Читать книгу: «Вторник. №12 август 2020. Толстый, зависимый от дня недели и погоды, литературно-художественный журнал», страница 2

Всему в жизни приходит конец, и когда-нибудь наступает освобождение. Герман знал об этом – придёт время, и судьба освободит его от ноши. Но когда наступит тот день и час, сумеет ли он воспользоваться свободой? Не отравлен ли он навсегда, навечно, безвозвратно своим добровольным стоицизмом?

Один человек спал в степи, и ночью в его открытый рот заползла змея. Она поселилась у него желудке и постоянно хотела есть. Человеку приходилось день и ночь работать, чтобы прокормить змею. И только одна мечта была в его жизни – освободиться от змеи. Но вот однажды, когда этот человек спал, змея покинула его. Человек проснулся и не знал, что ему делать со своей свободой, потому что умел только одно – день и ночь работать, чтобы прокормить свою змею.

Человек прямоходящий был создан для того, чтобы смотреть вперёд и по сторонам. У него в своё время был выбор. Мог поднимать голову и видеть небо, ловить взглядом полёт орла, бросать вызов далёким вершинам и оставаться в Эдеме. Или покинуть райский сад и, опустив голову, отдаться земным делам, стать homo faber’ом, человеком работающим. Мы с вами выбрали второе. Потому и сгибаемся в три погибели – моем полы, пашем землю, пишем буквы и цифры. Но полетим ли мы когда-нибудь?

Сумеет ли человек кардинально изменить свою жизнь, распрямиться и на деле стать человеком «по образу и подобию», обратиться к истокам, покаяться и вернуться к Отцу Небесному?

Илья БОЯШОВ

АНГЕЛ ЗА ПЛЕЧОМ
ИЛИ ЖЕНСКАЯ НЕУЛОВИМОСТЬ
(размышления о романе Саши Кругосветова «Вечный эскорт»)

Начну с банальности: а именно – сообщу, что женщина исключительно многолика. Женщина, вне всякого сомнения, есть тайна (простите, вновь вырвалась набившая оскомину банальщина, но, увы, без неё никуда не деться!). Попытка вникнуть в суть женщины, добраться до её «сокровенного ядра», зафиксировать колебание её энергий, «игру её света» (игру, подобную северному сиянию), есть попытка задержать в кулаке воду, бессмысленная и бесполезная – на какой-то момент вы ощутите нечто, но равно H2O просочится сквозь пальцы, ускользнёт, утечёт, испарится. Рискну так же заметить, что такая изменчивость, такая «игра волн» озадачивает любого мужчину, изначального носителя жизненной логики, злит его, сбивает с толку, заставляет судорожно напрягаться в поисках решения проблемы, у которой, скажем честно, решения никакого нет и быть не может. Но что поделать! Каждый из нас в отношениях с женщиной, всё-таки, положа руку на сердце, жаждет некоего равновесия, некоей устойчивости, некой фиксации момента – «остановись мгновенье, ты прекрасно…», причём, весьма неплохо, если мгновение действительно остановилось бы на довольно солидный промежуток времени – да куда там! Как поется в песне: «Она сегодня здесь, а завтра будет в Осло, да, я попал впросак, да я попал в беду…»

Парадокс: женщина всегда исчезает, несмотря на то, что всегда рядом, несмотря на то, что до нее можно дотронуться, несмотря на то, что ее можно осязать и слышать…

Но вот поймать!

Она выскальзывает из самых цепких, самых ловких мужских пальцев…

Испаряется…

И, тем не менее, мужчины постоянно пытаются набросить на нее сеть, несмотря на всю тщетность и бессмысленность подобной охоты. Они мечтают остановить этот поистине грациозный, поистине волшебный бег, стреножить женщину так, как стреноживают яростных и буйных лошадей, связать её, обездвижить, зафиксировать на операционном столе при помощи самых крепких пут, жгутов и зажимов и, наконец-то, по мужски не спеша, обстоятельно препарировать, разложить до атомов, рассмотреть в микроскоп каждую её клеточку, не поддающуюся никакой логике и никаким законам. Со времен оно мужчины вынуждены ловить эту вечно колеблющуюся волну, расставлять сачки для этого вечно струящегося эфира! Большинство потуг бесполезны, но стоит признать, наиболее талантливым патологоанатомам все-таки удаётся некоторая, пусть и весьма относительная, «фиксация»: примером являются «Монна Лиза» Да Винчи, «Анна Каренина» Толстого, «Попрыгунья» Чехова, незабвенные Настасья Филипповна и Грушенька незабвенного Фёдора Михайловича, «Неизвестная» Крамского, наконец, «Олимпия» Эдуарда Мане…

