине. Он привез с собой приказ императора о превращении временного лагеря Пятого легиона в постоянный.

"Значит, Рим навсегда закрепляется в Иудее", — подумал Корнелий, но когда он услышал из уст легата, что постоянный лагерь должен быть расширен не менее чем в пять раз, он понял, что дело еще серьезнее — предстоит новая военная кампания. Но, против кого? Видимо против Парфии."

Для планирования и наблюдения за всеми этими работами с легатом прибыл геометр-землемер.

Спустя три дня Корнелия вновь вызвали к легату, и тот передал ему перечень всех необходимых для строительства материалов. Среди этих материалов выделялось огромное количество обожженных кирпичей, плиток, а так же отесанных стволов сикомора и кедрового дерева.

Об этом приказе вскоре узнал весь легион.

Из уст в уста понеслась веселая шутка, что Главный архитектор армии, присланный из Рима, решил превратить Иудейскую провинцию во Второй Рим….

Тем не менее, выполнение приказа было для них законом, к тому же, архитектор принадлежал к императорской фамилии, а значит, здесь никакие шутки не уместны. Можно легко потерять голову.

Для самого Корнелия это вовсе не было шуткой. Именно ему предстояло в немыслимо короткие сроки обеспечить строительство лагеря огромным количеством материалов.

Время доставки кедровых стволов в Эммаус было точно известным — оно равнялось времени пути кораблей из Ливанской провинции до Аскалона, и еще несколько дней — до Эммауса. Однако этот срок не удовлетворял легата. Он кивнул в сторону густых лесов, покрывавших многие районы Иудеи и тут же велел второй манипуле, строившей дороги, заняться изготовлением отесанных стволов из сикомор и кедров и срочной доставкой этих стволов в Эммаус.

Невыполнимой казалась задача изготовления огромного количества обожженных плиток и кирпичей.

Будучи человеком непосредственным и прямым, Корнелий решил поделиться своими сомнениями именно с архитектором, который дал ему это задание. И был приятно удивлен, когда обнаружил в архитекторе не сухого, цедящего сквозь зубы слова, римского вельможу, каких немало встречал за годы службы, а сравнительно молодого человека, выражавшего явно сочувствие Корнелию.

И Корнелий вспомнил его страдальческое лицо, когда тот присутствовал при казни бывшего Главного интенданта легиона Гая.

Молодой человек рассуждал вслух.

— Есть несколько путей получения необходимого количества кирпичей и плиток, — неторопливо сказал Публий. — Мой опыт строительства постоянных лагерей: Шестого Железного в Киликии, Десятого Фретумского в Кире и, наконец, Первого Италийского в Херсонесе Таврическом, показал, что наиболее эффективными из этих путей являются: — первый — построить временные печи, завезти необходимые материалы и организовать обжиг на территории самого лагеря. Однако, — архитектор задумался. — В окрестностях Эммауса нет подходящих участков земли. Но, если, все же мы выберем именно этот путь, то понадобиться строительство хороших подъездных дорог.

— В горных условиях Эммауса, — архитектор продолжал размышлять вслух, — подобное строительство займет много времени, обойдется дорого. К тому же, — он вновь сделал длительную паузу. — Хорошие подъездные дороги останутся хорошими и для противника, если тот попытается атаковать лагерь.

— Итак… — Публий надолго замолчал, отчего у Корнелия пробежала дрожь по спине. Неужели он, Корнелий, получил приказ, который не сможет выполнить?! А значит, именно он, Корнелий, а не кто-либо другой, окажется виновным в невыполнении приказа самого Императора!

И перед его взором во всех подробностях невольно промелькнула кровавая картина недавней казни его предшественника.

" А что если?"…

Он неуверенно обратился к Публию:

— Я — македонец. В армии Великой Римской Империи более двадцати лет, однако, не забыл, как в детстве работал в мастерских македонских керамистов. Нельзя ли здесь, в Иудее, использовать местных гончаров? — более уверенно завершил свое предложение Корнелий.

— Именно этот путь я и имел в виду, — подтвердил архитектор, и с некоторым удивлением и явным одобрением посмотрел на Корнелия — За дело, македонец! В любую минуту готов прийти к тебе на помощь. Рассчитывай на это.

