Читать книгу: «Силуэт», страница 2
Пред образами голову склоняю,
держу свечу;
я многого уже не понимаю,
и вот молчу.
Молчание это отчасти тютчевское («Silentium!»), но в большей степени религиозное. Это не банальный отказ в силу каких-то житейских обстоятельств выражать свои мысли и чувства вслух. Это совершенно особое состояние души, жаждущей постичь то, что ускользало прежде, что заслонялось готовыми речевыми формами, заёмной, в том числе книжной мудростью. Это попытка души услышать не очередного «посредника», а именно Его – Того, кто точно знает о смысле бытия, кому открыты тайны жизни и смерти. Эта высшая мудрость открывается молчащему, тому, кто готов смиренно ждать Слово. Именно поэтому, а не по какой-то иной причине, поэт молчит, ждёт: «На грани Тьмы и гаснущего Света / учусь молчать» («Пред образами голову склоняю…», 8 января 2023).
И молчание, сосредоточенность в самом себе вознаграждается сполна: стихи последних двух лет, вошедшие в «Силуэт» – настоящие россыпи простых по форме, но необыкновенно глубоких по мысли строк. О загадке времени: «Старение – суть времени…» («Три времени»). О трудном возвращении к жизни после тяжёлой болезни – ковида: «Дышу. / Пишу. / И не грешу» («Горьких истин кислород», 31 октября 2022). Одно из самых убедительных подтверждений, что молчавший поэт услышал то, что хотел услышать, – «След», один из недавних его шедевров:
Дети, внуки…
Дети внуков —
Это след мой на Земле,
Полный красок,
Линий,
Звуков
В бесконечной стылой мгле.
Я уйду,
А он продлится
В череде иных времён;
Повторят родные лица
Смыслы родственных имён.
И откуда-то…
Откуда?
Путь укажет вечный свет.
Я уйду…
И, значит, буду
Знать, что мой продлится след.
И в заключение хочется процитировать строфу из ещё одного недавнего произведения:
Пора бы подводить итог,
да нет с цифирью сладу.
Я сделал всё, что сделать смог,
а больше и не надо.
(«Последняя воля», 17 декабря 2022)
На этот обращённый к читателям монолог – «последнюю волю» классика литературы Приамурья хочется ответить: «Рановато об итогах. Не всё. Надо, мы очень ждём…»
Долгие лета, Игорь Данилович!
Александр Урманов
доктор филологических наук,
профессор кафедры русского языка
и литературы
Благовещенского государственного
педагогического университета
Моему наставнику
Я познакомилась с Игорем Даниловичем в далёком 1998 году. Тогда мне, десятилетней, посчастливилось попасть на областной семинар литераторов-школьников. Вспоминаю, как, впервые увидев Игоря Даниловича, удивилась: какой он высокий, спокойный и доброжелательный. Этот человек вызывал доверие. Страх тотчас же покинул меня, и уже тогда мысленно было определено, кто станет моим наставником.
Так началась наша дружба. Маститый поэт с богатым литературным багажом – и простая девочка из деревни.
Признаюсь, в десять лет я понимала не все стихи Игоря Даниловича, но меня всегда восхищало то мастерское владение словом, которое я видела у него. Он стал моим учителем, творческим наставником, моим проводником в мир литературы. Его стихи полны сердечной теплоты, искренности и бесконечной любви к родной земле. А в некоторых читатель сам додумывает что к чему.
Игорь Данилович многому меня научил, заставил поверить, что я могу, а без этого моих стихов, наверное, не было бы.
Записки старого поэта…
Их примут нежно небеса.
Взаимность эта, участь эта —
Писать…
В глубине души я всегда знала, что эти мои стихотворные строки адресованы Игорю Даниловичу. Ему их и посвящаю.
Евгения Бутова,
член Союза писателей России
Заветное
Стихи из ранних книг
РОДИНА
Позвала меня осень
На пустые поля.
Серебристая проседь.
Без листвы тополя.
Бесконечные дали…
Потаённая грусть…
На пороге печали
Помню всё наизусть.
* * *
У меня одна дорога:
от отцовского порога —
по родимой стороне.
Здравствуй, город,
здравствуй, поле,
здравствуй, милое раздолье,
и зимой, и по весне!
Открывайте, люди, двери,
верьте мне, как я вам верю,
бойтесь сытой глухоты.
Вот он я – себя открою,
поделись и ты судьбою,
стань, земляк, мне другом ты.
ДОРОГА ДОМОЙ
Летал я много, ездил много,
ходил пешком в стране родной,
и оказалось, что дорога
всегда ведёт к себе домой.
По рекам плавал и озёрам,
качался на волне морской,
и открывалась снова взору
дорога, что ведёт домой.
