Читать книгу: «Тень Хиросимы. Роман-легенда», страница 3

До Тени долетали отдельные громкие возгласы, но и по ним было понятно – это тот самый самолёт.

– Эй! ты кто?

Окрик был настолько неожиданным и громким, что Тень невольно вздрогнул и быстро оглянулся.

Возле него стоял широкоплечий верзила в белой форме. Его правая рука напряжённо теребила кожаную кобуру, готовая в любой момент воспользоваться её содержимым.

В первые секунды Тень не находил слов для ответа. Они так и стояли напротив друг друга, настороженные и испуганные.

– Я тебя спрашиваю! Как ты здесь оказался? И кто ты? Ты меня слышишь? – Первым нарушил молчание Верзила.

– Тень. – Тихо произнёс Тень, прикладывая руки к груди.

– Э-э! Руки опусти, – верзила напрягся. – Вот так. Что тень?

– Я – Тень.

– Ха, – осклабился Верзила, – ну да, а я – солнце. Иди вперёд и без выкрутасов! А то я тебе сразу солнце погашу. Ты понял!? – Верзила кивнул головой в сторону одноэтажного строения, сколоченного из листов фанеры.

Тень подчинился. Он не знал, почему, но что-то подсказывало ему, может, чёрный провал «зрительного зала»: так надо.

– Сержант, ты кого привёл?

– Говорит, тень. Я нашёл его на краю поля у той пальмовой рощицы. Вроде как не местный. Стоял себе и смотрел.

Тень прислушался.

В «зрительном зале» произошло некоторое оживление. Из темноты донеслись негромкие хлопки, похожие на жидкие аплодисменты. Не может быть?! Нет, вот опять, – Тень сморгнул, словно пытаясь прогнать наваждение. Нет, он не ошибся: сержант снова слегка поклонился в сторону знобящего мрака. Как это делают актёры в благодарность за аплодисменты.

Отвлёкшись таким странным поведением, он вернулся к действительности, происходящей на «сцене»:

– Ясно. – Выслушав Верзилу, черноволосый, коротко остриженный мужчина повернулся к Тени и стал внимательно разглядывать его из-под густых бровей.

Тень узнал этого человека – он первым спускался по трапу прилетевшего бомбардировщика. По тому уважению, которое оказывали ему там, на поле, и здесь, в полуосвещённом душном помещении, он понял: перед ним тот, кто решает судьбы. Здесь, на затерявшемся среди океанских волн тропическом острове он – повелитель человеческих душ.

– Так, значит, говоришь, тень, – после долгого молчания устало произнёс мужчина в белой форме, приподнимая чёрные брови. – Ну-ну. Откуда ты? И одежда у тебя какая-то странная – серая. Вроде и не зелёная, и не белая, да и не синяя. Так – нейтральная. Хитро.

Тень молчал, краем глаз удивлённо разглядывая сам себя. Он только сейчас с чужих слов заметил, что одет в короткую куртку и штаны свободного покроя, сшитые из лёгкой ткани пепельного цвета. Цвет был настолько необычным, что в соприкосновении с любым фоном он тут же сливался с ним, приобретая его оттенки. Вот и сейчас ему показалось, что его одежда скорее белая, чем серая.

Он вопросительно посмотрел на ожидающего мужчину.

– Мы так и будем играть в молчанку?

Опять! Теперь уже ясно Тень увидел, как чёрнобровый с важным видом поклонился тёмному провалу, ожившему жидкими овациями.

– Ладно, хорошо, если тебе трудно это сделать, то позволь, я представлюсь первым: Пи-Ти (позже Тень узнал, что в этом странном мире, куда занесла его злополучная судьба, имя и особенно положение очень важны для идентификации личности, но от полных имени и фамилии остаются только начальные буквы. Своеобразное эхо, отголосок. Так, Пи-Ти напоминают о латинских Р… Т…, но это скорее привычка нашего мышления, чем факт), душеприказчик-защитник второй степени отдельной авиагруппы Бело-Синих, расположенной на этих чёртовых островах. Так что считай, по законам военного времени, я душегуб, решающий судьбы… – он замер и снова повторил сквозь губы, – на этих чёртовых островах.

Тень не хотел. Всё случилось самопроизвольно (говорили же мне старшие: сначала подумай, потом говори):

– Чего-о!? Вы что… серьёзно?