Кстати, о Мане! Передо мной – книга «Вечный эскорт». Писатель Саша Кругосветов взялся за титаническую работу, силясь, подобно многим творцам до него, поймать неуловимое, схватить несхвачиваемое, анатомировать то, что не поддаётся скальпелю и разглядеть то, что не поддается микроскопу – поверьте, одним этим он заслуживает уважения со стороны даже самого предвзятого критика. Я уже читал этого автора и говорил о нем; что касается его «Эскорта», забегая вперед, замечу – на сегодняшний день, несмотря на стилистические, тактические и прочие огрехи книги (а они, можете мне поверить, есть) это лучшее, что мне приходилось у него читать.

Признаюсь – название романа насторожило. В нелёгкие для современной прозы времена велик соблазн свести сюжет к очередной гламурной пошлятине, расписав в подробностях и красках похождения «эскортных» девиц, вся жизнь которых сводится к доению «священных коров» – пускающих слюни от старости и вожделения богатых папиков. И каково же были моё облегчение и моя искренняя благодарность автору, когда я убедился в обратном!

Сюжет весьма сложен по структуре, но прост по сути: писатель Герман, современный интеллектуал (мне кажется, в каком-то смысле alter ego самого автора), достаточно талантливый для того, чтобы стать успешным и достаточно осмотрительный, чтобы свою успешность не превратить в служение мамоне, трудится над произведением, описывающем жизнь одной из самых известных парижских кокоток и без того богатого на подобных особ XIX века, которая обессмертила себя в скандальной и великой «Олимпии». Муза Эдуарда Мане натурщица Викторина Меран стоит того, чтобы о ней говорить и герою «Эскорта» Герману и самому Кругосветову, ибо кто, как не Меран (правда, в «Эскорте» героиня «складывается» из двух существовавших в реальности женщин – исключительной в своей женственности француженки являются героини романа, также, без всякого сомнения, взятые автором из жизни: дама полусвета Ева, жена героя Лера и, наконец, квинтэссенция женской ускользаемости, туманности, непредсказуемости – Анастасия или Ана – истинная любовь Германа, в действиях и порывах которой постоянно проглядываются черты давно ушедшей в небытие ветреной французской натурщицы. Именно благодаря Викторин и Ане, несмотря на постоянно меняющийся антураж повествования (кафе-каштаны импрессионистского Парижа, серые кварталы Петербурга, небоскрёбы Москвы, пляжи Майями) весь смысл терзаний главного героя сводится к безнадежной попытке разгадать то, что, по большому счету, не поддается разгадке. Вот почему действие романа так динамично переходит от настоящего к прошлому и наоборот, вот почему Герман так жадно всматривается в женщину, как таковую (неважно, с кем он в тот или иной момент находится: с воображаемой Викторин, с пылкой обидчивой любовницей Аной, с верной женой Лерой, с расчетливой и холодной кокоткой Евой), вот почему в конце романа и Викторин и Ана сплетаются для него (и для нас, читателей, тоже!) в единое целое, являя собой сущность, с непостижимостью которой мужчине, в конце концов, остается разве что только смириться.