С людьми сближался в дальних странах,
но был везде и всем чужой,
и понимал, что, как ни странно,
дорога тянется домой.
И вот я здесь…
Стою и плачу,
качаю горько головой;
сквозь неудачи и удачи
дорога привела домой.
Предназначенье свыше строго
в суть разрешило заглянуть.
Но, чу! – трубит в свой рог дорога,
ведёт из дома в новый путь.
* * *
Мерно время стрелки движет,
верно год за годом нижет
череду событий в цепь
без конца и без начала,
от крыльца и до причала,
через горы, море, степь,
через радости, потери,
арку радуги и двери
без засовов и замков,
сквозь преграды, бастионы,
распри, войны и законы
для покорных дураков.
Не спешите, не гоните
лошадей в пылу открытий,
берегите эту крепь,
где все звенья невесомы,
где бессмертны хромосомы —
быстротечной жизни цепь,
где равна секунда веку,
Бог подобен Человеку —
Созидателю, Творцу,
где на Древе Жизни вечном
прирастают бесконечно
наши дни – кольцо к кольцу.
РАДОСТЬ
Радость самая большая —
отдавать,
но сумятица мешает
начинать;
мчимся, голову сломя,
из огня —
да в полымя.
Достаём,
стяжаем,
копим барахло,
а оно собратьям скольким
помогло?
Душу вытряхнет стократ,
и не рад,
да как назад?
С лёгким сердцем растрясите
сундуки,
доброту не заносите
вы в долги,
ведь колодец только чище
от того,
если черпают почаще
из него.
ГОГОЛЕВСКИЙ ПАРАФРАЗ
Несть Маниловым числа,
есть у них забота:
не имея ремесла,
учат нас работать;
строят замки на песке,
мост ведут вдоль речки,
от греха на волоске,
ставят Богу свечки;
выбирают нам пути,
и ведут в разруху;
мысль до чувства довести
не хватает духу.
А дорогу им во власть
стелем мы же сами;
птица-тройка унеслась
русскими полями,
в неизведанной дали
замолчал бубенчик…
Вот мы, братцы, и пришли
к Гоголю на встречу.
Мёртвых душ не сосчитать,
а живых не густо.
Если правят вор и тать,
то молчит искусство.
Поднимает веки Вий,
нечисть торжествует,
и рождённый для любви
во вражде бытует.
Правда – в сердце острый нож,
сами его точим.
Николай Васильевич, что ж
ты нам напророчил!
Для чего идти во Храм,
коль в душе нет Бога?
Если Миром правит Хам,
тяжела дорога.
Отгорел пучок лучин,
откоптили свечи…
Переменных величин
постоянны речи.
От унынья зарекусь,
равно от восторга,
с тем идёт от века Русь
к солнышку с востока.
Нам надежду болтуны
в сердце не попрали.
Дети сказочной страны —
будем жить по правде.
ДОВОЛЬНО ЖДАТЬ
Ещё не все передрались,
но в душах пусто, как в продмаге;
от пропасти в последнем шаге,
сородич мой, остановись!
На флейту ушлого ловца
ты долго двигался в потёмках,
и вот пришёл, стоишь смятенно,
гримаса катится с лица.
Ты честно шёл, ты хрипло пел,
ты делал тяжкую работу —
и вот провал…
Какой по счёту?
Ты зря страдал и зря терпел?
Уныло кычет вороньё,
и ни ответа, ни привета…
Хотя бы луч ничтожный света,
хотя б закончилось враньё!
Не верь, что жизнь прожита зря,
не досаждай молитвой Богу,
бери топор, мости дорогу,
довольно ждать поводыря.
НА КРОМКЕ ПРИБОЯ
Каким меня ветром сюда занесло!
На кромке прибоя гнилое весло…
Полвека назад здесь причалил мой бриг
И чайки сорвались в безудержный крик.
Как ломит в ушах! Как болит голова!
Любимая, где ты? Ты тоже жива?
Ни знака, ни звука, нигде ни следа…
Каким меня ветром задуло сюда?
Гнилое весло на урезе воды…
Предчувствие встречи ужасной беды.
Я напрочь забыл, для чего был рождён,
Зачем к этой кромке морской пригвождён.
Никто не встречает, но чудится мне
Подобие лодки на дальней волне.
За мною плывут ли? Ко мне ли спешат?
И что, повстречавшись, со мной совершат?
Морская капуста… Йодистый дух…
Крикливые чайки насилуют слух.
Врезается лодка в зернистый песок;
Я здесь, подходите, нацельтесь в висок.
Не зря вы приплыли сюда поутру;
Тельняшку рвану на груди и умру.
И в рану напрасно вцелуется йод.
