Читать книгу: «Мне приснилось детство», страница 2

Как-то вечером решили с ним сходить по орехи в район городища. Городищем называли место, где, по преданиям, когда-то в древности находился город⁴. Об этом напоминал заросший кустарником фрагмент вала, обрывающегося в поросший березами и орешником овраг. Перед ним ярко выраженная оплывшая выемка. От всей фортификации сохранился только маленький фрагмент. Остальное «сожрал» овраг, разраставшийся из года в год, из столетия в столетие.

Шишкинцы использовали пространство за остатками вала под кладбище домашних животных. Здесь можно было наткнуться на прикопанные трупы свиней, лошадей, коров, поэтому, чаще всего, мы предпочитали сюда не ходить. Но склон овражный в этом месте густо порос кустами орешника, поэтому ребятишки всё-таки наведывались. Мы с Юркой не были исключением, решив обобрать густо поросшее орешником приовражье.

Лазили между деревьев, рвали орехи, с трудом наклоняя тяжелые ветки. Орехи, из-за отсутствия какой-либо тары, складировались за пазуху. Когда складывать их стало некуда, а рубахи наши туго раздулись от пояса до ворота ореховой беременностью, Юрка подмигнул и предложил пойти покататься на берёзах.

– Это как? – спросил я недоуменно.

– Увидишь.

Поддерживая животы, которые казались огромными от набитых под рубашки орехов, полезли на откос, покорив его через пару минут. Слева от нас возвышался лукообразный холм – это и были остатки городищенского вала. Земля вокруг изрыта. Здесь копались те, кто хотел найти исторические артефакты, и те, кто избавлялся от трупов умерших животных. Мы направились к берёзкам, росшим с другой стороны склона оврага.

– Чур, моя эта! – крикнул Юрка и подбежал к стоящему у самого края обрыва дереву. Я выбрал ту, что росла на довольно крутом склоне. Высыпав на землю собранные орехи, полез по веткам вверх. Попытался её раскачать, но не тут-то было. «Видно, выбрал слишком толстую!» – подумал с досадой. Начал быстро спускаться, чтобы перебраться на другую берёзу, шелестящую листвой чуть поодаль. Спрыгнул с небольшой высоты, но не учел, что лечу не на ровную поверхность, а на довольно крутой склон. Пребольно ударившись правой рукой о землю, почувствовал, что темнеет в глазах. Под рукой что-то хрустнуло. Решив, что приземлился на какой-то сучок, который ненароком сломал, вылез на ровную поверхность, и только теперь посмотрел на свою руку. Кисть неестественно перегнулась и начинала, прямо на глазах, пунцоветь. Лучевая кость, ближе к запястью, вздымается под углом градусов в тридцать.

– Юрка! – заорал я, чуть ли не теряя сознание от вида своей руки. – Я кость сломал!

– Какую ещё кость? – ворчливо переспросил брательник и замер, увидев мою руку.

– Это, наверное, вывих, – неуверенно произнес Юрка после минуты молчаливого созерцания.

Рука будто свинцом наливалась, и начинала болеть.

– Что делать-то?

Он неуверенно пожал плечами.

– Побежали домой, Лидка тебе сейчас вправит.

Юрка помог мне запихнуть за пазуху орехи, и мы быстрым шагом направились в деревню.

Лиды дома не было. На крыльцо соседского дома выглянула тётя Груня, мать Тольки Князева, сразу поняла по нашему виду, что что-то стряслось.

– Юрк, чё случилось?

– Игорёк руку вывихнул!

– Во, – поднимая правую руку с помощью левой, показал я.

– … мать! Да разве это вывихнул! Это перелом! Лидка, беги за бабкой, живо! – крикнула она, обращаясь к появившейся Лиде. Они шагали с сеструхой Толика, Надей, и звонко смеялись.

Лида увидела мою руку, побледнела и, молча повернувшись, двинула в сторону Летова, как будто действительно собралась за бабушкой в церковь.

Как из-под земли появился дядя Володя. Смачно выругавшись, потащил меня в дом.

– Лидка! Твою в душу мать! Ты куда направилась? Лубок надо накладывать! Ищи бинты!

Также молча, словно робот, Лида развернулась в сторону дома, и сомнамбулой направилась к крыльцу. Сеструха явно была в шоке. Набежали женщины, поднялся гвалт. Сошлись все на мысли, что кому-то надо везти меня в Рыбное. Машины нет, на лошади – долго. Пошли с дядей Володей ловить попутку. Легковушки проносились мимо, несмотря на то, что дед чуть ли не дорогу перекрывал, показывая на мою, висящую на перевязи, руку. Наконец остановилась грузовая машина. Залезаем в кабину, дядя Володя, матерясь, рассказывает водителю, какие «частники» сволочи, ни один не соизволил остановиться.

