Читать книгу: «Враг генерала Демидова. Роман», страница 4

Глава восьмая
Вильно. 1944 год, август

Конин шел по галерее – двери на балкон были широко раскрыты, из зала доносился мерный, как рокот моря, шум голосов.

– Далеко собрался, капитан?

У входа на балкон щурился, заложив руки за спину, уже знакомый Конину бдительный лейтенант Шилов.

– В чем дело?

Шилов раскрыл кулак. На его ладони, как по волшебству, появилась красная книжечка.

– Лейтенант Шилов, Владимир Петрович, контрразведка, – прочел вслух Конин.

– Майор Агапов.

Конин повернул голову – смуглый майор прожигал взглядом спину.

– Позвольте с вами побеседовать, товарищ капитан. Пройдемте.

Шилов и Агапов, словно под конвоем, повели Конина с галереи.

Нет, это была не борода, а просто кусок какой-то пакли. Вот в Большом – там бороды так бороды. Чесаные, гладкие, шелковистые. Мазнешь клеем по подбородку, положишь на него такую замечательную бороду – и хоть в костромской лес поляков за нос водить, не то что на сцену. Ивана Сусанина в такой бороде легко представлять. Чувствуешь душу народную всю ширь да мощь, да удаль русского характера. А с этой бороденкой – дрянь. Никакого подкрепления для творчества. Талантом только и спасайся.

Оперный бас Яхонтов отшвырнул бутафорскую бороду. Дунул под нос, засопел. С усами – тоже никакого порядка. Один отклеился. Яхонтов увидел в зеркале испуганное лицо пожилой гримерши.

– Сейчас поправим, пан Яхонтов, – с сильным польским акцентом пропищала гримерша, но бас величественно отстранил ее могучей рукой, пророкотал, скорбя.

– Изыди. В таком виде бессмертного князя Игоря представлю!

И придвинул к себе литровый графинчик.

– Нет! – завопил за спиной баса плешивый администратор, – Юрий Дормидонтович, умоляю, скорее, публика горит!

– А у меня душа пылает! Фарисеи! – торжественно пропел Яхонтов и опрокинул в бездонное горло рюмашку.

– Убиваете вы меня, Юрий Дормидонтович, поедом едите, – застонал администратор, а Яхонтов, сделав страшное лицо, оскалился в зеркало. Дьявольски захохотал.

Хохот маститого певца, больше похожий на рык атласского льва, услышал лейтенант Шилов. Отворив дверь в гримерку, он нерешительно уставился на хохочущего певца, посмотрел на Агапова. Яхонтов заметил вошедших и, приняв их за своих поклонников, не обернулся, но самодовольно спросил, напрашиваясь на комплимент.

– Недурно, а… мороз по коже… Шикарную ноту взял… Вам нравится, товарищи?

Шилов политично кашлянул в кулак, сказал строго.

– Извините, товарищ Яхонтов, нам тут с товарищем поговорить бы надо…

Администратор одарил Шилова благодарным преданным взглядом, захлопотал.

– Юрий Дормидонтович. Пора. Пора на сцену…

Яхонтов величественно поднялся. Царственным жестом подбросил гримерше убогую бороду. Обвел комнату дланью.

– Располагайтесь, доблестные сыны Отчизны. Все ваше.

Шилов пропустил в гримерку Конина и Агапова. Чекисты и капитан подождали, пока деятели культуры покинут помещение. Но едва дверь за ними закрылась – сразу посмотрели друг на друга.

Молчали.

Конин ждал. Разглядывал контрразведчиков.

Чекисты смотрели на Конина. Суровели лица, тянулось безмолвие. Напряжение росло.

Наконец Агапов протянул к Конину руку и сухо приказал.

– Документы, капитан?

Конин вскинул ладонь к нагрудному карману…

…медленно расстегнул пуговицу…

…подал документы Агапову…

Майор дотошно изучал документы Конина, читал.

– Полковая разведка?

– Так точно…

Шилов подошел к зеркалу, примерил бороду, хмыкнул.

Агапов выдержал профессиональную паузу.

– В городе что забыл? Почему не на фронте?

