Читать книгу: «Любовь да будет непритворна», страница 2

7. Спросите: зачем?

Спросите: зачем ехать куда-то сломя голову за семь вёрст киселя хлебать? Может не зря мои друзья-доброжелатели у виска пальцем крутили. Ведь для рассудочного, вдумчивого интеллектуала путешествие на самодельном, к тому же, не испытанном веломобиле, мягко сказать, нелогичный поступок, «базар и павлиньи перья». Для рабочего человека – человека активного действия – уход – кривляние, фокусы, пустая трата времени, денег и сил. Пусть я обычный пацан, получивший свои первые непритязательные знания жизни в послевоенной, коммунальной квартире дома с колоннами, стоящего прямо напротив Московского вокзала. Пусть я учился в школе на бывшей улице Знаменской, работал на колоссальном машиностроительном предприятии, там же впервые с трепетом вышел на сцену Народного театра. А дальше? Ведь, можно сказать, повезло: я поступил – выучился на актера в престижном московском вузе, казалось бы, радуйся!

Ухарь ли куражится во мне – лихой человек, но где, какое тут петушиное слово?

Бог весть!

Однако во время оно, в означенный день и час – на рассвете, пока улицы пусты и прохладны, а мосты едва сомкнули над свинцовой водой свои стальные ладони. Под шепот капризного, балтийского бриза новые пилигримы покидали чертоги величественного и всё-таки любимого Города!

Фары, поворотники предательски глючили. Я мыкался с паяльником до последней минуты. Таможенники и те удивились. Видавшие виды, они, при оформлении выездных документов, даже опешили, увидев веломобиль. А потом пришли в замешательство. Опытные пограничники толком не знали, как классифицировать «четырёхколёсное чудо». Они долго судили-рядили, даже хотели развернуть нас обратно, но, разглядев, наконец, подпись одного из членов правительства Города, вписали веломобиль как «мотоцикл с коляской».

Радость, свобода – нас обуяли! Еще бы! Вместо примитивной бибикалки впереди нас победоносно неслась раздольная, великая русская песня «Катюша»! Улыбчивые такелажники поместили веломобиль в лоне многоэтажного, как сказочный сон корабля, пока мы, вымотанные до предела, воспринимали происходящее с помехами, точно через комнатную антенну телевизора советского образца. Я даже не помню, как мы добрались до своей каюты. Не помню, как обрушились в сон. Оттого, наверное, не было, ни пафосных слов, ни ностальгических взглядов назад…

Город трёх революций, вечного «Преступления и наказания» – расплылся, растаял в сердцах «Униженных и оскорблённых», которым любить было легче – честнее, чем ненавидеть!

8. Мрак слепил

Мрак слепил. Я проснулся среди ночи, стараясь сообразить: откуда доносится монотонный гул и что это значит?

– Людмила, – позвал я жену, – спишь?

– Включи свет, – послышалось снизу.

В кромешной, казалось, плотной как картон тьме, я перекочевал на нижнюю полку. В памяти постепенно восстанавливалась картина вчерашнего, суматошного дня.

– Волнуешься? – отчего-то шепотом спросила Людмила.

– Нет. А ты?

Выбрались из каюты. Казино, рестораны – крутились. Держась за руки, мы плутали по кораблю, наугад перемещаясь на лифтах. На верхней палубе нас приняла под свои могучие своды – божественная, роскошная полночь. Безоблачный горизонт беспрепятственно тянулся и стремился по кругу. В вышине блистали недостижимые звёзды, они, точно «золотые яблоки солнца» отражались в маслянистой, перекатной волне. Творящая, щедрая сила царила над нами. И казалось, что мы не плывем, а летим на невероятно большом, космическом корабле через пространство и время, туда, где нет, ни корысти, ни зависти, ни злобы, где нас без сомнения любят и ждут. От переизбытка восторженных чувств, хотелось смеяться, петь, танцевать, кричать от радости и плакать одновременно! Казалось, что мы были в объятьях Вселенной, испытывая, поистине волшебное очарование, как предвкушение долгожданного, величайшего покоя и абсолютного, гармоничного счастья!