Дальше всё, как в тумане. Доктор в очках, сильно похожий на постаревшего Шурика из «Кавказской пленницы». Меня усаживают на стул, кто-то держит за плечи, две дамы начинают растягивать руку в разные стороны, «Шурик», садюга, давит с силой в месте перелома. Боль дикая! Ору и топочу ногами.

– Ты чего так кричишь? – спрашивает хирург. – Больно, что ли? Ты посмотри на руку-то.

Я смотрю и не верю глазам своим: выровнялась! Исчез этот страшный бугор, что лиловел на месте перелома.

– Видишь, ещё чуть-чуть, и всё!

Он опять давит, но теперь начинаю терпеть, пересиливая желание заорать в голос.

– Вот и молодец!

– Все ноги оттоптал, паразит! – произносит медсестра, держащая меня сзади. – Новые туфли купишь, понял?

– Понял! – выдавливаю натужно.

– Ну, вроде всё, – доктор удовлетворенно смотрит на свою работу. – Накладывайте гипс и на рентген.

Пять дней в больнице. Как выяснилось, сломал две косточки – лучевую и локтевую. Одна из двух никак не хотела вставать на место. Хирург что-то поколдует над рукой, загипсуют, а кость опять с легким, едва слышным щелчком, отходит с положенного места. Замучились и меня замучили.

– Всё, – говорит доктор, – в последний раз пробуем. Если косточка на место не встанет, придётся вести тебя в Рязань, будут ставить спицу.

Я не хочу никакую спицу. Это значит резать руку, вставлять инородный предмет, чтобы он держал косточку на месте, пока не срастется, потом вынимать эту спицу. Бррр!

– А если так оставить? – спрашиваю.

– Косточки срастутся неправильно. Придётся потом снова, уже специально, делать перелом.

Хотел спросить, а зачем такие мучения? Ну, срастётся она неправильно, кому какое дело до этого, кроме того, у кого она неправильно срослась?! Рука будет хуже работать? А что значит, лучше работать?

Но я не стал задавать никаких вопросов. Что-то они опять колдовали, потом рентген, гипс и сижу я у специальной печки, которая сушит гипсовую накладку. Слышу легкий щелчок. «Опять!» – вздыхаю обречённо. Доктор пришел с рентгеновским снимком.

– Слава Богу, вроде, встала на место. Поздравляю!

Молчу. Пусть остаётся всё, как есть.⁵

В деревню приехал героем. Неимоверное уважение со стороны пацанов, и пристальное внимание со стороны девчонок. По вечерам собирались на нашем крылечке, и я в очередной раз рассказывал о своих подвигах в больнице, нещадно додумывая подробности увиденного, услышанного и пережитого. Стал замечать за собой одно новшество: теперь, прежде, чем сказать что-то, обдумывал, раньше наоборот: сперва вываливал, только потом начинал думать, что вывалил. Похоже, пришло взросление.

Приехал мой крестный дядя Коля, тетя Вера – Лидина и Славика мама, ну и сам братан. Тётя Вера – веселая, миниатюрная женщина, всегда с подколами и приколами. Рядом с ней мой дядя казался просто гигантом. Брату семь – уже можно общаться. Крестный всё смеялся, обзывая меня «бриллиантовой рукой». По детскости Славка дико завидовал моей популярности. Решив однажды повторить мой подвиг, два раза сиганул с крыши скотного двора. Неудачно. Сломать не получилось, только руку отшиб. Бегали в поле, играли, ходили в лес, также втроем, но без Лиды. Её место прочно занял Славик. Они с Ольгой были ровесниками и легко находили общий язык. Я даже ревновал. Как-то по-доброму, но всё-таки что-то такое непонятное в душе шевелилось.

Оля, Оля! Когда мы прощались до следующего года, она трясла мою левую руку, так как правая была в гипсе, и весело говорила: «Игорёк, приезжай скорее! Я буду ждать!» Невероятно, но эта семилетняя девочка – моя тётя! Разве такое бывает? Видно, бывает. Если бы я знал тогда, что мы видимся в последний раз! Оля умерла через полгода, навсегда оставшись восьмилетней. Оскользнулась на льду, неудачное падение и перелом руки в локтевом суставе.

