Читать книгу: «Илюшино детство. Две повести»

Шрифт:

Редактор Елена Ильинична Полякова

Корректор Анна Николаевна Николаева

ISBN 978-5-0053-8394-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Илюшино детство

Я уже говорил, что прошлое – это остров, окруженный океаном времени. А память – это пароход, который, шлепая колесами по вязкой воде, возвращает меня в места прежних радостей и печалей. Воздух туманен, и сиплый гудок собирает на том берегу знакомые силуэты. О, все они тут: и бабушка Злата, и тетка Рейзл, и дядя Захар, и тетя Соня! Востряковские старожилы!.. Что ты плачешь мама! Я же еще не насовсем!

Глава первая

Все должно начаться со стука соседей в стенку:

– Соседи! Вставайте! Война кончилась!

Стучала тетя Мотя, грузная пожилая женщина. У ее зятя был мотоцикл с коляской. Они переехали сюда еще до войны, сбежали из деревни. Мы их так и звали: «Колхозники», хотя дочь Таня давно работала в магазине, дослужилась до директора.

Тетя Мотя была такой же старой, как моя бабка Злата. Только вдвое толще и гораздо крикливее. В коляске мотоцикла она не помещалась. Зять-«колхозник» все сулил достать для нее грузовик. Но особенно ездить в нашем Кунцеве было некуда. Разве что на базар…

В то утро мы выскочили во двор, как оглашенные. Все соседи уже высыпали на улицу. Рано цвела сирень, и среди белых кустов прыгали и скакали все: и Чугуновы, и Жолнины, и вся наша «мешпуха». Никто не кричал «Победа!». Все орали: «Война кончилась!».

Что война вот-вот кончится, чувствовали все. Особенно после взятия Берлина. И все равно бабка Злата не хотела верить.

– Вус? Вер? – допытывалась она. – Чи шо – конец мелхуме?

– Бабушка! – докрикивалась до глуховатой бабки сестра Жанна. – Война кончилась!

Вот так и везде. Половина соседей прыгала и скакала. А другая половина – плакала горько и безнадежно. И никто и не пробовал их утешить. У Кузнецовых дядя Вася еще на фронте, а на старшего сына давным-давно пришла «похоронка». У стариков Обливанцевых оба сына погибли, а дочь Тоня воюет незнамо где. Моя тетка Фрима рыдала у включенного репродуктора.

Он вещал о «безоговорочной капитуляции» – это слово я с того дня и запомнил. А тетка плакала по своему мужу Борису, убитому в сорок третьем.

Тетка Рейзл, натягивая платье на костлявые плечи, вспоминала пропавшего на лесозаготовках моего сумасшедшего дядю Сюню. Хоть и бил ее сапогом из-за денег – но ведь брат же! Хоть и ругалась с ним почем зря – но ведь брат же!

Мама тоже плакала. Она горевала по сестре и ее детям, погибшим в Ленинграде, и по папе, с которым война разлучила нас.

Это было какое-то особенное утро. Вся улица смеялась и плакала. Почти в каждом доме кто-то был на войне, а многие уже знали, что их близкие никогда не вернутся. Не вернется старший сын Кузнецовых. Не вернутся оба сына старушки Обливанцевой, не вернется сын тети Ханны Краковой. Не вернется дядя Боря, муж моей тетки Фримы и отец двоюродных Жанны и Веры. Не вернется и мой сумасшедший дядька Сюня, сгинувший где-то на лесоповале. Но, наверное, вернется папа, мобилизованный на военный склад в Омске.

А черная тарелка на стене раз за разом повторяла слова о безоговорочной капитуляции Германии и о вечной славе героям… Тетка Фрима, ненавидевшая радио после гибели мужа, в это утро молча глотала слезы под ликующий голос Левитана…

Плакали многие на нашей улице. Почти в каждом доме…

Мама быстро-быстро оделась и стала собираться в Москву. Я заныл, что хочу вместе с ней, но она строго велела мне не пропускать школу, Я, мол, и так отстал от ребят на два месяца. Нельзя мне пропускать уроки. Тетка Рейзл сурово смотрела на мамины сборы, но молчала. Маму она считала легкомысленной – не могла простить ей, что она бросила мужа одного в Омске. Сама-то она замужем не была, но знала, как должна вести себя верная жена. Она слышать ничего не хотела про то, как убивалась мама в Сибири, как рвалась она в свое любимое Кунцево. И как она понимала, что если не вернется во время, то навсегда потеряет нашу квартиру. Там и так уже жили какие-то чужие люди…

Самое обидное было то, что уроков в школе не было. Отменили по случаю окончания войны. Мы поиграли во дворе в чехарду, а потом разбрелись по домам. Учительница Анастасия Георгиевна велела нам не хулиганить в такой день. Да я и не собирался. Да и другие ребята тоже. Даже Витьку Дубовика сегодня не били.

