Читать книгу: «ПОЭЗИЯ КАМНЯ: ТРОПАМИ ПОТАЕННОГО СТАМБУЛА», страница 3

Османское государство-2: свобода в разнообразии

Это была поистине великая страна. В период расцвета ее площадь превышала 5 миллионов кв. км. В то время как вся Европа покрылась замками, здесь их почти не строили: для «Земли мира» (так называлась территория империи, в противоположность остальной ойкумене – «Земле войны») в них не было необходимости. И еще долгое время человек мог путешествовать по ней свободно, не зная границ, виз и прочих ограничений. Правда, иностранцам иногда приходилось получать дополнительные документы. Так в 1814 году Генри Холланду Али-паша выписал паспорт, в котором имелось обращенное к чиновникам предписание: «Поступай по сему, иначе будешь пожран Змеем». Документ был чрезвычайно действенным.

Империя, конечно, была страной турок, однако большинство ее сановников и военачальников, равно как и солдаты лучших частей ее армии, были балканскими славянами. Церемониал был византийским, титулы – персидскими, письменность – арабской, а богатство обеспечивал Египет. Ее лучшими моряками были греки, самыми успешными коммерсантами – армяне и евреи.

Если османам нравился чей-либо закон, они просто включали его в свой кодекс, так что начальник стражи на Хиосе получал жалованье, источником которого был налог на проституток, – точь-в-точь как его предшественник-генуэзец.

С точки зрения европейцев того времени, в империи царила почти невероятная веротерпимость. И столь же невероятная разнородность. Целая Вселенная народов и культур. Как отмечает Д. Гудвин, по самым скромным подсчетам, османы правили тридцатью шестью народами, из которых бедуины были самым непокорным, греки – самым хитрым, египтяне – самым культурным, сербы – самым порочным, а венгры – самым склочным. Албанцев же было непросто описать каким-нибудь одним словом, столь обширно было их представительство среди пиратов, бандитов, головорезов, мошенников.

Но не только криминал. Албания. Заброшенный европейский угол. Неприступные горы. Совершеннейшая бедность, можно сказать, нищета. Жалкие лачуги, населенные албанскими блохами, которыми местное население гордилось как «самыми большими и толстыми в мире». В общем, по мнению современника, «албанцы не имели ничего, кроме силы собственных рук». Эти «дети гор» были настолько неискушенными, что так и не смогли сделать выбор в пользу какой-то религии и к XVIII в., окончательно запутавшись, на всякий случай ходили по пятницам в мечеть, а по воскресеньям в церковь.

Но вместе с такой простотой у них было пять алфавитов (!), в одном из которых насчитывалось 50 букв. «Без каких бы то ни было математических знаний и инструментов они возводили акведуки, при этом измеряя высоту гор и расстояния куда точнее, чем это мог бы сделать ученый-геометр, и выносили правильные суждения о запасах воды и ее качестве. Когда их спрашивали, в чем секрет их мастерства, они не понимали, о чем идет речь, и ничего не могли объяснить». Столь же сверхъестественными были их хирургические способности, ибо они могли оперировать страшные рваные раны и за короткое время ставить пациентов на ноги. Не удивительно, что множество албанцев занимали высокие должности в строительной отрасли, медицине, государственном аппарате. Внутри Империи существовало «международное» разделение труда. Болгары лучше всех разводили лошадей. Никто не управлялся с верблюдами лучше кочевников Аравии. Никто не стирал одежду чище, чем жители деревень в окрестностях Кастамону, и нигде не делали бумагу лучше, чем в Константинополе. Здесь же в отдельном квартале жили лучшие погонщики мулов. Цыгане учили медведей танцевать, предсказывали судьбу, готовили магические зелья, пели на свадьбах, работали в кузнях и торговали лошадьми.

Османами не рождались, а становились, проходя через государственные школы, где учились всем нужным наукам, умению подчиняться и языку, столь высокопарному, что только сами они были в состоянии на нем разговаривать.

Жители империи верили, что на пути к этому «османскому становлению» человек может преодолеть и дурную наследственность, и национальную ограниченность. Поэтому никто не осуждал Ибрагима, могущественного великого визиря Сулеймана Великолепного, второго человека в Империи времени ее расцвета, когда он, весь роскошный и холеный, вел под руки через город старого, пьяного матроса-грека. Это был его отец, который часто появлялся у особняка сына в изрядном подпитии, чтобы тот отвел его домой и дал «на опохмел». Люди не осуждали, а одобряли Ибрагима, не пытались разглядеть в нем пороки отца, а напротив считали, что существующая система воспитания помогла избавиться от них, как и вообще от дурной наследственности.