И ветер утихнет… Весло догниёт…
РОССИЯ. 1991
Награды не жди и пощады не жди,
Опять обманули Россию вожди.
То скопом нас гнали к всеобщему благу,
То в голос вопят: «К коммунизму ни шагу!»
Знать, ворон накаркал лихую беду
И кто-то в заморскую дует дуду.
В предчувствии крови горячей и драки
Летят упыри и ползут вурдалаки.
Грядёт Апокалипсис! Тучи сгустились,
Кипящие реки на землю пролились.
Россия, вставай! Отряхни наважденье,
Тебя ожидает второе рожденье.
Закатится солнце за лысой горою,
Ты больше не жди никакого героя,
Но каждому в сердце надежду вложи,
В потёмках сгустившихся путь укажи.
Пусть будет мне трудно – до хрипа, до стона,
Пускай я погибну, но только достойно.
И дети, и внуки – их честно растил я —
Из пепла тебя возродят, Мать Россия!
* * *
Обрыдали кулики
осень на увалах.
Дни не просто коротки —
их ничтожно мало.
Листопадные дела
завершает вьюга.
Эк, сугробов намела! —
вся бела округа.
Сойка села на пенёк,
чистит клюв о перья,
в серый будничный денёк
отворяет двери.
Заяц тропку напетлял,
чтобы рысь не знала,
где он нынче ночевал
в роще за увалом.
Здесь у всякого зверья
есть своя забота.
Стал задумчивым и я,
словно жду чего-то.
Вдаль смотрю и хмурю лоб,
не курю махорку,
телеграфный старый столб
вижу у пригорка;
подойду и прислонюсь
к трещинам древесным.
Ничего я не боюсь,
всё, как есть, известно.
Песню стылых проводов
буду слушать молча.
Я давно уже готов
в небо взвыть по-волчьи.
Отзовитесь, сколько вас,
зимние недели?
Глядь – а день уже угас…
Тьма на самом деле.
НА ПЕРЕПРАВЕ
Коней на переправе не меняют
и от добра – добра не ищут,
а если память изменяет,
опять идут на пепелище.
Мы так умеем рушить и ломать —
не надо термояда и распада,
и Бога начинаем вспоминать,
когда грозит суровая расплата.
По главной сути жизнь не суета,
не гонка за деньгами и постами.
Не к нам ли возопил Христос с креста:
«Отец, Отец! Зачем меня оставил?»
Построить дом, наследника родить —
обязанность святая человека,
и дерево у дома посадить,
как веху начинаемого века.
И если миром правит красота,
то красоту рождает созиданье.
Весло в руке,
пусть волны бьют в борта,
нас ждёт на переправе испытанье.
С лицом открытым все невзгоды встретить,
свежайший ветер во всю грудь вдохнуть,
водораздел веков, тысячелетий
преодолеть – и снова в дальний путь.
УХОДИТ ВЕК
Тамаре Шульге
А что года?
Пока ещё мы живы.
И что века?
Пока ещё поём.
Пророчества утрат,
Как прежде, лживы;
Наш век при нас,
И мы ещё при нём.
Ещё метели выбелят нам души,
Ещё дожди омоют на пути.
Шаги в пространстве
Глуше,
глуше,
глуше…
Уходит век.
Простись с ним
И прости.
2000
В МЕТЕЛЬ
Родная речь!
Глаголю с колыбели:
вначале: «А»!,
потом: «Агу!»,
затем: «Могу!»
Как в ледостав Амур плотнит шугу,
вот так и я словарь свой берегу,
чтоб замолчать и слушать вой метели —
сплошное: «У-у-у!»
Кому?
Чему?
И в ставню пóстук:
«Отвори! Дай кров».
Что ж, так и быть, открою гостю двери,
подброшу в печку дров.
Чем доброту измерить:
числом поленьев,
чередою слов?
Пусть посидит и помолчит со мной,
не одному мне холодно зимой.
В конце концов, есть жесты доброты незрячей:
возьму стакан, налью воды горячей,
пакетик чаю «Липтон» опущу
и сухари придвину на тарелке —
пусть долго пьёт;
усы я отращу
и бороду;
я рад подобной сделке.
Века пройдут или минуты?
Что с того!
От гостя мне не надо ничего;
мы вместе с ним забудем в эту ночь
весь алфавит,
все словари науки,
горячий чай пусть согревает руки,
метель неясные рождает звуки —
она одна сумеет нам помочь.
ИСПОВЕДЬ «СОВЫ»
Опять не спать,
опять писать стихи…
А ночи и безлунны, и глухи,
лишь тусклится звезда с немой отвагой.
Надену тёплый, до полу, халат,
и в час, когда другие люди спят,
задумаюсь над белою бумагой.
Послышится легчайший звук шагов,
похожий на шептанье тайных слов,
и будет глас,
и грянет откровенье.