Делать было нечего. И я поплелся в наш двор.

Во дворе ребятня играла в «штандер». Меня тут же заставили водить. Надо было подкинуть мяч как можно выше, поймать его и крикнуть разбегающимся ребятам «Штандер!». Они застывали… замирали как вкопанные. Я кидал мяч в ближайшего. И если попадал, наступала его очередь водить… В этот день мне везло. Я тут же выбил сестренку Жанку. И сам стал разбегаться в разные стороны… вместе с остальными. А потом старался замереть боком к ней, чтобы в меня было труднее попасть.

Сестра Жанна поймала мяч и швырнула в меня. Только промахнулась. Мяч шлепнулся прямо в оконное стекло. Не сильно – откуда у сестры силенка. Но ребятня шустро разбежалась по двору.

– Щас сам Паршин выйдет! Атас, ребята!

А я так и застыл с разинутым ртом. Это же наш дом! Это в наше окошко Жанка попала!

Дом, и правда, был наш. Тот самый, из которого мы в Сибирь уехали. Только пока нас не было, в нем поселился чужой. Плотник Паршин, которого вся окрестная ребятня жутко боялась. Да и взрослые не хотели иметь с ним дела. Маму он испугал раз и навсегда.

– Ишь чего захотели! – огрызнулся он, когда мама заикнулась, что неплохо бы ему освободить нашу квартиру.

– Была ваша, да сплыла! Нечего было сматываться!

– Нам же жить негде, – робко пожаловалась мама.

– Ну и езжайте обратно в вашу Сибирь! Там вам самое место! А к дому и близко не подходите! А то вмиг прихлопну!.. В лепешку прихлопну!

– И прихлопнет, – сказала мама, сама не своя от страха. И с тех пор и сама старалась не попадаться плотнику на глаза и мне велела держаться от нашего дома подальше.

Ребята, видно, хорошо его знали. Поэтому шустро разбежались, но не очень далеко. Один маленький Буля зацепился за что-то и упал прямо на дорожку. Заорал и принялся колотить ногами по земле. «Булей» Володьку Иванова звали за то, что он, чуть что, бежал плакаться бабке и пищал жалостно: «Буля!.. Буля!». «Бабуля» он не выговаривал.

Сестра Жанна воспользовалась случаем и попала… залепила таки в Булю мячом. Он заорал еще пуще. И все разошлись – не стали ждать пока Буля утихомирится. Все равно какой из него «водила»! Он и мяч то подкинуть, как следует, не сумеет…

В середине дня взрослые с лопатами собрались в углу двора. Стали зарывать «щель» – убежище, в котором все прятались во время бомбежек. Она давно стояла заколоченной, но теперь придумали совсем засыпать ее – чтобы и следа не осталось. Все! Война ведь кончилась!

Мама вернулась через два дня. И стала рассказывать, какой праздник был в Москве, как все радовались окончанию войны. Лучше бы не говорила – обидно было слушать о том, что я пропустил. Брата Мишку-то она с собой брала, ему до школы было еще далеко. А он ведь все равно ничего не понимал. Я потом только в кино видел, что в тот день творилось в Москве. Как люди пели и плясали на радостях, как обнимались и плакали, как подбрасывали в воздух военных. Эх, какой праздник я пропустил!

Мама по секрету рассказала, что ходила к юристу, узнавала, как нам получить обратно нашу квартиру. Ей сказали, что надо подавать в суд и что она может выиграть. Она много еще говорила, но я понял только то, что наше счастье в том, что мамина сестра, тетя Соня, все эти годы аккуратно платила за нашу квартиру. А то бы не видать нам ее, как своих ушей. А еще я понял из маминого шепота, что надо кому следует «дать». То есть платить надо. А денег у мамы нет.

Только зря она это говорила. У тетки Фримы денег не было. А тетка Рейзл, даже если у нее есть, не даст. Скорее удавится. Она и так все время твердила, что живет на копейки, которые ей платят за работу кассиром в магазине. Так я ей и поверил.

А у бабы Златы из всех капиталов была только серебряная монета невесть какого затертого года да желтый клык, который у нее выпал еще до войны…

Вот так вот мы и жили. Я у бабушки Златы с тетками и сестренками. А мама с Мишей почти все время у тети Сони и ее мужа, дяди Захара. Карточек у нас не было, ведь мы не были нигде прописаны. Мама все жаловалась, что у нас нет какой-то прописки, а без нее карточек не дают.