– Врачи не пускают. Говорят, опасно для здоровья. Согласно предписания, товарищ майор, зачислен в штат местного военного училища – инструктором. (кивнул на пачку документов в руках у Агапова) Там все указано.

Агапов передал документы Шилову…

Шилов отложил бороду, быстро вытащил из пачки документов бумажку.

– У него тут… выписка из госпитальной истории имеется. Товарищ Агапов…

– Тяжелое ранение? – Агапов заметил на гимнастерке Конина две нашивки.

– Так точно.

– В госпитале, в Шатске, лечили? – не спросил, а скорее уточнил Агапов.

Шилов блаженно улыбнулся Агапову.

– А, знаю… У меня там друг лежал. (Конину) Как говоришь, лечащего врача звали? Антон Степанович?

– Нет. Клавдия Михайловна. И госпиталь – в Новодворске, – отрезал Конин.

Лейтенант мгновенно посерьезнел.

Агапов вскинул на Конина темные глаза.

– Ну, а тут, в Оперном, что делаешь?

– Давно в театре не был, товарищ майор. Воевал. А я оперу с детства люблю… Мама у меня в Большом пела. Между прочим, однажды Яхонтов чуть не сделал ей предложение.

– Что же помешало их счастью? – осведомился Шилов.

– А вы у Яхонтова и спросите.

Агапов отчеканил.

– Надо будет – спросим. (задумчиво) Так ты, москвич, стало быть?

– Да.

– Вот откуда у него папиросы «Герцеговина»… Я сразу его приметил. Столичных за версту чую.

В коридоре пронзительно зазвенело.

– Третий звонок, – значительно подсказал Агапову Шилов. – Концерт уже начинается…

И засунул в планшетку пачку документов Конина.

– Я что, арестован?

– Нет. Но до конца концерта тут посидишь, – направился к выходу Агапов.

– На всякий случай. – добавил Шилов.

– Ищете кого? Вижу! Сам три года в разведке, – в спину майору крикнул Конин.

Агапов остановился и веско заметил.

– Не твоего ума дело. Ты в разведке, мы в контрразведке.

Конин пожал плечами. Чекисты вышли, плотно притворив за собой двери.

В коридоре Шилов указал на дверь гримерки сержанту Сидорчуку.

– Под твою ответственность, Сидорчук. Глаз с этого капитана не спускать Случится что – трибунал.

И, уже шагая по полуосвещенному коридору в оперный зал, обратился майору Агапову.

– Что скажете, товарищ майор? Интересная штучка?

– Посмотрим, Володя. Какой-то он… непростой… этот капитан. И, кажется, с сюрпризом. Но не диверсант.

– Это почему же? – огорчился Шилов.

– Дерзок слишком.

Конин присел на край стола и повертел в руках бутафорскую бороду, огляделся. Комната – крошечная, не больше пяти квадратных метров. Он посмотрел на белые высокие стены, потолок. Окон нет – узкая вентиляционная отдушина под потолком не в счет. Как в мешке. Каменном.

Конин прислушался. Что-то зашуршало тяжелое, грузное под самой дверью. А дверь тихонько скрипнула и отошла.

Скользнув к стене, Конин смог увидеть, что там, а темной полоской пространства, ставшего видным в приоткрытую дверь. Он увидел рослого здоровяка, с погонами сержанта на плечах. Здоровяк сидел на полу, откинув в сторону автомат и, казалось, дремал.

Миг – и Конин оказался в коридоре. Он пробежал по галерее, повернул за угол, и оказался в фойе. Остановился. Прямо перед ним драила стол светловолосая официантка.

Она подняла красивую голову и вопросительно посмотрела на Конина.

– Буфет закрыт. До конца концерта, – сказала она.

– А девушка? Та, что здесь была? С генералом… Где она?

– А я к ней не приставлена… Идите в зал, все уже давно там, – напомнила Конину блондинка. Конин, круто повернувшись на каблуках, зашагал к зрительному залу.

– Концерт по случаю освобождения города от немецко-фашистских захватчиков разрешите считать открытым, – генерал Демидов поднял руку, приглашая поднять занавес.

– Да здравствует героическая Советская Армия! Товарищу Демидову – полководцу-освободителю – ура! – прокричал кто-то восторженно из зала. И зал дружно подхватил.