Ещё не знаю, для кого, о чём,
но Муза продиктует горячо
созревшее своё стихотворенье.
До строчки всё последней запишу,
перебелю и лампу погашу,
попробую заснуть затем быстрее,
но сон упрямо ходит стороной;
лежу, молчу – усталый и больной.
Нет забытья!
Наверное, старею…
Никто нигде стихов сейчас не ждёт.
На что надеюсь – полный идиот!
А впрочем, ни на что не уповаю.
Корабль готов,
холстина парусов
на реях дожидается ветров.
Повеяло.
Прощайте!
Уплываю…
КОГДА…
Когда в душе нет музыки страданья,
Писать стихи – напрасные старанья.
Когда на сердце тишь и благодать,
Заветного творенья не создать.
Когда всё тело, как сплошной ожог,
До вещего прозрения шажок.
Когда любовь махнёт тебе: «Прости!»,
Тогда лишь сможешь крылья обрести.
Когда покинешь этот бренный свет,
Тогда поверят, что ушёл Поэт.
КОКТЕБЕЛЬ
Двусловия
Залив бирюзовый.
Ветер понизовый.
Мачты. Паруса.
Шкипер загорелый.
Юнга неумелый.
Чаек голоса.
Чешуи монета.
Зарево рассвета.
Тающая тень.
Волны. Афродита.
Посейдона свита.
Народился день.
Запах ламинарий.
Есть киносценарий.
Некому снимать.
Цифровое фото.
Блёкнет позолота.
Надо улетать.
НИКОЛАЙ УГОДНИК
Жизнь прошла по будням и по датам
скудных плюсов и сплошных потерь;
шёл в партком на исповедь когда-то,
в церкви свечки ставлю я теперь.
Николай Угодник смотрит строго,
собираясь охранять мой путь;
секретарь синклита он у Бога,
служит мне, а не кому-нибудь.
Упаду – он тотчас же поднимет,
заблужусь – наставит вновь на путь,
и перстами лёгкими своими
указует бренной жизни суть.
То ли штурман, то ли всепровидец…
Не пойму, чем так ему я люб;
всех моих несчастий очевидец,
сжавший Слово меж суровых губ.
Николай Угодник не напрасно
поглядел с надеждой в душу мне.
Отгорела свечка – и погасла,
но душа согрелась в том огне.
ТЕНЬ
Чья там тень прошелестела,
Выдох чей сорвал листок,
В ком душа тревожит тело,
Кто взмутил глотком исток?
Стой, неведомый прохожий!
Ты откуда и куда?
У меня мороз по коже
От безвестности всегда.
Где жалейка горько пела,
Наклонился краснотал.
Чья там тень прошелестела?
Может ангел пролетал…
КРЕЩЕНИЕ ВНУКА
Худой священник безбородым был,
его невнятная скороговорка
являла прихожанам юный пыл;
младенцы плакали,
дрожали свечки в горке,
и запах ладана по Храму сладко плыл.
Худой священник очень строгим был:
заметив вспышку фотоаппарата,
он забывал всё то, что говорил,
и упрекал как будто виновато,
а слышался смущённый шелест крыл.
Худой священник в сане малом был —
простой дьячок на службе Саваофа,
он к Богу возносил псалма посыл,
уткнувши палец в вензель апострофа,
и лексикой старинной всех томил.
Худой священник пред амвоном был
сосредоточьем зрения и слуха,
и сердца колокол в груди набатно бил.
Отца и Сына, и Святого Духа
крещенье принял внук мой Даниил.
Худой священник Божьим гласом был,
он осенял младенцев троеперстьем,
святой водою щедро окропил.
И купол Храма нёсся в поднебесье.
И вспомнил я всё то, что позабыл.
20 сентября 2010
У ЛАМПАДЫ
Пусть лют мороз,
в теплынь купели
ты окунись.
Блаженны, кто в январь сумели
восславить жизнь.
Не тяжела вода речная,
струя чиста.
Звезда тускнеет, как свечная,
в исход поста.
У образов зажги лампаду,
в ней Божий свет;
при сем свидетелей не надо,
да их и нет.
Стоишь наедине с Предвечным,
невидим он;
кто жив,
в пространстве бесконечном
в Него влюблён.
* * *
Ну вот и первые морозы,
И на реке шуршит шуга,
Дрожат червлёные берёзы,
Снежок припорошил стога.
Тепло полдневное скупое…
И обезлюдело давно
Большое поле за рекою,
В осенний сон погружено.
Вновь неизбывно в сердце льётся,
До неосознанной тоски,
И эта даль, и бег реки —
Всё то, что родиной зовётся.
* * *
Вот и мы уже заждались снега,
Алых зорь наскучила теплынь.
