Читать книгу: «Познавание ведьм. Москва ушедшая», страница 2

Распространялась ужасная эпидемия, и о встрече Актрисы и Скептика

Скептик, которому жить было тошно, начал свой путь с Красной площади, а до этого отсидел каждодневную норму часов в неком обществе, побуждавшем людей любить книгу. Топая по брусчатке, он не без помощи чувственного восприятия разлагал встречные нравы на атомы, благо, сумерки и позёмка ему не мешали, ладно одетому и наблюдательному. Ишь: к огненным окнам ГУМа стремятся заштатные модники в долгополых дублёнках, хотя лбы в испарине; через час самолёт унесёт их в Сургут или Ямбург с бутылкой «Московской» и с диском шлягеров, каковыми затуркают они сами себя до того, что, спустя сорок лет «Встреча с песней», буде она будет быть, проникновенно начнёт: «М-м-м… нефтяники из Сургута, товарищи Разудалов и Удалоев, просят, м-м-м… передать для них песню восьмидесятых годов Позвони-позвони, что напомнит им молодость и поездку в столицу, м-м-м… нашей Родины». И седые Удалов и Удалоев размажут скупые невольные слёзы. Скептик язвительно оттянул уголок рта и сошёл в свет подземного перехода. Куда поспешают малёванные красотки, занятые визгливым чириканьем? В бар спешат, где усядутся на вращающиеся седалища, если им повезёт, и, воткнув в пищеводы по винному шлангу, начнут себя тихо накачивать в предвкушении фирменных встреч. А всходя по ступеням на улицу Горького, Скептик взглядом упёрся в обутые с шиком ножки и пропустил иностранку годов двадцати, впечатляющую настолько, что, поглупев, он проследовал вслед за ней безотчётно. Только когда иностранка исчезла за дверью отеля, он образумился, покраснел, усмехнулся и притворился, будто ему не за нею. Малость спустя у театра Ермоловой ему встретился давший знакомец, выглядевший хлыщом и имевший доходное место, кой с хрюканьем потащил его в кафе «Марс», где, усевшись, надолго оптимистично захрюкал о чём-то.

– Да ничего, поживаю, – Скептик сказал наконец, догадавшись, что надобно что-то сказать. – И работаю там же.

– Ты хрюся? – подначил его Хлыщ подмигивая.

Не поняв, разве что по ужимкам и тону предположив деликатное, Скептик высказался отвлечённо: – Я огорчаюсь и радуюсь не тому, что другие. Видишь ли, для меня все повапленные гробы, редко-редко мелькнёт человек. Вслушайся: ведь все хрюкают!

Оглядев снисходительно столики по соседству, Хлыщ живо захрюкал о том, что действительно всё сплошь жалкие недоделки, а настоящих людей недостача, то есть у этого, например, ткань на брюках не та, а у той причесон не по фирме. Сам он – Хлыщ – гляньте-ка: туфли, носки соответственно, безупречный прикид, стиль ремня, воротник… нет, ты можешь назвать в нём какой-нибудь недотяг? Он перехрюкнулся с официантом; принесены были вина, последовали откровения вроде того, что тоска наступила страшенная, все визжат: вот друзья на работе, по внешности – фирма, а законтачишься в разговор – свиньи свиньями; у начальника выхлопатываешь отгул, а он, боров, отхрюкивается. Да хотя бы с женой посоветоваться – хрю да хрю в ответ. Скептик, облокотившись на стол, затыкал уши пальцами, чтоб не резало слух, сильно морщился; наконец, подскочив, оборвал:

– Хватит. Я, повторяю, далёк от людей. Мне их дрязги противны. Я подчиняюсь особым законам и не желаю мешаться, хрю, с… – Он умолк и, взглянув на Хлыща, побледнел. А потом, не прощаясь, выбежал из кафе.

