Читать книгу: «Упырь, или Жизнь после смерти», страница 2

– Тогда времени не было, а сейчас я думаю, это он про кол, которым я его проколол, что он оказался осиновым. Я-то в деревьях не разбираюсь, ну, березу там, дуб, клен, сосну с ёлкой отличу, конечно, а остальные для меня все одинаковые.

Костя кивнул и поторопил:

– Дальше что?

– А дальше он по-немецки пожелал мне долгой жизни, назвал братом, улыбнулся и тут у него кровища фонтаном как хлынет прямо изо рта! А у меня у самого в это время рот был открыт, я вздохнуть пытался, вот вся эта кровища мне прямо в рот, представляешь? А мне и голову не отвернуть даже, так он меня прижал, кабанина здоровый был! Пришлось мне эту кровь глотать, чтобы не захлебнуться. А потом будто что-то у меня внутри взорвалось и я потерял сознание. Очнулся – уже светать начало. Встал, ощупал себя, вроде, не болит ничего. Даже грудь не болит, представляешь, а ведь я точно чувствовал, что фриц мне ребра сломал! Не, конечно, мог и ошибиться, понятно, но удар был очень сильный, а тут вообще ничего не чувствую и даже синяка на груди нет.

Веня опять замолчал, припоминая. Костя не выдержал затянувшегося молчания и поторопил его:

– Ну? А дальше-то что?

– А? – словно опомнился Костя. – Дальше? Да что дальше… Выбрался из-под этого кабана – штурмбанфюрер СС оказался, кстати, собрал у ребят солдатские книжки, подобрал оружие и пошел к нашим. Всё.

О том, что в мундире штурмбаннфюрера оказался старый скелет Веня почему-то решил промолчать. Хватит и так с Кости непоняток.

Глава 3

– Да уж, история…, – протянул Костя, – даже жутко как-то стало.

Он огляделся вокруг, было уже почти темно, поежился и сказал:

– Слушай, Веня, а пойдем-ка ко мне, у меня немного спирта есть, тут без бутылки, похоже, не разобраться.

– А пожрать есть чего? Я жрать хочу, быка бы проглотил! – Веня сглотнул слюну.

– Найду, пошли!

И друзья направились в сторону санчасти. Там, в кабинете у Кости, который заодно являлся и его спальней (за ширмой стоял топчан) они расположились вокруг стола. Лейтенант медицинской службы Якубовский достал из ящика стола две большие банки мясных американских консервов, полбуханки хлеба, луковицу, а посредине поставил пол-литровую банку, наполовину заполненную спиртом.

Быстро покромсав хлеб, порезав луковицу и вскрыв тушенку, Костя разлил спирт по небольшим медицинским мензуркам, отмерив ровно по пятьдесят грамм, а Веня в это время налил из-под крана воды в алюминиевую кружку и поставил на стол – для запивки.

Взяв в руки мензурки, они взглянули друг на друга и Веня произнес тост:

– За ребят, пусть земля им будет пухом.

Оба встали и молча опрокинули в себя спирт, после чего стали закусывать. Веня набросился на еду с жадностью, он хоть и успел немного перекусить перед сном, но организм требовал большего. Первоначальная свежесть и бодрость, с которой он очнулся на той лесной поляне и с которой отмахал без передышки почти пятнадцать километров, постепенно уступала место какой-то непонятной вялости и сонливости. Возможно, это из-за перенесенного стресса или с голодухи, хотя, с другой стороны, не первый это стресс и не последний, а голод тоже вполне привычен – не всегда тыловые службы с поварами и пайками поспевали за наступающей армией.

Правда, чем больше тьма сгущалась за единственным окошком Костиного кабинета, тем, что удивительно, лучше чувствовал себя Веня. Но, наверное, это из-за спирта и тушенки, из-за чего же еще?

Проглотив первый бутерброд, на который он вывалил чуть не половину банки консервированного мяса с салом, Веня удовлетворенно откинулся на спинку стула и спросил у друга:

– Костя, ты врач, что думаешь обо всем это? Ну, в смысле – о том, что я рассказал и о шраме.

Тот задумался, а потом решительно произнес:

– Раздевайся!