Корнелий почувствовал, что и сам Главный архитектор армии не совсем уверен в возможности выполнения привезенного им приказа. И надеется на него, Корнелия, не меньше чем Корнелий на архитектора.

Глава 5
Бат-Шева

У входа в новый дом Шифры, висел кусок железа. Много лет тому назад это железо было подвешено кузнецом Шмуэлем у ворот его друга, покойного горшечника Эльазара бен Рехавама и его младшей сестры — Шифры.

За долгие годы железо превратилось в ржавый ком, осыпающийся мелкими рыжими крошками, однако при ударе молотка он всё еще издавал громкий хриплый перелив, предупреждая хозяев о приходе гостей.

Новый дом находился рядом со старым. Между дворами возвышался пологий каменистый холм. Однако этот холм скорее объединял, нежели разделял дворы Бен-Цура и Шмуэля.

С высот Титуры оба двора казались двумя частями переметной сумы, переброшенной по обе стороны большого верблюжьего горба.

При переезде в новый дом Шифра не захотела расставаться со старым куском железа и попросила Бен-Цура перенести звучащее напоминание о её юности, далёком и волнительном времени.

Рабочий день Шифры, как и у множества односельчан, начинался задолго до восхода солнца. Как только забрезжит рассвет, она поднималась кормить кур. Однако птицы просыпались еще раньше. Чуть за полночь, могучий рыжий петух вытягивал голову, увенчанную высоким красным гребнем, и издавал такое громкое "Ку-ку-ре-е-ку-у-у!!!…", что не просыпались, разве что, только усопшие.

И этот крик, подобно эху, многократно повторялся десятками птиц, содержащихся в курятниках односельчан.

Куриное мясо по-прежнему было прибыльным делом для многих жителей Модиина. Оно пользовалось большим спросом на рынках Иерусалима.

Значительную часть кур и яиц закупали римские власти.

Несмотря на крики птиц, Шифра услышала приближавшийся топот лошадей. Вскоре последовало несколько энергичных ударов по железу.

Так не звонил никто из односельчан, насторожилась Шифра. — Это не мог быть и Бен-Цур — он ушел в синагогу даже раньше, чем поднялась Шифра. Возвращался же он лишь с восходом солнца.

Элька спал крепким сном уставшего человека. Вчера до полуночи он загружал печи крупными гидриями, чтобы с утра начать обжиг этих, столь востребованных римлянами, изделий

Шифра с тревогой смотрела в сторону ворот. Она не видела лиц прибывших. Всадники спешились у входа. Над оградой виднелись лишь гребни начищенных шлемов, да слышно было похрапывание лошадей.

Шифра оглянулась: не проснулся ли Элька? Но вместо Эльки она увидела Бат-Шеву. Та стояла в проеме небольшой пристройки, сооруженной Элькой специально для неё.

Бат-Шева поселилась в доме Шифры около года тому назад. Шифра с трудом уговорила её перебраться к ним. До этого Бат-Шева со своей сестрой — близнецом Леей жила на дальней окраине Модиина в заброшенном полуподземном жилище. Затем сестра где-то нашла работу и оставила дом.

Долгое время Бат-Шева жила одна, пока не приютила Иосифа Прекрасного, этого не совсем нормального человека.

Его настоящее имя действительно было Иосиф. Прекрасным же его назвали значительно позднее, когда хорошо узнали этого человека, неизвестно откуда прибившегося к селению.

Он был безобиден. Если его просили, с охотой делал самую тяжелую работу, искренне радуясь, когда ему давали кусок лепешки или чашку чечевичного супа.

Не раз Шифра видела Иосифа в поле. Она удивлялась, с каким интересом он наблюдал за сбором лечебных трав, запасаемых ею впрок, но никогда не приближался к ней ближе, чем на десять — пятнадцать шагов. Не разговаривал, был печален, замкнут.

"Ему, наверное, лет двадцать-двадцать пять, — прикидывала Шифра, — но выглядит он значительно старше. Неухожен."

Косматая светло-коричневая борода Иосифа свисала грязными комьями, как шерсть у немытых овец. Дети селения дергали за эту бороду и кричали ему вслед: "Дед-дед, приходи на обед!" И показывали комбинацию из трех пальцев.

Когда же взгляд Шифры ненароком встречался с его взглядом, Иосиф тут же прятался за кустами.