Лишь на рассвете мы вернулись в каюту и поняли, что в животах у нас дует. По расписанию поднялись в ресторан. Вокруг звучал непривычный для нас коктейль из иностранных словечек. На столах, в дурмане трепетных ароматов «шведского стола», изобилие разных вкусностей. Бананы, соки – в ассортименте. Естественно, что поначалу мы растерялись, подталкивая один другого, осваивались, что называется, на ходу. Смятение долго не покидало нас. Представьте пару, одетую в синие, хлопчатобумажные, советские треники, футболки неважнецкого, мятого вида, а на ногах, само собой, всепогодные, вседоступные «скороходы», то бишь нормальные советские кеды, да? И всё это на фоне пёстрой, импортной made in. Вокруг дамы и господа – и мы – два товарища.

Под ногами ковры. Мы внимательно смотрели под ноги, боялись оступиться, или, того хуже, споткнуться, и, не дай Бог, двинуть какого-нибудь подносом с едой. Впрочем, выручала профессия: лицедейство. Да и атмосфера – вполне дружелюбная. Насытившись, сдуру набрали в карманы йогурта, притащили в каюту сыр, сливки, которые съесть не успели, а может, уже не могли. Зато за коньяком и шоколадом в магазине беспошлинной торговли (duty free) интурист проворней нас оказался. В основном шведы хапали наперегонки. Они чуть ли не в драку брали, судача между собой: «Good, cool, дескать, не дорого, бла-бла-бла!» Но мы-то считали валюту. Для куража тяпнули по грамульке да и вышли себе на палубу, комики, рассекать под солнышком, типа: можем и мы от нечего делать просто так – прошвырнуться.

Однако время тянулось, и незаметно от нашей фальшивой раскованности и чопорности иностранцев не осталось следа. Говорить в открытую пока не решались. Людмила, особенно поначалу, ужасно конфузилась. Она долго не могла вступить в диалог. Я быстрее адаптировался, слова хватал на лету будто голодная чайка хлебные крошки. И рубил фразы, точно дрова – грубо, безбожно, и (йо-маё) искренне удивлялся, когда меня понимали. Так что к концу путешествия соседи, да и все пассажиры «Аннушки» казались нам как бы немножко ребятками с параллельного курса. Лица их стали ближе, и как будто роднее. А мы охотно делились тем, чем сами владели. Даже пробовали произносить некоторые заковыристые, довольно сложные предложения, исходя из личного житейского опыта, вначале с опаской, но потом приспособились – звуки сопровождать жестами. Результат – потрясающий. Иноземцы, надо отдать им должное, тоже искали общения. Фарфоровые улыбки на лицах кипели.

«Анна Каренина – ист о’кей! Лев Толстой – дас ист вундоба! Водка! Калинка-малинка, ощень карашо!» Стандартный набор восклицаний.

И прекрасно мы понимали, что перед нами не какие-то бюргеры-толстосумы, а самые обыкновенные труженики: учителя, рыбаки, медсёстры, пожарные… А желание общаться свободно – было искренним, обоюдным, оттого вполне радостным и простым, но в тоже время, значительным.

9. Едва оранжевый солнечный диск

Едва оранжевый, солнечный, будто глянцевый апельсин, коснулся ребристой глади Балтийской волны, наш экипаж, под множественные возгласы и вспышки фотокамер, совершил свой первый круг почёта. И мы беспрепятственно выкатились за ворота таможенного контроля.

– Стоп! Тормози! – приказала Людмила.

– Людмила, в чём дело?

– В наших паспортах никто не сделал отметки. Мы въехали в чужую страну незаконно.

– Действительно, странно, почему они нас так легко пропустили?