– Ура! Ура! Ура!

А потом грянул шквал аплодисментов. Люди аплодировали стоя – горячо, шумно, азартно. Так, словно они стосковались по вот такому вечеру, когда можно будет вложить в этот гром приветствий, летевших на сцену, где стоял, окруженный своими сподвижниками, знаменитый командарм, всю силу души, всю радость освобождения. Победы, добытой безумно дорогой ценой.

Демидов поклонился тем, кто был в зале – офицерам-фронтовикам, подпольщикам, активистам-рабочим, всем, кто себя не жалел в борьбе с врагом. Но аплодисменты не стихали.

Демидов смущенно обернулся к офицерам, окружавшим его плотной стеной. Аплодисменты только усилились.

– Спасибо, спасибо, товарищи, – крикнул Демидов, – Будем считать ваши горячие приветствия не благодарностью лично мне. Но всем нашим героическим войскам – пехотинцам, танкистам, артиллеристам, летчикам! Спасибо. дорогие товарищи! А теперь… все-таки концерт!

Демидов бегом спустился со сцены. За ним последовали и его офицеры.

Фонари на трех ярусах, опоясывавших громадный зал оперного театра, светили уже не так ярко. Раздвинулся занавес. На сцене бравый морячок развернул во всю ширь гармонь. Кубарем пронеслись в зажигательном танце парни в бескозырках из ансамбля песни и пляски Советской Армии. Гремела медь оркестра. Матросское «яблочко» сменял украинский гопак.

В бельэтаже генерал Демидов нетерпеливо барабанил пальцами по бархату парапета. У генеральского кресла Эйфелевой башней возвышался долговязый Сабатеев.

Барон де Луазон тщательно протер носовым платком линзы полевого бинокля, направил его на сцену. Мощная цейсовская оптика тут же показала Бертрану во всей красе, как головокружительно, выше своего гренадерского роста умеют прыгать солисты советского армейского ансамбля. Де Луазон тяжело вздохнул, наклонился к плечу командарма.

– Мой генерал, хочу сказать – у вас прелестная спутница. Очаровательная, обворожительная…

– Не вздумайте за ней приударить, Бертран. Я вас, французов, знаю, – погрозил пальцем летчику Демидов.

Инин прошептал.

– Бертрану, нравятся все русские девушки, товарищ Демидов.

Барон смутился.

– Оставьте, Инин… При чем тут… Я просто… заинтригован… Когда же мы услышим чудесное пение Джан?

– Когда? – взглянул на Сабатеева генерал.

Полковник развернул блокнотик, сверился.

– После половецких плясок, товарищ командующий. Ария Доницетти… Вот в программе указано. Выступление дуэта. Джан Бергер и солист Большого театра СССР, народный артист-орденоносец Яхонтов. Я уточнял в политуправлении. Данные точные.

Демидов поджал сухие губы.

– Затянутая программа. Слишком затянутая.

– Прикажете сократить?

– Отставить. Но чтоб в следующий раз мне…

– Уяснил, товарищ командующий. Больше не повторится, – вытянулся над генеральским креслом Сабатеев и черкнул карандашом в блокнотике.

Генерал сидел, скучал, барабанил пальцами по парапету. Поглядывал, на публику в зале, и хмуро – на сцену: там все еще плясали неугомонные половцы.

– Сабатеев! – окликнул Демидов своего начальника охраны.

– Я!

– А зачем столько охраны в зале? Тебе что, людей больше занять нечем?

– Виноват, товарищ командарм. Но я тут при чем? Это все этот, московский майор, армянин, распоряжается. Как у себя дома. Понаедут, и давай порядки наводить. Будто без них и дела никто не делает. Им бы, товарищ командующий, только звездочки на погоны цеплять. А пороху толком и не нюхают. Это майор сказал, что, мол, по его мнению, следует принять чрезвычайные меры безопасности…

– Для чего?

– Для вашей охраны.

Демидов удивленно посмотрел на Сабатеева.

– А ты у меня на что?

– Вот и я о том же.

Демидов усмехнулся.