– Зачем это? – удивился Веня.

– Давай-давай, до трусов раздевайся! Посмотрим, что с остальными твоими шрамами, ты ведь не раз ранен был, так?

– Так, – задумчиво ответил Веня и стал раздеваться.

А еще через минуту они молча разглядывали чистое, без единой царапинки тело Вениамина.

– Худой же был как щепка, – наконец сказал Костя, – а сейчас вроде как и мышцы появились, и плечи расправились… и вообще выглядишь крепким парнем. А вот шрамов от ранений нет, – констатировал он и замолчал.

Веня, ничего на это не ответив, стал одеваться. Так же молча сели за стол и выпили еще по пятьдесят. Закусили в уже почти материально ощущаемой тишине. Веня смотрел куда-то в угол, а Костя внимательно рассматривал его. Наконец, Веня встряхнулся и с какой-то фальшивой улыбкой спросил:

– Ну, что скажет медицина?

На что Костя только пожал плечами, но ничего не ответил. Тогда Веня решился и добавил:

– Знаешь, у меня глаза на солнце стали болеть и слезиться.

– Давно?

– Да как утром очнулся на той поляне. Я у фрица, которого колом проткнул, солнечные очки нашел. В них и шагал до своих, с очками – нормально. Я собственно, и к тебе-то зашел, чтобы ты посмотрел, может, я заразу какую в глаза подцепил, а?

Костя молча встал, подошел к другу, повернул его лицом к лампе и осмотрел глаза. Пожал плечами и опять сел на стул:

– Я, конечно, не офтальмолог, но при поверхностном осмотре ничего плохого не вижу.

Он обернулся к висевшей на дальней стенке таблице с буквами, какие обычно в кабинете у глазных врачей висят, и сказал:

– Можно по таблице тебя проверить, но сейчас темно уже, а в том углу света нет.

– Не надо, – тихо ответил Веня, – я и так все отлично вижу и могу тебе прочитать ее всю – от самой большой до самой маленькой буквы в любом порядке.

Веня встал и подошел к уже темному окну и некоторое время стоял, вглядываясь в темноту. Потом подозвал друга:

– Что видишь?

– Ничего, – ответил он, – что там можно увидеть, темь сплошная? Если бы хоть луна светила, а так…

– А я, Костя, все вижу просто отлично, как белым днем, – прошептал старлей, – каждый кустик в дальнем леске, каждый листок.

Костя странно взглянул на него, потом взял за руку и стал шарить по запястью, видимо, пытаясь нащупать пульс. Наконец, замер, шевеля губами, потом отпустил руку и скомандовал сухим голосом:

– Раздевайся по пояс.

Потом долго прикладывал стетоскоп то к груди, то к спине Кости. После чего так же сухо произнес:

– Одевайся.

А сам сел за стол, налил себе спирта в мензурку и залпом выпил.

Веня не торопясь оделся, тревожно поглядывая на друга, потом тоже присел за стол. Немного помолчал, ожидая объяснений, но Костя молчал и Веня не выдержал:

– Ну и какого рожна ты молчишь? Что ты там услышал?

– У тебя пульс десять ударов в минуту, понятно, сердце тоже почти не бьется.

– И? Что это значит? – Веня почувствовал что по спине у него побежали мурашки.

– Что это значит? – Костя пожал плечами. – А значит это, дружище, что с такими показателями люди не живут. Не может такого быть у живого человека. Впрочем, у мертвого тоже.

– Я чем-то болен? – насторожился Веня.

– А ты сам-то как себя чувствуешь? – заинтересованно взглянул на него Костя.

– Да нормально я себя чувствую. Можно сказать, что хорошо себя чувствую. – Веня подумал. – Разве что слабость небольшая.

– Ага, – пробормотал, почти прошептал себе под нос Костя, – чувствует он себя нормально, даже в темноте видит всё как снайпер через прицел. Зато от солнца глаза болят и слезятся.

– И что это значит? – взволнованно спросил прекрасно всё услышавший Веня.

– Вот, – добавил Костя, – еще и чуть слышный шепот с трех метров легко различает. А ну-ка, рот открой.