Людмила, прихватив паспорта, поспешно вернулась в таможенную зону контроля. Я остался в веломобиле, озираясь по сторонам, наблюдал. Понятно, что порт и прилегающий к нему проспект – наполовину техническая зона. Вокруг, однако, было просторно, ни ожидаемых небоскрёбов, ни треска, ни гама и прочей городской шумихи, я не заметил. Невысокие здания выстроились ровно, точно на параде, каждому было отведено своё место и назначение. Мимо прошуршала миниатюрная уборочная машина, водитель которой, в опрятном фирменном комбинезоне как бы играючи подметал и без того чистый блестящий от влаги асфальт. Редкие прохожие не без интереса разглядывали веломобиль и меня. Кто-то улыбался, кто-то приветливо махнул мне рукой. Иные просто здоровались. И это было весьма непривычно уже потому, что мне кивали, со мной напрямую общались незнакомые люди…

– Прямо как в русской деревне, – отметила Людмила, когда вернулась в компании с бронзовым от загара мужчиной в форме таможенной службы.

Мужчина попросил включить световые приборы веломобиля. Я не без волнения выполнил его просьбу. Чиновник обошел вокруг, махнул рукой и – отчалил.

– А где … – смеясь, спросила Людмила, – этот, как его, бишь, кемпинг?

– Недалеко, – мужчина указал направление, – пятнадцать, может быть, двадцать пять километров. Езжайте прямо вдоль побережья – найдете.

– А – Эрланген? В какую сторону ехать, товарищ? – спросила Людмила.

Но бронзовый собрат, похоже, нас не расслышал.

Вы спросите: была ли у нас карта? Отвечаю: была. Однако кемпинга, даже в радиусе сорока километров, мы не обнаружили. По-русски двинулись – на авось, вдоль побережья, как было сказано, по специальной дорожке для велосипедистов.

Гордость переполняла меня! Буквально всё во мне трепетало, как вдруг…

– Что случилось? – с тревогой спросила Людмила.

– Да так, чепуха, – сказал я как можно спокойней, предчувствуя бурю эмоций, – но, кажется, шестерня полетела.

Мы трепыхались будто рыбёшки, выброшенные волною на камни, хватая губами воздух беззвучно…

10. Киль

Киль. Вечереет. В домах зажигаются окна, мерцают разноцветные рекламные огни. Людей на улицах, в особенности молодых, становилось всё больше, а нас, точно подвесили: что делать, куда идти? Я толкаю перед собой неисправный веломобиль. Людмила правит и плачет.

Ах, как весело, как славно было на комфортабельном плавучем острове, на котором, и под звездами, и в бурю, и в штиль есть современная навигация, неусыпная вахта, усатый, опытный капитан, и даже настоящая пальма! Еще утром мы были так беззаботны, дружелюбны и готовы к любому общению. А что теперь?

– Люда, прошу тебя, не раскисай! – пытался я уравновесить ситуацию. – Куда подевалось твоё мужество? Где кураж? Оглянись. Мы не в пустыне. Вокруг жизнь, люди, которые наверняка помогут нам отыскать мастерскую. Завтра мы устраним поломку, и я уверен, отправимся дальше…

– Завтра? А что будет с нами сегодня? – как ребенок сопела Людмила с «глазами подвижными, как пламень».

Однако не думайте, что мы настолько дурашливы. Накануне отъезда некоторое время у нас гостили Рене и Нейсон – выпускники Вальдорфской школы из немецкого города Констанц. Перед отъездом ребята передали нам адрес в Киле, где нас, в случае крайней нужды, смогут принять. И, разумеется, мы разыскали нужную улицу, дом и, около одиннадцати вечера, дверь, в которую мы позвонили, открыла милая девушка.

– Хэлло! – произнесла она томно, хлебнув винцо из бокала.

На девушке видимо наспех был накинут экстравагантный в восточном духе капот, и, как мне показалось, на голое тело.

– Привет, – я старался держаться свободнее. – Меня зовут Игорь, жену – Людмила. Мы из Ленинграда, то есть из Санкт-Петербурга. Ваш адрес нам предложили наши… общие… добрые знакомые – Нейсон и Рене. Знаете таких?