Османское государство-3: странности

Казалось бы, Османская империя была абсолютно ортодоксальной. С непререкаемым авторитетом ислама. Но в повседневной жизни все было не так просто.

Когда в Афинах долго не выпадал дождь, турки шли в гору, к древнему храму Зевса и совершали там молитву. Если не помогало, они пригоняли отару, разводили в стороны ягнят и овец, после чего начинались «всеобщие громкие мольбы, возносимые самыми жалобными голосами». Параллельно овцы душераздирающе блеяли, что, по замыслу, должно было «усилить действие молитвы и разжалобить небеса». Но когда дело принимало совсем скверный оборот, приходилось обращаться с просьбой «замолвить словечко» к обитавшим в пещерах и развалинах под Акрополем неграм-язычникам, у которых, как известно, со всеми богами были хорошие отношения.

Кроме того, к вызову дождя привлекались… камни. И действительно, на полях стояли странные древние камни, чьи целительные свойства почитались решительно всеми, вне зависимости от веры. Мусульмане, христиане, язычники, жившие в окрестностях Скопье, знали, где зарыт камень с надписями. Им также было известно, что, если его вырыть, пойдет дождь, который никогда не кончится. В новолуние афинские девушки оставляли у реки на тарелках мед, хлеб и соль, шепча про себя заклинания, разумеется, по поводу привлечения «красивого молодого мужа». Как утверждали знатоки древности, на этом месте некогда стояла статуя Афродиты, а потому у подобных просьб шансы на успех значительно возрастали. Были храмы, посвященные христианским святым, которые почитали не только обычные мусульмане, но даже духовные лица.

Странное разнообразие, разумеется, не ограничивалось сакральной сферой. Все дома были «рассчитаны исключительно на лето, а приход зимы, похоже, всегда оказывается неожиданностью. Обитатели дома набиваются в одну комнату, обогреваемую железной печкой или открытой жаровней, а прочие помещения, которые нельзя обогреть, остаются пустыми».

Внутри дома османы всячески избегали прямых линий и замкнутых пространств. При всей своей храбрости на поле боя они боялись темных углов, поскольку там собирались злые духи (так же как и у стоячей воды). Поэтому в углы они ставили низкие диваны или загораживали их буфетами, а то и совсем срезали, делая дверные проемы.

Дома все имущество было сложено в мешки, развешанные на крюках: ведь все слишком плоское, неподвижное или прямое несет на себе знак смерти, печать вечного покоя. Даже прямые вопросы считались грубостью, даже прямая похвала влекла за собой риск сглаза. Стоило чужестранцу похвалить какую-нибудь вещь, и он тут же получал ее в подарок. Все, на ней сглаз, как проклятье. Теперь она принесет тебе несчастье.

А вот еще странности. На этот раз «плавсредства». Отправляясь на промысел, рыбаки усаживались с веслами втроем на один борт у самого носа. «Результат их работы должен бы сводиться к хождению лодки по кругу, и не случается так лишь благодаря противодействию старика, который сидит на корме и рулит веслом. Это один из самых удачных за всю историю человечества способов впустую расходовать силы и получать минимальный результат при максимальном приложении труда».

1599 год. Обычный рейс обычного судна, которое собирается причалить к турецкому берегу. Вот как описывает события, происходившие на его борту английский коммерсант Джордж Сандис. Сначала греческая команда сообщила, что за ввоз вина полагается смертная казнь, а потому они его попросту выпили. Дальше – больше. «Капитан то спит мертвецким сном, то вскакивает, полный энергии, и начинает проявлять свой вспыльчивый нрав; находящийся на корабле слепец рассекает тростью воздух и падает за борт; капитан, внезапно пробудившись к жизни, начинает размахивать направо и налево абордажной саблей, и вся команда, спасаясь от него, прыгает в море». Вот такой обычный рейс, и обычная команда…

Три столетия спустя, в 1906 г. знаменитый ученый Дж. Ф. Фрезер подметил свою порцию странностей: пишут задом наперед, водят бревном по пиле; офицеры салютуют солдатам, и даже кондуктор в автобусе компостирует на билете название остановки, на которой вы сели, а не до которой едете…

Но, пожалуй, самую интересную особенность подмечает посол Священной Римской империи при Сулеймане Великолепном Ожье де Бусбек. Она касается отношения человека и животных. Казалось бы, что тут может быть странного? Ан нет.

