Читать книгу: «Испания», страница 2
Я тоже перекинул перевязь через плечо, так намного будет удобней при скачке. Потом Фернандо подводил коней другим сеньорам, рассаживая их всех по сёдлам. Когда все сидели верхом на конях, а сам слуга уселся позади своего хозяина, маркиз коротко гаркнул:
– En el camino! (В путь!)
И пятерка всадников, но уже шестерка вместе со мной, не мешкая ни секунды, понеслась вскачь, пришпоривая коней, навстречу солнцу.
Идальго – в средневековой Испании: человек, происходящий из благородной семьи и получающий особый статус по наследству, передававшийся по мужской линии.
С XV века название статуса «идальго» фактически стало заменой названию титула «кабальеро». В Португалии титул имел название «фидалгу».
Спустя несколько часов, проскакав около десяти лье, мы достигли окраин большой деревни. Можно сказать небольшого городка, с его многочисленными жителями, которые встречались нам на пути.
Лье – испанская мера длины. 1 лье равен 5570 метрам.
Нам попадались крестьяне «el campesino», идущие вдоль дороги; приветственно кланяющиеся нам.
Малые дети, без конца бегающие по проулочкам между деревянных домишек.
Мы проезжали мимо смуглых, длинноволосых девушек, которые полоскали белье на берегу местного пруда, призывно плескаясь прозрачной водой.
Мимо черноволосых женщин с повязанными платками на голове, занимающихся хлопотами по хозяйству в уютных двориках, окутанных зеленью виноградника.
Мимо домашней живности, водившейся в огромном количестве, оглашающей животными звуками и шумом все окрестности деревни.
Прямо в сказку из детства снова попал!
Да ещё верховая езда оказалась делом нехитрым.
Проще, чем управлять автомашиной или БМД: знай себе пришпоривай, да поводьями дергай, придерживая осанку в такт скачки.
За неимением шпор просто слегка пяткой железного стремени ударял в бока лошади, требуя наддать «газа», или хлеща ладонью по крупу, чтобы нагнать других всадников моей новой команды.
Показалась та самая местная таверна, стоящая в немного сторонке от дорожного тракта. Строение, походило на большущий, бревенчатый барак. Мы поочередно подъехали к таверне, спрыгивая с усталых коней.
Я спешился с лошади, уверенней освоившись с конной ездой, исполняя «соскок с коня», с благодарностью отдавая поводья слуге Фернандо для привязи к специальной ограде.
Перед будущим обедом, мы сполоснули руки от грязи пыли в большой бочке, стоявшей подле входа.
Следуя этикету, сначала в таверну вошел маркиз, потом дон, следом мы с идальго и каноником. Слуга же держал «дверь» в таверну открытой, заходя после всех нас.
Дверь в таверне заменял широкий холщовый полог, просто откидывающийся в сторону. Ну а что вы хотели? Это XVII век! Была еда, да питье на столе, в тарелках да кувшинах.
Итак, мы кое-как запихнулись в пустую таверну, или ввалились шумную гурьбою, сразу сдвигая два грубых столика в один большой стол.
Сняли и повесили шляпы и оружейные перевязи на вешалки, придвигая стулья поближе к столу, и почтенно расселись за ним.
Маркиз хлопнул в ладоши, подзывая хозяина таверны, и сделал заказ: «Десять кварт красного вина «пало кортадо», для начала на закуску – жаркое «касуэла», чесночный соус «алиоли», копченые колбасы «фуэт», ну и холодный овощной суп «гаспачо», мясную ветчину «хабуго».
А он знал толк в еде, у меня слюнки потекли от всех названий блюд.
Гурман маркиз же выудил из кошеля один золотой эскудо, кинув его на стол, расплачиваясь за всё:
– Давай тащи стряпню на стол, не стой бревном!
Хозяин тотчас исчез, скрывшись за шторой импровизированной кухни. Следом за ним вышли женщины из прислуги, неся кувшины и глиняные кубки.
– А что за деревня? – спросил, интересуясь у сеньоров, пока суть да дело, расставлялись тарелки, наливалось вино в кубки, приносилась еда.