– Was? (что?) – рассеянно поинтересовалась хозяйка огнедышащих, шелковых драконов.

– Веломобиль – kaputt!² – я пытался совмещать языки. – Мы – русские, verstehst du?³ Ночь на дворе. Разрешите хотя бы зайти? – сказал я как можно аристократичнее.

– О-о! Здравствуйте! Очень приятно! – ответила светозарная красота и совершенно по-русски.

– Посмотрите, – сказал не без удовольствия я, – на чём мы к вам прикатились? – жестом приглашая насладиться дизайном нашего тильбюри.

– О, schön (мило), очень хорошо, – кивая головкой, улыбаясь, полуголая затворила дверь у нас перед носом: бумс!

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Мы – охренели, если не сказать круче.

Вдобавок еще раз сверили улицу, дом: совпадает. «Здравствуйте, очень приятно…» отдавалось эхом в ушах. А вокруг ни души. Вторично стреножить «ядовитых драконов» уже совсем не хотелось. Но пришло осознание: ура, мы – подзаборники, следовательно, приключения начались!

11. «Не презирай…»

«Не презирай никакого состояния в мире, и ты иногда усмотришь нечто прекрасное!»⁴

Торжественность окружила нас, истинная красота величия случая! Однако вовремя, – подумали мы, – неспроста оказались на улице. Опомнились, как после ледяного душа, и сошлись во мнении, что этакий вензель, своего рода, лягание, есть символ наших дальнейших мытарств.

Ночь – полночь. Прохожих на улицах становилось с каждой минутой меньше. Иностранный, чуждый нам город засыпал на наших глазах, а мы, будто на неведомой, далекой планете, отыскали в безымянном (для нас) тупике местечко под фонарем, словно под какой-то звездой, распаковали спальники, да и уткнулись один в другого; как-никак, а «гнёздышко на двоих», хоть тонкая крыша над головой, да своя.

– В детстве перед выходом на улицу, – вспоминала Людмила, – я всегда надевала какую-нибудь яркую – броскую вещь, чтобы, если стану жертвой похищения, случайные свидетели, которым я засветила своим шарфом, помогли меня отыскать.

– А я перед тем, как нам должны были делать прививки в школе, рисовал себе полосы на руках шариковой ручкой, типа я тигр и ничего не боюсь.

– Помогало? – с улыбкой спросила она.

– Реально – придавало храбрости…

Перекантовались и не заметили, как солнечные потоки света постепенно высветили поворот улицы, сквер за чугунной оградой, как появились торговцы газетами, молоком, горячими булочками… Я разлепил глаза, и первое что я разглядел: вывеску, висящую на другой стороне улицы:

Ремонт шин и колёс – настройка велосипедов.

12. Entschuldigung

– Entschuldigung, – обратился я к первому встречному, – wo ist deine Toilette?⁵

Но местные люди один за другим, казалось, отказывались меня понимать. Они сторонились, шарахались от меня как от прокаженного. Я допускаю, что в порыве неуместного энтузиазма я не должным образом артикулировал, немецкое произношение, которое в жизни не практиковал, однако, ещё минута – и нас буквально окатило отчаянием. И тут, словно из воздуха, соткалось кружевное дымчатое привидение. Дама с собачкой хватает Людмилу за руку и, приговаривая, schnell, schnell⁶, потащила ее за собой.

Спасительная бензоколонка оказалась в двух шагах, за углом. Дама запихнула нас в дверь, мы вошли, а там эдакий Тумба Юханссон, смуглый здоровяк турецких кровей с лицом заспанным и вовсе, казалось, без глаз – всего-то пол подметает. Но он не пускает нас. Он тычет под ноги нам шваброй. Мы вежливо, как в школе учили, поздоровались с дядей, извинились, деликатно поинтересовались: «Нельзя ли воспользоваться?..» Для наглядности, я вырезал в воздухе, словно лобзиком, фигуру в виде нулей. И это (вдумайтесь) в нашем – экзальтированном положении!