Настала очередь открыть рот душеприказчику-защитнику второй степени. Он весь побагровел и, раздувая круглые щеки, первое время просто выдувал воздух сквозь сложенные дудочкой тонкие губы. Наконец он смог возмущённо произнести:

– Да ты что! Издеваешься! Да мне же ничего не стоит…

Душеприказчик-защитник замолчал на половине фразы, видимо не желая выдавать истинную стоимость некоторых, оставшихся неизвестными ценностей.

Молчал и Тень, поставленный в тупик возникшей ситуацией. Комично-трагической одновременно.

«Мало того, что он нёс полнейшую ахинею с точки зрения здравого человека: какие-то там „душеприказчики-защитники“, „душегубы“ и „бело-синие“ (кто такие?), он ещё и возмущался тем, что кому-то была непонятна эта абсолютная чепуха».

«Кто он? Так разыгрывать удивление! Высококлассный шпион или дурак в сером балахоне? Мы только что испытали сверхновейшее оружие, и немудрено, что вражеская сторона заинтересуется им. Но так быстро среагировать? Мы только приземлились!? Нет, невозможно, он точно балбес, которые в излишестве водятся в этих тропических джунглях.» – Пи-Ти, придя в себя после искреннего возмущения, успокоившись, пригладил короткий ёжик волос и уже с невозмутимым видом посмотрел на задержанного.

– Значит, говоришь «серьёзно». Ну, чтобы ты поверил в серьёзность моих слов, посиди-ка под замком и под стражей. Пока решу, что с тобой делать. Сержант!

Верзила, скучающий возле стены, сразу вытянулся, превращаясь во внимание:

– Готов служить, душеприказчик-защитник второй степени!

– Отвести его в караул и охранять до моих дальнейших распоряжений. Всё ясно, сержант?

Тот коротко и подобострастно кивнул головой и, тронув Тень за рукав, сказал:

– Пошли.

«Зрительный зал» оживился, будто там взмыло во мрак множество летучих мышей.

Пи-Ти машинально кивнул головой, задумчиво улыбнувшись в ответ.

Сержант и задержанный исчезли за дверью. Он остался один и сразу ощутил сильную усталость. Желая хоть чуть-чуть придти в себя после тяжёлого дня, он вытянулся на стуле, завёл руки за голову и блаженно прикрыл глаза.

Перед внутренним взором сразу оживилась картинка, скорее походившая на ночной кошмар. Пи-Ти заново переживал события сегодняшнего дня.

Он даёт газ и левым разворотом уводит свою боевую машину в сторону от эпицентра взрыва.

Вдалеке сверкнул на солнце металлический борт другого бомбардировщика, ведущего аэрофотосъёмку. Всё вокруг приняло мрачноватый тёмно-синий оттенок: внутренняя обшивка самолёта, приборная доска и даже белые облака превратились в синие ватные обрывки, парящие в тёмно-фиолетовом пространстве. Он смотрел на мир сквозь линзы специальных очков, защищающие глаза от яркой вспышки взрыва.

Момента взрыва он не видел. Он только ощутил его. Сначала ослепляющим бликом на лобовом стекле кабины, затем могучую машину основательно тряхнуло.

Ещё доворот. И вот в левое окошко Пи-Ти увидел быстро растущий гриб, состоящий из клубов чёрного и белого дыма, пыли и обломков, медленно оседающих вниз.

Гриб уже достиг исполинских размеров и продолжал расти на глазах, увлекая вверх клубы дыма. Его гладкая (Пи-Ти даже показалось: склизкая) шляпа уже была над самолётом. На втором плане бледно светило жалкое светило.

Пи-Ти глянул вниз. По спине пробежал холодок – не хотел бы он сейчас оказаться на месте горожан. В сторону от мгновенно выросшего гриба быстро разбегалось белое кольцо ударной волны, оставляя после себя выжженную пустыню.

Бр-р, – он пошевелил плечами, прогоняя холодное оцепенение, вызванное увиденным зрелищем. – Как страшно! Ужасно! Ведь там люди!.. Дети!!! – Сердце бешено заколотилось. Кровь прихлынула к лицу. Руки судорожно сжали штурвал. Наушники зловеще молчали. – Тишина у ложа усопшего, когда все физически ощущают присутствие смерти, – пронеслось в голове.

Пи-Ти почувствовал себя виноватым ребёнком. Он сейчас непоправимо напроказничал. Разбил чью-то любимую и драгоценную вещь. И, боясь наказания, спрятал следы своего «преступления». Но возмездие неотвратимо. И он знает это и с содроганием ожидает.