Лебединый пух посыплет с неба,
Если громко крикнуть в эту синь.
Новый день опять придёт с надеждой,
Только верь и только не робей.
Инея узорные одежды
Не стряхнёт уж осень с тополей.
А над речкой, где вчера клубилась,
А под вечер гасла синь дымка,
Где шуга – там солнце покатилось
Апельсином спелым в облаках.
Радостью наполнены мгновенья.
Каждый час от скорости звенит.
Обгоняя время и сомненья,
Ветровая песня зазвучит!
А над миром белый снег молчит…
* * *
А. Воронкову
Снег в октябре уже логичен,
Он ускоряет листопад,
Предзимье радуя добычей
Утрат, а может быть наград.
Его явленье – утвержденье,
Что жизнь по-прежнему кругла.
Снег – это света нарожденье,
Когда вокруг сгустилась мгла.
Грустить и плакать бесполезно,
Смеяться тоже ни к чему.
Осенних туч полет железный
Из света – в тьму,
Из света – в тьму…
9 октября 1997
ВЬЮГА
Закружилась в поле пасмурном,
только в небе рассвело,
под лохматым белым парусом
полетела к нам в село.
За день то-то ли напляшется,
все калитки подопрёт,
утомится и уляжется
на сугробы – и уснёт.
В январе вот так и надобно
безмятежно засыпать,
чисто,
празднично
и свадебно
туго землю пеленать.
НЕПОГОДА
Даже звезды зашуршали
От мороза лютого.
Маминой пуховой шалью
Голова закутана.
Непогодой занесло
Все аэродромы.
Отложи пока письмо,
Позвони – как дома?
Прокричи сквозь тыщи вёрст,
Что зима на БАМе:
Даже дым в трубе замёрз
В ту субботу в бане.
Остальное – пустяки,
Все дела в порядке.
Расстоянья велики.
Разговоры кратки.
1975
ЖЕЛАНИЕ
Я теперь скупее стал в желаньях…
С. Есенин
Опять крепчают холода,
в полях позёмка кружит,
и натянула провода
полуночная стужа.
Заледенели на ветру
малинники в ограде,
снежинки белую игру
заводят в палисаде.
Мороз развесит кружева,
не пожалеет лучших —
и я поеду по дрова
на розвальнях скрипучих.
На лошадёнку засвищу —
Едва бредёт, треклятая!
Сухой валежник отыщу,
По осени упрятанный.
Тяжёлым синим топором
натюкаю вязанку —
и мерным затрусит шажком
усталая Буланка.
А дома печку натоплю —
мальчишечья забота,
чтоб мама к этому теплу
пришла скорей с работы.
Она подержит над плитой
ладони невесомо —
и несказанной теплотой
наполнит сумрак дома.
Налью усталой крепкий чай,
горячий, но не слишком,
и скажет мама: «Получай,
тебе купила книжку».
Бианки,
Пришвин,
кто там ждёт?
Зальюсь счастливой краской,
смотрю – а в ней рассказ идёт
о дочке капитанской.
И станем вечер коротать
над Пушкиным согласно:
грустить и сокрушаться – мать,
а я – страдать прекрасно.
И не забыть, и не избыть,
хоть на пороге зрелость,
желанье печку истопить,
чтоб мама отогрелась…
ОЧАГ
Ларисе
Вот и кончилась эта осень,
Стало проще, понятней жить.
У встречающих зиму сосен
Начинают снежинки кружить.
Холода подступают к дому,
По утрам оживает печь.
С детства памятному, родному
Вторит санных полозьев речь.
Это было уже когда-то…
Знать, игра наша стоит свеч.
Из откуда-то и куда-то
Будет время позёмкой течь.
Заходите, желанные други,
Стол накроем, чем бог послал,
Скоротаем свои досуги
Рядом с той, что мне жизнь спасла.
Эту женщину, это чудо,
Золотую удачу Творца,
Пусть воспримут, как прежде, чутко
Ваши искренние сердца.
Не страшна нам зима глухая,
Зря в окошко, пурга, не трезвонь.
Если чувство не затухает —
В очаге не погаснет огонь.
ДАВНИЙ ДЕНЬ
Всё прошло,
забылось очень многое,
не забылся только давний день,
облака над пыльною дорогою
и черёмух с проблесками тень.
Я малец.
Во рту черно – оскомина.
В небе коршун вычертил круги.
В волосах луч солнца, как соломина,
на ногах из грязи «сапоги».
Мы бежим с мальчишками на озеро,
там ныряем с ветхого моста;
с перекупа нас уж заморозило,
рвём боярку с колкого куста,
баламутим ил на узких старицах,
добываем сонных карасей —
это в моей памяти останется
от минувшей жизни детской всей.