– Звездочки, говоришь… Ты, Сабатеев, передай этому майору… из Москвы… От моего имени. Пусть впредь свое мнение держит при себе.

– Передам, товарищ командующий… Лично я безопасность вам гарантирую, у меня все под контролем.

Половцы схлестнулись кривыми саблями в последний раз. Исчезли за кулисами. Ведущий приблизился к краю рампы. Выдержал томительно долгую паузу. И наконец бодро выкрикнул в зал.

– Народный артист Советского Союза Юрий Дормидонтович Яхонтов. Ария из оперы «Князь Игорь»!

Голос ведущего потонул в буре аплодисментов.

Демидов привстал с места, гневно глянул на Сабатеева.

– Сабатеев! Это что еще?

– Ария! Ваша любимая!

– Где Джан, Сабатеев? Я спрашиваю!

– Не могу знать. Должна была петь в дуэте… Вот, в программе…

– Что ты мне эту программу тычешь…

– Прикажете найти Джан?

– Немедленно.

Сабатеев поспешно покинул генеральскую ложу.

Глава девятая
Вильно. 1944 год, август

Капитан Конин стоял у стены, недалеко от ярко освещенной сцены, рассматривая публику в зале. В оркестровой яме заметил пустующий стул. К нему сиротливо привалился контрабас – хозяина инструмента все еще не было на месте.

А между тем старик-контрабасист, покинувший с заметным удовольствием свой громоздкий инструмент, пробирался по переходам, которые образовывали за главной сценой оперного театра целый лабиринт. Он шел прямиком к служебному входу. И уже добрался до него, когда услышал голоса. Тонкий мальчишеский тенорок никак не соглашался пропустить кого-то в театр

Остановившись в начале крутой лесенки, которая сбегала в вестибюль служебного подъезда, старик увидел, что тенорок принадлежал младшему лейтенанту. По его приказу трое автоматчиков держали на прицеле трех офицеров. Судя по форме – музыкантов из ансамбля песни и пляски. У одного из них была папка с нотами, у другого – длинный футляр с каким-то духовым инструментом. Третий, с узким волчьим лицом и черными горящими глазами, рябоватый и очень загорелый, вероятно, был среди них самым старшим. Держался он так, словно привык отдавать команды – гордо и независимо.

Этому гордецу младший лейтенант криком и пытался растолковать, по слогам: никаких опоздавших к началу концерта он в помещение театра не пустит. Все равно ему – пусть явились они хоть с тромбоном, хоть с бадминтоном, хоть с всем Союзом композиторов и консерваторией в придачу. Приказ есть приказ.

Рябой только молчал, спокойно слушал младшего лейтенанта и не двигался.

Когда лейтенант исчерпал весь свой запас слов и терпения, и уже готов был приказать своим автоматчикам арестовать троих музыкантов за недисциплинированность, старик вытер красные влажные губы ладонью и засеменил с лестницы.

– Да кто вы такие, чтобы не подчиняться?! – кипятился лейтенант.

– Мои это, мои ребятки! – закричал с лестницы контрабасист. – Из нашего оркестра.

И сразу набросился на музыкантов.

– Ну, куда вы запропастились. Товарищ дирижер уже с ног сбился. Из Главпура звонили. Какая же игра без тромбона? Концерт уже начался. Давайте за мной! Быстрее!

Старик бойко растолкал опешивших автоматчиков, подскочил к рябому и потащил его с собой через вестибюль.

– Стоять! – заорал младший лейтенант.

Старик замер, согнувшись. Повернулся к лейтенанту вполоборота.

– Пропуска!

– Что?

– Имеются? Пропуска?

Осклабившись и обнажив при этом черную дыру вместо передних резцов, старик хлопнул себя пятерней полбу.

– Ну, конечно, конечно! У меня, у меня они! Все здесь!

И засунул руку за пазуху. Музыканты переглянулись. Рябой и бровью не повел, когда в ловких узловатых пальцах старика блеснула контрабасная струна.

Одним движением старик захлестнул струной шею юного лейтенанта, дернул на себя – лейтенант засучил ногами, забился в предсмертной судороге.

Ножи, внезапно оказавшиеся в руках музыкантов, дружно ударили автоматчиков. Через секунду с охраной вестибюля было покончено.