Однажды на крутом склоне холма Шифре попался крупный корень фенхеля, и она, как ни старалась, не могла извлечь его из твердой каменистой почвы. И тогда к ней подошел Иосиф. Он легко, как будто это была рыхлая земля, вытащил корень растения, и, отряхнув от посыпавшихся камней, протянул Шифре.

— Спасибо тебе, Иосиф, — как можно ласковее сказала она, и впервые увидела улыбку на его лице. Такая улыбка могла принадлежать только ангелу, и Шифра решила, что правы люди Модиина давшие ему кличку Прекрасный.

" Нет, он не был слабоумный и не тихо помешанный, — решила Шифра, — просто его голова работала не так, как у всех остальных".

Эта необычность Иосифа привлекала и одновременно отталкивала.

Взрослые его побаивались или презирали. Для детей селения он был главной забавой, они дергали его за потрепанную грязную рубаху, свисавшую до самых пят. Бросали в него камни. Без устали дразнили и строили рожи, а те, кто был смелее, приближались к нему, дергали за бороду и даже били палками…

В ответ получали беспомощную, застенчивую и беззлобную улыбку. Это и была улыбка Иосифа Прекрасного.

Но однажды все изменилось. В одну из подобных беспощадных игр вмешалась Бат-Шева. Она шла с базара домой и, увидев происходящее, поставила на землю тяжелые корзины, подняла первую попавшуюся палку и бросилась на разыгравшихся детей. Те, как испуганные воробьи, разлетелись в разные стороны.

Бат-Шеву побаивались и без палки.

Ей было лет двадцать пять, рослая, с большой копной темных вьющихся волос, в хламиде из грубой серой ткани, она казалась им злой и опасной старухой. Всегда сердитая, мрачная, к тому же жила в темной пещере на окраине Модиина.

Даже самые храбрые мальчишки опасались посещать эти подземные дома, в которых жили их односельчане.

Разбежавшись и попрятавшись, дети издали ожидали, пока Бат-Шева взвалит на плечи тяжелые корзины и продолжит путь в свое ведьмино логово. И тогда они с новой силой смогут продолжать веселую и беспощадную игру. Все равно Иосифу некуда деваться. Он ведь не имел своего дома и ночевал там, где заставала его ночь — чаще всего в покинутых подземных жилищах. А иногда и просто на улице, где-нибудь под деревом или у забора.

Однако на этот раз произошло нечто необычное. Иосиф робко подошел к Бат-Шеве и взял в свои руки обе тяжелые корзины.

Дети мигом затихли. Иосиф поднял этот груз, как если бы это был легкий полевой одуванчик.

— Вот это с-с-и-л-и-щ-а! — с восторгом прошептала восьмилетняя Рут. И первая освободила свои карманы от камешков, собранных ею, чтобы бросать в Иосифа. То же самое сделали другие дети. Они стояли ошеломленные.

Лишь самые смелые мальчишки последовали за Бат-Шевой и Иосифом, но, встретив грозный взгляд женщины, в нерешительности остановились.

С тех пор в селении знали, что Иосиф находится под защитой Бат-Шевы. Как знали и то, что она, одинокая женщина, вдова, приютив тихо помешанного, сделала богоугодное дело.

Хотя были и такие, что находили для этой женщины множество недобрых слов.

— Смотрите, — подзуживали они других, — нашла себе утеху на старости лет, и главное кого? Несчастного бездомного сумасшедшего. Правда, он красив, даже очень, и сил ему не занимать, однако… — и они многозначительно ухмылялись.

К тому же эта самая Бат-Шева периодически куда-то исчезала из селения на целых два, а то и три заката солнца…

Недалеко от жилища Бат-Шевы в подобных же заброшенных домах-пещерах жили одинокие люди, в основном женщины, чье целомудрие было не самой сильной их стороной. К ним нередко наведывались римские солдаты, а иногда и наемные рабочие из керамических мастерских Эльки. Однако никто из них не знал, куда исчезала Бат-Шева.

… Когда Шифра увидела, что Иосиф, протягивая ей извлеченный из каменистой почвы корень фенхеля, пытается что-то объяснить, она внимательно прислушалась и поняла, что Иосиф просит помочь заболевшей Бат-Шеве.