Дождь слепой,
дымок над летней кухонькой,
где оладьи мама напекла.
Слово «МАМА» соберу из кубиков.
………………………………
Вот и жизнь куда-то утекла.
ЛИПОВЫЙ ЦВЕТ
Пела, пела иволга – и смолкла;
вновь июль затеял духоту,
зацветает липа у просёлка,
дух медовый слышен за версту.
Мы с женой рядком, как будто дети,
ветки гнём и дышим глубоко,
рвём пыльцой сорящие соцветья,
нам вдвоём отрадно и легко.
Рядом шмель давно уже хлопочет,
весь в пыльце, с утра он деловит,
мёдом тоже запасаться хочет,
улетит и снова прилетит.
Долго ли в работе перегреться!
Лето-лекарь дарит нам рецепт:
от простуды нету лучше средства,
чем июльской липы белый цвет.
Вот засушим пестики-тычинки —
будет нам добавка в чай зимой.
То-то славно чашки по две чинно
выпить и распариться, как в зной,
и припомнить липу у просёлка,
ложечкой в стакане шевеля,
иволгу,
степную перепёлку,
неба высь,
гудение шмеля.
* * *
Ларе
Узкий лучик света ляжет у дверей,
яблочко румяное упадёт в кипрей,
зёрнышко из колоса канет в борозду,
ночь повесит на небе главную звезду.
Будут в сны глубокие падать семена,
прорастать любимые с детства имена.
Утро травы вымочит в голубой росе,
вздрогнет незабудка в дочкиной косе.
НАПЕВ
Нине
Худобынечка, дудочка из тростника,
Ты протяжно вздыхаешь, тиха и тонка.
Дует ветер разлуки в твоё певчее устье,
Извлекая мелодию самостоятельной грусти.
И улыбка тебе, и серьёзность к лицу,
Ты награда уставшему крепко отцу.
Я в тебя перелью все теплинки дыханья —
Пусть родится напев состраданья.
ПЕРВЫЙ «ТРЕНЕР»
В июльский полдень, в свирепый зной,
Я пас корову – худой, босой.
Кружил в дозоре над степью сокол,
Хрустела в кочках, пыля, осока.
Нужна корове сочнее пища,
И Зойка – ходу на соевище!
То кочкарями, то луговиной,
Неслась рысцою неутомимой,
Косилась глазом большим, лиловым —
Рысак орловский, а не корова…
– Назад, зараза!.. Вертайся к стаду! —
Кричал я хрипло, молил устало,
И хворостиной махал напрасно,
Сменить пытаясь маршрут опасный.
Но коровёнка держала темп!
Я задыхался, пыхтел, потел
И падал, чуя нутром беду…
Вставала Зойка на всём бегу
И принималась мычать серьёзно,
Рождая эхо в полях колхозных.
Потом, дождавшись, пока я встану,
Сама покорно шагала к стаду.
Кто ж знал, что будет тот бег в подспорье?
Не зря я, видно, в десятиборье
На стадионах родного края
Был чемпионом, был уважаем.
Промчалась юность, спортивный пыл,
Но эти гонки я не забыл,
Как доставались мне нелегко
Терпенье, скорость и молоко.
ВСТРЕЧА С ТАМБОВКОЙ
Устав бежать бескрайними полями,
шоссе заходит в левый поворот.
Село степное новой встречи ждёт,
гостей встречая вместе с тополями.
Эй, великаны, как вы высоки!
Не вас ли мы сажали дружным классом,
от северных ветров спасая трассу?
Теперь уже вы стали старики.
Один из вас – вот этот, верно, мой.
Он колышек забыл, свою опору.
Я узнаю его по листьев разговору,
что воскресает каждою весной.
Поговорим о тех, кого здесь ждут,
их так немного на земле осталось
нести свои потери и усталость,
и вспомним тех, что больше не придут.
Здесь школы нет, дверей не отворить,
её снесли во имя новостройки;
дух памяти, неистребимо стойкий,
не позволяет нам её забыть.
Мы здесь учились верить и любить,
и как бы ни были порою строги
мудрейшие на свете педагоги,
мальчишества нам всё же не избыть.
У взрослости немало есть причин
стать правильным и скучным человечком,
но я опять хочу, увидев речку,
вниз головой с моста нырнуть в Гильчин.
Он подзарос давно густой травой,
забилось русло ряской, тиной, илом,
но остаётся все таким же милым
поток воды в безбрежности степной.
В нём есть, я верю, чистые ключи
с живительною влагой родниковой.
В жару я побегу купаться снова
в твоих объятьях, узенький Гильчин.
Раскинув руки, упаду в траву,
в духмяный клевер и тысячелистник,
в глубоком небе, голубом и чистом,
с восторгом детским снова утону.