– На галерею, быстро. Седьмая ложа, – деловито скомандовал старик рябому.

Музыканты направились к лестнице.

Старик остался. Он разглядывал три трупа, сматывал струну. Вдруг усмехнулся – из-под массивного двухтумбового стола торчала женская ступня в простом крестьянском, подшитом кожей валенке – подрагивала, мелко.

Старик заглянул за стол – маленькая женщина, простоволосая, с размазанной помадой на синих губах, таращила на него полные слез и ужаса глаза. На ее спецовке был нашит черный прямоугольник с надписью белым – «Вахтер».

Старик вздохнул и стал быстро разматывать струну.

Сабатеев шел, покуривая, по коридору, который вел к буфетному залу. Ни он, ни его люди нигде не могли отыскать Джан. Не было ее и здесь, возле буфета. У поворота длинного и полутемного коридора он услышал шаги. Понял: шли военные – по паркету стучали подкованные каблуки армейских сапог.

Он пошел на стук. И чуть не столкнулся лицом к лицу с худым, рябоватым офицером-музыкантом. Сабатеев забыл о папиросе.

– Ребята, вы девушку в темном платье, с шалью красивой такой… серебристой… не видели? Стрижка короткая…

Офицеры холодно глядели Сабатееву прямо в глаза. Молчали. Словно не понимали вопроса.

– Ну, глаза овальные, карие…

– Нет, – ответил рябой музыкант, украдкой посмотрел на футляр с тромбоном.

Сабатеев перехватил его быстрый взгляд.

На руке музыканта с футляром вздулись прожилки. Значит, весит инструмент немало – автоматически решил Сабатеев, не отдавая себе отчета, зачем ему эта информация.

– Разрешите следовать дальше, товарищ капитан? У нас мало времени, – сказал медленно, будто с трудом подбирая слова, рябой.

– Музыканты? – спросил Сабатеев, не понимая, что, возможно, задает глупый вопрос. Ему почему-то не хотелось отпускать этих офицеров с тромбоном.

Рябой бесстрастно кивнул.

– Так точно. Музыканты. Нам приказали срочно доставить тромбон.

– Понятно, – рассеянно процедил Сабатеев, соображая, стоит ли ему приказать музыкантам немедленно предъявить документы. Что-то беспокоило его в них, но что именно – неясно…

Ему некогда было заниматься этими троими – командующий приказал найти Джан. Сабатеев должен был поскорее выполнить приказ командарма.

– Она на втором ярусе, в седьмую ложу прошла… – крикнула Сабатееву светловолосая официантка, мелькнув в коридоре с подносом, полным грязной посуды.

– Еще есть вопросы? – спросил рябой.

– Нет.

Сабатеев шагнул в сторону, освобождая музыкантам путь.

Офицеры прошли мимо Сабатеева, мрачно смотря перед собой, скрылись в полумраке.

Сабатеев проводил их взглядом, отправился на галерею.

Яхонтов превосходил самого себя. Он ревел, как океанский шторм, сокрушающий прибрежные скалы. Под куполом театрального зала от могучего яхонтовского рыка раскачивалась и позванивала тысячами блистающих стразов стопудовая люстра, некогда изготовленная в Париже по заказу дирекции Российских императорских театров.

– О, дайте, дайте мне свободу! Я свой позор сумею искупить… Я Русь от недруга спасу! – гремел Яхонтов, обнажив мохнатую грудь и раскинув в стороны руки.

Конин скользнул взглядом по изумленным лицам слушателей, и вышел из зала.

Тромбонист и сопровождавшие его музыканты поднялись на галерею, из которой начинались входы в ложи второго яруса главного зала оперного театра.

Они не прошли и двух десятков шагов, как были остановлены нарядом автоматчиков. На требование предъявить документы – музыканты пустили в ход ножи.

Диверсантам не потребовалось много времени, чтобы уничтожить весь наряд.

На шум из ложи выскочил лейтенант Шилов.

– Что такое? Кто их? – Шилов не сразу догадался, что происходит. Он видел тела мертвых автоматчиков и склонившихся над ними людей в форме советских офицеров. Он не сообразил, что эти трое и есть убийцы.