– Поместья дона Алькасар де Сан Хуан, по его имени так и называется это место, – важно ответил маркиз, просвещая меня.
Когда стало всё готово (вино налито, закуска принесена), маркиз, слегка привстав, произнёс тост:
– За здоровье нашего короля – Филиппа IV!
Все дружно поддержали его, том числе и я, заорав во весь голос.
– За Короля!
Изрядно пригубив крепкого красного вина из кубка, все навалились на закуску, уничтожая её за милую душу. Утолив первый голод, сеньоры начали вести разные беседы. Дон между делом спросил, обращаясь:
– Монсеньор Риккардо, и как там идет военная кампания во Фландрии? Как взятие городов и бастионов?
Похоже, дон де Девэло, не забыв обиду от поражения, решил подловить на несоответствиях: он так и смотрел с нескрываемой злостью, не сводя глаз.
Чувствуя некое напряжение витавшее в воздухе, а также пристальное внимание остальных сеньоров, ответил уклончиво:
– Кампания во Фландрии идет потихоньку, с переменным успехом, но командующий войсками Франциско де Мело знает свое дело. Увы, сеньоры, больше я вам ничего поведать не могу, секреты—с.
Сеньоры понимающе закивали головами, плавно переходя к другим разговорам: о лошадях, о женщинах, о вине, также обсуждая последние новости, интриги королевского двора в Мадриде.
Желудки наполнялись, блюда пустели, царивший в голове сумбур от перемещения улетучивался восвояси, и превратности жизни мало-помалу начинали казаться пустяками, не заслуживающими внимания.
Минута в таверне, оказывается, вполне стоит года воздержания и наоборот, а баловать чрево есть признак благодушия… иногда.
Я приналег на вино, наслаждаясь вкусом и прохладой, отдавая дань кружке с вином. Огонь, не вино!
Оно негустым мёдом растекалось по желудку, расслабляя тело, ударяя в голову.
Конечно, такое божественное вино, не шло ни в какое сравнение с нашими «винами», которых бодяжат, добавляют всякую химию, изготавливая из ядовитых консервантов.
Дорвавшись до хорошего вина, а главное – дармового, без остановки подливал в кубок, тут же осушая до дна.
Обычный перекусон обещал превратиться в хорошую пьянку.
Доблестные сеньоры принялись хвастать своими подвигами, я тоже решил не отставать от них, намереваясь продемонстрировать пару нехитрых трюков.
Пошатываясь слегка на ногах, встал из-за стола, подошел к вешалке, доставая дагу с висевшей перевязи. Потом обратился к сидящим за столами сеньорам:
– Все смотрите, вон мишень висит.
На противоположной стороне зала таверны висела разделочная доска, её и выбрал в качестве цели. Коротко размахнувшись, метнул клинок в доску.
Увы, попасть то я попал, но он не вонзился, как надо.
Фернандо вскочил, быстро сбегал и подал его. Только с третьей попытки клинок впился в доску, крепко пришпиливая её к стене. Сеньоры восторженно зацокали, выражая похвалу.
Раззадорившись, попросил слугу принести дагу назад.
Когда клинок был в руке, положив ладонь на стол, принялся втыкать клинок между раздвинутых пальцев ладони – переборами, убыстряя ритм в темп музыки.
На всю таверну уже играла музыка, в исполнении местного музыканта барда, откуда-то появившегося, исполняющего горячие мотивы фламенко на гитаре. Все дружно захлопали, восхищаясь моим искусством.
«Ну как дети малые, ей-богу», – подумал спьяну.
Уже в конец обнаглев, без всякого этикета обратился к щедрому маркизу:
– А тут подают шампанское?
Маркиз громко проревел хозяину таверны:
– Слышь, бездельник, «каву» всем. Двадцать кварт!
Кава – сорт испанского красного игристого вина, похожего на сорт шампанского. Кварта – мера объема жидкостей, равна половине литра.
Хозяин сам вынес вина с кухни, ловко неся на подносе несколько запечатанных бутылок для затравки. Вся компания дружно и одобрительно загудела, восхваляя щедрость маркиза.
Привстав снова из-за стола, беря бутылку в одну руку, клинок – в другую, я поднял бутылку вверх, горлышком немного вниз, и по—гусарски отсёк его, подставляя рот.