На выходные она брала и меня с собой. Мы шли на станцию «Кунцево», где ждали поезда из Усова. Его притаскивал пыхтящий паровоз. Нас с Мишкой пускали в детский вагон. Все стены там были залеплены картинками про трех богатырей и медведей в лесу. И народа там было меньше, чем в остальных вагонах. Мишка тут же забирался с ногами на скамейку… и норовил высунуть голову в опущенное окно. Мама всю дорогу стаскивала его на пол, а он орал дурным голосом.

Поезд приходил на Белорусский вокзал. И мы тащились пешком до фабрики «Дукат». Рядом с ней в старых-престарых домах на Табачном проезде жили наши тетки. Мамины сестры.

К тете Ханне надо было пробираться по темному низкому коридору с земляным полом. Комната была какой-то кривой, а посредине стоял столб, на котором держался потолок. Окно до половины было засыпано мелким шлаком, который выбрасывали фабричные трубы. Я помнил, что до войны окно еще открывалось, и мы играли в прятки, выскакивая в него, и обегали дом, возвращаясь в дверь. Теперь же шлак почти до середины закрывал окно. И солнца в комнате никогда не было.

Зато у входа стояла керосинка, и тетя Ханна, когда была дома, готовила на ней всякую вкусноту. Спали все на большой кровати и на стареньком диване: сама тетя Ханна, сестры Фаня и Боня, и брат Эля. Они были старше меня. Боня и Эля уже работали на заводе, а старшая Фаня служила машинисткой в самом министерстве иностранных дел.

Сама тетя Ханна продавала чай в знаменитом магазине на улице Кирова. Это было место, где всегда приятно пахло кофе и где москвичи любили покупать настоящую заварку.

Иногда я по нескольку дней жил у другой маминой сестры, тети Сони. Их комната была в этом же доме, но на втором этаже. Хозяева ее уехали в эвакуацию, да так и не вернулись в Москву. Комната была просторной и светлой. Не сравнить с той, где они жили до войны. Это было в подвале того же дома. Кто-то догадался разгородить подвал фанерными стенами. Получились клетушки без окон, в каждой помещалась кровать и крошечный столик. Сидеть приходилось на кровати, а стоило прислониться к стене, как все перегородки в подвале принимались ходуном ходить.

Дядя Захар был знаменитым закройщиком. Особенным спросом пользовались сшитые им фуражки. Но обычно дядя кроил одежду, а тетя Соня шила. У нее была швейная машинка «Зингер». Мама все облизывалась на нее. «Была бы у меня такая машинка, – говорила она, – я бы научилась шить не хуже Сони и зарабатывала на хлеб».

Ну, до машинки было еще далеко. Пока что нам просто негде было жить. Нельзя же было все время сидеть на шее у родни. И мама стала искать ходы-выходы.

Кто-то надоумил ее обратиться к хорошему адвокату. Он, мол, подаст на плотника Паршина в суд, и его могут заставить съехать из нашей квартиры. У нас была крепкая зацепка: тетя Соня всю войну платила за нас квартплату. И у нее хранились все квитанции. Значит, квартира не переставала быть нашей.

Только на адвоката нужны были деньги, которых у мамы не было. У папиной родни просить и не стоило: не дадут… Но у мамы было четыре сестры и дядя Захар, который даже во время войны зарабатывал неплохо. Вот на них-то мама и надеялась.

Все решилось в самый Новый год.

Глава вторая

Все решилось в самый Новый год.

Я давно ждал его. Это должен был быть первый Новый год без войны. Настроение у всех было праздничное – война ведь кончилась. И все надеялись, что жить станет легче. Помню, как мимо нашей улицы шли эшелоны с возвращающимися домой красноармейцами. Теперь их называли солдатами. Мы бегали к железной дороге встречать их. Махали им руками. А солдаты, свесив ноги из дверей теплушек, тоже радостно кричали нам что-то веселое. А иногда бросали из вагонов немецкие монетки или яркие цветные открытки с немецкими цветочками и Дедами Морозами. На открытках были немецкие надписи. У некоторых ребят таких открыток было уже завались.

Встречать Новый год мама привезла нас к тете Соне. Меня заставили забраться с ногами поглубже на диван – не мешать взрослым накрывать на стол. А на столе чего только не было: и красная, и черная икра, и всякие ветчины, и рубленая селедка, и фаршированная рыба, и куриная шейка с вкусной начинкой. И куча красивых бутылок. Я же говорю, что дядя Захар хорошо зарабатывал, и у него были деньги на покупки в коммерческом магазине, где было много всего, только все очень дорого.