Конечно, беря за основу подобный сюжет, нельзя обойтись без сцен, от которых родители стыдливо прячут до поры до времени своих детей. Саша Кругосветов не мог не посолить блюдо: да кто бы на его месте отказался от столь необходимой приправы, как интим? Удалась ли автору, без сомнения, очень важная часть повествования? Судить читателю! Выскажу только свое мнение. Иногда со страниц веет магией старого эротомана Генри Миллера (что, на мой взгляд, хорошо!). Иногда наиболее деликатные сцены, опять-таки, на мой взгляд, грубоваты – но автор, как и все мы, не безупречен! В каком-то смысле, я его понимаю, ибо в том, что касается описания «плотских страстей» нельзя обойтись без некоторого натурализма. Нет, нет, да и может сорваться из уст, казалось бы, самой нежной и воспитанной дамы крепкое словцо. Да и главный герой в пылу любви иногда достаточно определенно высказывается. Главное здесь: не переборщить. Вообще, интимные сцены – наиболее тяжелые места в «серьезной литературе» – именно по ним проверяется мастерство автора, его умение «ходить по грани», не сбиваться на откровенную порнографию, которая сразу же на много пунктов снижает ценность любого художественного произведения. Порой трудно не свалиться в «штопор», называемый вульгарностью – и она иногда все-таки предательски проскальзывает в тексте романа, но, надеюсь, вдумчивый читатель простит за это Кругосветова, ибо сокровенный смыл «Эскорта» совершенно в ином! В конце концов, «Вечный эскорт» – роман-размышление о женщине, гимн ей, изменчивой, расплывчатой, ускользающей из любых расставленных мужчинами капканов! И Кругосветов не жалеет эпитетов и красок, описывая эту непостоянность, эту грацию и эту бесконечную «игру»: та же самая Ана в «Эскорте» одновременно и германская ундина, и набоковская нимфетка, и кокотка Мане, и проститутка, и монахиня, и, в конце концов, гоголевская ведьма (вспомним знаменитое окончание «Вия»: «…у нас в Киеве все бабы, которые сидят на базаре – все ведьмы»). Одна из несомненных удач романа – описание жены героя. Но и здесь «Эскорт» дает понять – нам не стоит обольщаться! Любящая, больная, печальная Лера – всего лишь одна из ипостасей женщины, ее светлая сторона, без которой, конечно же, образ её был бы не полон.

Как примерно говаривал Талейран: «Бойтесь первых эмоций! Они, как правило, не только самые искренние, но и самые верные…». Не могу с ним не согласиться: первые эмоции, которые я испытываю, закрывая последнюю страницу той или иной рукописи, действительно, самым кардинальным образом влияют на мое отношение к ней в дальнейшем. Если книга сразу понравилась, если сразу вызвала положительные ассоциации, то после повторного чтения окончательно убеждаюсь в том, что это именно моя книга! она не случайно захватила и не случайно завлекла! Напротив, художественный трактат, вызвавший мое неприятие сразу после того, как я его отложил (как не расхваливай его критики!) при последующем прочтении, несмотря на все мои сомнения, что я что-то в нем не дочитал и недопонял, в ста процентах случаев не останется в моей библиотеке. Что касается «Эскорта», признаюсь: после ознакомления с романом Кругосветова у меня осталось своеобразное (и надо сказать, горьковато-сладостное) послевкусие, сравнимое, пожалуй, вот с какой метафорой. Представьте себе знойный пляжный день. Сомлевший на солнце мачо, не думая о грядущем харрасменте, словно бы случайно прикасается к стройной ножке проходящей рядом с его лежаком (или полотенцем) прелестницы. Но женская ножка ускользает! Попытка окликнуть ундину и завязать с нею знакомство остается без ответа. Прелестница идет себе дальше к морю, оставляя быстро растворяющийся в воздухе шлейф духов – и поддавшемуся на искус ничего не остается делать, как просто вздыхать и смотреть ей вслед.

О чем говорит подобное послевкусие? Да все о том же: о первых эмоциях – самых искренних и самых верных. Сама идея у Кругосветова хороша: попытаться (чем черт не шутит!) азартно ухватить ускользающую женскую сущность.

Так оставлю ли я «Эскорт» у себя? Да, ибо подаренный романом горьковато-сладкий привкус – прямое доказательство того, что прозаику удалось заставить автора этих строк довольно продолжительное время поразмышлять о чрезвычайно важном предмете (доказательство – предисловие) – а не это ли самое лучшее, что с нами может поделать книга?