Веня послушно открыл рот.

– Ага, – заглянув внутрь протянул Костя, – зубы все крепкие, целые, без единой дырочки. Прямо на загляденье. А что, Веня, зубы никогда у тебя не болели?

– Да как же не болели-то, – удивился тот, – болели, как у всех. И пломбы ставили, и пару зубов уже на фронте удалили. Один я сам – плоскогубцами.

– Ага, еще раз рот открой пошире, погляжу.

Веня опять раззявил рот и Костя его внимательно осмотрел. После чего сел на свой стул и сообщил:

– Зубы у тебя все, тридцать две штуки, как положено. Ни одного пробела. Ни одной пломбы. Этих зубов стоматолог никогда не касался.

Вениамин быстро засунул палец в рот и ощупал каждый зуб. Похоже, так и есть. Он недоуменно взглянул на друга:

– Костя, что со мной?

Тот выразительно пожал плечами и ответил:

– Боюсь, науке это неизвестно. А вот в народе разное рассказывают.

– Что в народе рассказывают?

Костя как-то косо посмотрел на него и сказал:

– Подожди немного, сейчас еще один эксперимент поставим.

Он встал и вышел, а Веня молча сидел за столом опустив голову и не думал вообще ни о чем. В голове было пусто, как в кармане у пьяницы.

Минут через пять раздались шаги в коридоре, вошел Костя и аккуратно запер дверь на крючок изнутри. Подошел к столу и вынул из-за пазухи запотевшую бутылку, запечатанную сургучом, с красной жидкостью внутри. Оглянулся, подошел к тумбочке и достал из нее граненый стакан. Потом свернул с горлышка сургуч и налил в стакан из бутылки до краев. Кивнул Вене на стакан:

– Пей!

А Веня словно завороженный смотрел на красную жидкость, ноздри его раздувались, вдыхая запах, а тело сотрясала мелкая дрожь.

– Что это? – хрипло спросил он, хотя уже и сам точно знал ответ.

– Кровь, – спокойно ответил Костя, – обычная человеческая донорская кровь⁹.

Но Костя его не слушал, он не мог оторвать взгляда от красной жидкости, она притягивала его к себе как бы мощным магнитом и чей-то (его?) голос изнутри почти кричал: «Выпей!». Как в тумане Костя протянул руку, ничего не слыша и не видя, кроме налитой в стакан крови, запах которой кружил ему голову. Еще какое-то время он пытался сопротивляться, но вдруг в какой-то неуловимый момент его рука словно бы выстрелила с невероятной скоростью, схватила стакан и одним быстрым длинным глотком кровь пролилась в горло. Стакан упал на пол, а в руке Вениамина уже была бутылка, в которой оставалось еще половина красной жидкости и не успел Костя и моргнуть, как она опустела.

А внутри старлея пылал пожар, который не сжигал его, но наполнял всё тело невиданной силой. Вене казалось, что перед ним распахнулся космос и звезды кружились перед глазами в восхитительном танце. Ничего лучшего он никогда в своей жизни не испытывал. Но в какой-то миг его взгляд остановился на шее человека, сидевшего напротив, он увидел пульсирующую жилку и услышал ток крови по венам. Мгновение – и человечек уже зажат в его мощных руках, втиснутый в стену комнаты. Верхние губы Вениамина словно отодвинулись, а из-под них стали выползать тонкие и острые клыки. Он уже потянулся к шее, чтобы вкусить благословенный нектар, как словно откуда-то издалека к нему пробился еле слышный голос: «Веня, не надо, Веня, остановись, это я, твой друг Костя!».

Веня недоуменно рыкнул и тут словно пелена упала с его глаз и он увидел, что держит в своих руках Костю, вжимая его в стену так, что по штукатурке побежали трещины. Он резко отнял руки, спрятал за спину и отвернувшись, пошел назад. Сел за стол и каким-то чужим голосом произнес:

– Прости, Костя, не знаю, что на меня нашло.

И, подняв голову, посмотрел на друга. Тот так и стоял, вжавшись в стену и почти сравнявшись цветом лица с побелкой. А в паху у него на новеньких форменных галифе расползалось темное пятно.