Вино хлынуло красным шипящим потоком, словно кровь из раны!
Оно вливалось бурным ручьём в раскрытое горло, заодно обливая меня и все вокруг светло—розовым цветом.
Кабальеро вновь захлопали, поражаясь пьяной удали.
Игристое вино сильнее, чем обычное вино, ударило по мозгам, стирая окончательно все барьеры.
Отведав вина из горлышка, пустился в пляс, изображая, типа «яблочка» под аплодисменты уважаемых донов.
В награду сеньоры вновь наполнили кубки, провозгласив тост за что-то там великое. Пришлось выпить, дабы не вызывать подозрения, не быть вызванным на очередную дуэль.
Дальше пьянка продолжалась по накатанной колее до самого вечера.
Под конец веселья чуть ли не лез к сеньорам обниматься, серьезно воспринимая их своими дружбанами, пьяно бормоча и запинаясь в словах:
– Ты меня уважаешь, кабал, кабак, кабальеро? А ты знаешь, кто я такой?
Я – сталкер Джоник, меня все уважают…
Да нет, меня толком никто и не слушал, все наперебой рассказывали друг другу свои истории, даже слуга Фернандо по—свойски влезал в разговоры сеньоров.
Лишь дон сидел за столом какой-то смурной, и не встревал в пьяный базар дружной компании; да молодой и скромный мессир—каноник, поодаль от него, изредка пригубливая кубок.
Смутно помню ещё, как лез к дону с извинениями и заверениями в вечной дружбе.
…Я очнулся на следующее утро.
Дернувшись телом, обнаружил, что весь опутан веревками, наподобие колбасной ветчины. Вот дьявол – что за пустоголовые шутки.
Что за розыгрыш дурацкий!
Голова, как обычно, болела после хорошей гулянки, но это пустяки по сравнению с путами, доставляющими отчаянную боль в затекших руках и ногах. Извернувшись, как змея, перевернулся на спину, подползая и опираясь спиной о стену.
Снова лежу на соломенном полу в каком-то сарае, судя по запахам.
За что мне такое везение, на вонючие сараи?!
Открыв дверцу сарая, внутрь резко ворвался дон с утренним приветствием:
– Здорово, грязная собака! Очухался, значит. Я вижу насквозь: что ты не идальго, не военный, не добрый католик. Ты еретик, или – французский шпион. Поедешь с нами в Толедо, там с тобой разберется городской орден святой Инквизиции. Там быстро развяжут язычок на «кресле» или в «костюме». Запоешь, не переставая, как утренний петушок.
Вот это оскорбление! За такое у нас тоже вызывают на дуэль—разборку.
– La basura, hijo de puta! – сплюнул плевком слюну князю в рожу!
Дон зло ухмыльнулся, достал платок, вытер плевок с лица, сам сплюнул в него. Подскочил и всунул мне платок в рот, наподобие кляпа, выскакивая вон из сарая.
«Вот тварь! – выругался про себя. – Ты дон Дебило, я тебя достану, рано или поздно. А где же маркиз? Он то, что поделывает там?»
Вспомнилось некстати и не к месту.
Парень был по имени Наркис.
А мы его называли «маркиз», специально или подразнить.
Он злился иногда на такое. Дрался, бывало, до крови.
А мы все равно звали маркиз да маркиз.
Теперь понимаю, как ему было херово по жизни, если он не маркиз не по имени, и не по званию родословной.
Было бы ему не так обидно, если бы он был из дворянского рода, но он был из семьи потомственных рабочих или крестьян, как было принято при советской власти.
Конечно, он бухал по чёрному от такого странного имени, ведь с каждым не станешь драться, вколачивая смысл имени кулаками.
Некоторые читатели скажут – так ведь инквизиция закончилась к концу XVI века. Да, и будут правы. Но ввиду замысла продлил срок инквизиции на полвека. Такая правка Истории.
Кстати, инквизиция с её аутодафе, пытками и кострами закончилась, но вплоть до XVIII века она оставалась, переорганизовавшись в местные органы судопроизводства. Говоря по-нашему – в органы прокуратуры.