Вдруг наушники ожили и злорадно засмеялись дьявольским смехом:

– Получайте, уроды! «Грины» проклятые! Это вам за брата и за друга!

Пи-Ти очнулся. Сорвал очки и вытер холодный пот.

В чёрном провале «зрительного зала» творилось нечто непонятное. «Зал» бушевал; из его непроницаемой тьмы выплескивались целые шквалы рукоплесканий.

А ведь точно, – укорил себя душеприказчик-защитник второй степени, – чего это я расслабился. Расчувствовался, как кисейная барышня. Тоже мне – боевой душеприказчик-защитник – пожалел, кого!? Врага! А они тебя жалели! Сколько товарищей полегло! Вот и получайте. Вот и вам возмездие пришло. Время отвечать!

Пи-Ти благодарно плескался в овациях, вытирая слезу в уголках глаз…

– Не помешаю?

Пи-Ти нехотя открыл глаза и взглянул на вошедшего отрешёнными глазами: мол, дорогой мой, ты так не вовремя! Но в ответ сделал приглашающий жест рукой: давай, чего уж там, заходи.

В комнату вошел худощавый и высокий Кэй-Ай (от латинских К… I…), душеприказчик-защитник четвёртой степени, метеоролог авиагруппы. Он вёл тот второй самолёт, проводивший аэрофотосъёмку воздушной атаки на город.

Войдя в комнату, Кэй-Ай замер у порога, теребя в руках изрядно поношенную форменную кепи.

– Ну? – Пи-Ти заметил капли пота на высоком лбу Кэй-Ай, но не придал этому значения – тропическая духота изнуряюще действовала на всех.

Пауза затягивалась. Пи-Ти выпрямился на стуле и, приняв официально-вопросительный вид, приподнимая руки и рисованно-удивлённо морща лоб, повторил:

– Ну, я слушаю вас, Кэй-Ай. У вас такой вид, будто вы потеряли свой самолёт, а сами выпрыгнули с парашютом. Что случилось, дружище? – Последняя фраза прозвучала неестественно фамильярно.

– Вы видели его?

– Кого? Прошу изъясняться точнее, я не чародей, умеющий читать чужие мысли.

– Взрыв. – выдохнул Кэй-Ай.

– А вы как думаете? Я всё-таки непосредственный исполнитель, так сказать. – Пи-Ти начал терять терпение. Он всегда недолюбливал своего метеоролога за его скрытность и малообщительность: «Тоже мне – философ».

– Одним махом мы стёрли целый город и тысячи жизней. Раз, и всё! Я видел своими глазами – я вёл фотосъёмку. И солнце… – Душеприказчик-защитник четвёртой степени замолк на полуслове и прислонился к стене. Его глаза походили на окуляры фотокамер – стеклянно-неживые.

Пи-Ти внутренне содрогнулся, встретившись взглядом с подчинённым. За стеклянными зрачками он увидел безжизненную пустыню на том месте, где только что кипела жизнь. Выжженную и исковерканную. В какой-то миг ему захотелось вскочить, подбежать к товарищу по оружию, прижать его по-дружески к себе и найти те слова-бальзам, которые согрели бы и излечили простудившуюся душу. В какой-то миг… Он боязливо покосился в «зал». Хватит нюни распускать, – отдёрнул сам себя, поправляя сбившуюся форму, – тоже мне: душеприказчик-защитник второй степени, командир авиагруппы! Подчиненный может проявить слабодушие. Но ты!? Да и подчинённому пора брать себя в руки, а то завтра он не сможет чётко выполнить мой приказ. Тьфу ты … – Пи-Ти мысленно выругался, стараясь «плюнуть» в бесформенный белый «мешок», прислонённый к стене, который некогда был душеприказчиком-защитником четвёртой степени. Однако вслух он произнёс, подойдя вплотную к Кэй-Ай:

– Возьмите себя в руки! Вы душеприказчик-защитник, а не чувствительная девушка, падающая в обморок при виде раздавленной ею букашки. Вам доверено защищать Родину! А вы… стоите тут как размазня. «Город стёрли», – передразнил Пи-Ти своего подавленного подчинённого. – Надо будет, и ещё сотрём. Я бы всю эту зелёную плесень стёр бы к … – Пи-Ти вытер слюну, выступившую в уголках рта. – Цвет или белый или зеленый. И уж поверьте мне, для нас лучше, чтобы он был белый. Ну ещё можно допустить синий (союзники всё-таки), хотя пусть и он катится ко всем чертям! Белый, слышите меня! Белый, как моя форма! – Он почти кричал прямо в лицо опустившему глаза душеприказчику-защитнику четвёртой степени. Этому интеллигенту, непонятно каким образом попавшему в боевую часть.