***

Спустя полчаса они вновь сидели за столом, хотя Костя нет-нет да и косил с опаской глазами на друга.

– Кто я? – глухо спросил Веня.

Костя долго не отвечал, потом все же сказал:

– Я думаю, ты упырь. Правда, не все согласуется с тем, что я о них читал. Но кто сказал, что все народные поверья должны быть точной и правдивой информацией?

– Упырь? – Веня нахмурился. – Это кто такой?

– Толстого читал, Алексея? Его повести «Упырь» и «Семья вурдалака»?

– Читал, – растерянно ответил, – но это же выдумка…

– И это говорит мне тот, кто за секунду выдул пол-литра крови и чуть не высосал ее у лучшего друга!

– Но ведь упырь – это мертвец, разве не так?

– Ну, в сказках и литературе это так, хотя и не всегда Да ведь и тебя очень уж живым не назовешь. Пульс у умирающего человека может, конечно, быть от сорока до двадцати ударов, но это уже предсмертное состояние. А у тебя – десять и ты выглядишь как огурчик, да и силы как у медведя.

Веня задумался и вдруг перед его глазами всплыла картинка, словно из сна: группа эсэсовцев стоит над его лежащим телом и один из них говорит по-немецки, а Веня прекрасно понимает каждое слово:

– Ребята, этот гаденыш убил нашего командира!

– Ублюдок! – вскрикивает другой и направив на Веню ствол автомата выпускает короткую очередь прямо ему в грудь. Резкая боль и тьма.

Веня непроизвольно потер грудь и уже собрался рассказать об этом другу, но внезапно подумал, что тому не надо об этом знать. В это время Костя как-то истерично воскликнул:

– Где ты клыки прячешь? Я же весь рот у тебя осмотрел!

Веня недоуменно посмотрел на него, потом засунул палец в рот и тут же нашарил на десне что-то вроде мешочков справа и слева сверху. Он надавили на один из них подушечкой пальца и почувствовал внутри что-то твердое и тонкое.

Он вынул палец изо рта и ответил:

– Нет у меня никаких клыков, не выдумывай.

– Да как нет, – почти крикнул Костя, – я же сам их видел!

– Тихо ты, – осадил его Вениамин, – не ори, люди спят. Говорю тебе, нет никаких клыков, тебе от страха почудилось.

– Ага, – сбавил тон Костя, – и как ты кровь хлестал почудилось, и как горло мне хотел перегрызть – тоже почудилось. И что обоссался я от страха – тоже всё почудилось.

Какое-то смутное знание шевельнулось в голове у Вени и он, не отдавая себе отчета в том, что делает, мягким, но властным голосом произнес:

– Костя, посмотри мне в глаза.

Тот как-то дернулся, вроде попытавшись сопротивляться, но глаза его сами поднялись и уставились прямо в зрачки друга. А тот, таким же мягким, проникающим прямо в мозг голосом заговорил, не разрывая контакта глаз:

– Ты ничего не видел. Я пришел к тебе сегодня вечером, мы выпили, поговорили и сейчас будем расходиться. Никакого упыря ты видеть не видел, я обычный человек, твой лучший друг. Кровь ты мне тоже не приносил и я ее не пил. И шрама у меня над бровью не было никогда, ты не зашивал мне эту рану потому что ее не было. Галифе с кальсонами сейчас снимешь и наденешь другие. Эти – в стирку, ты на них какую-то гадость пролил. Ты все понял? Кивни.

Костя медленно кивнул, не в силах оторвать взгляда от глаз этого существа. А тот продолжил:

– Сейчас ты идешь, переодеваешься. Потом к себе за ширму, раздеваешься и ложишься спать. Проснувшись, будешь помнить только то, что я сказал. Иди.

Костя послушно встал, стащил с себя галифе с кальсонами и бросил их в стоящий в углу таз. Потом достал из шкафа старенькие кальсоны, бывшие у него на сменку, и надел. Достал оттуда же еще одни галифе и прошел к кушетке за ширмой.

Веня еще немного посидел, слушая, как тот снимает гимнастерку, и ложиться на кушетку. Еще через две минуты послышалось ровное дыхание спящего человека.