В больнице кость решили вправлять под наркозом. Похоже, переборщили и не успели досчитать до десяти, как остановилось маленькое сердечко. Был конец февраля, из-за школы меня на похороны папа не взял. Скорее всего, он это сделал из этических соображений. Привез фотографию. Оля лежит в гробу, будто спит, удивительно красивая и чужая. К сожалению, других фотографий, где она живая, смеющаяся, у меня нет. Только эта, как напоминание о хрупкости бытия и такой безумно короткой жизни, уходящей в вечность.

Конь по кличке «Привет»

Я приехал в деревню через год. Бабушка как всегда трудилась и молилась. Об Оле болезненные воспоминания, в виде мест наших игр и предметов, с которыми она, так или иначе, была в соприкосновении. Не верилось, что её нет. Всё время казалось, что она просто куда-то ушла и скоро вернётся, но она не возвращалась и вернуться не могла. Дядя Володя как-то несколько замкнулся. Бабуля рассказывала, что он чуть умом не тронулся от горя. Только-только начал в себя приходить.

Сдружился с Толькой Кабановым. Мы общались ещё в прошлом году, но как-то поверхностно, а тут нашлись общие интересы. Отец Толика, дядя Вася, был колхозным конюхом. Как человек в меру пьющий, время от времени позволял себе входить в состояние алкогольной зависимости. В такие дни Толян временно исполнял его обязанности и делал это с большим удовольствием. Однажды, когда моему другу в энный раз пришлось поработать врио конюха, позвал меня с собой в конюшню. Она располагалась недалеко от свинофермы и была по виду убогим деревянным срубом. Но как заверил «временно исполняющий обязанности», зимой здесь было много теплее, чем в кирпичном здании поросячьего дома и поэтому на конюшню иногда свиней загоняли отогреваться. Верилось с трудом.

– Покататься хочешь? – спросил по дороге Толян.

– Спрашиваешь!

– Значит, покатаешься.

Опыт общения с лошадьми до этого у меня был, но довольно печальный. Как-то подхожу к дяде Володиному жеребцу, который, будучи запряженным в телегу, понуро стоял у ворот. Протягиваю ему краюху хлеба. Конь потянулся, взял бархатистыми губами и захрумкал, перекатывая во рту мундштук. Потом потянулся ещё, но хлеба у меня больше не было. Шумно выдохнул мне в живот горячий воздух, прошелся по нему губами. Я был в одних шортиках, стоял, доверчиво выпятив пузо. Лошадиные губы мягкие, перебирающие, можно сказать, нежные, но в какой-то миг конь впивается зубами и начинает сжимать челюсти. Машу ручонками и ору благим матом, а он, мерин сивый, принимается совершать челюстями жевательные движения. Нарастающая боль вдруг резко обрывается – это подоспевший дядя Володя саданул жеребца оглоблей по хребтине. Тот отпрянул, ну а я шлёпнулся на задницу, завалился на землю и, скрючившись калачиком, зарыдал. Болело потом долго, а лошадиные зубы, казалось, так навсегда и оставили свои отметины на моём животе. Как ни странно, прошло…

У распахнутых настежь ворот конюшни мирно стоял большой серо-белый в темных размывах яблок жеребец. Он повернул нам на встречу умную морду, кивнул головой, словно здороваясь. Белый чуб между ушей свешивался на лоб, украшенный вытянутым темным пятном. Спутанная грива волнами лежала на вытянутой шее. Вид у коня был несколько усталый.

– Это Привет! – представил коня Толян. – Он уже пожилой, поэтому смирный. И очень умный. Тебе как раз подойдет.

– Он бегать то может? – с сомнением спросил я.

– Не волнуйся, может. Как говорит мой отец: «Старый конь борозды никогда не испортит». Для начала он твой. Дай ему булку.

Я несмело подошел к конской морде. Привет в холке был выше меня, поэтому казался огромным. Он как бы испытующе смотрел сверху вниз, потом потянулся и сам взял из моих рук краюху.

– Сколько ему лет? – спрашиваю.

– Сколько, сколько! Может одиннадцать, может двенадцать.