Он хотел (ох, как ему хотелось!) своим криком размазать его по фанерной стене, превратить в жалкий прах, стереть из своей жизни, забыть! Он сейчас упивался своей властью. Властью над чужой душой. Ведь по законам военного времени он мог… – Пи-Ти неожиданно замолчал и, резко повернувшись, вернулся на своё место. Не сводя тяжёлого командирского взгляда с подчинённого, он медленно сел на стул и положил локти на стол.

Жара, – подумал он, вытирая липкие капли со лба.

Раздражение сменилось удовлетворением. Он словно сорвал внутри себя плотину, и вырвавшиеся наружу стихии, сметая всё на своём пути, унесли прочь невыносимое давление, таившееся за хрупкой плотью. Но больше всего тешили душу Пи-Ти те звуки, вырывающиеся из чёрного мрака – тысячи птиц взмыли вверх, восторженно хлопая ему своими крыльями.

Какие прекрасные звуки – звуки собственной значимости и сопричастности. Ради них он и жил. Ради них живут все, и даже этот «мешок» у стены, называемый в миру Кэй-Ай, – язвительно думал Пи-Ти, не сводя победоносного взгляда с униженного подчинённого. Он мог, конечно, мог, одним своим словом бросить его в объятья небытия. Стереть из списков если не живых, так хотя бы нормально живущих. Мог, но зачем? – Он здесь, чтобы исполнять приказы и служить своей Родине – своему Цвету! Так пусть исполняет свой долг, если не хочет для себя, так хотя бы для других зарабатывает Об-рок. И я как командир авиагруппы, добьюсь этого.

– Вам всё ясно, душеприказчик-защитник четвёртой степени? Вы здесь для того, чтобы давать моей авиагруппе метеосводку, а не для променада с девушкой в тени пальм. Это ей вы можете рассказывать, какой вы добросердечный и мягкий, – Пи-Ти саркастически ухмыльнулся, с удовольствием наблюдая опущенную голову Кэй-Ай (ах, какое наслаждение) и добавил, – это ей можете поплакаться в плечо, рассказывая об ужасах войны. Поверьте мне, девушкам нравится слушать своих пропахших порохом возлюбленных. «Ах, это так романтично.» – Пи-Ти поднёс руку ко лбу, изображая из себя жеманную красавицу. – Ха-ха-ха, – засмеялся он, довольный самим собой («зал» не унимался – вот это Об-рок!).

– Разрешите идти? – Кэй-Ай выпрямился и посмотрел сверху вниз на своего развеселившегося командира.

Улыбка слетела с лица Пи-Ти, он вскочил на ноги – сквозь стеклянные зрачки на него вновь дохнула пустыня смерти. Ему хотелось кричать и проклинать, но во рту пересохло, и язык отказывался подчиняться своему хозяину. Он не просто увидел пустыню, он всем своим существом ощутил её горячее обжигающее дыхание. Всё, что у него получилось, тихое и сухое:

– Идите.

– Да, сэр.

Когда за Кэй-Ай закрылась дверь, Пи-Ти шёпотом добавил:

– Идите ко всем бесам.

Он свалился на свой стул и потянулся к ящику у стола. Вытащил гранёную бутылку и рюмку. Внутри всё клокотало, и он не знал точно, что послужило причиной гнева и подавленности. Моралист Кэй-Ай, усталость после тяжёлого боевого задания, проклятый взрыв, похожий на ядовитый гриб, источающий из себя смертельные испарения, убивающие всё вокруг, чьи споры посеял он сам вот этими самыми руками. – Душеприказчик-защитник второй степени безразлично посмотрел на свои руки, – может, война? А что война – один из видов существования. Который, кстати, даёт куда больше свобод и возможностей, чем опостылевший мир. Мог ли я мечтать о такой карьере в мирное время? Нет! – Пи-Ти откупорил бутылку и наполнил до краёв рюмку. – Ну, будем. А за что?.. За победу? И что потом? Сейчас я властелин душ, первый бомбардир, мне жмёт руку сам Гонаци. А после победы… За тебя, Пи-Ти. – Пустая рюмка глухо звякнула по столу.