Музыканты медленно и молча двинулись на лейтенанта.

Блеснули ножи.

Шилов понял, что попал в переплет.

– Так вы гады, голубчики? – пробормотал Шилов и рванул из кобуры пистолет. Но один из нападавших сделал выпад и выбил у него из руки оружие. Второй ударил лейтенанта финкой в бок. Шилов упал, ударился головой о стену. Падая, сбил фонарь. Стало темно.

В полной темноте Шилов отполз за дверь. Затих.

Он слышал, как напавшие на него диверсанты искали его с полминуты, но не могли найти. А потом быстро побежали по коридору.

Шилов пощупал бок – саднило. Бок быстро стал набухать чем-то мокрым, хлюпким. Лейтенант попытался встать. Но в голове вспыхнул желтый блиц, и Шилов понял, что летит в бездонную яму, из глубины которой к нему, как вагонетки, одна за другой мчались грохочущие лохматые звезды.

Глава десятая
Вильно. 1944 год, август

Конин шел по галерее второго яруса. Было гулко и пустынно. Он осмотрелся, заглянул на лестницу пожарного выхода. Поста охранения там не обнаружил.

– Тоже мне, спецы. Нигде. Никого, – прошептал Конин.

Он решил повернуть назад, когда, подсветив фонариком пол, заметил, как луч выхватил из мрака пятно. В двух шагах от первого он обнаружил второе пятно. У самого входа в ложу – третье.

Конин откинул портьеру, вошел в ложу.

Свет карманного фонаря заскользил по телам мертвых автоматчиков.

Конин попытался нащупать пульс у каждого – никаких признаков жизни.

– Музыканты! – раздался откуда-то со стороны слабый голос.

Конин шагнул на голос, направив туда же свет фонаря.

У стены сидел, держась за бок лейтенант Шилов. Половина его щегольской гимнастерки была залита кровью, которая сочилась сквозь пальцы.

– Помоги встать! – прошептал лейтенант. – Уйдут, гады!

Конин сорвал обертку индивидуального пакета.

– Не уйдут. Догоним. А тебя, лейтенант, для начала тебя перевязать надо. Кровью изойдешь.

«Музыканты» подошли к двери, на которой была прибита табличка с цифрой семь. Роли каждого из них были распределены заранее. Рябой прошел через всю ложу. Отодвинул портьеру и внимательно посмотрел на сцену, в зал. Кивнул своему сообщнику, замершему у входа с футляром для тромбона в руках.

«Тромбонист» подошел к столу, положил на него футляр. Щелкнули замки. В слабом свете блеснул вороненый ствол снайперской винтовки. Умелые руки зарядили оружие. Установили его на специальное приспособление вроде треноги.

– Все готово, Циклоп, – тихо сказал «тромбонист» рябому.

Тот сел за стол, приложился к винтовке.

Черные крест-накрест линии прицела медленно прощупывали одну за другой ложи бельэтажа. Наконец в прицеле появилась ложа командарма Демидова. За сеткой прицельной шкалы замелькали лица летчика с золотой саблей и орденом на груди, упитанного здоровяка в круглых очках… И наконец – волевой профиль седоватого человека, на плечах которого горели темным золотом генеральские погоны.

– Отлично. Пора уходить, – сказал Циклоп и встал от стола.

Диверсанты покинули ложу, оставив на треноге готовую к выстрелу винтовку.

Навести полный порядок в городе за два часа, которые отвел генерал Демидов коменданту города, конечно, было невозможно. Но комендант хорошо знал по собственному опыту, если он не вывернется наизнанку за эти отведенные ему командармом сто двадцать минут, то выворачивать его шкуру будет очень скоро кто-то другой.

Прибыв в комендатуру, полковник Зайченко вызвал к себе начпрода. После стремительного подсчета внутренних резервов Зайченко и начпрод решили, что приказ командарма в принципе выполнить будет можно. Если приказать войсковым пекарням, работавшим в городе, два дня изготавливать продукцию исключительно для мирного населения.

Такой приказ и был немедленно разослан из городской комендатуры во все продовольственные учреждения, подчиненные коменданту.