Вскоре в сарае появился Андрес вместе со слугой Фернандо, осторожно войдя внутрь. Андрес смущённо обратился:
– Прости, Риккардо, но всё это затея дона и маркиза. Я с мессиром каноником были против, но таковы правила. Подозреваемого в шпионаже или в еретичестве, все достойные сеньоры обязаны доставлять в городские ордены инквизиции, как вы знаете.
Я замычал сквозь кляп, замотав головой, показывая мимикой, что хочу говорить с ними. Андрес знаком показал слуге освободить мой рот; Фернандо расторопно подскочил, выдергивая скомканный платок князя.
Отплевываясь, с убеждением заговорил, подбирая слова:
– Монсеньоры, даю слово дворянина, моё слово чести, что я не сбегу от вас, будучи развязанным. Да вы сами видели мои бумаги!
Андрес, потупив глаза, махнул рукой, приказывая Фернандо освободить меня от пут, заодно отдав наказ сторожить.
Хлопнув дверкой сарая, идальго вышел во двор.
Слуга ловко разрезал навахой связывавшие веревки, потом уселся возле дверцы, сторожа меня, как верный пес хозяина.
Я с наслаждением растер затёкшие от впившихся веревок руки и туловище. За сараем послышалось ругань ожесточенного спора, лязг выхватываемых шпаг. Как понял, весь сыр-бор был из меня.
Идальго Андрес с жаром приводил доводы за освобождения от веревок:
– Монсеньоры! Идальго нельзя связывать и обрекать на посмешище простолюдинов. Кроме того, сеньор Риккардо дал слово чести, что не станет противиться нам!
Но дон, упрямо ругаясь, возражал ему, повторяя, что я не достоин слова чести, желая больше унизить, и причинить боль от поездки, чтобы я висел как мясной окорок, поперек седла всю дорогу.
Наконец, маркиз, устав выслушивать брань, решил поставить точку в споре, громогласно гаркнув на все округи:
– Все замолкли! Идальго поедет в Толедо свободным от веревок.
Я так сказал!
Бедная дверь сарая вновь распахнулась, чуть не вылетев с места и сбив слугу на землю, впуская злобного дона:
– Выходи, шарлатан!
Я поднялся на ноги, и проходя мимо толкнул его плечом, прошептав на ухо:
– Мы ещё встретимся наедине, даю слово чести.
Дон прошипел вслед одно из своих проклятий в мою сторону.
Сарай, где я ночевал, находился во дворе таверны.
И на дворе все сеньоры находились в сборе, кроме каноника: наверное, он остался здесь по своим делам или поехал в другую сторону.
Маркиз подозвал к себе.
– Риккардо, ты всё слышал, и всё понимаешь. Поедешь с нами в Толедо без своего оружия. Пристегнутым пристяжью к лошади Фернандо, на всякий случай.
Я пожал плечами, соглашаясь с ним, с почтением говоря:
– Ваша светлость маркиз, спасибо и на этом.
Небольшая растянувшаяся кавалькада всадников, снова упрямо скакала по бесконечной дороге, преодолевая расстояние Мира.
Мне выдали привычную лошадь слуги, сам Фернандо скакал позади, на новой лошади, пристегнутой пристяжью к моей лошади.
К концу дня, когда солнце клонилось к закату, вдали показались высокие, каменные стены Толедо с остроконечными крышами замков, храмов и оборонительных сторожевых башен.
Подъехав поближе к окрестностям, увидел широкую реку, величаво протекавшую перед крепостными стенами, которая безгранично опоясывала город. По реке, то и дело сновали весельные лодки, или небольшие парусные кораблики, похожие на яхты. По берегам группки рыбаков занимались ловом рыбы с помощью снастей и веревочных сетей.
Поблескивала в лучах садившегося солнца серебристая чешуя пойманных тушек рыбин. Вечерним дымком курились огоньки далёких кострищ.
Прямо перед нами распростирался каменный мост через реку, шириной примерно в две кареты. Мост был построен в специально выбранном узком месте русла реки и опирался на толстые каменные сваи.