Облегчение было временным. Слишком скудным был источник, затерянный среди высушенных песков. – Будь ты проклят, Кэй-Ай… и война, и мир. Стану! стану я душеприказчиком-защитником первой степени. Возможно, даже, душегубом-защитником и что… – он не заметил, как наполнил вторую рюмку, – что: Об-рок, Об-рок, Об-рок; для чего? Чтобы жить?

– Проклятье, – Пи-Ти посмотрел на янтарный напиток, поднеся его на уровень глаз, и быстро осушил.

Приятная, тёплая, согревающая горечь соприкоснулась с горькой жёлчью, и вскоре две подруги распевали песни, обнявшись и нашептывая одна другой свои тайны.

Пи-Ти сидел за столом в задумчивой позе, поставив локти на казённую столешницу и подперев подбородок сложенными в кулаки ладонями. Он слегка захмелел, и его остекленевшие глаза не мигая смотрели в пустоту. День, с его беготнёй, заботами и долгом остались где-то там, за далёкой, далёкой, затерявшейся в тумане стеной. Сама стена скорее походила на мираж в пустыне, чем на что-то реальное и осязаемое – она покачивалась и плыла…

Полевая авиабаза погрузилась в темноту. На небе загорелись звезды. Тишина и покой укрыли разгорячённую землю, и только могучий океан о чём-то шептался с наклонившимися к воде пальмами. Тень сидел, прислонившись к стене, и прислушивался к звукам ночи. Ему не спалось.

Мысль пыталась ухватиться за некую ускользающую грань, но непременно соскальзывала и проваливалась в бархатное безмолвие. Ему хотелось охватить необъятное – день прошедший.

Казалось бы, такой пустяк – двадцать четыре часа. Солнце выглянуло из-за горизонта, приподнялось, сонливо потягиваясь, оглянулось и, быстро пробежав по небосводу, устало и умиротворённо ушло на покой, окрашивая на прощание высокие перистые облачка в пастельно-розовые тона.

Но кто сказал, что двадцать четыре? Умножьте на число просыпающихся и засыпающих, и вашему взгляду откроется величавая вершина айсберга под названием жизнь, она, подминая под себя волну, самоуверенно, порой даже чересчур, движется среди бескрайних океанских просторов. Человеческая натура, восторженно любуясь нависшей на ней ледяной глыбой, уже стремится, жаждет проникнуть в таинственные глубины, темнеющие под белыми бурунами неуёмных волн. Ведь там, вспарывая солёные воды и разгоняя стайки рыб, парит в невесомости остальная часть ледяной глыбы. И она настолько превосходит увиденное на поверхности, что разум теряется среди грандиозных нагромождений и отказывается верить в их реальность.

Подводная часть айсберга – это результат умножения, многократно возведённый в степень, состоящую из наших помыслов, замыслов, желаний, великих и не очень идей, сиесекундных капризов и многого, многого того, что называется одним словом – бытие, или если угодно – её величество жизнь.

– Цивилиус? – Тень озадачено смотрел в полумрак помещения, еле-еле угадывая в углу малоприметную будочку.

Я вздремнул? Забылся? Или, может быть, Цивилиус говорил со мной, а я не замечал, – промелькнуло в голове Тени.

– Сидишь. – Проскрипел знакомый голос в ответ. – Ну, как ты, освоился на «сцене»? Не шарахаешься больше, вызывая недоумение «зала», возмущение и раздражение «коллег».

– Сижу. Сижу, Цивилиус.

В их голосах слышалась радость. Так шепчутся друзья после долгой разлуки, забывая, что на улице уже давно заполночь.

– А я знаю, дорогой мой, не забывай: всё происходящее на подмостках происходит не без моего участия, как никак – Управляющий, кхе-кхе.

– И давно ты стал Управляющим?

– Давно? Вот всегда у вас так, – в голосе послышалось разочарование.

– Что? – не понял Тень причины разочарования, – и у кого – у нас?