В переулке валил густо снег. Скептик так поражён был случившимся, что забыл свой обычай поглядывать в окна и подвергать там увиденное скептическому анализу. Он захрюкал. Он хрюкает! Он такой же, как все! Усмехнись он с критическим превосходством, а его доводы прозвучат: хрю-хрю-хрю. Он стащил с себя шапку и участил шаги, чтобы ветер и непогода утишили пламя, коим он сделался. В сквере группа молоденьких хрюкачей перетаптывалась под музыку и выпивала. Скептик судорожно подавился слезами при мысли, что он – как они, никакого различия, ни на йоту наглядного приоритета. «Я тоже свинья, как они!» Вдруг старый тополь, каких в Москве уйма, сдвинулся с места и дал ему больно пинка. Дома Скептик свалил философские свои книги в мешок: Лейбница, Н. Кузанского, Франка, Бердяева, Бергсона и Пиррона, – начал читать детективы сквозь слёзы, подготовляя себя к незатейливому расхожему состоянию.

Он на работу пришёл раньше всех, проскользнул в свой отдел и уселся за стол. Прибежала Трещи Какпредписовна, журналистка, писавшая для правления общества тексты докладов и тексты отчётов. Прямо с порога она оживлённо расхрюкалась. Скептик приветствовал её вымученной улыбкой и жестом.

– Хрюйя! – отвечала она, одновременно спрашивая.

Он сделал вид, что не слышит.

– Хрюй! – И она перекинула на его стол пачку листов: это значило, что она написала и просит проверить, прежде чем отнести руководству. Навстречу большому событию, – прочитал он заглавие, далее следовало такое: «В преддвехрю знамехрю-хрю дахрю Великой Октябрьхрю нахрю хрюпринехрю хрюва…» – на протяжении сорока трёх страниц, исключая пассажи фактических данных. Вытерев выступивший на лбу пот, Скептик вымарал всю бессмыслицу. Журналистка, обидевшись, стёрла критический карандаш и пошла к кабинет завотделом. Скептик, услышав звонок телефона, взял трубку и кашлянул, так как боялся, что вместо «я слушаю» или «алло» скажет чушь.

– Хрёу-хрю-о?

– Хрю-хрю! – гневно выпалил он, швырнул трубку и сразу подумал, что если осознаёт, что притворился свиньёй, может и не притворяться. Опять телефон. Опознав тот же голос, он медленно произнёс фразу, которую повторял ежедневно: – Общество, адрес Звонкая, дом пятнадцать.

Вроде не хрюкает, но, возможно, ему только кажется.

Из кабинета раздался настойчивый визг Трещи Капредписавны. Скептика пригласили войти. Фукая, как обозлённый кабан, завотдела потряс пачкой листов и признался, что если сотрудники и в дальнейшем намерены предъявлять ему свинский бред, то последуют соответственные оргвыводы, после чего злополучный доклад ввергся в мусорную корзину. То есть, по правде, он, завотделом, считал, что высказывается определённо, на деле же только хрюкал.

– Хэ-хрю?! – начала журналистка, что значило: мало того, что терплю ваше свинское хрюканье и из пальца высасываю вам отчёты, вы, ко всему, возмущаетесь?! Увольняюсь и посмотрю, как отхрюкаетесь у начальства, боров вы этакий! – И она убежала в слезах.

Завотделом, сцепив пальцы и глядя в окно, деловито профукал, что, мол, хорошего отношения кое-кто не заслуживает, и, вместо того, чтоб отправить её в психдиспансер с её гадостной свиноманией, с ней возились; но вот дошло до того, что болезнь сказывается на итогах работы; вы не откажетесь подтвердить инцидент у начальства, куда я сейчас понесу эту свинскую компиляцию; вы же займитесь-таки крайне важным докладом, вот вам начало, какое бы ожидалось увидеть. Он указал на зачин одного из докладов предшествующих пятилеток; Скептик понял, что требуется.

