Читать книгу: «Сказки для Евы», страница 3

За «детским» же столом всегда было шумно и весело, как и полагается в детской компании. Летом двойные рамы снимались, и веранда превращалась в просторную террасу, похожую на ту, которая была в поселковом доме бабушки Нины. Послезавтра Ева с Лёвкой уезжали к ней на всё лето. Уже и грузовик заказали.

Бабушка Нина была родом с Кубани, а второй их дедушка – Матвей Натанович Шварц – свой, зуевский. Много лет работал наборщиком в зуевской типографии и, надышавшись за все эти годы свинцовой пылью, умер от туберкулёза лёгких в сорок четыре года, задолго до рождения внуков.

– Вернёшься, как всегда? – спросила Ева маму.

– Да, к семи вечера, – пообещала она, завязывая бантиком шнурки на туфлях.

Из кухни в прихожую вышла бабушка Берта. Кто видел её впервые, сразу бы сказал – труженица. Большие кисти рук, полноватое лицо, короткая стрижка, небольшой нос картошкой, хотя в юности – и фото это могут подтвердить! – лицо Берты было красивым: глубокие карие глаза, тонкий профиль, смешливые очертания губ. Сейчас же глаза немного потухли, но очков она до сих не носила, даже когда читала, а губы ежедневно красила помадой, даже если не выходила из дому. И веяло от неё всегда свежестью с запахом туалетного мыла.

– Хотя бы на сегодня могла отпроситься! – недовольно заметила она маме. Эта тема у бабушки была постоянной. – Лёди нет, тебя не будет! – Своего зятя бабушка с первых же дней называла Лёдя, как ласково звали Леонида Утёсова его близкие друзья. – Столько дел в доме! Свихнуться можно!

– Сладкий стол, мамуля, мы с тобой приготовили вчера вечером… – напомнила ей мама, пытаясь успокоить.

– Причем тут сладкий стол?! – удивилась бабушка. – У киндэлэ День рождения! Она у нас, кто – Янкель?!

– Почему Янкель? – не сообразила мама.

– Потому что он сирота!

– Мамочка! – взмолилась Хана. – У меня сегодня три операции, одна сложнее другой!

– Могла бы перенести на завтра!

– Больные ждать не могут!

– Не паны, подождали бы! – махнула рукой Берта Ильинична, но, понимая, что «сморозила» глупость, быстро перевела разговор на другую тему: – Ой, боюсь, еды не хватит! Совершенно пустой стол!

«Пустой стол» – была её коронная песня. На самом же деле, она готовила такое количество блюд, что «чёрствые именины» затягивались на несколько дней.

– Гостей – прорва! – продолжала «театрально» ворчать бабушка. – И, ведь все придут! Хоть бы кто дома остался! Как с голодного края, ей-Богу! – чтоб они были здоровы!..

– Потому что все знают, как ты вкусно готовишь, – мама решила польстить бабушке.

– А может, всё-таки придёшь пораньше?..– спросила Берта Ильинична напоследок.

– Вспомни Лебедеву… – мама понизила голос. – Она пораньше хотела отметить день рождения сына. И чем всё закончилось, помнишь? Где она теперь?.. Хочешь, чтобы и у нас всё вышло так же?

…А вышло вот что. Об этом стоит рассказать, потому что это происходило в их городе почти каждый день. И не только в Зуеве – по всей стране.