На этом все. Не собираюсь спойлерить роман: пусть тот, кто возьмет его в руки, во всем разберётся сам. Я лишь высказываю то самое первое, самое искреннее свое ощущение, которое испытал при знакомстве с рукописью. Dixi et animam levavi! Позвольте только в конце вновь молвить несколько слов о ее названии! Конечно же, оно далеко не случайно, ибо парадокс в том, что постоянно исчезая, ускальзывая, уклоняясь от нас, мужчин, женщина, тем не менее, постоянно дышит за нашим плечом. «Вечным эскортом» она сопровождает нас всю нашу жизнь. До неё в любой момент можно дотронуться, она осязаема, она исключительно реальна, и даже страшная догадка героя в конце романа, что Ана являлась для него ангелом смерти, просто в последнюю минуту пожалевшим его и не взявшим с собой, ничего здесь не меняет – ибо «ангел смерти» – всего лишь одна из ипостасей женщины, одна из граней ее удивительной многоликости.

Игорь ЧЕРНИЦКИЙ

Искусство в большом долгу… у совести, финансов, вечности (ненужное подчеркнуть)

Приближение Марса
(Продолжение. Начало в №11)

Памяти Серёжи Комарова посвящаю

Просекин купил три ветки пахучих лилий с большими тяжёлыми кремовыми цветками, да ещё обогащённые крупными бутонами. Потом зашёл в кондитерскую «У Палыча» и попросил любимый торт своей супруги «Нежный». К удаче, он был свежайший, как уверила продавщица, «только-только с пылу с жару». Теперь, аккуратно примостив его на заднее сиденье своего роскошного внедорожника, а сверху уложив пышный букет, Юрий Кириллович покатил на Третью Тверскую-Ямскую.

Они пили крепкий чай с «Нежным». Юрий Кириллович отметил, что, с тех пор как много лет тому назад в этой большой комнате он как художник фильма «За тридевять земель» вместе с его режиссёром-постановщиком слушали трогательные мелодии – наброски музыкальных тем, извлекаемых из белого рояля их другом-композитором, – с тех пор здесь особо ничего не изменилось. Разве что рояль теперь был гуще уставлен фотографиями в золочёных рамках, а над ними к стене привалилась большая икона Святой Троицы в роскошном резном киоте.

Вспоминали далёкое прошлое, как дружно работали над кинокартиной. Хоть и спорили до хрипоты, чуть ли не до драки. Но такова она и есть, творческая дружба. Только так вдохновенная искра и высекается.

– Ведь всё так хорошо шло, – сокрушалась Лилия Петровна.

– Да как сказать, хорошо, – вздохнул Юрий Кириллович. – Они ведь с самого начала его долбать стали.

– Кто «они»?

– Ну, генеральный продюсер Топоровский и его помощники-вышибалы Коробов и Неметин. Знаете, эти двое, последние-то, вообще в кино случайные персонажи, но присосались, как клопы-кровососы. Как это у незабвенного Антона Палыча: «Если человек присасывается к делу, ему чуждому, например, к искусству, то он, за невозможностью стать художником, неминуемо становится чиновником». Так вот и эти два субчика. Только потому, что вроде родители у них в кино служили. Пристроили последышей. Представляете, они вдвоём приезжали с ревизией на своём «лексусе» на съёмочную площадку в конце съёмочного дня. Перед этим плотно отужинают с возлияниями в ресторане – и к нам на площадку. Останавливают съёмку, режиссёра усаживают к себе в машину на заднее сиденье и давай учить его, как снимать кино. Да чтобы быстро, да экономно и качественно. А на площадке сидели и ждали загримированные народные артистки: Светлана Крючкова, Нина Усатова, да ещё Ирина Мирошниченко. А у последней характерец будь здоров. Она бесилась и на режиссёра всё выплёскивала, когда тот возвращался к камере.

– Что ж он не мог кулаком по столу?

– Да как же тут кулаком-то? Эти два деловара были вроде как представители главного – Топоровского, вроде сопродюсеры. Главное, когда наш режиссёр договорился с командующим ВДВ России и тот согласился быть консультантом, все эти горе-начальники страшно обрадовались. Ведь бесплатно, по военной команде, сразу предоставлялась массовка – несколько рот солдатиков, бронемашины, автоматы Калашникова, обмундирование и так далее и тому подобное. А если учесть, что прокат только одного такого автомата из пиротехнического цеха Мосфильма, как мне режиссёр говорил, стоит двести долларов, то можете представить, какую экономию они получили.