Я заглянул Привету в большой лиловый глаз. Он моргнул, прикрыв его длинными пушистыми ресницами. «Странно, мы с ним одногодки, только он уже почти старик, потому что лошадиный век довольно короткий, а я пацан, потому что в свои одиннадцать, я ребенок», – думал я, гладя Привета по изогнутой шее.– «Как-то так удивительно в жизни устроено и не совсем понятно. Бабушка говорит, что Мир создал Бог. “Посмотри, как всё разумно в природе. Разве могло бы так быть без Бога?” – спрашивала она с улыбкой. А в школе учат, что никакого Бога нет. Кто-то живет сто лет, а кто-то десять и меньше. «Привету», по человеческим меркам, уже лет шестьдесят, а ему одиннадцать календарных, как и мне. Значит, что-то не совсем разумно в природе, раз существует такая несправедливость!», думал я, немного разочарованно.

– Ну что, кататься будешь? – прерывает ход моих мыслей Толик.

– Конечно, буду!

Конюх ловко накидывает уздечку на голову жеребца, вставляет в конские зубы мундштук и подводит его к высокой скамье, стоящей у стены конюшни. По всей видимости, она была специально приготовленна для такой мелочи, как я. Залезаю на скамью и с легким трепетом перебираюсь Привету на спину. Восторг неописуемый! Конь прядает ушами, пытаясь понять, что от него сейчас потребуют.

– Но! – говорю я шепотом, крепко сжимая уздечку в руках. Привет постоял мгновение, словно подумав, выполнять ли команду, и легко пошел по тропинке. Мне казалось, что я так высоко, что если грохнусь, костей не соберёшь, поэтому о том, чтобы ускорить лошадиный шаг, даже вопрос не стоял.

– Далеко не уезжай, – крикнул Толян. – Я запрягу Веселого и догоню.

Привет мерно ступал по дороге, изредка встряхивал гривой, отгоняя назойливых мух, и похлестывал себя по крупу длинным белым хвостом. Во истину, это был предел мальчишеских мечтаний! Сзади дробный топот. Мимо, высоко подбрасывая локти, проносится Толян на поджаром коричневом жеребце. Привет как-то подобрался и перешел на рысь, что привело меня в жуткий трепет, и не только от тряски. Со всей силы ухватился за гриву, чувствуя, что сползаю с лошадиной спины. Пытка продолжалась минут пять, показавшихся вечностью. Толян остановился и смиренно поджидал моего прибытия. Веселый, пользуясь передышкой, склонив голову к земле, хрумкал траву.

– Для начала нормально, – подбодрил меня приятель. – Дальше будет проще.

*****

Так я заболел лошадьми. Красивое, гордое, благородное животное, незаменимый помощник человека на протяжении тысячелетий совместного существования. Это сейчас, в эпоху автомобилей, он стал не нужен, и осталось их не так много по сравнению с тем, что было хотя бы сто лет назад. Благодарность человеческая коротка. По всей видимости, короче ничего нет. Стал не нужен, с глаз долой – из сердца вон. Человек разнообразен в своих проявлениях. Однообразность проявляется только в одном: непомерной жестокости и жадности.

С Приветом мы подружились. Каждое утро, не успев толком проснуться, запихивал за пазуху краюху хлеба и несся к конюшне. Увидев меня, он шёл навстречу, приглушенно фыркал и тыкался бархатистым носом в мое плечо, как будто зная, что для него у меня припасен гостинец. Потом тихо пасся рядом. Я сидел на краю оврага и смотрел вдаль, удивляясь натуральной красоте раннего утра, песням птиц, немыслимым ароматам лугов и шорохам ореховой рощи.

Один раз выезжали с Толиком и компанией пацанов в ночное. Кони паслись в стороне, а мы сидели у костра, развлекая друг друга разнообразными страшилками про ведьм, упырей, утопленниц и всякую прочую нечисть. Мальчишки жались друг к другу, но внимательно слушали эти небылицы, живо реагируя на разнообразные звуки ночи. Я незаметно ушел к табуну, неся своему коню приготовленное угощение. От табуна отделилась большая тень и приблизилась ко мне. Привет фыркнул и, не отставая, пошагал следом за мной. Я чувствовал на своем плече его горячее дыхание. Взошла луна, несколько притушив свет бесчисленных созвездий, разметавшихся по ночному небосводу. Ночь, поле, я, конь и необозримая бескрайность мирозданья, вселяющая невольный трепет и неописуемый восторг. Я попытался привести в порядок спутанную гриву моего друга, сокрушаясь, что забыл приготовленный гребень.

Тишину пронзил детский вопль и топот многих ног, удаляющихся в ночи. Я побежал к костру. Никого! «Интересно, что их так могло напугать?» – подумал я, обеспокоившись. Минут через пять в свете костра появился Толян.