Не торопясь, мы проехали мост, приближаясь к открытым воротам въезда в город. За ними разгуливали несколько испанцев, наряженные в бархатные черные одежды: шелковые плащи с нашитыми сверху блестящими бляшками и нашивками, на головах – черные шляпы.
Под плащами надеты плечевые кожаные перевязи для клинка.
Красивая униформа у них. Только в жару на солнце не очень приятно париться в ней. Маркиз скомандовал, грубо обращаясь к одному из них:
– Эй, служивый гвардеец, позови вашего лейтенанта. Да мигом, шевелись!
Гвардеец исчез, побежав к сторожевой башне, размахивая полами черного плаща. Маркиз спешился с коня; вслед за ним спрыгнули с лошадей все остальные, ожидая дальнейших распоряжений.
Начальник караула оказался упитанным средних лет испанцем, который довольно быстро вернулся с посыльным гвардейцем.
Маркиз подозвал к себе, отходя с ним в сторонку, объясняя ему ситуацию.
Дон, после начала разговора подошел к ним сам, явно нашептывая на меня что-то плохое. Начальник стражи гвардейцев понимающе кивал головой, поддакивая маркизу. В конце короткой беседы маркиз знаком подозвал Фернандо и тот послушно подбежал, слушая приказание.
Потом слуга метнулся мухой к своей лошади, отвязал мой мешок от вьючных сумок и прибёг снова к группе сеньоров. Фернандо передал начальнику караула мешок, набитый моим небогатым скарбом. Андрес подошел, протягивая руку на прощание, крепко пожал её:
– Будь здоров, держись Риккардо, мой амиго. Может ещё свидимся!
В ответ, пожимая достойному идальго руку, подумал: «А что остается делать – только держаться, как можно дольше».
Немного поодаль стояли, готовые к нашей пешей прогулке в тюрьму, трое гвардейцев. Не желая больше тянуть время, махнул рукой гвардейцам, говоря им, что готов к непринужденной прогулке.
Гвардейцы окружили спереди и с боков, затем повели под конвоем по тесным улочкам города. На прощание обернулся и посмотрел на дона, желая запомнить его навеки.
Солнце зашло, окончательно стемнело, очертания окружающей действительности сливались в одно неразличимое черное пятно, когда привели к нужному месту.
Тюрьмой оказалось массивное каменное здание в пару этажей, подавляющее своей принадлежностью к государственной власти.
Открыв тяжелые двери, завели внутрь, на первый этаж, передавая на руки конвою тюремной стражи. Стражники тюрьмы принялись грубо обыскивать, шаря по одежде руками.
Внутри тюрьма оказалась громадным тёмным помещением с одним продольным коридором на всю длину.
По бокам, расположены камеры для узников, огороженные коваными железными решетками и дверями, ведущими в них.
По всему коридору горели факельные светильники, установленные у каменных стен, разделявшие камеры.
Факелы разгоняли по углам тьму, и придавали всем помещениям мрачный вид царившей обреченности. Один стражник из казематного конвоя повел по коридору, жестко толкая в спину.
Тут и там, по всей длине тюремного прохода, важно фланировали стражники, неся собачью службу, изредка утихомиривая буйных заключенных. Между несгибаемых решеток камер виднелись протиснутые сквозь неё лица узников, искаженные от невыносимых страданий: кто-то слал проклятия всем подряд, кто-то молил о помощи и пощаде.
Проведя в самый конец коридора, стражник стал открывать дверь в одну из боковых камер, гремя ключами и засовами.
Напоследок пнув с силой в зад, стражник с явным удовольствием впихнул в приоткрытую дверь темницы в человеческий ад, наполненный отбросами городского дна. Оттуда отчаянно несло острыми запахами мочи и нечистот, прямо в общей камере испражнявшимися невольниками.
Вертухай, ехидно ухмыляясь, закрыл за мной дверь на замки, дополнительно задвигая с пронзающим лязгом тяжелую решетку каземата.
Вольному воля или неволя
Вертухай с силой пнул меня так, что я почти влетел в общую камеру, едва устояв на ногах. Тут, не давая опомниться, подскочил один малый, постоянно кривляясь и изгибаясь, как гороховый шут, приставая с вопросом:
– Tú mariposa? (Ты гомосексуалист?)