Приехав на место, Бусбек обнаружил, что в его апартаментах живут горностаи, змеи, ящерицы и скорпионы. И это никого не удивляло. Бусбек, оправившись от шока, со временем так привязался к «соседям», что расширил зоопарк, заведя даже свинью, «чье соседство, по мнению конюхов, весьма полезно для лошадей». Невероятное «семейство» мирно сосуществовало, хотя куропатки вечно путались под ногами и клевали его атласные тапочки.

Но тут начались странности. Романтичная рысь влюбилась в одного из сотрудников миссии, и, когда тот уехал, зачахла от тоски. Не успел Бусбек отойти от разбирательств и треволнений, связанных с этой историей, как самка венценосного журавля воспылала нежными чувствами к испанскому солдату, которого он когда-то выкупил из рабства. Она повсюду следовала за ним. А когда он уходил, стучала в дверь клювом, искала его, испуская пронзительные крики. Завидя вернувшегося испанца, «бросалась к нему навстречу с распростертыми крыльями. И как будто мало было всего этого, она приобрела привычку спать под его кроватью, где в конце концов снесла яйцо».

Говоря о животных в Стамбуле, обычно вспоминают кошек. Конечно, они тут настоящие хозяева. Но стоит упомянуть и собак. Легенда гласит, что они вошли в Константинополь вместе с турками в 1453 году. И с тех пор вели вольготную жизнь, днем посапывая на солнышке, а ночью деловито воя на луну. Кстати, кошки тоже днем отдыхали, а вечером в назначенный час, как по команде появлялись на улице, – в это время их кормили. После чего начиналась ночная жизнь. В отличие от Европы, она шла весьма активно у кошек, собак, людей…

Исторически так сложилось, что к ночи у мусульман было значительно более терпимое отношение, нежели у христиан. По пустыне путешествовали ночью, и движением караванов управляла Луна (турки называют утреннюю звезду Керван-Кыран, что значит «прерывающая путь каравана»). Так что самый страшный для мусульман час наступал не в полночь, а в полдень. В этот момент дьявол поддевал мир своими рогами и готовился унести его прочь, но ему мешал сделать это возглас «Аллах велик!», который неслучайно раздавался с минаретов через несколько секунд после полудня.

Собачки, надо сказать, были довольно мирными, и кусались крайне редко. (Может быть, благодаря тому, что, как отмечает один автор, «мировоззрение у османских собак было, надо полагать, довольно консервативным»).

Они были весьма привязаны к своему кварталу и никогда не пересекали определенную границу, даже когда «обгавкивали» прохожего – «провожали его до конца своих владений и передавали соседней стае». Весьма доставалось янычарам и другим военным. Ведь давно подмечено, что собаки очень не любят униформу, они радикально анти-униформичны. Завидя служивого, они тут же начинали лаять. Ибо «не верили в униформы, и были преданы этой своей вере».

По подсчетам, в конце XIX века в Константинополе жило 150 тысяч собак. Помимо положенного вечернего угощения многие люди покупали для них потроха, которые специально для них продавали торговцы в разнос.

Турецкая столица была вне сомнения великим городом, ибо здесь даже собаки вели себя по-джентльменски. Они чинно восседали на своих местах и даже не пытались проникнуть в ресторан или магазин, дабы поживиться чем-нибудь. Это было ниже их достоинства. А когда один иностранный терьер убежал из отеля, где проживал с хозяйкой, великодушные четвероногие взяли над ним шефство и даже отбили у соседней стаи, когда он, не зная особенностей местного «административного деления», перешел невидимую границу. Сопровождаемый «эскортом», вскоре он в целости и сохранности был доставлен назад в отель.

В те же годы в городе обитала собака настолько тощая и длинная, что все звали ее Сарой Бернар. Однажды она тяжело заболела, и один европейский врач вылечил ее. «С тех пор она чрезвычайно привязалась к нему, не уставала всячески выражать свое восхищение его врачебным искусством» и даже отвела его за полу плаща полюбоваться своими новорожденными щенками, сидевшими в коробке за углом.