Не говоря ни слова, Шифра сложила в мешок всё, что удалось собрать, велела Иосифу вести её к дому Бат-Шевы. Тогда-то Шифра с ней и познакомилась.

Несмотря на яркое солнце, в помещении, где жила Бат-Шева было темно и сыро. На каменном очаге стоял закопченный глиняный сосуд. В глубокой нише Шифра увидела плоские глиняные тарелки, кувшины, амфоры, несколько кружек с отломанными ручками, пучки подсушенных трав.

Бат-Шева лежала недалеко от входа, на трех сложенных вместе циновках. Под её головой, Шифра заметила небольшую подушку, расшитую яркими пурпурными нитями. И этот пурпур не тускнел в темноте подземного жилища, наоборот, подобно вечной надежде человека, он странно сиял в лучах прорывающегося снаружи света.

Увидев Шифру, Бат-Шева попыталась встать, но та остановила её.

— Лежи спокойно, — тихо сказала Шифра. — Можно я тебя осмотрю?

— Можно… — смутилась Бат-Шева. — Как ты меня нашла?

Но, увидев тень, стоящего на улице Иосифа, укоризненно покачала головой.

— Совсем не ожидала… Это он сам придумал.

Когда глаза Шифры немного привыкли к темноте помещения, она обнаружила на плече Бат-Шевы расплывшееся красное пятно. В центре вздувшегося плеча находилась еле заметная черная точка. Вокруг точки образовалась обширная горячая опухоль.

— Тебя ужалила пчела или змея? — быстро спросила Шифра. — Их сейчас очень много.

— Пчела, — виновато ответила Бат-Шева. — Я всегда брала сладость в их гнездах, они кусаются, но такого еще не было…

— Среди пчел встречаются очень опасные! У тебя есть луковица? Если её разрезать пополам и приложить к месту укуса, она может помочь, — торопливо произнесла Шифра.

— Есть, — превозмогая боль и сильное головокружение, ответила Бат-Шева, — луковый венок висит у входа.

Шифра, ранее не заметившая многое, обнаружила, что в доме Бат-Шевы все стены увешаны гирляндами лука, горного чеснока, были здесь и пучки кориандра, корни фенхеля.

— Это он натаскал, — Бат-Шева смущенно кивнула в сторону Иосифа, — Он сказал, что ты так делаешь, а потом лечишь больных.

Шифра с удивлением посмотрела в сторону Иосифа, но тут же отвлеклась.

— Потерпи. Будет больно. Я должна вытащить оставленное пчелой жало. Иначе будет совсем плохо.

Шифра поджала опухший участок плеча и зубами извлекла жало.

На плече Бат-Шевы выступила алая капля крови.

Во время столь болезненной процедуры, Бат-Шева не издала ни единого звука. Лишь густой бисер пота покрыл её лоб, а большие серые глаза скрылись за узкими щёлками век.

Шифра оглянулась и увидела, что за её спиной стоит Иосиф и протягивает ей половину луковицы, которую он, за неимением ножа, попросту перекусил.

— Нет, пожалуй, теперь, когда выступила кровь, лук может сильно ожечь, — объяснила она Иосифу, и начала копаться в своем мешке, заполненном собранными травами.

Шифра извлекла из него стебель дикорастущей петрушки, несколько листьев мелисы и мяты. Очистила их. Велела Иосифу принести воды и все это промыла. Затем тщательно растерла пальцами, и часть этой смеси приложила к ранке.

Некоторое время ожидала, пока не увидела на лице Бат-Шевы улыбку облегчения. Острая боль постепенно затихала. Бат-Шева попыталась встать, но Шифра остановила её. Приложила к ранке оставшуюся часть смеси и велела лежать, пока не исчезнет головокружение.

Сама же, подхватив свой мешок, вышла. Вдогонку услышала: "Спасибо тебе, Шифра, мы еще увидимся…"

И, действительно, в пятый день недели Шифра встретилась с Бат-Шевой на модиинском рынке. Шифра принесла для продажи собранные за неделю куриные яйца, а Бат-Шева — несколько плотно уложенных охапок лесного хвороста и подушки, расшитые яркими пурпурными нитями.