Вот это заявочки! Местный «петушок». В ответ извернувшись, наддал ему ногой под тощий зад, примерно так, как и стражник мне только что:
– Fue won, mierda! (Мат).
Повернувшись лицом к потерянной свободе, взялся руками за прутья решетки из кованого железа, дергая в стороны, проверяя их на прочность.
Вот тут и дошла вся тяжесть моего положения. И осознал всю сущность ничтожного бытия в испанском каземате.
«За что такое наказание?!» – заорал в себе, да и в голос тоже, на всю камеру! Я вспомнил, когда было примерно такое состояние.
…Это случилось на том заводе, где та самая Айгуля, да и «друг» тот самый. Я работал простым грузчиком на том уютном заводе.
Работа, откровенно говоря, «не бей лежачего». Грузчика, то есть.
В мои обязанности входило: привести необходимый материал, увести готовую продукцию из цеха на железной такой тележке на колесиках. Все.
Есть такая байка про грузчиков:
Как-то раз прислали на одно предприятие молодого юношу, контролера ОТК. Начальство ему поручило разбраковать партию деталей в коробках.
И этот молодой контролер приступил к работе; на коробках с хорошими деталями чертил букву «Х», на коробках с плохими деталями – рисовал букву «П». По окончании сортировки пришли, как заведено, нетрезвые грузчики для погрузки продукции. И догадайтесь сами, какие коробки куда пошли: в брак или в работу.
Начальство такое на заводе: с лояльным отношением к простым рабочим.
Но отношения сотрудников этого завода между собой желали оставлять лучшего, мягко говоря. Они были гнусными!
Доносы, интриги, клевета, докладные: ради того, чтобы выслужиться перед начальником, получить большую часть цеховой премии или просто так, потопить другого собрата по работе в грязи.
Помню, работал до армии на одном заводе в советское время, где я слесарил одно время. Там рабочий горой стоял за другого рабочего, прикрывая другого. Да что там говорить, все бригады в цеху поднимались, упираясь рогом, порой из-за мелкой несправедливости, творящейся на свете и в цеху.
А вот на этом предприятии работали женщины, их было больше, чем мужского персонала. Как я говорил, многие молоды возрастом, да и не умудренные жизненным опытом.
Руководство завода набрало, не знаю почему, целый цех рабочих инвалидов смешанного пола, которые занимались неответственной, простейшей работой: наклейками, обрезками, сортировкой деталей.
Так вот, среди них была одна, даже не знаю, как описать, женщина, или девушка с сознанием десятилетнего ребенка.
И я принялся её опекать, как шелудивого котенка, выброшенного на улицу нерадивыми хозяевами. Потихоньку воспитывая, научая правилам взрослой жизни.
Не знаю, как объяснить: просто как чувствовал родственную душу, словно обретшую себя в землях Зоны Отчуждения, и почему-то случайно попавшую сюда.
Она была, как ослабший котенок мутанта «химеры», выбравшийся на волю, в простую обычную жизнь.
Все работники завода её сторонились, как прокаженную заразой; напротив, я оказывал ей всяческую поддержку, вопреки всех норм поведения и правил обычного социума.
Когда на улице в «курилке», сделанной из больших стальных листов, собирался народ для перекура, обсуждая последние новости и сплетни завода, разговор непременно заходил о ней: что она сказала или сделала.
Я же гасил все сплетни, посылая всех лесом, коротко говоря.
Правда, с одной стороны, кому понравится из женщин, если вас спросят: с кем вы трахаетесь, как вы моетесь в душе или ванной, или ещё что-нибудь интимное.
Просто она была как необученное дитя, вылезшее с пеленок.
Как-то раз по окончании рабочей смены, переодевшись в чистую одежду и выходя из цеха, встретил её. Она с просьбой обратилась:
– Пожалуйста, задержи вахту, Евгений, мы не успеваем на автобус.
Там какая-то задержка вышла с ключами от раздевалки женской.
В ответ я сказал: «Ну конечно, нет проблем».