Веня оглядел стол и, прихватив с собой бутылку из-под крови и аккуратно собрав все крошки раскрошившегося сургуча пробки, вышел из кабинета, тихонько прикрыв за собой дверь. Откуда-то он точно знал, что проснувшись, Костя ничего не вспомнит из того странного, что произошло сегодня вечером. Он по-прежнему будет считать его своим другом и обычным человеком. И это правильно.

Веня вышел на крыльцо и огляделся. Мир ночи расстилался перед ним – прекрасный и манящий. Это был его мир, в нем он знал пока еще не все, но то что этот мир раскрыт перед ним, чувствовал всем своим существом.

А еще он знал, что и день ему не страшен, разве что солнце доставит некоторое неудобство, что легко купируется солнечными очками. Веня улыбнулся и шагнул в ночь. Все было хорошо и впереди целая вечность. Ведь теперь его не убьют, простое оружие не страшно для него. Но есть и то, чего стоит опасаться.

Глава 4

Стоял конец июля 1945 года, третьего месяца после победы. Солнце светило так, словно хотело компенсировать людям все эти годы, проведенные ими на грани жизни и смерти, хоть немного согреть холодные сердца. Гвардии майор Вениамин Данилов спустился по ступенькам штаб-квартиры советской оккупационной администрации в Вене – дворца Эпштайн, что рядом со зданием Парламента¹⁰, огляделся и привычным движением надел солнечные очки «авиаторы». Давно уже никто не удивлялся советскому офицеру в американских солнечных очках, а если бы какой патруль захотел придраться, то в кармане у майора лежала справка из госпиталя, в которой черным по белому было написано, что в связи с поражением глаз подателю сего предписано врачом носить солнечные очки в обязательном порядке.

Война оставила свои разрушительные следы на теле одного из красивейших городов мира. Город брали штурмом, а это всегда большие разрушения. Вениамин испытывал противоречивые чувства: с одной стороны было и удовлетворение и даже злорадство – венцы испытали на собственной шкуре то, что до этого испытали жители множества советских городов, и они это заслужили. Но, с другой стороны, ему было жалко всей этой красоты, проступавшей сквозь обломки. К сожалению, в современной войне иначе не бывает, спокойно подумал он, отгоняя непрошенное сожаление, и направился в сторону дома, где ему была выделена квартира. Собственно, даже не квартира, а целый первый этаж небольшого двухэтажного дома, который он делил еще с одним сотрудником оккупационной администрации, сам будучи помощником по особым поручениям коменданта советского сектора.

За прошедший год, заполненный боями и победами, боями и поражениями, потерями боевых друзей, горечью и порохом, Вениамин очень многое узнал о себе, точнее, о своем новом естестве. В шедшем по побежденному городу молодом майоре с орденами и медалями на груди, вряд ли кто признал бы измученного, тощего и вечно голодного старшего лейтенанта образца августа сорок четвертого. Он будто стал выше ростом, плечи расправились, а под плотной тканью гимнастерки можно было заметить перекатывающиеся мышцы. А если бы кто взглянул нечаянно, когда он без очков и не надевает маску добродушия или тупого служаки, в его волевое лицо с глазами, отливающими сталью, то, скорее всего, постарался бы опустить взгляд и поскорее пройти мимо. Данилов напоминал собой всегда готового к бою волкодава, обладающего изяществом и грацией леопарда. Каждый, кто хоть раз попытался померяться с ним взглядом, понимал сразу: этот парень опасен, с ним лучше не связываться, ничем хорошим для решившего противостоять ему это закончиться не может.