Он вернулся за стол, положил чистый лист, вынул ручку и ознакомился с образцом: «В преддверии знаменательной даты и в свете постановлений последнего пленума общества наш отдел, вдохновлённый примерами, принял повышенные обязательства, активизировал и повысил… невиданный энтузиазм…» и т. д. и т. п. Усмехнувшись скептически, он прилежно списал первый слог, и второй, но, едва потянул черту к третьему, как она изогнулась и выписала окаянное «хрю». Его бросило в жар; лист был смят и откинут; он вытянул новый и начал стремительно – и опять получилось: « В преддвехрю знамехрю…» Он выскочил в коридор, зашагал мимо многих дверей, за которыми хрюкали и несли околесицу заражённые эпидемией люди, стучали машинки, трезвонили телефоны. Встретилась Активистка-Арина и завизжала о том, чтобы он написал что-нибудь «знахрю, призывхрю и вдохновляхрю, типа: повысихрю, активизихрю, улучшихрю…» – «Да, конехню, конехрю!» – хотел он сказать, но скептический склад ума ужаснулся уже выговариваемому. Он смолчал и нырнул в туалетную комнату, где умылся холодной водой и решил покурить. Пальцы, державшие сигарету, подрагивали. Заразился, но странно: осознаёт болезнь. Хлопнула дверь, тут как тут Балабол: ещё тычет свою сигаретку прикуривать, а уже хрюкает и подмигивает доверительно: дескать, что, загнала работёнка в сортир? хы, это терпихрю, а вот погоди, и сюда стол поставят, чтоб и нуждишку справлять, и строчить им бумаги; а я уже заколебался хреновину всякую им выдумывать, хрю, я им не конь, этот сбагрю доклад – и адью, хрю, уездили сивку! а на носу годовые отчёты; хрю, жизнь у нас – мертвецу позавидухрю, да? Ноги делать пора с этого сучьего общества, мягко сказать, хрю, пусть сами пишут; концовочку не подскажешь, чтоб, значит, влёт било: активизихю, посихрю, хы!.. Скептик выбежал на холодную улицу, чувствуя, что он сходит с ума. С ветром сыпался снег. У поворота автомобили, предотвращая занос, тормозили и сразу сигналили, так как на середине дороги на крышках канализации отогревались собаки коих обкаркивала со столба злая взъерошенная ворона. За деревянным забором плыл с гудом кран, верещали лебёдки, постукивали мастерки.

– Мать моя, ты раствор нам подашь? – кто-то ругался со строившегося дома. – Ивлев приехал ведь!

– Что ты мне: Ивлев. Пень он, твой Ивлев! – открикивался кто-то снизу. – Заказывали ему пять кузовов, а он – два привёз.

Скептик проследовал через ворота, приблизился к группе людей, попросил закурить, потому что забыл сигареты, спасаясь от Балабола, на раковине в туалетной комнате.

– Корреспондент, что ли? – спросил, кто открикивался.

– Нет. Тут рядом общество. Я оттуда, – затягиваясь, сообщил Скептик.

– А, хрюкачи! Знаю-знаю. Ну, сколько в обществе зарабатываешь?

– Сто семьдесят в месяц.

– Тю, Москва, ты больной, что ли?

– Я не врубился.

– Как сéмью содержишь?

– Я не женат.

– А то к нам давай, если, правда, не пьёшь. Через месяц платить буду двести, а там – по работе. Я здесь прораб. В людях нужда. Командировки у нас денежные бывают, на Север, на Дальний Восток. Интеллигент у нас есть, в каменщиках. Вот как ты раз пришёл посмотреть и остался. Что я болтать, говорит, буду почём зря. Вкалывает теперь дай боже.

– Не хрюкают здесь у вас?

– Времени нет. Станешь хрюкать, тебе кран бадью спустит на голову. Слово – дело, хрюкать опасно. – Прораб покривился и почесал висок. – После работы, конечно, бывает. У телевизора или газетку читаешь, а там хрюканье, ну, и сам… Мы писали, запрашивали, что, мол, такое творится, а нам объяснительная директива с этими самыми хрюероглифами. Сам Ухерин – слыхал? – приезжал к нам проветривать нам мозги. Эпидемия с запада, говорит, говорит, а потом и давай как обычно: в преддвехрю знамехрю… А, вон Ивлев. Сейчас я его! – И Прораб убежал.

Скептик понаблюдал, как высоко на стене каменщики кладут кирпичи, и направился к зданию общества.