В целом отношение турок к бродячим животным (даже «нечистым», с точки зрения религии) достойно всяческого уважения. Так, когда одна французская компания предложила полмиллиона франков в обмен на разрешение пустить столичных собак на перчатки, султан, несмотря на крайнюю нужду в деньгах, ответил возмущенным отказом.

И еще несколько свидетельств о взаимоотношении человека и животных «на туретчине»:

– в XIX веке, вскоре после того, как Греция получила независимость, английский поэт Эдвард Лир обнаружил, что турецкий приграничный город Ларисса кишит аистами, желавшими эмигрировать в Османскую империю, поскольку греки на них охотились;

– вблизи константинопольского Ипподрома было специальное место, где птиц выпускали из клеток на волю;

– некий житель Сиваса учредил в своем городе благотворительный фонд, единственной задачей которого было кормить птиц, когда выпадает обильный снег.

Все это касается взаимоотношений животных с обычными людьми. Про святых – суфиев – и говорить не приходится. С ними разговаривают даже лягушки, а крокодил со слезами на глазах уступает свою добычу. Если вдруг звери прекращали беседовать со святым и игнорировали его, то он это воспринимал как свидетельство очень серьезного просчета, тупик в поиске духовного пути. И прибегал как минимум к покаянию, а то и более радикальным мерам.

Благотворительность

Вплоть до XVII века западные путешественники часто отмечали такую странность как полное отсутствие нищих в Империи. В дальнейшем они появились, но всегда оставались добропорядочными людьми и даже создали собственный цех, дабы сохранить свое место в обществе. В XIX веке Элиот вспоминал безногого нищего, обитавшего в Тарабье на берегу Босфора: он приветствовал прохожих элегантным поклоном и «с достоинством принимал подаяние, которое ему, благодаря его убедительным речам, всегда подавали в избытке». Говорили, что он скопил немалое богатство. Осенью, когда дипломаты покинули Тарабью, он тоже уехал, взяв билет первого класса до Митилены, чтобы провести там зиму с одиннадцатью своими слепыми сестрами.

Сегодня мы пребываем в уверенности, будто гражданское общество – плод демократии, а все остальные формы государственного устройства исключают его, оставляя место одной лишь тирании. Но это далеко не так. Гражданское общество Османской империи было весьма влиятельным, и составляющие его братства, цеха, тайные религиозные организации и торговые партнерства постепенно сплелись в сеть взаимной помощи и поддержки. Важную роль играли милленаристские настроения, подготовка к концу времен и последующему раю на Земле, который ожидался в самом ближайшем будущем.

О солидности экономической базы гражданского общества говорит хотя бы тот факт, что почти треть земель огромной империи не подлежали налогообложению, будучи собственностью благотворительных фондов – вакфов. Это, видимо, мировой рекорд. «Благотворительность, – сказал поэт Джами⁸, – подобна мускусу, который можно найти, даже если он спрятан, ибо его выдает аромат благодарности».

*** *** ***

Милосердие благотворительности, однако, не отменяло жестокость времени. Подобно европейцам, Восток во времена расцвета Империи не знал полутонов.

Так Селим I был грозой «красноголовых», – шиитов Восточной Анатолии, – и истреблял их тысячами. А как иначе, если они носили красные тюрбаны и считались угрозой для государства. Один паша, прозванный Мясником, уничтожал еретиков всюду, где встречал, прямо на месте, без всяких судов. В напряженнейшем 1526 году, когда после битвы при Мохаче наконец удалось сломить сопротивление Венгрии, султан Сулейман тоскливо запишет в своем дневнике: «Проливной дождь. Казнено две тысячи пленных». Опять скучно. Хорошо хоть пленные под рукой были, а то и вовсе хоть волком вой с тоски.

В битве, писал Критовул, османские воины «безжалостно рубят врага на куски, атакуют и защищаются, наносят и получают раны, убивают и умирают, кричат, изрыгают богохульства, едва ли понимая, что происходит вокруг и что они делают, словно безумцы».

Но неистовство боя, бескомпромиссность схватки проходили, сменяясь обыденностью жизни, И солдаты моментально становились безобиднейшими людьми, к тому же весьма уживчивыми.