Не только в их полку о нем ходили легенды, как он в одиночку голыми руками давил фрицев десятками, что, конечно, было хоть и правдой, но очень сильно преувеличенной. О том, что его не берут ни пули, ни осколки и что он выживет даже если снаряд упадет прямо ему на голову, при этом не получив даже царапины. И только сам Веня знал, что пули и осколки причиняют ему боль, прошивая его тело, но бешеная, иначе и не скажешь, регенерация штопает его быстрее любого доктора – быстрее, чем ранение успевает убить его. А байка про снаряд стала гулять по частям, когда после артобстрела и отбития очередной атаки, откопали заваленный близким взрывом окоп и нашли пять трупов, с оторванными частями тела. А среди всего этого ужаса – живого и совершенного невредимого Вениамина с измазанным в крови лицом. На нем и правда не было ни единой царапины, только вся одежда разорвана в клочья. И лишь он один знал, что тем взрывом ему оторвало руку и обе ноги, не считая менее тяжелых травм. Но к тому времени когда его откопали, у него выросла новая рука и ноги, срослись все другие ранения, не оставив после себя даже следов. Это было больно, но Вениамин очень быстро научился блокировать боль. Не то чтобы он совсем не чувствовал ее, но боль была как бы отдельно от него и имела к нему словно бы косвенное отношение. А еще тогда Веня первый и единственный раз попробовал настоящую живую горячую кровь. Разница с замороженной донорской была такова, что когда он вспоминал об этом, то даже не находил, с чем можно сравнить. Сквозь почти метровый слой земли, наваленной взрывом, он вдруг увидел как сквозь прозрачное стекло все, что происходит на поверхности. Как ребята отбивают атаку, как стреляют, как падают убитые, услышал взрывы и стоны раненых. А когда поднял глаза выше, то увидел звезды на темном небе, хотя стояло ясное утро. И гладя на них он подумал, что мог бы сейчас взлететь туда, высоко, к этим сияющим звездам, где нет звука, нет воздуха, а только холод и полнейшая, оглушающая тишина. Если бы большая часть энергии крови не ушла на регенерацию тела, то Веня просто не представлял, что бы он мог сотворить, имея такую силу.

Когда его откопали, друг Костя, их военврач, с изумлением осматривал его, тщательно ощупывал, не веря своим глазам. А Веня только смеялся, убеждая его, что он хорошо себя чувствует и что Костя его щекочет, а еще ему очень жрать хочется. Жрать и правда хотелось, регенерация требует много энергии. И если бы не кровь умирающих рядом солдат, которую он пил, именно пил, не используя клыки, боясь причинить умирающим боль, лишь приложив губы к хлещущим из ран струям, то регенерация бы шла несравнимо медленнее. Нет, тогда он не испытывал ни малейших сомнений, ибо знал, что они все равно умирают, чувствовал это каким-то образом, да и насмотрелся на фронте, и никто им уже не сможет помочь, а вот ему они помочь могут, пока еще жизнь теплилась в них и кровь не свернулась. Благодаря им он будет жить дальше и отомстит за каждого, это он знал твердо. Ему необходимо было закончить регенерацию до конца боя, пока все заняты отражением атаки. Потому что, если бы его откопали раньше, то что бы они подумали, глядя на то, что с ним происходит, на отрастающие на их глазах ноги и затягивающиеся раны? Тогда, пробираясь под землей, подобно кроту, и практически не нуждаясь в кислороде – того, что оставался в заваленном окопе ему хватало с излишком, он просил прощения у каждого из тех, чью кровь брал, а потом бережно закрывал им глаза. Если бы он понял, что раненый боец имеет хотя бы небольшую вероятность выжить, Веня его бы никогда не тронул, крови для восстановления сил вокруг хватало с избытком. Вот только все они были обречены.

Но для тела необходима была и простая еда, поэтому Данилов испытывал и обычный голод. Правда, не такой сильный, как он изображал Косте, но перекусить бы точно не помешало.

Веня тряхнул головой, отгоняя воспоминания и решил, что мысль о еде – это хорошая мысль, правильная. Он поправил за спиной рюкзак с полученным пайком и улыбнулся: в еде он стал очень непривередлив, почти не чувствуя ее вкуса и заботясь лишь о количестве нужных его телу калорий. Зато неожиданно пристрастился к хорошему вину, чего раньше за ним совершенно не наблюдалось. Да и где было взять такое вино советскому парнишке из небогатой семьи? А на фронте из горячительных напитков обычными были только водка да спирт.