На повороте проезжей части у крышек канализации происходило сражение. Псы терзали ворону, которая опустилась в их тёплый оазис погреться и громко скандалила: – Зверь проклятый! Я обдирайт вас на шкуры, сразу как человек! Дай крыло из зубов!

Скептик палкою разогнал драчунов, и ворона, запрыгнув ему на плечо, показала крылом вдаль. – Быстро, друг! Быстро отель Насьональ.

Перья этой вороны торчали, как иглы дикобраза; в волнении перебирала она, поудобней устраиваясь, синюшными лапами, до когтей скрытых чёрными перьевыми штанишками. Рассмеявшись, Скептик тронулся дальше.

Пока он писал заявление об увольнении, птица расхаживала взад-вперёд по столу и ворчала:

– Русский традиция волокитство… Как можно такой темп выходить мировой лидер? – Походя она стала скидывать на пол бумаги, имевшиеся на столе в изобилии. – Кой чёрт это нужно? Бизнес не надо доказывайт, бизнес доказывайт сам себя!

– Не из Кремлёвского ли зверинца? – подкалывал Скептик. – Славно подкована по политической части.

– Не понимай ваш ирония. И не желайт шутить!

– Хрюйя-хрю? – залетела в дверь журналистка Трещи Какпредписавна, спрашивая таким образом бог весть что.

– Хрюки, – ответил ей Скептик и, встав, вежливо указал птице в сторону двери. – Прошу.

Были московские ранние сумерки, когда вышли они из метро на Кузнецком мосту и в потоках людей двинулись вниз на Неглинную. Так как птица сидела за пазухой, возле Лавки Писателей Скептика обстреляли сдавленными вопросами: «Что сдаёте?» – «Историю государства Российского», – пошутил он с намёком и продолжал путь, а на троллейбусной остановке, остановившись, был окружён молчаливыми ожидающими фигурами. Он отошёл к милицейскому лейтенанту, случившемуся поблизости, и спекулянты немедленно разошлись не оглядываясь.

За Садовым кольцом Скептик вышел и двинулся по бульвару, держась фонарей. Птица влезла ему на плечо.

– Быть знакомится: Воротила Финансович.

– Скептик.

– О, русский философ! Во-первый, куда мы идти? Во-второй, у вас мало история, ибо люди за нами бежал целый куча, когда вы сказал?

– Предостаточная история, но чужая, навязанная извне. Потому вроде как не история государства Российского, а история всяких варягов, татар, немцев и прочая. Вскорости будет американский период, чувствуется.

– Понимайт, понимайт. – Воротила Финансович сунул клюв к его уху. – Идеологическая борьба, йес? Западный дух есть отрава, да-да. Но мой фирм поставляет в Союз миллион виски. Горький, Калинин-стрит – есть в любой магазин! Я повышайт бескорыстно ваш дух, я вам очень содействуй, так как русский философ фамилия Солофьёф говорил, что вино повышайт нервный энергия и психический жизнь, также крепко усиливайт действия духа и отчень прямо полезно, страница семь восемь, том восемь собрания сочинений означенный Солофьёф, как цитировал я на мои этикетки для виски на экспорт в Россия. Акрррахх! – Воротила Финансович расхохотался, но замолчал оглядевшись. – Отчень знакомый места… Это есть нет путь к отель! – Он взлетел, вырвавшись, и уселся на нижнюю ветку дерева. – Твой американский друг требовайт объяснений!

– Мы в уголок Дурова.

Птица перепорхнула повыше и заскандалила: – Я был там! Я был продан туда, как давным-давно ниггер! Я был потом в зоопарк! Я не есть натуральный ворона, я есть ваш дружеский гость, позабывши слова превращайся обратно! Измена, кррахх!!

Весь бульвар отозвался другими воронами, налетевшими тучами. Воротила Финансович круто спикировал в гущу кустарника и оттуда молчком поскакал к Скептику. Вражеские перехватчики брызнули наперерез. С жалким карканьем он порхнул в сторону, пересёк неширокий газон и залез в сумку девушки, шедшей откуда-то и куда-то.