Я ждал, когда же все соберутся и, наконец-то, сядут за стол. Слюнки так и текли. Я давно не видел такого богатства на столе и запомнил это на всю жизнь.

– Мам, дай кусочек! – ныл я.

– Отстань! – отвечала она. – Вот все соберутся, будешь праздновать вместе со всеми!

Она принарядилась и губы накрасила. У тети Сони гостил наш киевский родственник дядя Борис Шехтман. Молодой красивый командир с золотыми погонами. И весь в медалях. Вот мама и причепурилась из-за него. Я так думаю.

– Дайте шейгецу абиселе чего-нибудь! – пожалел меня дядя Захар. И положил большой кусок белой рыбки на тоненький ломтик белого хлеба. А потом налил мне пива. Целых полстакана.

Я быстренько умял бутерброд и выпил пиво. Я раньше никогда его не пробовал, и мне не очень-то показалось. Даже голова закружилась. Я прилег на диван, мне стало легко и весело. Я вспомнил, как мы бегали к железной дороге встречать едущих с войны красноармейцев… Колеса стучали, паровоз гудел, солдаты что-то весело пели. Ребята, война кончилась! Радовались, что остались живы, наверное. И что скоро будут дома…

Проснулся я, когда уже было светло. Гости, видно, давно разошлись. Стол был завален грязными тарелками. На блюдах плавали в жиру общипанные куски мяса и рыбы. И тут я понял, что проспал Новый год. Как же я плакал!

– Мамочка! – стонал я. – Почему же ты меня не разбудила!

– Ты так сладко спал, сыночек! – успокаивала меня мама.

– Я же так хотел!.. – не мог успокоиться я. – Все пропустил!.. И Сталина не слушал!

– Сталин не выступал… С Новым голом поздравлял Левитан… Да ладно! – останавливала мои стенания мама. – В твоей жизни еще столько Новых годов будет! Еще напразднуешься!

Когда я немного успокоился, она поднесла палец к губам.

– Зато знаешь что?.. Дядя Захар дает деньги на адвоката! Так что скоро мы вернемся домой!

Делать было нечего. После завтрака меня отпустили гулять. Что ж, мне уже было одиннадцать с половиной лет, и мама помнила, что в Омске я целые дни проводил один. И я побрел по новогодней Москве. Площадь Маяковского была совсем рядом. Через нее веселые и нарядные люди неторопливо прогуливались до улицы Горького. Было совсем не холодно. И я шел вперевалочку, посматривая по сторонам. Многие поздравляли встречных с Новым годом, желали нового счастья и здоровья.

А, может быть, мы пошли втроем: я, мама и киевский дядя Борис. Он был в красивой шинели с золотыми погонами, и все встречные поздравляли его с Новым годом и желали нового счастья и здоровья. А дядя Борис отдавал всем честь. Мне не очень нравилось, как мама прямо висла на его руке и все время чему-то смеялась. Что он не скажет, то ей смешно. Но ведь был праздник, и все радовались.

Мы прошли через площадь Маяковского и по улице Горького догуляли до самого Пушкина. А здесь было не протолкнуться. Народ, разинув рты, удивлялся громадному «живому» коту, который ходил на цепи вокруг горящей елки и вертел светящимися глазами. Страшноватый был кот. Но людям нравился. Все узнавали: «А! Этот тот самый „кот ученый“, который у Лукоморья!».

Мы долго любовались на кота. Было не холодно. Шел легкий снег, но он тут же таял. Было мокро и скользко. Машин было совсем мало, и они ехали очень осторожно. Мы начали переходить улицу, как вдруг дядя Боря схватил нас с мамой за руки и оттащил на тротуар. И тут же мимо нас в ревом промчалась небольшая машинка. Она неслась так быстро, что я не успел разглядеть сидящих в ней пассажиров. Только грязные ледышки летели из-под колес – прямо на одежду шарахнувшихся людей. Машина пролетела в сторону площади Маяковского, и у меня внутри что-то похолодало. Нехорошее предчувствие. Я не успел прогнать его, как в той стороне, куда умчалась машина, раздался грохот, и в небо поднялась стая черных птиц.

– Разбились!.. – сказал дядя Боря.

– Вей из мир! – согласилась с ним мама.

– Давайте посмотрим! – стал тянуть их я.