Но сейчас он шел домой по разрушенному городу и думал о том, что придя, сразу достанет уже открытую бутылку «Zantho Trockenbeerenauslese» и с удовольствием употребит бокал золотистого, с ярко-желтыми бликами напитка. Он сделает первый глоток и, прежде чем проглотить, задержит вино во рту, наслаждаясь нотками желтого яблока, спелых косточковых фруктов, карамели и цветочного меда. Раньше он, пожалуй, и не смог бы различить все эти тонкие оттенки вкуса, но сейчас, когда все его чувства усилились до бритвенной остроты, Веня легко читал каждый, даже самый слабый намек на оттенок вкуса и запаха. Он мог бы рассказать об этом людям, самые тонкие дегустаторы из которых, не чувствуют и половину из того букета, что различает он. Но зачем рассказывать что-то тем, кто просто не способен понять его слов? Как рассказать о вкусе ананаса или манго тому, кто не то что не пробовал, но даже никогда не видел этих фруктов? Веня вспомнил анекдот о чукче, пытавшемся объяснить своему другу вкус апельсина, в жизни которого этот вкус не с чем было даже сравнить, и улыбка его стала еще шире.

***

С бокалом в руке Веня сидел в удобном кресле, оставшемся от бывших хозяев, и в очередной раз пытался анализировать события, произошедшие с ним год назад. Он многое теперь знал, поскольку каким-то образом вместе с проглоченной кровью убитого им вампира (чего уж тут, самого настоящего вампира или упыря, как этих существ называли в России) к нему перешли и знания, которыми тот обладал. О том, как такое возможно, Веня уже даже не думал, не видел смысла думать о том, чего просто не знает и не имеет никаких данных для анализа. Он просто принял это как факт – немыслимый, невероятный, даже чудовищный, но, тем не менее, факт.

Рудольф Битнер жил или, правильнее сказать, неким образом существовал в этом мире без малого двести лет, пока осиновый кол Вени не поставил точку в его судьбе. И за два века он понял и узнал многое. Нет, не всё, далеко не всё, но многое. Например, он так и не смог узнать, откуда появились вампиры, кто они такие, каким образом возможно вообще их существование. То есть, вопросы экзистенциальные так и остались для него секретом, несмотря на то, что Битнер, кажется, прочитал все, что написано о вампирах, от художественной литературы до народных сказаний и даже попыток неких исследований, в основном – средневековых.

Рудольф за свою долгую жизнь так и не встретил никого подобного себе, у кого можно было бы спросить, кому можно было бы задать мучившие его вопросы. А в том, что он прочитал и узнал, излагались разные версии: от восставших мертвецов до инопланетян и древних обитателей планеты – расы разумных, существовавших еще до появления первых людей. Версии интересные, но совершенно недоказуемые. Хотя одно в них было правдой – чтобы стать вампиром, обычному человеку нужно было сначала умереть. Но не просто умереть, а умереть от проглоченной или каким-то другим способом попавшей в организм крови вампира, которая является одновременно и ядом, мгновенно убивающим человека, и лекарством, оживляющим его. Оживляющим, правда, уже не таким, или не совсем таким, каким он был до смерти. Все зависит от концентрации, от количества попавшей в организм крови вампира – или ты просто умрешь, или умрешь и восстанешь.

Веня теперь это знал – тогда, на той поляне, убив старого вампира одним из немногих действенных способов, он и сам умер, когда кровь штурмбаннфюрера попала в его желудок. А пока он лежал мертвым его организм менялся, и изменения происходили на таком глубоком уровне, что, Веня теперь это тоже понимал, живой человек никогда не смог бы перенести такой перестройки всего тела, каждого органа. И только лишь тогда, когда изменения полностью завершились, тело Вени было вновь запущено, словно некий механизм, и жизнь вернулась к нему, но уже качественно совсем другой. Иными словами, Веня сегодняшний имел лишь внешний вид прежнего Вени, внутренне же являясь существом какого-то совсем другого вида – не человеком, а упырем. Но, как и передавший ему эстафету Рудольф Битнер, ничего не знающим о том, кто такие упыри, откуда взялись и есть ли кто-то еще в мире, подобный ему.