Девушка ахнула, остановилась, раскрыв сумку, кшыкнула. Воротила Финансович блеснул глазом на каркавших на деревьях врагов и забрался поглубже в какие-то тряпки под пачкой масла и пучком зелени. Девушка повернула к скамейке, стала опорожнять сумку, после чего так встряхнула её, что несчастный, чтобы не выпасть, впился когтями в ткань и бил крыльями, а когда девушка попыталась извлечь его непосредственно за трепещущий хвост, он её клюнул в перчатку и завопил:

– Русский гостеприимств! Вы не трогайт меня, добрый мисс, ради ваш русский бог!

– Эта птица – учёная, – начал Скептик приблизившись. – Я доставлял её в уголок Дурова, у нас вышла размолвка.

– Нету учёный птиц! – яростно протестовал Воротила Финансович. – Есть бизнесмен из Америки, терпевающий временный затруднения! чёрт!

Местные corvus cornix L., обнаружив его, разлетались в воинственном возбуждении, оглушительно гомоня, ибо он был не cornix, а corvax, да ко всему и чужак.

Девушка, хмыкнув, задумалась, а потом предложила: – Пожалуйста, полезайте, где были. – Наполнила сумку, стараясь не задевать согласившегося иностранца, и досказала: – Идёмте, а по пути объяснимся.

Она была стройная, как стилет, говорила спокойно и ясно. Снег, вновь посыпав, искрился на её чёрном пальто и её чёрной шляпке, на оперении Воротилы Финансовича, на плечах Скептика.

– У вас под глазами тени, – сказал он. – С вами всё хорошо?

– У мисс тени то время как я есть весь чёрный совсем! – возмутился американец. – Как я себя чувствуй, кто спрашивайт?! – И он выкаркал повесть собственных бедствий, утаивая, конечно, детали: – Я шёл по Калинин-стрит, вдруг сильный ветер, и я летел вверх как ворона! Два месяца как ворона! Происки кагабе, я бы жалуйся мой правительство, крррах!

– Эту птицу сто лет обучали, – предположил Скептик, – в качестве агитплаката, рисующего ужасы капитализма. Ленин, наверное, первый стал обучать.

– Мне один человек говорил, что, когда говорят, нужно слышать, что говорят, – произнесла девушка.

– То-то сейчас в высшей степени содержательные разговоры вокруг, – взъелся Скептик. – Вы, слава богу, не хрюкаете.

– Нам не надо бы отвлекаться сейчас, потому что сейчас, – подчеркнула она, – важно помочь оказавшемуся в беде.

– Что… – Скептик замер. – Вы верите? Верите этому в перьях?! – Скептик в силу скептической философии был обязан не верить.

– После ваш злой русский спор! Я доказывайт! Вон телефон-аппарат, я оттуда звонить секретарь, вы убеждайся. – И Воротила Финансович, вывалившись из сумки, в два счёта перелетел в телефонную дальнюю будку перед фасадом неосвещённого здания.

Скептик и девушка побежали к нему через снежный газон, и она так легко перескочила витую оградку, которая окружала бульвар, что он тут же спросил:

– Вы циркачка?

– Актриса, танцовщица.

Пересёкши проезжую часть, шумную, грязную от машин, они выбрались на тротуар, вошли в будку тоже, и Воротила Финансович попросил набрать номер, после чего продолжал на английском, какой знали оба его покровителя. «Мистер Смит?» – «Мистер Во… Сэр?! Я не верю своим ушам, сэр!! Ваше исчезновение…» – «Смит, Смит, довольно. Просто сейчас же поставьте в известность посольство и убедите не подымать шум… Да, без политики… Да, намекните: коммерческие и личные интересы его, то есть мои, вынуждают его делать так, как он делает. Да… да…»

– Теперь к мисс, – заявил Воротила Финансович, когда трубку повесили. – Я есть временно проживайт с мисс.

– Почему у неё? – начал Скептик. – А не у Дурова?

– Кррррах!!