Вахтой были два автобуса: «пазик» и «нефаз», ходившие с периодичностью в два часа. Они доставляли свежее «мясо» и забирали с заводской остановки отработавших вахту на заводе назад, развозя по привычным домам.
Все люди, находящиеся на остановке, мигом погрузились в автобусы.
Я не торопясь подошел к автобусам, которые, надрывно чадя соляркой, ожидали живой груз.
И там уже набился трудовой народ, заполняя автобусы уставшими телами.
Заводские люди обменивались шуточными ободряющими репликами, якобы подготавливая нас к светлой и безоблачной жизни впереди.
Как обычно, на том заводе установлены психогенераторы, вгоняющие «мясо» в состояние биороботов.
Только «впереди», когда же оно наконец настанет?!
Или уже не настанет никогда…
Демонстративно закурив сигарету, подошел к «морде» автобуса, показывая водиле автобуса, что я вот стою, курю пока.
Но незнакомый водитель, они менялись как всегда – просигналил: заведя погромче движок «нефаза».
Что же делать? Все сроки вышли ожидания.
«Ну, где же она?» – выругался про себя, молча запрыгивая на ступеньки автобуса, выбрасывая недокуренную сигарету, где ждала полная вахта усталых людей, и махнул рукой водиле, показывая ему: «Поехали».
Что тут сделаешь против сотни уставших людей.
А следующая вахта будет только через два часа.
Такая маленькая вечность для людей, кто стоит на остановке.
Автобус тронулся и бодро покатил по дороге, следом за ним и «пазик», изредка останавливаясь на вынужденных остановках, выгружая отработанное заводское «мясо». И я тоже вышел на нужной мне остановке.
Осматриваясь, заметил знакомую женскую фигурку, порывом ветра задрало немного в бок, светлую курточку.
Это была она… как и что… что это…
Телепортация – даже я не владел этим!
Входящих людей в автобусы возле завода контролировал, это исключено.
Когда потом я прямо спросил её: «Что это было?»
Она смущенно ответила: «Спасибо, Евгений, что задержал вахту».
Вот и все! Конечно, подозревал о её необычных свойствах.
И, конечно же, она предрекла мне от красного цвета смерть.
Не знаю, что с ней случилось дальше: я просто ушел в Зону Отчуждения. Оставив на прощание свод жизненных правил «мутанта», диктуя, а она записывала в желтом детском блокноте. А в моей душе остался шрам предательства, когда обещал и не сделал, что нужно…
Я схватился ещё раз за кованые решетки руками, желая их вырвать с корнем из каменных стен. Всё. Это не поможет.
Шаря по закоулкам сознания, вызвал из памяти буддистскую «магичную» мантру, вдолбленную в мою несчастную голову старым монахом.
Из той жизни. Точно желая испить глоток свежей воды в приступе сильнейшей жажды.
Мощная сакральная мантра соединения с Высшим Я, сверхразумом.
Она может привнести в жизнь человека трансцендентальную мудрость, избавление от внутренних заблуждений, помогая обрести ясность ума, найти свой истинный путь. Я вспомнил её.
В тот же миг, не подготовившись ментально, проговорил мантру сознанием, сразу стремясь попасть в «терминал» для получения жизненно полезной информации.
Тут Поток глобальной вселенской информации ударил в мозг, сжигая его изнутри, стирая синапсы и связки нейронов.
На меня обрушился огромный поток информации.
Если объяснять на пальцах, то представьте себе, что при нормальных условиях ваш мозг работает на определенной скорости: грубо говоря, десять килобайт в секунду.
В тот момент ощущение состояния, словно скорость мозга, а точнее, поступающих в него мыслеобразов, равнялась миллиардам терабайт в секунду.
Страха не было, не было ощущения того, что все это – галлюцинация.
Была полная уверенность в реальности происходящего и вспоминания своей истинной сути. Да, именно вспоминания чего-то истинного.
Я просто отключился, безвольно обвиснув на решетке, как подстреленный индийский тигр.
…«Я» мягко похлопал по щекам головы отключившегося Джоника:
«Эй, Джоник, очнись».
Но проводник не реагировал, наглухо застряв разумом, где-то там, в небытие.
«Джоник, Джоник, ТБ (технику безопасности) надо соблюдать иногда», – посетовал «Я».