Собачонка мадам буквально зашлась от визгливого лая, увидев наши перекошенные физиономии. Неизвестная женщина, точно хищная гарпия, ворвалась в помещение, и без паузы поместила в уши толстяка такую… словесную фантазию, которая не нуждалась в особенном переводе, но лишь в восклицательном знаке в виде дамского зонтика, который будто нечаянно натолкнулся на плешь толстяка! И тот буквально на наших глазах, что называется, просветился. Прокуда-хам потеплел, колдовство улетучилось, уборщик вспотел и, как показалось, превратился в смешливого, милого, почти знакомого петербургского забулдыгу, когда я, прощаясь, вывесил свои карманы наружу, чтобы тот не подумал, что мы его обокрали.

Так, между прочим, мы осваивались в новых для нас предлагаемых обстоятельствах. А дама с собачкой исчезла, как радужный мыльный пузырь: пуф и нет!

13. Тем временем

Тем временем, обменяв валюту, мы закупили съестное и вернулись на место, где провели ночь. Наш эксклюзив был в полной сохранности. Странно, но у нас не возникало даже тени сомнений в том, что с веломобилем может что-то произойти. Почему жила в нас такая уверенность, я не знаю? Однако задаю себе этот вопрос до сих пор. И пока мы гадали, мимо нас прошелестела миниатюрное, трёхколёсное нечто. Водитель электромобиля тоже, в свою очередь, весьма удивился, увидев наш двухместный дормез. Мы обменялись с водителем одобрительными взглядами, и не прошло десяти минут, как мы пожимали друг другу руки. Ведь Ёзеф (умница, каких мало) оказался хозяином велосервиса, открытия которого мы с нетерпением ожидали. Мастер изучил ситуацию, заменил сломанную шестерёнку на другую, которая больше подходила для нашего «нестандартного случая». И, таким образом, ремонт был произведён безукоризненно, без суеты, а главное, совершенно бесплатно. А, через каких-нибудь четверть часа, мы покинули Киль, выехав на простор – к морю – через длиннющий мост навстречу ветру и новым зачётам!

14. За краем обширного поля

За краем обширного поля особых чудес не было. Зато мы удачно проскочили лесок. К вечеру буквально со скрипом добрались до стоянки. Подшипник задней оси загоняли многотонным прессом в недрах Мариинского театра, да видно перестарались. Так что, въехали мы на территорию кемпинга, что называется, с музыкой. Не удивительно, что на нас обратили внимание.

В кассе мы заплатили за место положенные пятнадцать марок, наскоро перекусили, установили палатку и легли отдыхать. Однако сна не было. Нас душили сомнения.

– Да, скрипит … – проговорила Людмила, устраивая ступни ног.

– Да и хрен с ним! – сказал я, растянувшись во весь рост на надувном матрасе с блаженной улыбкой на тронутом вольным, обжигающим ветром лице.

– Вот именно, – возразила Людмила, – всё ради приличия.

– Люда, в чём ты меня обвиняешь? Разве я виноват, что не хватило времени на испытание веломобиля? Ты вспомни, как мы удирали.

– Игорь, – Людмила привстала, – а давай, – на ее лицо лег оранжевый отсвет палатки, – давай мы никуда не поедем. Останемся в кемпинге. А что: море, песок, цивилизация с двумя нулями, м?

– Шутишь? – спросил я после некоторой паузы. – А приглашение?.. – я пытался направить разговор в нужное русло.

– Перекантуемся недельку, как на курорте, а там – закажем билеты обратно. Зато плывешь по морю на «Анне Карениной» и чувствуешь себя – человеком! А про Эрланген – соврём, – отмахнулась Людмила. – Скажем, что были – и всё.

– Хэлло! – с наружи послышался простуженный, будто наждачный мужской голос.

Я высунул голову из палатки.

– Кто там? – зевая, спросила Людмила.