– Хорошо, – согласилась Актриса, открыв свою сумку, куда птица живо впорхнула, задев крылом Скептика. – Я живу далеко, в Ясенево, – уточнила Актриса.

– Мне наплевайт, – отвечал Воротила Финансович. – Только бы с уважающий в тебе личность камрад. Ибо мне очень надо свобода и помочь для важный, весьма важный бизнес! – Закончил он и, исчезнув, уснул, положив свою голову на пучок зелени.

Скептик взялся нести отяжелевшую сумку и на платформе метро вспомнил: – Он мужчина.

– Если так, он уже стал для вас не ворона?

– Мне всё равно. Мне безразлично обычное и необычное.

Поезд затормозил, так что он вдруг упал на неё, то тотчас ухватился за поручень и отстранился. Она, помолчав, вымолвила:

– Ваш образчик, наверное, Пиррон-скептик, который прошёл мимо тонущего наставника своего, демонстрируя равнодушие.

– В чёт-то – да. У вас странный тип лица. Затрудняюсь определить его расовую принадлежность.

– Ну, вот. Вы не слушаете. – Она отвернулась. – Для вас окружающие – вещи.

– Хрюкающие вещи, если не возражаете.

– Что ж, тем более, – обронила она.

И он выдумал несколько вариантов развития её мысли, благоприятных для себя.

На автобусной остановке девушка, протянув руку к сумке, сказала: – Благодарю, дальше сама справлюсь.

– Вы ещё не раскрыли мне тайну лица, и вдобавок я отвечаю за монстра в перьях. Не отрицайте, я его первый призрел и приветил.

В автобусе он купил три билета.

Актриса жила в небоскрёбе по улице Вильнюсская, а быть может – Тарусская. Выпущенный Воротила Финансович неторопливо прошёлся по комнате, полной книг и пластинок, медленно возвратился в прихожую, где осматривал стены в афишах, и, наконец, влетев в кухню, расположился на подлокотнике кресла перед столом с чашкой чая. Третьей уселась хозяйка.

– Смородиновое варенье. Берите, пожалуйста. Мистер Во, положить вам?

– Да. Я желайт после ужина принять ванна ещё и сигар в чистый постель. – Он, сунув клюв в чашку, хлебнул. – И пожалуйста, туалет пусть открыт для мои всякий надобность. – Он опять отхлебнул. – В ваш спокойный гуманный условия я вспоминайт колдовские слова превращаться обратно, крррах! Временно, к пользе бизнес, вы оба мой секретарь, двести долларов месяц. Мисс писать письма, звонить мистер Смит. Вы – искать негодяй продавать ценный вещь. Нет, триста семьдесят долларов каждый. Я вам платить много в месяц! – Быстро склевав потом хлебную корку, он улетел в ванную и заплескался в воде.

Скептик подлил себе чаю и потянулся к варенью.

– Наверное, вам пора идти, – предложила Актриса. – Поздно, скоро автобусы перестанут ходить. – Она грела ладони о свою чашку и не подымала глаз.

– Останутся у вас на ночь один или двое, не всё вам равно?

– Кажется, я не оставляю у себя никого.

– Он может вспомнить свои заклинания превращаться обратно в любой миг. Что вы сказали?

Актриса вскинула на него глаза. – Я ничего не сказала. Но, признаюсь, я не продумала эту возможность, – После чего собрала нужные вещи, оделась и, когда Воротила Финансович, волоча на себе полотенце, выбрел из ванной враскачку, произнесла: – Вы, мистер Во, оставайтесь, устраивайтесь, где вам удобно. Рыба и хлеб для вас на подоконнике. Завтра я после спектакля приду и напишу нужные письма.

– Сигар у нас нету, вот сигареты, – со скуки съязвил Скептик.

Пыхая дымом и благодушно кивая, американец их проводил, а когда дверь за ними захлопнулась, перебрался к окну любоваться ночными огнями.

Скептик же проводил девушку через квартал до какого-то дома.

– Здесь моя подруга, я пока у неё поживу, – объяснила она.

Скептик молча поцеловал её руку и зашагал в снегопад.