– Игорек, это ты?

– Ну, я, а кто же должен быть-то?

Толик долго матерился и хохотал одновременно.

– Ничего не понимаю!

– Да всё просто! – Кабан бухнулся на лежащую подле костра куртку. – Я этим болванам рассказывал про Лешего, который выходит по ночам к табуну и заплетает у лошадей в гривах косички. Кони эти становятся заговоренными. Тут кто-то из этих дундуков увидел тебя с Приветом и заорал. Вот все и ломанулись, как пришпаренные.

Остаток ночи мы провели втроем: мы с Толяным и Привет. Он хрумал траву неподалёку. Остальные лошади фыркали в отдалении, еле видные в предутреннем мареве.

– Слушай, он к тебе привязался.

– Я к нему тоже привязался.

Больше Толик ничего не сказал.

*****

Как-то Привета, как самого спокойного коня, забрали на какие-то работы. Толька предложил мне поездить на Буяне. Я уже научился держаться в седле, поэтому, по мнению конюха, проблем быть не должно. Но проблема нашлась на пустом месте.

– Сначала надо надеть узду, потом засунуть ему в рот мундштук, и только после этого расстреноживать, – учил Кабан. – Это тебе не Привет, просто так не дастся.

– Посмотрим, – я благополучно надел на буянову морду уздечку, и что-то переклинило. Полез распутывать передние ноги жеребца. Толян взирал на это молча, даже бровью не повел. Почувствовав свободу, Буян пошел по кругу, не давая засунуть себе в рот мундштук. Так он сделал кругов семь, совершенно меня измотав, и вдруг, наступив на мою ступню левой ноги, замер, как вкопанный. Как вкопанный – это как раз про этот случай. Я заорал, зверея от боли, но он стоял не шелохнувшись. Стягиваю с его морды уздечку, все равно, стоит, скотина! И если бы не Толька, я, наверное, помер бы от болевого шока. Он хлестанул Буяна плеткой по крупу, и только после этого конь отпрянул в сторону. Охая, я похромал до лавки. Пальцы болели нещадно.

– Я же тебе говорил, сначада мундштук суй ему в зубы, потом растреноживай!

– О-ё-ё-ё-й! – голосил я.

– Скажи спасибо, что Буян не подкован, иначе опять угодил бы с переломом в больницу!

Боль отходила долго. Я понял тогда одно: каждый конь, как и человек, имеет свой характер. Есть злые, и есть добрые; есть веселые, и есть меланхолики; есть умные, но есть и тупые. Всё, как у людей.

Однажды мы мирно пасли колхозное стадо. Толька не скакал, он летал по полю на своем Весёлом. Не видно сливающихся ног скакуна, частую дробь отбивают копыта, густая пыль вьётся над землёй. Лихо развиваются по ветру русые космы, одна рука сжимает уздечку, вторая свободно вытянута вдоль пояса. В ладони зажата плетка, но ей он никогда не пользовался. Конь и так слушался каждого его жеста. Эх! Научиться бы, свободно, как Толян, держаться в седле!

Полдень. Над потравленным телятами полем, которое изначально было засеяно овсом, стоит марево. Не понятно, зачем председатель разрешил пасти скотину прямо в посеве, но это не наше дело. Притихли берёзки в ближайшей роще. Колхозные тёлки, все, как одна, рыжие, устало пережевывают овсяные колосья. Славка, веселый белобрысый матершинник, какой-то дальний Толькин родственник, вдруг делает довольно заманчивое предложение:

– А что, ребят, может, устроим состязание? – он поглаживает по шее Буяна, которому я до сих пор не мог простить свою отдавленную ногу. Иногда покалывало, но обошлось, слава Богу, без больших проблем.

– Куда тебе со своей клячей! – Толька лежал под навесом, пережевывая в зубах овсяную соломину. Буян зло на него покосился, как будто понял, что эти слова относятся именно к нему.

– Подпруги подтяни, не ровен час, свалишься на ходу, – обратился Славка ко мне, как видно опасаясь высказать Толяну какую-либо колкость.

– Игорёк, не трогай, твои подпруги на месте, – остановил конюх мою попытку проверить крепление седла на спине Привета. – Тебе, Славка, свою надо подтянуть. Ну, а состязание – это, конечно, не плохо, но не советую.

– Мне!? – Славка аж подскочил. – А ну, бля, погнали, посмотрим, чья возьмет.