– У театралов! Всё условно. Время, места, билетики, анонсы, афиши, драмы, комедии, трагикомедии. Иногда оглянешься, мать моя, лица новые, а всё по-старому. Толкаются, извиняются, шепчутся, интригуются, ожидают и разочаровываются, рукоплещут и тут же скучают. Они продавливают пронумерованные сиденья в ожидании зрелища и получают его. Немногие удосуживаются задаться вопросом: вход-то бесплатный и свободный, а как же актёры, декорации? Кто платит? И чего это стоит?

– А это стоит? – осторожно спросил Тень и тут же пожалел об этом, – ответ напрашивался сам собой.

– Травинка на лугу ничего не стоит. Звезда несётся себе в космическом вакууме, так, задаром. Земля вертится, между прочим. Галактики? Вам сколько? Законы Вселенной? Бери! На! Так нет же, вам нужно увидеть, ощутить нервную дрожь, вкусить сладость или горечь, наслаждаясь предчувствием и гордясь обладанием и приобщением. Посмотрел, посмаковал, давай ещё!

Ничего не стоит, если не рвать ромашку с целью ощипать её до уродливости, чтобы только узнать: любит, не любит. Или тщеславно теша себя мыслью о превосходстве разума над жалкой природой, сумевшей, только-то и всего, создать это жалкое творение, состоящее из лепестков и стебелька, заключать его в букет высокого искусства и, обволакивая высокопарными фразами, дарить, обрекая на казнь временем.

Не стоит там, где всё удивительно едино и взаимосвязано, оставаться стихийно свободным. Где нет смерти в понимании разума, ведь она всего лишь одна из многочисленных форм бесконечно непознаваемого… Ох, да что же это со мной, как встречу тебя, так сразу язык развязывается!

Старик замолчал. Вдалеке послышался шум прибоя. Тень не нарушал тишину, прислушиваясь к звукам ночи.

– Ты чего молчишь? Обиделся? Зачерствел, да-да, я и сам чувствую. Посиди здесь с моё – в камень безмолвный превратишься. Вон как мои предшественники. Они оттого и безмолвны, что сказать-то нечего, так – суета. А ты не обижайся на меня, это я по привычке. Мне велят, я управляю. Мне приносят, я доношу. А болтать я не имею права, это, как тебе сказать, – против моей природы.

– Со мной же болтаешь.

– С тобой другое дело. Я уже говорил тебе. Ты практически свободен. Говори, что хочешь, делай, что пожелаешь.

– Практически?

– Конечно – всё на сцене… кх-кх… м-да.

Снова стал слышен усыпляющий шум прибоя.

– Цивилиус, ты чего-то не договариваешь.

– А ты догадлив. Надо же: «не договариваешь». А я и не должен с тобой говорить. Ты забыл: я эхо-о-о. Теннисный мячик, пум-пум, пум-пум. Бей, пока не выдохнешься. Пум-пум, пум-пум, э-э, да ты увлёкся, глаза сверкают, наш человек. Азартен, ох азартен! – Голос возвысился, – Слюна так и брызжет! Ага, устал, – голос понизился и стал елейно-сладким. – Во рту пересохло, иди, отдохни в тенёчек. А вот уходить не велено. – В голосе появились металлические властные нотки, – Ах ты, настырный. Ну что ж, пожалуйте. Вы замерли!? А, ну да пропасть, тьма. Боязно?.. – короткая пауза и следующая фраза гремела уже безапелляционно повелительно, – вернись и играй!..

Тень слушал с трепетом, который испытывает любой человек, повстречавшись с ненормальным, да к тому же ещё и буйным. Наконец он решился прервать возникшую тишину, осторожно подбирая слова:

– Цивилиус, ты прости меня, неуча… Я первый день здесь, и многое мне непонятно. Вот ты бол… говоришь, говоришь, а ведь мне многое неясно, и даже, извини, мысли нехорошие закрадываются…

– Ха-ха-ха, кх-кх, ха-ха-ха, – Цивилиус долго не унимался. Он по-стариковски откашливался и заливался новой порцией смеха.

Тень тоже заулыбался. Сначала настороженно, потом, слыша, как искренне смеётся старик, он не выдержал и засмеялся вместе с ним. Ему представился благообразный седой старик, катающийся, как ребёнок, по полу и весело, задорно дрыгающий сухожильными ножками в воздухе.

– Ха, да, ха-ха, – Цивилиус начал успокаиваться.

Тень представил, как тот вытирает старческие глаза, на которых проступили слёзы, вызванные заразительным смехом.

– Рассмешил… ох, рассмешил! Так ты посчитал меня сумасшедшим. Вот, мол, старик совсем из ума выжил, чушь несёт. Так?