Обрадованный таким скорым решением сложной задачи, Зайченко перекрестился. И помчался обратно в театр на доклад к Демидов у, спеша уложиться в отведенный ему срок.

И теперь Зайченко с легким сердцем входил в генеральскую ложу в бельэтаже, рассчитывая если не на благодарность, то уж на подсознательное признание командармом его неоспоримых организаторских талантов.

Торжествующее круглое лицо полковника Зайченко появилось в круге снайперского прицела, когда палец снайпера уже прикоснулся к спусковой скобе.

Яхонтов закончил арию на такой высокой патетической ноте, что казалось эта последняя нота и этот последний эффектный жест вырвут из него живое пламенеющее сердце.

Яхонтов поклонился слушателям. И получил заслуженную награду – восторг зала и гром аплодисментов.

Демидов вскочил, яростно аплодируя вместе со всеми.

Полковник Зайченко наклонился к его плечу…

– Ваш приказ выполнен, това…

Выстрел!

Зайченко оборвал себя на полуслове и, подогнув колени, стал валиться прямо на Демидова. Инин подхватив полковника, сначала подумал, что коменданту внезапно стало плохо с сердцем. У военкора тоже случались нелады с «мотором». Не отпуская тяжелое тело полковника, Инин нащупал в кармане круглую жестяную трубочку с пилюлями, как вдруг увидел, что его медицина ничем уже не поможет коменданту – в полковничьем затылке чернела маленькая круглая дырочка.

Конин заметил быстрые тени у коридора, который вел из галереи на пожарную лестницу. – Они, это они! – закричал лейтенант Шилов. Тотчас же устремиться за врагами ему помешала слабость. Шилов схватился за стенку.

Но по галерее уже спешил майор Агапов, командуя кому-то, кто бежал за ним следом.

– Оцепить здание! Никого не выпускать! Где Шилов?!

Конин оставил Шилова и бросился к пожарной лестнице.

О стены галереи щелкали пули, выбивая куски штукатурки и осыпая Конина белой пылью. У самой лестницы шевельнулась серая фигура, метнулась за выступ стены.

Пуля срезала лепную алебастровую розу над головой Конина.

Фигура упала. Конин переступил через труп, метнулся в сторону. Через спину Конина перелетел второй диверсант. Финка зазвенела на мраморных плитах.

Конин не успел откинуть нож подальше от упавшего, как диверсант, внезапно вскочив, нанес ему мощный удар ногой в лицо. Падая к стене, Конин заметил: диверсант схватил нож. Мгновений, которые понадобились Конину для того, чтобы оказаться на ногах, не хватило на то, чтобы отразить новое нападение.

Диверсант сбил Конина во второй раз, занес над поверженным капитаном финку. Конин перехватил его руку. Но удерживая ее, он чувствовал, что враг сильнее.

Выстрел! Диверсант дрогнул и ослаб. Упал на Конина – над ним, шатаясь, возвышался лейтенант Шилов, держа пистолет в опущенной руке.

– Теперь им деваться некуда, – усмехнулся Шилов, кивнув на мертвого диверсанта. – Третий на очереди.

Но третьего Конин и Шилов так и не нашли. Они поднялись на второй, на третий этажи, опередив автоматчиков Агапова и чекистов полковника Сабатеева. Почесали все закоулки на верхних галереях – третий ушел.

– Все, давай вниз, время теряем, – сказал Конину Шилов, когда на лестнице последнего яруса галерей раздался женский крик.

– Туда! – закричал Конин.

Конин и Шилов бросились к лестнице, растаптывая цветы, брошенные на ее ступенях.

На одном из пролетов они увидели старика-контрабасиста: одной рукой тот удерживал Джан, другой – пистолет у виска девушки.

– Назад! Дорогу! Или я убью ее! – заорал старик.

– Отпусти девушку, подонок! – острый кадык дернулся на тонкой шее Шилова.

– Дайте мне уйти, или я убью ее.

Лейтенант с тревогой посмотрел на Конина.

Контрабасист перегнулся через перила – внизу гремели сапоги автоматчиков, зычно командовал Агапов.

– Без команды не стрелять. Брать живьем.

Старик прижал корявый палец к спусковой скобе, вскинул пистолет.