31 июля 2009
АВГУСТ
Нине
1.
Наверное, август щедрот не убавит,
грибами и ягодой вновь одарит,
зарницами дальними ширь озарит,
спокойную мудрость служить нам заставит.
Он зрелый, он спелый, во всем знает толк,
он жёлтым колосьям вдохнул душу хлеба.
Задумай желанье – и звёздное небо
исполнит заветную думу в свой срок.
2.
Какая добрая пора!
Ещё цветы в красе и силе,
и холода не наступили,
в былое канула жара.
Сегодня снова звездопад
зальёт сияньем чьи-то лица,
и долго будет радость длиться,
и оборвётся невпопад.
Наверно, август тем хорош,
что в нём всего сполна и в меру,
последуй же его примеру,
и ты гармонию поймёшь.
Цвести, расти, дарить плоды —
Всему природа мудро учит.
О, август! – ты счастливый случай,
награда людям за труды.
Три Спаса августовских нам
Господь оставил в жизни новой:
четырнадцатого – Спас медовый
с вощиной сытной пополам.
На девятнадцатое Спас
своих щедрот вновь не убавил —
в корзины яблоки добавил,
и тем порадовал тотчас.
Двадцать девятое число —
Спас долгожданный и хвалебный,
ореховый и сытный хлебный —
оно и вправду нас спасло.
Уходит лето, холода
не за далёкими горами.
Три Спаса пребывают с нами
залогом Жизни и Труда —
сей год,
сей век
и навсегда!
1995—2020
У РЕКИ
Люблю, но реже говорю об этом…
В. Шекспир
Ты смотришь вдоль предутренней протоки —
туда, где солнце встанет на востоке,
ну а пока клубится там туман.
Роса все стлани вымочит на лодке,
удод дудит, и голос его кроткий
напоминает – это не обман.
Всё так и есть: река, ивняк на косах,
удары щук у острова на плёсах,
на таборе дымок над костерком,
в палатке спят две маленькие дочки,
на звёздном небе спутник чертит строчки,
с вершины сопки тянет ветерком.
Мы у воды вдвоём, молчим согласно.
Мгновение стоит, оно прекрасно,
но не стоит журчащая река,
и, оставаясь с нами, убегает.
Ни ты, ни я – никто из нас не знает:
куда, зачем?
Дорога далека…
* * *
Я, словно клён, к земле родной прирос.
О, как горчат живительные соки!
Хмелею до невыплаканных слёз,
глотая ветер на обрыве сопки.
Речная пойма в синих лоскутах —
дробится солнце в старицах, протоках.
Сухие гнезда на сухих кустах
качают ветры северо-востока.
Гнездовья, потерявшие певцов,
найдут ли вас усталые пичуги?
Пусть желтоклювых выведут птенцов
и щебетом разбудят жизнь в округе.
Дождусь ли их, не знаю…
Только вновь
расклеит май берёзовые почки,
и эту жизнь, как вешнюю любовь,
пусть ощутят без боли мои дочки.
ГЕОРГИНЫ
Сочных красок именины,
свадьба зрелой красоты —
в палисаде георгины,
генеральские цветы.
Пали заморозки рано,
ну, а им всё нипочём,
доцветают, как ни странно,
ярко, смело, горячо.
Ты сказала: «Время мчится…
На дворе сентябрь стоит,
улетают к югу птицы,
а цветок, смотри, горит».
Протянула тихо руку,
попросила: «Игорёк,
подари мне на разлуку
георгинов огонёк».
Обломлю цветок скорее,
пусть ругает завтра мать.
Если он тебя согреет,
что здесь без толку стоять?
* * *
Ни звезды, ни осколка месяца…
Ночь нагрянула и сгустилась.
Мама, мама! Моя ровесница,
Отчего ты давно не снилась?
В длинном синем больничном халате,
Половицею не скрипучей,
Хоть во сне, подойди к кровати —
Одеяло сползло у внучки.
1965
* * *
Это было не со мной:
Полдень, солнцем залитой,
Зейский плёс, речные чайки,
Голос звонкий озорной.
Хохотала: «Догони!
В целом свете мы одни!»
Длинноногая девчонка
Наполняла счастьем дни.
Ветер волосы трепал.
За излукой звук пропал.
От кого она бежала?
Кто девчонку догонял?
Детство давнее моё,
Кто догнал тогда её?
Точно знаю: я там не был,
Почему же помню всё?
* * *
Уеду в дальнее село,
где в заколоченной больнице
скрипят гнилые половицы,
и осознаю: всё прошло.
Прогрохотала та война,
в которой я сумел родиться,
где жизни малую крупицу
мать подарила мне сполна.
Был божий замысел высок.