Но мама отказалась. У нее испортилось настроение, и она захотела домой. Так я и не увидел происшествие. Только потом узнал, что машина столкнулась с шедшим навстречу троллейбусом и несколько раз перевернулась. А двоюродная сестра Фаня, которая служила в министерстве иностранных дел, сказала, что в машине были американцы из посольства, и что все они погибли

Глава третья

У тети Сони мне было хорошо. По утрам она кормила меня манной кашей, только не такой, как у мамы, – всегда с комками, – а ровной и сладкой. И каждый раз клала в тарелку кусок сливочного масла – такой большой, какого у бабы Златы мне бы никогда не дали. Сколько буду жить, не забуду этого масла. И то, как она на всякий случай загораживала тарелку спиной – чтобы дядя Захар не видел. Вообще-то он был веселый и шумный. Помню, как во время застолий он приставлял нож острием к горлышку бутылки и дудел в нее. Получалось, словно басовитая труба гудела песню. Правда, любил поворчать, но не зло. А мне было одиннадцать лет, я рос и всегда хотел есть.

Дядя Захар был закройщиком, одним из лучших в Москве. Он кроил одежду для жен больших начальников. Они приходили на примерку, оглушая нас запахом духов и пота. Дядя загонял их за китайскую ширму, откуда слышались их смешки и повизгивание.

– Мадам, не шебаршитесь! – угомонял их дядя. – Скажите лучше, где вы хотите иметь талию!

Или:

– Мадам, ваши цицкес не дают нам видеть живот!

За ширмой раздавались таинственные слова: «файдешин», «крепжоржет», «панбархат».

Иногда дамы приходили в час детских радиопередач, которые дядя Захар не пропускал. Тогда он говорил:

– Ша! Оставьте ваши майсенс! Не трусите словами!

Он делал радио громче и иногда пугал заказчиц жалостным вскриком:

– Ма-альчик! До-обрый ма-альчик!

А это по радио передавали постановку «Звездного мальчика».

Дядя Захар даже хлюпал носом, переживая злоключения героев.

– Нет, вы слышали? Этот шейгец не узнает родного отца!

А бывало, он вдруг рычал:

– Курри-бурри! Кости мои! Жилы мои!..

Это злобный торговец измывался над бедным Давидом Копперфильдом.

И тут же дядя кричал пронзительно и злобно:

– Дженни! Ослы!

Испуганные дамы выскакивали из-за ширмы в одних красных трико до колен.

После их ухода дядя застилал стол одеялом, раскладывал ткань, а сверху прозрачную бумагу и начинал колдовать над ней с куском мела в руке и сантиметром на шее.

– Нарисуем промфинплан! – говорил он загадочно.

А потом обращался ко мне, удобно устроившемуся на диване:

– Ну!..

Я уже знал: он ждет продолжения «Острова сокровищ» – книги, которую я только что прочел и начало которой успел пересказать ему.

– Так вот… – начинал я. – Этого самого Билли Бонса хватил удар. Он получил «черную метку» и с перепугу помер…

– Как, говоришь, его звали? – переспрашивал дядя.

– Билли Бонс, Я ж тебе говорил! Пират!

– Ну да… Был у нас такой Рабинович. Тот еще бандит и босяк. Взял кассу в Гайсине. Да пожадничал, сейф захотел унести. А тот с секретом был. Так рвануло, что у всего города удар был…

Дядя Захар приложил сантиметр к бумаге и стал закалывать ее булавками.

– Ну-у! – протянул он, не разжимая губ.

– Мальчик открыл сундук этого Билли Бонса. А там золотые монеты, да еще карта острова. Да не простого, а где зарыты сокровища.

– Тикать надо было! – перебил меня дядя.

– Они и хотели. Но тут вдруг заявились пираты. Самые настоящие. Мальчик с мамой еле успели спрятаться под мостом. А пираты бродили сверху, искали карту и все кричали: «Ищите! Ищите! Они здесь!»…

– Да-а… – вздохнул дядя Захар. – Так оно и бывало… Мы прятались во ржи, а бандиты Балахновича скакали вокруг. «Запаливай!» кричали…

– Кто не спрятался, я не виноват! – подал вдруг голос двоюродный брат Яша. Почему-то эта кричалка из нашей игры в «прятки» расстроила тетю Соню.

– Смеешься! – захлюпала вдруг она.

– Я ему посмеюсь! – пригрозил дядя Захар.

Не любил он Яшку.

– Ну и что с вами было? – спросил я.

– Порубили бы нас, да конь атамана попал в щель на мосту и захромал. «Плохая примета!» – решил этот бандит и приказал своим убираться из местечка. А раввин сказал, что это его молитва помогла…

– А кто не спрятался?.. – опять встрял Яшка и почему-то посмотрел на тетю Соню.

– Я сейчас достану этого байстрюка! – снова вскипятился дядя Захар.