Небритый, пузатый мужик в футболке морковного цвета на выпуск, в кроссовках на босую ногу, одной рукой протягивал блюдо, на котором едва разместились два стейка, отменно прожаренной, сочной свинины, другой – светлое пиво в высоких запотевших стаканах. В отблеске вечерней зари, мне показалось, что за спиной благодетеля на ветру трепетали петушиные крылья, однако рябь улетучилась. Сибарит в канареечных шортах до колен оставил нам угощение и – отошел к своим…

Семья из четырех человек располагалась напротив нашей «пэтэушной» палатки. Палатка у них, в сравнении с нашей, казалась дворцом, в котором было несколько отделений. Неподалёку дымился мангал. Ошалевшие дети бегали взапуски вокруг надувного катера. И хоть мы ни о чем не просили, но хотелось нормальных, человеческих отношений. Я преподнес толстяку, привезенные с собой сувениры. А, хлебнув пивка под шорох морского прибоя, естественно, нас разморило. Засыпая, прикинули: место 15 + завтрак 15 +8,25 обед +15, итого: 53,85dm. На рубли переводить не хотелось, от усталости махнули рукой и решили забыться.

Да куда там. Дети, увидев веломобиль, набежали со всех сторон. Они устроили прямо возле нашей палатки настоящую суматоху. Бесенята расшифровали «Катюшу» и забавлялись, можно сказать, вседозвольнически. Подремать удалось лишь тогда, когда в веломобиле разрядился аккумулятор. Однако это случилось лишь где-то под утро.

15. В субботу

В субботу, как сейчас помню, после дорогущего, по нашим меркам завтрака, мы решили выбраться на пляж. И не сразу поняли, что собственно происходит. Поначалу я даже выразил некоторую недоверчивость своему зрению. Людмила так даже поперхнулась недоговорённой фразой. Ведь ничего подобного в своей советской действительности мы не наблюдали ни разу. А, забегая вперед, скажу, что порнофильмы, да, мы увидим по ночному германскому телевидению, но это случится несколько позже. А тут…

– Игра, – отважилась сказать первой Людмила, – дань средневековой традиции, подобие любовных игрищ на праздник Ивана Купала.

Людмила растеряно вертела туда-сюда пушистой головкой, а между тем, в воде, на песке, в шезлонгах, словом, повсюду – дефилировали совершенные обнажённые взрослые, а с ними, надо думать, их дети.

– Они же католики – в основном, – сказал я, разглядывая исподтишка симпатичную пляжную нимфу с бритым лобком.

– Католики? Скорее баптисты! Или эти…

– Да п-п-протестанты они, – ответил я, заикаясь. – Хотя, можно представить, что однажды люди прилетели отдыхать на остров Бикини, а там поголовно все голые, так?

– Угу.

– Голому человеку, куда спрятать оружие? Следовательно, это демонстрация всеобщего миролюбия.

И в подтверждение моих слов, по наитию, с разных сторон сбежались обнаженные парни и такие же загорелые девушки. Прекрасные – они встали в круг и затеяли игру в волейбол. Психиатры склонны называть подобных людей эксгибиционистами. Знатоки признают у них сексуальное отклонение, при котором человек достигает наибольшего полового удовлетворения путем демонстрации своих гениталий посторонним лицам, выбирая для этой цели многолюдные, публичные места. Но пока мы мудрствовали, раскрепощенная молодежь по-детски галдела, резвилась, наслаждаясь полной свободой действий. И, казалось, что для них наступило «совершенно совершенное лето»⁷ в то время, когда собственные наши чувства подверглись нравственному и физическому испытанию. Мне так и чудились надзиратели, вооружённые ружьями обезьяны из фантазии Пьера Буля.⁸ Хотелось бежать, прятаться от неправдоподобной грёзы с одной стороны, а с другой – упиться терпким настоем тайного, мутного счастья подсмотренной, травматической правды. Контаминация образов, как световые радуги, смешенные с влажным песком, рельефно выделяли фруктовые формы девиц и мою замаскированную под романтику похоть. Я беспомощно, как осьминог, распластался на раскаленном песке, прикрыв стыдливо глаза. Однако я скоро перевернулся и вынужденно лёг на живот.