Тень слегка пожал плечами.

– Так? Та-ак! С вами можно сойти с ума, но слава… нет, точно, стар стал – заговариваюсь. Кх-кх. – Цивилиус замолчал, словно споткнулся. Через секунду он снова заговорил. – Не забывайся: я хоть и служитель Триумвирата, но при этом абсолютно бесстрастен. Тем и живу до сих пор. А так бы точно… Я бесстрастен, бесчувственен, я наблюдатель с правом голоса и при всём том – я обладаю и чувствами, и мне не чужды страсти.

– Такое невозможно, нельзя оставаться безучастным, являясь частью действа!

– Вот ты опять пытаешься осознать непознаваемое. Так кто из нас более сумасшедший? Я же говорил тебе – я многолик, а значит безличен. Я всё и ничто. Для тебя это абракадабра, а для меня – жизнь. Ты соприкоснулся с неизвестным и пытаешься его постичь. Придать знакомые тебе черты и прилепить ярлыки. Всячески превратить неизвестное в узнаваемое. Но я-то верю, что живу и живу так, как верю. А ты запутался в дебрях образов. Лепя себе подобное, ты так увлёкся, что забыл о том, что лепишь с натуры. Так кто из нас сумасшедший: я, воспринимающий себя как часть целого, живой и неделимый; и вы, познающие сквозь призму своих нервных окончаний. Мы встретились, близкие по духу (в отличие от остальных на сцене), ты попросил у меня помощи. Я услышал твой зов, и, видя, в какой необыкновенной ситуации ты очутился, протягиваю руку и что же слышу в ответ из уст утопающего? «Зачем вы тянете ко мне свои руки!? У вас странные пальцы и непонятная ладонь. Я не знаю вас, вы, случайно, не заразны? Дайте-ка, я возьму пробу для анализа из-под ваших ногтей…» Дорогой мой, прежде чем делать выводы о ком-то или о чём-то, подумай, насколько в них будет правды и насколько истины. Ибо, правда это ты и только ты, а истина непознаваема, но есть суть всего и тебя в том числе.

Тень вскочил на ноги. Его сердце гулко билось в груди. Сильное волнение охватило затворника.

– Прости, прости, Цивилиус, конечно, конечно, я глуп – пытаюсь судить неподсудное. Придать форму бесформенному…

– Тс-с…

– Что?..

– Да нет, показалось. Мне послышалось. Старею. Скорее бы встретиться с Архивариусом. Отчитаться перед затхлым чинушей-временщиком и на покой.

– Послышалось? Ты о чём?

– Да, вроде как Триумвират призывает служить. Ан, нет – сквозняки гуляют… Сквозняки!? Послушай, дорогой ты мой, как же я раньше этого не замечал? С твоим появлением повеяло свежим воздухом, где-то забыли закрыть дверь…

– Цивилиус, не тяни, говори.

– Выход, понимаешь – выход. Для тебя возможен выход. Вон из этого…

– Что же ты замолчал! Ты говорил о каком-то выходе. Что же ты замолчал?

– Я Управляющий. И не всё мне подвластно. Вот и Слово, великое Слово, хоть и наполняется мною звуком, но не подвластно мне. Я могу сочинять, красиво говорить, торжественно декламировать, клятвенно обещать и проклинать, наконец. Но оно, моё слово, будет всего лишь звуком. Оно может звенеть железом, реветь прирученной энергией, заглядывать в макро- и микромиры, убивать тело и душу, и при этом оставаться частью физики, обыкновенной волной. А истинное Слово, одухотворённое и творящее, недоступно мне. Я правитель душ и не более того. Я слишком много, очень слишком, поверь мне, рассказал тебе. Больше я не смею, да и не могу (слишком ничтожен). Иди и помни – всегда есть выход из мракобесия, и не прельщайся яркими многоцветными софитами.

– Что же плохого в цветах, Цивилиус? Они радуют глаз и умиляют сердце. Вот радуга, например…

– Радуга просто так. Не навязывается. Появится на небосклоне, как бы подсказывая: живи и радуйся, и не беги сломя голову в стремлении схватить нечто, недоступное пониманию. Но многие срываются, бегут до одышки, до измождения. Добегают, хватают руками. И торжествующе разжимают ладони: «Вот оно!» – а там пусто. Только мелкие капельки, в которых, дрожа, отражается вытянутая разочарованная физиономия: «Фи, только лишь всего». Да, всего.