Домой к Шифре они шли вместе. Шифра закупила весь хворост, собранный Бат-Шевой. Элька пользовался подобным топливом при розжиге огня в гончарной печи.

Бат-Шева была очень довольна. У неё сегодня был удачный день. Она продала весь собранный за неделю хворост и купила за сносную цену десяток свежих яиц.

Но, главное, она договорилась с Шифрой, что отныне весь собранный хворост будет закупать Элька.

Так продолжалось несколько месяцев, пока не случилось событие, потрясшее Модиин. Иосиф Прекрасный исчез. Пошел вместе с Бат-Шевой за хворостом в горы и неизвестно как пропал.

Поиски, длившиеся три заката солнца, оказались безрезультатными. Еле уловимая грусть опустилась на узкие улочки Модиина. Притихло привычное детское многоголосие.

Шифра застала Бат-Шеву убитую горем. Она потеряла человека, к которому привыкла, к странному человеку, тем не менее, заменившему ей семью, близких, родных. Он стал её рабом, сыном, смыслом жизни.

Шифра навсегда запомнила слова, сказанные Бат-Шевой в минуты горя.

— Как мало мы ценим то, что имеем, к чему привыкаем, что дарит нам Всевышний, — с глубокой душевной болью говорила Бат-Шева. — Мы приходим в се6я лишь тогда, когда теряем всё это и остаемся наедине с собой. И… ничего исправить уже невозможно…

В эти минуты Шифра поняла, что горе Бат-Шевы было горем матери, потерявшей единственного ребенка. И доброе сердце Шифры отозвалось на это горе.

Она пробыла с Бат-Шевой в её подземном жилище семь долгих закатов солнца. Затем с трудом уговорила её перейти жить к ней.

Бат-Шева согласилась лишь после того, как Шифра предложила ей работать в гончарной мастерской Эльки, собирая столь необходимый ему хворост. Однако плата за труд, которую Шифра предложила Бат-Шеве, вызвала неожиданно сопротивление.

— Я знаю, как вы все тяжело работаете, — сказала она, — и не могу принять такую высокую плату за мой труд. Я никогда не была обузой, даже покойному мужу, — продолжала она упрямо, — мне хватит и половины того, что ты, Шифра, предлагаешь мне взять.

— Единственная просьба, — смущенно закончила Бат-Шева, — разреши мне построить шалаш недалеко от твоего дома, чтобы не тратить время на дорогу.

Шифра согласилась, только вместо шалаша Элька пристроил к дому небольшую комнату.

Из этого жилища она и вышла, услышав энергичные удары молотка по ржавому куску железа.

— Разбуди Эльку! — сказала ей взволнованная Шифра, но к своему удивлению увидела, что Бат-Шева, вместо того, чтобы выполнить её просьбу, пошла к воротам и смело открыла их. Затем отступила на несколько шагов и ошеломленной Шифре показалось, что Бат-Шева обменялась коротким взглядом с одним из пятерых римлян, вошедших во двор.

Этот римлянин выделялся массивной фигурой, был наголо выбрит. На широком поясе, как и у остальных, подвешен короткий меч. Продолговатое смуглое лицо гостя было приветливым, простодушным, выражало любопытство и озабоченность.

Он сразу вызвал у Шифры доверие. Его военный хитон украшали новенькие знаки отличия, такие, как были у другого римлянина, который не раз посещал их дом и увозил заказанные им гидрии, амфоры и кувшины для хранения зерна, масла, вина, однако до сих пор не заплатил ни сикля, ни одного динария, хотя уже прошел целый год.

Вновь прибывший римлянин подошел к Шифре и с подчеркнутым уважением назвал свое имя — Корнелий.

— Шифра, — коротко ответила она.

— Знаю… — и он неожиданно улыбнулся крайне удивленной Шифре. Затем повернулся к стоявшему рядом с ним молодому человеку, в одеждах богатого римского чиновника, с подчеркнутым уважением произнес:

— Архитектор Публий. Сделал паузу, продолжил:

— Нам нужен мастер Эльазар.

Шифра вздрогнула, услышав имя, принадлежавшее, светлой памяти, её родному брату. Этим именем Эльку никто не называл с раннего детства.

Она кивнула и повернулась в сторону Бат-Шевы, но та уже стучала по косяку двери, пытаясь разбудить Эльку.