– Так эти господа должны были ему быть страшно благодарны.

– Они и радовались поначалу. Это же заказ был канала «Россия». Государственные денежки. Они-то всё, что было запланировано по смете и вдруг благодаря военному консультанту бесплатно свалилось, учли и неожиданно высвободившиеся денежки по карманам разложили. Но когда у нашего бессребреника возникли затяжки со съёмками: ну, дольше, чем планировалось, снимал ту или иную сцену, долго репетировал, возился с актёрами, добиваясь результата, – они испугались, что придётся эти денежки – немалые, как вы догадываетесь, – возвращать в бюджет картины. Вот и стали его пилить. В итоге у него инфаркт. Ну а потом и картину закрыли. Как уж они там перед телеканалом оправдались, одному богу известно. Вероятно, форс-мажором всё объяснили, то есть болезнью главного лица. Как-то всё списали. Им ведь главное – свой карман. Такие сейчас прохиндеи называют себя продюсерами.

– А он, пожалуй, одарённый был, режиссёр-то, – по-купечески отхлебнув из блюдца горячий чай, заметила Лилия Петровна. – Не по случаю в профессию влетел. А жив ли? Я уж и имя-то его подзабыла.

– Дубовской-то? – Юрий Кириллович ковырнул серебряной ложечкой свой кусочек торта. – Серёжа Дубовской. Да, похоже, жив. Он же нас-то помоложе. Мы ведь с тех пор с ним так и не общались. Как-то резко разошлись пути. Впрочем, знаю, что он после выздоровления в кино вернулся. Что-то снимал, и даже успешно, но я фильмов его не видел.

– А почто же так, не интересовался-то?

– Ох, Лилия Петровна, ну вы же знаете, как жизнь меня ударила, с сыном-то…

– Ой, милый, да как не знать! Царствие Небесное рабу Божьему Кириллу…

– Ну вот. А как я выкарабкивался после этого, лучше не вспоминать. Ведь вы не знаете, я было запил крепко…

– Ум-м-м, беда-а, – протянула Лилия Петровна. – Мой-то ведь тоже попивал. Дружки вокруг мухами осенними крутились. Один мне всё пел: мы стараемся поддержать Толю, всё-таки коллеги. А я-то не дурочка, знаю, что это за коллеги. Калеки, а не коллеги! В душе-то радуются, чуть что не так. Ох, уж лучше меня этот мир никто и не знает. У соседа умерла коза – казалось бы, какое мне дело, а всё-таки приятно. Что, не права?

Юрий Кириллович пожал плечами:

– Наверное, правы…

– Да не наверно, а точно, – резко низким голосом бросила Лилия Петровна, вдруг развернув плечи и выпрямившись на стуле. – Они и на похороны приходят, только чтоб выпить добряче. Уж я за жизнь свою этих дружочков повидала. И не спорь со мной! Я тебя старше больше чем на десяток годков, так ведь?

– Да что вы?! – рассмеялся Юрий Кириллович. – Я и не спорю. Я ведь помню, как с вами спорить.

– Ну то-то же, – взяла со стола блюдце Лилия Петровна и чуть-чуть налила в него чаю. – А чего сидишь такой унылый?

– Да я просто подумал, что, если бы с Серёжей Дубовским что-то случилось, я бы узнал. Мне же как члену Союза кинематографистов приходит газета «СК-Новости». А там в конце каждого номера некрологи печатают. С портретами. Целую страницу.

– Ва-а-жная газетёнка, нужная, – с серьёзным видом заметила Лилия Петровна, отхлёбывая чай и напомаженными губами осторожно снимая с ложки маленький кусочек рассыпчатого торта.

– Ну да, – согласился Юрий Кириллович. – Так вот его некролога не было. Я всегда их внимательно просматриваю. Почему-то.

– Ну, почему-почему, – строго объяснила Лилия Петровна. – Потому что сам уже не вьюноша.

– Вот, Лилия Петровна, кстати, о юноше.

И тут Юрий Кириллович выложил всю трагическую историю своего протеже с Донетчины.

– Понимаете, надо помочь парню, – завершил он свой рассказ. – Скорректировать, так сказать, ему судьбу.