– Так чего же бояться?

– Бояться ничего не надо.

– Ты же сам сказал.

– Хм, интересно, что тебе слово «прельщайся» послышалось как «бойся». Велико Слово и всемогуще.

– Ты всегда говоришь загадками. Ох, дорогой мой Цивилиус, сумею ли я когда-нибудь понимать твои загадки.

– Загадками? Да-а. Загадки – это то, что тебе хочется слышать. Я говорю языком Цивилиуса и не более того. Кстати, ты так и собираешься здесь сидеть?

– Цивилиус, а разве это не твой спектакль. Мне представлялось, ты знаешь. Разве тот круглолицый говорил не то, что ты ему нашёптывал.

– Разговор не о нём, а о тебе. Какой же ты недогадливый. Сказанное им с ним и останется, возьмёт его за руку и поведёт. Ты же не собираешься, надеюсь, идти за ним.

– Не имею никакого желания. Но часто нас вынуждают идти не по своей воле. Не пойдёшь сам, так подтолкнут сзади и взашей потянут.

– Ну-ну-ну, наслышаны! Наслышаны, мой безвольный товарищ. Ты себя-то послушай: не по своей воле, а где она у тебя в это время была, а? Вопросик.

Тень явно увидел хитроватую улыбку Цивилиуса. Этакое лицо искусителя: простецкое, своё в доску, и зубки вроде улыбаются. «Ах, как вы милы и благодушны; ой, извините, уж очень ваши резцы откровенно показались из-под пухлых губ». «Ой, и точно».

Вопрос, заданный Цивилиусом, привёл Тень в замешательство: а ведь он прав – где? И тут его, вдруг, осенило:

– Скажи мне откровенно: вопрос задавал ты?

– Я эхо, ты забыл.

– Ага, значит не ты, кто же тогда?

– Ну вот, дожил, и с меня теперь спрашивают, – пробурчал себе под нос Цивилиус. – В какие это времена. И кто? Тень? Засиделся, засиделся я тут. Дряхлею. А всё почему – на «сцену» смотреть тошно – одно и то же, одно и то же. И фразы затёрты, и постановка… Плесень, кругом плесень, и сам заплесневел. – Старик потянул носом воздух, – ах как противно. Уйду, уйду, пусть другие слушают и подсказывают. – Цивилиус снова шумно втянул носом, – я же говорю: кто-то забыл закрыть входную дверь. М-м-м, чудо какая свежесть. Чего они все торчат здесь. Ведь есть же смельчаки. Уходят и не боятся. Хлоп дверью и потом, наверное, стоит и потирает затылок: чего я там делал? Глупец… Глупцы! – Бурчание старика, неожиданно превратилось в крик.

Тень отшатнулся. Сумасшедший!? Душевный крик? Откуда у эха душа? Увиливает от ответа? Ну, хитрец. – Вопросы, как один промелькнули в испуганной голове.

– Я не глухой, Цивилиус, зачем так кричать. Людей разбудишь.

– Да, и чего вдруг? Тень, Тень, давно у меня не было собеседника. Сплошь одни марионетки. Пойди туда! Сделай то! Противно, душа такая ранимая. А ты: воли нет. Должна быть воля!.. – Цивилиус словно поперхнулся и замолчал.

– Цивилиус.

Вдалеке ночной бриз гнал волны на берег, и те с шелестом накатывались на пляж, оживляя ночную тишину.

– Цивилиус.

Ответом была тишина. Ни ставшего родным хрипловатого баритона, ни старческого покашливания. На остров налетел ветер, пробуждая уснувшие было пальмы. Тень понял, что остался один на один со стенами и мыслями.

Чуть позже, порядком изъёрзав на жёстком войлоке, заменившим ему постель, он уснул, проваливаясь в бездонную беспросветную бездну – крепкий сон дьявольски уставшего человека.

Пи-Ти сидел, прислонившись к стволу какого-то раскидистого тропического дерева. Рядом, на таком же складном стульчике, в непринуждённой позе, сидел щуплый человек лет пятидесяти. Его одежда, манера, поведение – всё указывало на то, что он здесь, среди военных, человек случайный.

П

и-Ти наклонился, взял с бутафорского столика, сооруженного из деревянного ящика, чашку с кофе и поднёс ко рту, вдыхая аромат напитка.