– Что ж, погнали! – Толян вставил ногу в стремя и легко взметнул своё тело в седло, заскрипевшее под ним новой кожей.

– Игорёк, ты с нами?

– Почему бы и нет. Привет не подкачает.

Я не боялся проиграть. Главное – участие. Тем более, что подобного типа гонки мы устраивали в первый раз. Я уже неплохо держался в седле, падать приходилось, так что опыт был и страх перед высотой, когда несёшься навстречу ветру, хоть и не исчез совсем, но, по крайней мере, не был таким острым, как в самом начале. Привет принял меня в седло и довольно шустро подскакал к остальным, встав рядом с Веселым. У меня возникло ощущение, что он даже радуется предстоящему состязанию. Наклонившись, глажу его по шее, он в ответ кивает головой, как будто говоря: «Я готов!»

– Шпарим через поле до оврага. На счет три: раз, два, триии!

Рванули. Из-под копыт взметнулась пыль и комья земли, вздыбились лошадиные гривы. Скакать километра два, не больше. Толька лидировал, за ним Славик на злом Буяне, Привет отставал на полкрупа, причем отставал, по всей видимости, из-за меня. Славик, размахивая плеткой, яростно матерился, оглашая окрестности отборнейшими выражениями. Меня разобрал смех, потому что со стороны это выглядело довольно комично. Я совершенно спокойно мог вывалиться из седла, поэтому Привет тактично сдерживал бег.

В какой-то момент произошло нечто неординарное. Резко перейдя на рысь, Буян вдруг, наклонив морду к земле, встал, как вкопанный (уникальная манера у этого жеребца), а Славик, продолжая сидеть в седле, пролетел над его головой и рухнул на землю метрах в двух впереди. Моментально подскакал Толян.

– Что случилось?

– Твою маму! – ни к кому не обращаясь, закончил свою мысль Славик. Он продолжал сидеть в седле, коленки упирались ему в подбородок.

Мы с Кабаном умирали со смеха, раскачиваясь из стороны в сторону и хватаясь за животы.

– Что ржёте, жеребцы? – ожесточенно поинтересовался Слава.

И в этот миг раздалось настоящее, задорное конское ржание – это радовался Буян. Мы с Толиком попадали на землю, и, катаясь среди травы, помирали от смеха, не в силах остановиться.

– Ах, ты тварина! – гаркнул Славик.

– Я ж тебе говорил, подтяни подпругу, – стонал, обливаясь слезами, главный конюх колхоза.

– Убью, гада! – завопил поверженный Толиков родственник.

Он встал, схватил плётку и замахнулся на Буяна, но тот заблаговременно отбежал в сторону, косясь и пофыркивая, готовый в любое мгновение сорваться в галоп.

– Никогда так не смеялся, – продолжая стонать, проговорил Толян. – Спасибо Буяну!

Он залез в седло, задорно мне подмигнул.

– Поехали назад.

Мы ехали шагом. Славик, матерясь, тащил седло. Буян следовал параллельно чуть в стороне. Кабановский родственник был пареньком довольно заносчивым и вредным, и я не раз попадал под его злые подколки. В данный момент я простил Буяну отдавленную ногу.

*****

Как это ни досадно, но лето пролетело быстро. Мы с бабулей уезжали утром одного из последних дней августа. Она сопровождала меня в Брянск, потому что батя не смог за мной приехать из-за каких-то сложностей по службе. С друзьями я простился накануне, а вот с Приветом должен был проститься сегодня.

– Бабуля, я на конюшню!

– Разве можно, автобус через сорок минут!

– Я быстро, – и понесся.

В руке целая булка хлеба. Он стоял, поджидая меня, у раскрытых ворот. Глаза его мне показались грустными. Шагнул мне навстречу и жарко дохнул в плечо. Я давал ему ломтями хлеб, он жевал и почему-то отворачивался.

– До свидания, Привет! – Он замотал головой, и получилось, будто он говорил «нет».

– Так надо, я вернусь! – в этот миг он наклонился, и я почувствовал его бархатистые губы, перебирающие волосы у меня на лбу. Это был поцелуй в лоб. Он меня отпускал.

Не в силах сдерживаться, я развернулся и побежал. Слезы застилали глаза. Отирая их рукавом рубахи, несколько раз чуть не упал, споткнувшись о колдобины. Тихое ржание меня остановило. Обернувшись, я увидел, как Привет сделал несколько шагов в мою сторону, потом встал. Я бежал и оглядывался, а он стоял и смотрел мне вслед.

Больше мы никогда не виделись.