– Да-а, жалко молодого человека, – согласилась Лилия Петровна. – К тому же одарённый, как ты говоришь. А я уж тебе верю, ты разбираешься, скольким вон в большую живопись путёвку дал. Но, Юра, милый, чем же я-то могу помочь? Ему к эстрадным продюсерам надо, чтоб они, как это у них называется, его раскручивали.

– Да обращался он, Лиля Петровна, обращался.

– И что же?

– Одному, видишь ли, возраст не подходит, другому надо, чтобы за тобой уже стояло определённое финансовое обеспечение, третий предпочитает работать с девушками, а тут одного как раз мальчики устраивают, так он вообще нашего парня в штопор вогнал.

– Это как же? – Лилия Петровна отклонилась на спинку стула.

– Жить ему предложил!

– В каком смысле? Жильё, квартиру снимать?

– Ах, Лилия Петровна, добрейший вы человек! Жить он Кириллу предложил в сексуальном плане. Сожительствовать то есть. Тогда он будет им заниматься. Раскручивать, как вы говорите.

– О господи! – Лилия Петровна всплеснула руками. – Свят, свят, свят! С ума они все посходили!

– Вот то-то и оно, – вздохнул и мелко закивал Юрий Кириллович.

– Вот это всё Ельцин с Горбачёвым, паразиты чёртовы! – в сердцах выругалась Лилия Петровна. – Открыли шлюзы для этой грязи. И столько разбазарили, столько потеряли. А в духовном-то плане какая беда? Это ж какой мамай всё поразрушил? Это десятилетиями теперь не восстановить, поколения потеряны! Да и с кем восстанавливать-то? Вон их сколько, шариковых-то, в девяностые в малиновые пиджаки переоделись, а потом осели в Думе, да и по всей стране в начальники прогрызлись. Сейчас-то уж, конечно, много наведено глянца, да только он не спасает. Вокруг-то коррупция, нищета в регионах, и тут же безудержное обогащение толстосумов. И эта!.. Уж сидела бы тихонько, так нет же, лезет везде. Смотрю, стоит в первых рядах на инаугурации президента.

– Вы, простите, о ком?

– Да Наина эта, жёнушка его. Всё всем рассказывает, какой он хороший, Боря её, Ельцин. А он, мерзавец, такую страну разрушил. Сделал то, что Гитлеру не удалось. Такого предателя ещё история наша не знала.

– Так что же теперь делать? – вставил Юрий Кириллович.

– А что ж теперь сделаешь? Сдали всё американцам, они теперь нами и правят. Была у нас новая общность людей – советский народ. Во всяком случае, так нам объявили. А теперь сословно-олигархическое общество у нас. Причём одно сословие работает на Демократическую партию Соединённых Штатов, другое – на Республиканскую. Вон Ельцин-центры теперь открывают. В Екатеринбурге открыли, в Москве собираются. А знаешь для чего? А чтобы показать народу, что он, народ наш, – быдло, а они, толстомордые, правят нашей жизнью, нашими просторами от моря до моря. Они – кучка богатеев. Превратили великую страну в сырьевой придаток Запада и Америки.

– Ну что вы, – попытался возразить Юрий Кириллович. – У нас такое оружие…

– Да что там оружие, – горячилась Лилия Петровна. – Они нас давно без всякого оружия оккупировали и поработили.

– Но всё же…

– Что всё же? Всё же скажу тебе так! Из народа нашего не выбить то, что впитано десятилетиями. Ничего у них не выйдет. Не потеряет народ наш в любых испытаниях ни доброты своей, ни таланта своего, коему равных в мире нет, ни милосердия. Мне вот посчастливилось в жизни: меня всегда окружали и окружают хорошие люди. И кстати, молодёжь…

– Кстати, о милосердии, – вставил Юрий Кириллович, чувствуя, что сейчас разовьётся новый бесконечный монолог с душещемящими воспоминаниями. – Всё же, как ему помочь?

– Кому?! – вытаращила на него глаза Лилия Петровна. – Государству нашему? Чем же я-то, старуха, могу ему помочь?

– Лилия Петровна, я говорю о Кирилле.

– О каком Кирилле?

– О юноше с Донбасса.