На смену тем, что погибали,
моих ровесников призвали
вновь населить родной восток.
Река песчаная Горбыль
меня узнает здесь едва ли.
За ней видны такие дали,
такая ширь, такая быль!
Напьюсь воды из родника,
лицо угрюмое умою,
и вдруг пойму, что здесь со мною
заговорили вдруг века.
Россия, Русь! Не забывай
своих детей. Теки рекою,
шуми прозрачною волною,
но будь со мной, не убегай.
Село Хохлатское, 2015
ПОКЛОН
Хоть не все ещё дороги пройдены,
истину я всё-таки познал:
мир огромен, но не больше родины,
где я счастье жизни испытал.
Куст калины, заросли черёмухи,
жаворонка радостная песнь,
в горизонт плывущие подсолнухи —
вы одни такие только здесь.
Никогда и никому не кланяться
сызмала меня учила мать.
Ей и поклонюсь, чтоб сон беспамятства —
высшей божьей кары – не принять.
Деревенский по происхождению,
горожанин поздней жизнью всей,
Родине, дарующей рождение,
поклонюсь, как матери своей.
БЫВАЕТ ЧАС
Бывает ранний час в ночи,
когда потеряны ключи
от сна, который не идёт,
в сознанье хоровод забот.
Бывает смутный час в ночи,
когда от горя хоть кричи,
когда от боли хоть заплачь,
а жизнь, как цепь из неудач.
Бывает грозный час в ночи,
когда сомненья-палачи
лишают нас последних сил,
когда никто уже не мил.
Бывает нежный час в ночи,
когда желанная молчит,
когда забыты все слова,
когда одна любовь права.
Но есть особый час в ночи,
когда в окошко постучи —
и побежишь, куда велят,
да в этот час все люди спят.
В ПАЛАТЕ
Прижав подушку к животу,
на краешке кровати
сижу всю ночь, как на посту,
шестой мужик в палате.
У всех болит, у всех свербит,
кто стонет, кто вздыхает;
один родными позабыт,
другой начальство хает.
Ночь начертила на двери
тень тополя узорно.
Тут вспомни мать или умри —
всё будет незазорно.
Успеем отдохнуть в земле;
под скальпелем хирурга
мы все лежали на столе
и живы с перепуга.
Жизнь принимать нас не спешит —
по капле, понемногу;
здесь каждый взрезан и зашит,
и предоставлен Богу.
Судьба, спаси и сохрани
всех, кто лежит в палате,
продли немереные дни,
а мы тебе отплатим.
Завяжет с выпивкой Иван,
курить забросит Мишка,
не будет бить жену Степан,
я накропаю книжку.
Утихла б только эта боль
да выписали к сроку —
и станет ангелом любой,
хотя в том мало проку.
Отдав поклон за всё врачу,
опять набедокурим,
мы не изменимся ничуть,
и выпьем, и закурим,
начнём любимых миловать,
ведь списывать нас рано.
…Скрипит тихонечко кровать,
подушка греет рану.
1995
ДВЕ ВЕТКИ
О. Маслову
На твоей могиле ветка Палестины,
светит в изголовье Вифлеемская звезда —
не дальневосточная, в общем-то, картина,
но не всё ль едино, где ждать Страшного суда.
Может быть, однажды с Дальнего Востока
веточку багульника я принесу тебе;
ни в каких скрижалях нет такого срока,
никакою датой не помечен он в судьбе.
Пальмовая ветка будет ждать свиданья,
сопки от багульника сиренево пылать.
Уходящим в вечность не нужно прощанье,
всем, кто остаётся, это надо понимать.
13 декабря 2015
МЕЧТАЮ
О чём мечтаю? —
Съездить на рыбалку,
там, где Бурея морем разлилась.
Реки и лета ощущаю власть,
под их началом быть совсем не жалко.
Дышу неровно,
словно бы в подсак
большую щуку залучил
на плёсе.
Судьба-злодейка,
что же ты смеёшься?
Мне недоступен нынче и чебак.
И пескаришка понести урон
не думает от горе-рыболова.
Планида высока,
к тому ж сурова,
докука, хлопоты со всех сторон.
А правнуки от деда рыбы ждут.
а дети ждут отца,
чтоб внуков нянчил.
А я не жил,
я только-только начал.
Я очень долго, братцы, не рыбачил.
Нервишки, ишь —
сплошной суровый жгут.
Расслабиться…
Забыться…
И дышать
таёжным ветром
с привкусом живицы,
хотя б денёк.
И богу помолиться
смогу тогда.
Чего ещё желать?
* * *
Памяти Н. Релиной
Говорят, что на юг собираются птицы,
ну, а я остаюсь, мне лететь недосуг.
Может быть, вновь сумеет тот год повториться —