– Десять секунд на размышление. А потом… отпущу ее. Туда! К ангелам!

Старик закатил глаза, пытаясь указать ими на потолок, избитый пулями.

На лестницу ворвались Агапов и двое автоматчиков, а с ними барон де Луазон и военкор Инин.

Барон де Луазон решительно схватился за свою алжирскую саблю…

Конин жестом остановил его…

– Не торопись…

Конин положил на ступеньку свой пистолет, шагнул вперед, опираясь на трость.

Но старик округлил глаза, прошипел Конину:

– Ты же знаешь, мне терять нечего. Ее с собой заберу. Хочешь? Этого хочешь?

Старик прихватил зубами ворот, потянул на себя: затрещала ткань – в оскаленных зубах оказалась стеклянная ампула с ядом…

Мгновение – и ампула лопнет. Палец старика медленно давил на курок…

Джан погибнет?! Конин подмигнул контрабасисту.

– Постой, успеешь на тот свет! Давай подумаем, покурим…

Жест искусного карточного шулера – в руке Конина оказалась пачка папирос.

Старик ухмыльнулся, глянув на папиросы.

Конин, будто собираясь закурить, удерживал трость подмышкой, наклонился, повернулся… Раздался щелчок – из трости рванулся легкий дымок – выстрел!

Пуля пробила лоб старика. Пистолет со звоном упал на пол…

Старик привалился снопом к стене – его оскаленные зубы стискивали ампулу…

Конин успел подхватить Джан.

– Женя, Женечка, – повторяла Джан.

Шилов склонился над стариком, прощупал жилу на его шее.

– Что он? – нетерпеливо спросил Агапов.

– Не жилец, – сказал Шилов, прикоснувшись к лицу убитого.

Шилов сорвал седые брови… усы, бороду – на лице мертвого контрабасиста проступили иные черты. Лейтенант присвистнул от удивления.

– Крицков! Он, товарищ Агапов!

Агапов сокрушенно покачал головой.

– Я же просил брать живым. Эх, Володя… Какая нерасторопность!

– Он бы все равно живым не дался – ампулу раскусил… и все… – сказал Конин.

На галерею вошли Демидов и его свита. Рядом с генералом вышагивал на длинных журавлиных ногах угрюмый полковник Сабатеев.

Демидов приблизился к Джан, схватил ее руку, словно не веря, что Джан цела, жива, здорова. Он только сейчас, кажется, понял, какая опасность грозила ей.

Демидов резко обернулся к Сабатееву.

– Куда смотрел, полковник? А ведь докладывал сколько раз, все уши прожужжал: все под контролем!

Сабатеев сглотнул тугой комок в горле.

– Кто ж знал, что так получится, товарищ командующий.

– Должны были знать, раз людей под пули подставили, – отрезал Демидов и тяжелым, мрачным взглядом обвел стоявших вокруг людей.

И неожиданно заметил Конина – не поверил своим глазам…

– Ротный?

– Я, товарищ генерал.

– А мне доложили, что ты погиб, – с трудом проговорил Демидов и недоуменно посмотрел на полковника Сабатеева.

– Позволь, капитан, – Шилов притронулся к трости, которую после выстрела так и не выпустил из рук Конин.

Тот отдал трость лейтенанту.

Шилов покрутил в руках экзотическое оружие.

– А ведь удобно. С виду вещь полезная, а стреляет… что твой браунинг!

Агапов согласился.

– Да, забавная игрушка.

– Немецкая, – уважительно добавил Шилов, и покосился на Конина.

Агапов спросил.

– Ну, а теперь, капитан, скажи, что ты тут делаешь?

– Говори, ротный, – приказал Демидов.

Конин бросил быстрый взгляд на Джан, повернулся к генералу, твердо глядя ему в глаза.

– Меня прислали вас убить, товарищ генерал.

На генеральских скулах вздулись желваки.

– Спасибо за откровенность.

Сабатеев кивнул офицерам охраны из свиты генерала, указав им на Конина. Те шагнули к капитану. Но людей Сабатеева остановил жест майора Агапова.

– Не торопитесь, полковник!

Агапов протянул Конину свою ладонь.

– Здравствуй, Макс! С воскрешением!