– Вот ещё сегодняшняя трагедия – Донбасс. Тоже ведь наследие Ельцина. А ещё врали, сволочи, что они эту революцию без гражданской войны сделали. Ага, как же! Да война вон то тут полыхнёт, то там вспыхнет. И так практически по всей территории бывшего Союза нашего. Она всё идёт и никак не закончится. Они, бандиты, во главе с Мишкой по уму горбатым да Борькой-алкашом всё это затеяли, чтоб страну разворовать, вот бандитские разборки всё никак и не закончатся. И что обидно, гибнут-то самые чистые и честные, а подонки всё обогащаются. И всё им мало! И крови мало, и краденым никак не насытятся! Ну ладно, будет! Что-то я распалилась. Так, – Лилия Петровна пригладила собранные на затылке в шишечку свои, по старинке крашеные хной, волосы, вынула из шишечки большую пластмассовую заколку и снова решительно воткнула её, как показалось Юрию Кирилловичу, прямо в голову. – У тебя какие предложения?

– Я думаю, ему надо учиться.

– Дык надо поступать! Вон в Гнесинское училище или в Ипполитова-Иванова институт. Там есть факультет вокально-хоровой и дирижёрской подготовки.

– Он вроде о Гнесинке мечтает. Тут ещё проблема с гражданством.

– Вот, опять Ельцин-пьяница! – вскричала Лилия Петровна. – Куда ни сунься, одни проблемы нам эта тварь оставила. Ну ничего, решим. Я поняла, нужно его готовить. Говоришь, хорош парень-то?

– Ручаюсь, – припал грудью к краю стола Юрий Кириллович.

– Ну коли так… У меня ж внучка, Катерина. Как в той детской песенке про кузнечика, знаешь: «И встретил он подруженьку, а девка просто клад». Она как раз в Ипполитова-Иванова на втором курсе.

– Лиля Петровна, знаете, в этом вопросе осторожно надо. Он парень с характером.

– Дык и она у меня не кисель. Уж ты не волнуйся, я куда как опытная сваха. Дай ему все мои телефоны, начнём заниматься, готовиться…

– Я всё оплачу.

– Фу-ты ну-ты, как же тебе не стыдно?! Давай это мы в память о Толе, о твоей с ним дружбе, идёт?

– Спасибо, Лилия Петровна! Признателен вам от всей души! Кстати, я не сказал, он ведь в музыкалке по классу скрипки занимался.

– Ну и чудненько! Чай остыл. Щас на кухню слетаю, подогрею быстренько. А торт жуть какой сладкий. Мне ж нельзя, диабет. А вишь сижу с тобой тут, жру, негодница.

Глава III

Так Кирилл стал готовиться к поступлению в училище. Теперь он спешил на занятия к Лилии Петровне и всё меньше давал дополнительного времени ученикам Юрия Кирилловича. А тот только радовался за парня. А своим подопечным не уставал повторять:

– Цените, братцы. Дай бог, поступите в институт, а там вам такой натуры не предоставят. Сейчас молодёжь большие деньги хочет зарабатывать, а натурщикам у нас мало платят. Так что будете довольствоваться пенсионерами с обвисшими бицепсами-трицепсами.

Он и в этот раз не преминул поддержать Кирилла, отпуская в его адрес ободряющие похвалы.

Глотнув табачного дыма от толстяка-соседа с нижнего балкона и прикрыв аккуратно новую балконную дверь, он обошёл своих учеников, склонившихся над заданием: рисунок мужской обнажённой фигуры анфас.

– Смотри, как у него мощно, как красиво торс посажен, – остановился Юрий Кириллович над сгорбившимся у мольберта щупленьким пареньком. – А у тебя? Братцы, ведь что такое рисунок? Это передача формы, объёма с помощью очень простых приспособлений: бумаги и карандаша. Но что очень важно: нужно не просто срисовывать объект, а как бы ощупывать его, лепить его.