Характерным проявлением милосердия служит отношении турок к воде. Вода в исламе считается даром Аллаха. Поэтому важно, чтобы ни люди, ни животные не испытывали в ней недостатка. Отсюда такое изобилие ее источников от роскошных фонтанов по всей Империи до маленьких плошек для собак и кошек. А в камнях до сих пор долбят лунки, чтобы в них скапливалась вода для птиц. При строительстве фонтана необходимо было, однако, соблюдать правило: не вырезать на нем свое имя. Ибо как гласит известная поговорка: «Делая добро, бросай его в море, но так, чтобы и рыбы того не видели. Тогда Аллах благословит тебя».

Как султаны с народом сближались

Удивительно, но божественное могущество, трансцендентная власть, воплощенная в султане, окруженном тишиной тайны и величия, время от времени прерывалась самым странным и неподобающим образом: султан отправлялся «в народ». Преимущественно ночью. Инкогнито. Причем это были не выходки одинокого эксцентрика, а настоящая традиция.

Мехмед Завоеватель, бродивший по базару и готовый убить любого, кто узнает его; Сулейман Великолепный в форме кавалериста-сипаха, Мехмед IV в лохмотьях дервиша… Последнего как-то настолько потряс интеллект случайного собеседника, простого пекаря, что уже на следующее утро хлебопек стал великим визирем. А Селим I и вовсе возвысил местного алкаша, уверенно показавшего ему дорогу в рай, проходящую, разумеется, через горлышко бутылки. Его превзошел Мурад IV, подружившийся с неким Бекри Мустафой, которого впервые увидел на рынке «валяющимся в грязи и мертвецки пьяным». Новый «кореш» обучил его «искусству бухать». Султан так втянулся в это дело, что выпустил беспрецедентный в истории исламского мира указ, легализовавший продажу и употребление алкоголя даже для мусульман. Одновременно он запретил кофейни и табак.

Как свидетельствуют очевидцы, когда Мустафа помер от алкоголизма, горе султана не знало предела, и он впал в запой. «После его смерти султан приказал всему двору облачиться в траур, и похоронил его тело с большой пышностью у кабачка. После его кончины султан объявил, что он никогда больше не познает веселья, и всякий раз, когда имя Мустафы упоминалось в его присутствии, на глазах у него показывались слезы и он глубоко вздыхал». Закончилось алкогольное раздолье предсказуемо печально: поймав «белочку», Мурад «словно безумец, бегал по улицам босой, в одной рубахе, и убивал любого, кто попадался ему на пути. Часто, стоя у окна, он стрелял из лука в случайных прохожих».

Звуки Константинополя

Константинополь всегда был переполнен самыми разными звуками. Вой собак, хлопанье крыльев птиц, голоса спорщиков, предупреждающие крики носильщиков, звон монет на рынке, бульканье кофейника на базаре, песня лютни, вопли неотесанного мужлана, извинения христианина. Плевки верблюдов, хлопанье влажной рыбы в корзине, стук деревянных башмаков, пение обедни, звон анатолийских цимбал, марши военных оркестров, вопли сумасшедшего. Крики уличных торговцев, разносчиков овощей и фруктов, медников и водоносов. Утренние возгласы продавцов молока и йогуртов.

Мелодичное позвякивание металлических кружек продавца шербета. Бидон с напитком носили за спиной, наливая через длинную тонкую трубку, спускавшуюся через плечо. «Дестур» – «осторожно», – предупреждали о своем приближении носильщики, согнувшиеся под тяжеленным грузом. На перекрестках слышались зычные голоса глашатаев.

И, конечно же, повсюду с высоких минаретов неслись призывы к молитве. Даже петухи, как отмечали наблюдатели, не кричат здесь традиционное «кукареку», а подражают голосу муэдзина с долгим понижением интонации. Что вполне реально, если принять во внимание удивительные способности этих птиц, о которых говорит с другого конца континента выдающийся китайский чань-буддист ХХ века Сюй Юнь. Как-то в монастыре он пристыдил задиристого петуха, провел с ним ряд душеспасительных бесед. Через некоторое время птица перестала бессмысленно кукарекать, а стала важно вышагивать, то и дело покрикивая «Фо, Фо, Фо» («Будда» по-китайски). Т.е., выходит, петухи подстраиваются под религиозно-культурные особенности данной местности.

Как подмечали наблюдательные гости турецкой столицы, даже воздух Константинополя был настолько напоен жизнью, что если подбросить кусок съестного, шансы на то, что он вернется на землю, не превышали одного к десяти.