Вы спросите: «Кто это я?»
«Я» – это Осознание, которое присуще всем людям, только «Я» – одно на все человечество.
Это выглядит, как бесконечное пространство, где есть все, и одновременно нет ничего. Проводник вызвал меня, обратившись к «Потокам», но его сознание не выдержало такой нагрузки.
Материализуясь в этом месте Мира, «Я» пытаюсь привести в чувства Джоника.
Вы ещё раз спросите: «Почему „Я“ пришел именно к нему?»
Отвечу так: «Джоник – человек-синхронизатор».
Синхронизаторы – это люди, многомерные личности, оставившие следы в разных ветках реальности истории Миров.
У человека есть физическое тело в пространстве, которое живет, питаясь тем, что дает Земной мир.
И есть тело во Времени, которое занимает не одну жизнь.
Когда некоторые люди в процессе погружения в Потоки уходят так далеко, что видят цепочку прошлых жизней, находясь сознанием снаружи прошлых жизней, они выходят за пределы Времени.
То есть, наше привычное линейное время видно со стороны.
Можно выбрать любую жизнь, войти в неё и рассмотреть.
Выходя за пределы Времени, люди понимают, что с позиции Вечности все жизни происходят одновременно, так как при взгляде с этой точки времени не существует.
С позиции Вечности видно сразу и начало и конец; то есть видно, как завершится цикл перерождений. Прошлое и будущее ничем не отличаются. Вам не о чем волноваться: там другие чувства возникают, когда есть присутствие космического разума, который смотрит на страдания людей несколько свысока. Это и есть Осознание.
Отличие Осознания от Сознания в том, что второе несет в себе чувства, оно может быть пронизано болью.
Осознание – основное начало, двигающее к развитию, оно кидает Сознание в бездну тяжелых ситуаций, где есть и боль и страдание.
Осознание смотрит на Сознание, вроде бы и любит, но какой-то холодной, отрешившейся космической любовью.
Осознание впитывает весь опыт проживаемых жизней: радости и печали, сферу чувств и эмоций. Для Сознания это тоже упражнение, для закалки и твердости.
Когда мы выходим за пределы Времени и Пространства, то видим, что на самом деле никуда не уходили.
Наша высшая часть, Высшее Я, всегда было и оставалось Здесь, а видимые нами жизни – это некие сны, в которые мы добровольно—принудительно погружаемся, чтобы пройти множество удивительных историй, которые растит общее Осознание.
Подхватив безвольное тело, в котором находился разум синхронизатора проводника, «Я» бережно отнес его на отдых в постель.
Заодно потревожив и согнав грязного человечка, спавшего снизу на двухъярусном месте.
Человечек, дрожа от страха и беззвучно разевая рот, убежал, забившись в угол камеры.
«До встречи, Джоник», – попрощавшись с проводником, «Я» исчез, снова превратившись в бесцветное Нечто.
…Я очнулся поздним утром. Скромный лучик солнца, прорвавшись в камеру сквозь решетчатые оконца, прошелся по лицу.
Общий гвалт голосов в общей камере разбудил окончательно.
Слегка приподнявшись набок, чутко прислушался к окружающему пространству и к себе внутреннему, оценивая обстановку.
Прикидываясь невинным видом, что всё случайно, вокруг меня скучились несколько человек сокамерников, стоявших и сидевших.
Понятно, да всё не просто здесь такое, видно уже сторожат свою добычу.
Тюремные «волки» общей камеры обступили, надеясь полакомиться моим «свежим» телом.
Они подошли, видимо не пожелать доброго утра, как благочестивые сеньоры.
Оказывается, я лежал внизу на деревянных двухъярусных нарах, так называемых «шконках», покрытых грязным тряпьем.
Как на них очутился – я не помнил.
Другой ряд нар тянулся поперек камеры к окнам, отстоя от «моего» ряда нар на расстояние чуть больше метра.
Один из «волков», здоровый плечистый громила, сидел напротив на соседнем ряду шконок. Он нагло усмехаясь, грыз гнилыми зубами щепку—зубочистку, крутил её во рту. Понятно, местный «пахан» камеры.