Он знал, что большинство из того, что писали об упырях, было либо полной ерундой, либо сохраняло лишь некую часть правды, чаще всего неполной или измененной порой до неузнаваемости. Однако все эти рассказы ясно говорили о том, что существа, в одного из которых превратился он сам, известны человечеству многие века. А это значит, что, вполне вероятно, он не единственный, как не единственным был и Рудольф, ставший, как и Вениамин, упырем от другого упыря. Разница лишь в том, что бывший эсэсовец не убивал своего предшественника, но случайно наткнулся на того, умирающего от чьей-то другой руки. Вероятнее всего, даже не случайно наткнувшийся, а специально приманенный особым зовом, которому не может противостоять никто из живущих. Веня сейчас откуда-то знал, что если смертельно раненый упырь не передаст кому-то своей сути, хранящейся в крови, то так и будет, испытывая страшные мучения, пребывать на грани жизни и смерти, не имея возможности ни исцелиться, ни умереть. Еще он знал, что такое состояние хуже всякой смерти и если с ним когда-то случится подобное, он тоже должен будет передать свой дар, или проклятие – как ни называй, кому-то другому, просто чтобы получить возможность уйти насовсем. И тот, кому он передаст эту сущность крови, станет ему ближе всех на свете, ведь он (или она) станет таким же, каким является сейчас сам Вениамин. А если смотреть еще глубже, то, в каком-то смысле станет им самим. Именно поэтому Битнер назвал его перед смертью братом, сейчас это было совершенно понятно.

Еще Веня знал, что человеческая кровь не является повседневной необходимостью, обеспечивающей его существование, а кровь не человеческая для него вообще бесполезна. Он может долгое (насколько долгое, он пока не проверял) время жить, поддерживая организм энергией, вырабатываемой от переработки пищи. И вот здесь как раз то, какая это пища, практически не играло роли. Он мог поймать птицу, рыбу или зверя и тут же съесть его прямо сырым – и насытиться этим с таким же удовольствием, как и любым самым изысканным и прекрасно приготовленным блюдом человеческой кухни. Свежепойманная дичь была даже приятнее, видимо, как думал Веня, из-за крови, которая хоть и была бесполезной для него, но имела некий непередаваемый вкус. Ну, любят же многие люди мясо с кровью!

Но если он долго не употреблял человеческой крови, то постепенно начинал слабеть и покрываться болячками, которые долго не проходили. Видимо, процесс регенерации напрямую зависел от наличия в организме Вени человеческой крови. А его собственная кровь, как он подозревал, человеческой уже не была.

А еще он начинал терять способность отводить глаза, становясь как бы незаметным для всех, что часто помогало ему во время войны. Также угасала способность внушения, угасала сила, да и вообще он постепенно превращался в какого-то вялого старикашку, даже внешне старея. Но стоило ему глотнуть человеческой крови, которую он приспособился тырить в лазаретах и госпиталях из донорских запасов, как тут же становился совсем другим, вновь молодым, веселым, необыкновенно сильным и ловким. Все его чувства утончались до предела, а мышление становилось быстрым и острым как бритва. А еще он мог летать.

Нет, он не превращался в летучую мышь как в старых легендах. Он обретал возможность как-то укрощать силу тяготения, инстинктивно регулировать ее для себя. Как он это делал, Веня совершенно не понимал, но ведь необязательно знать анатомию или физические законы, чтобы есть, бегать и плавать, верно? Так и он – просто подпрыгивал и плыл по воздуху, становившемуся густым, как вода. И как в воде он мог нырять, кувыркаться или просто лежать на нем, раскинув руки. Не очень высоко, он пробовал, максимум, метров пятьсот, и не очень быстро, но вкупе с невидимостью (правильнее – способностью отводить глаза) это было не только полезно, скажем, для ведения диверсионной войны, но и просто здорово, захватывающе, упоительно! Кто умеет летать, тот поймет, что-то поймут парашютисты, всем остальным остается только верить. Или не верить. Но это уже не проблема Вени. Он прошерстили словари и узнал, что само слово «упырь» происхождения неясного, по одной из версий, кстати, оно происходит от слова «парить» и тогда его можно трактовать как «летун».