Кирилл на подиуме представил на минуту, что его, оторвавшись от своих рисунков, вдруг бросились ощупывать все эти двадцать начинающих живописцев, почувствовал напряжение, смутился и крепче сжал длинную палку, на которую опирался правой рукой, будто собрался ею отбиваться. Тут же сообразил, что нужно наоборот расслабиться, дабы, хоть и в плавках, не оконфузиться окончательно. А Юрий Кириллович, медленно передвигаясь по комнате, продолжал свои наставления, будто лирический баритон пел любимую арию:

– Надо так себя настраивать, так себя приучить мысленно ощупывать объект и лепить, в кавычках говорю, лепить его на бумаге.

– Это кто у нас, Володя, там живёт? – склонился Юрий Кириллович над мольбертом коренастого паренька, старательно, с отчаянным нажимом штрихующего изображение на своём ватмане.

– Где? – удивлённо отстранился от своего рисунка Володя.

– Да вот, в животе.

– Это пуп, ну типа пупок.

– Вот именно, «типа», – усмехнулся Юрий Кириллович. – Это нефтяная скважина, а не пупок. Давай-ка исправляй, и не жми так, не лопатой работаешь, ощущай карандаш будто смычок скрипки и веди свою мелодию. С радостью творите, друзья, а не с натугой. Вы счастливые люди: вы решили посвятить себя творчеству, а творчество – единственное оружие, с коим можно вступать в поединок с бегом времени, с забвением, со смертью, в конце концов.

Чуть запрокинув голову, Юрий Кириллович лавировал между мольбертами и, словно глухарь, казалось, сам приходил в восторг от собственного вдохновенного панегирика. И тут же вдруг, остановившись возле очередного ученика, заметил ему сухим требовательным тоном:

– Славик, третью грудь убираем.

– Где? – задрав голову, растерянно взглянул на учителя Славик.

– Вот здесь, «где», – Юрий Кириллович изъял из его руки карандаш и ткнул им в рисунок. – Что это такое? Куда мы так напрягаем форму? И потом, обрати внимание, косые мышцы живота – это не соски свиноматки. Зачем ты их так тоном выделил? Исправляй!

Он вернул Славику карандаш и, шагнув чуть в сторону, остановился возле девчушки, а та, почувствовав за спиной учителя, прекратила тереть свой рисунок ластиком и чуть ли не со слезами прошептала:

– У меня такое ужасное чувство, что ничего вообще у меня не получится.

– А ты, Танюша, меньше старайся, – отозвался учитель. – А то ты так стараешься, что у тебя нос потеет. Не старайся, расслабься, и всё получится. Есть ещё такой нехитрый способ – зеркало к рисунку приложить. Когда глаз устаёт, то перевёрнутое изображение в зеркале позволяет замечать ошибки, – Юрий Кириллович склонился над рисунком, взял с мольберта свободный карандаш и стал водить им по прикреплённому к доске листку. – Вот, обрати внимание на этот момент. У тебя тут целый кусок провален. Если Стёпа надувает форму, – он кивнул в сторону её соседа, – то у тебя здесь, наоборот, провал. Вытягивай этот кусок тоном. Вот отсюда досюда. Это всё надо вытягивать.

Дав эти дельные советы отчаявшейся ученице, Юрий Кириллович шагнул к Стёпе:

– Там действительно очень красивый рельеф грудной мышцы, – начал он разбор рисунка, – но нельзя забывать про общую пластику. Она по тону у тебя сейчас вываливается, – мастер прикрыл один глаз и, вытянув вперёд руку, ладонью закрыл перед собой часть рисунка, при этом отошёл назад и чуть склонил набок голову. – Встань вот со мной рядом и прищурь один глаз. Теперь видишь? Ну вот, – и тут, возвысив голос, он обратился ко всем: – Что вы, друзья мои, в свои работы, как слепые котята, уткнулись? Не ленитесь время от времени вставать, отходить и сравнивать рисунок с натурой. Настя, ну-ка, встань и отойди от мольберта! Видишь, что на твоём рисунке у него хвост? Причём объёмный. Да ещё раздваивается на конце.

– Это тень, – тихо простонала пухленькая круглолицая Настя.

– Что?! Тень?! Это не тень – это хвост динозавра! – притворно возмутился Юрий Кириллович. – Прищурься, присмотрись… И принимайся за работу.

Направляясь к своему рабочему столу, он остановился ещё у одного мольберта. Мальчишка-очкарик осторожно водил тонко отточенным «кохинуром» по своему рисунку.