Когда в СССР приняли «семидневку», – было очень опасно не появиться на работе без законной причины. И доктор Лебедева «договорилась» со своим коллегой из поликлиники врачом-терапевтом, чтобы тот выписал ей справку, о её якобы плохом состоянии здоровья, тогда она с утра могла бы спокойно заняться готовкой. Коллега пообещал справку выписать, но в тот же день позвонил куда следует. И вечером к Лебедевой пришли двое, в одинаковых чёрных блестящих плащах и тёмно-синих широкополых шляпах. Все в Зуеве знали, кто они и откуда этибезличности. Они появлялись в разных концах города, по любому поводу, который считался властями преступлением против Советской власти. Эти двое всегда говорили тусклыми голосами, не глядя в глаза. Первый доставал из кармана плаща вчетверо свёрнутый листок, разворачивал его и зачитывал приговор. В это время второй вытаскивал откуда-то из воздуха шапку-невидимку. Как только приговор был зачитан, она нахлобучивалась на голову обречённого, и человек исчезал!.. Только что он был и – нет человека! И никто его после уже никогда не видел. И никто о нём больше ничего уже не знал. Под такими «шапками-невидимками» исчезали по несколько человек в день, и число ежедневных исчезновений росло с пугающей быстротой…

…– Всё! Закрой свой рот и ступай на свою работу, чтоб она сгорела! – обиженно сказала бабушка Берта. – Глаза б мои никогда её не видели!

– Не нервничай, – улыбнулась в ответ мама. – Папа поможет. Он сегодня остался дома. И Ева совсем не маленькая.

– И я уже большой, – подтвердил Лёвка, выходя из комнаты, всё ещё в ночной пижаме.

– Чтоб ты мне был здоров, мэйдэлэ! – набросилась на него бабушка с поцелуями. «Мэйдэлэ», или в переводе с идиш – «девочка», Берта называла внука за его крупные локоны.

– Я не мэйдэлэ, ба! – тут же бурно запротестовал Лёвка. – Я мальчик!

– Ну, всё, до вечера… – шепнула мама Еве. – Меня не ждите, садитесь за стол. – Она улыбнулась дочери, крепко поцеловала, и тут же исчезла.

Одновременно со щелчком захлопнувшейся двери из окошка домика на стенных часах, висевших в прихожей, появилась металлическая «кукушка», которую Лёвка когда-то в своём раннем детстве назвал Кусей – от слова кукуська вместо «кукушка», и прокуковала восемь раз. А прокуковав, привычно исчезла в часах.

– Быстро завтракать и – за уборку! – приказала бабушка детям, спеша на кухню. – Столько дел, столько дел! Ой, геволт! Чуть яичница не сгорела! – вновь запричитала она, снимая сковородку с плиты. – Пэпка! – крикнула бабушка, потеряв дедушку из виду.

– Что, Бэтя?!.. – раздался откуда-то его насторожённый голос.

– Ты где?

– В палисаднике!

Бабушка выглянула в окно.

Дед поливал из лейки цветы на клумбе.

– Нашёл, чем заняться! – сердито сказала она. Наконец-то был найден привычный объект для исполнения всех её команд, приказов и пожеланий. – Ты уже поставил стол на веранде?..

Когда Куся прокуковала девять раз, на веранде и в гостиной стояли аккуратно расставленные столы, скамьи и стулья. А после двенадцатого кукованья все комнаты в доме были прибраны, столы накрыты белоснежными крахмальными скатертями, на которых стояли праздничные сервизы, бокалы и лежали серебряные приборы.

– Молодцы! – похвалила детей бабушка Берта. – Ни у кого нет таких золотых внуков! И что бы я без вас делала!..

Словом, за несколько часов до прихода первых гостей, сервировка обоих столов была завершена. Накрывать же столы блюдами и закусками, по давним семейным правилам, начинали за час до празднования. Это относилось и к напиткам, чтобы они оставались прохладными. Блюда и напитки охлаждалось в двух больших холодильниках ХТЗ-120, которые дедушка привёз в прошлом году из Харькова.

Пока Берта Ильинична мыла в ванной головы детям, Пэпка – он же Павел Маркович – добавил последние штрихи к сервировке. На детский стол поставил несколько графинов с натуральными соками – яблочным, абрикосовым и томатным. А на стол для взрослых – бутылку хорошего коньяка и несколько бутылок вина – белого и красного, которым вреден холод, а ещё бутылку миндального ликёра, который любили цедить маленькими глотками Ида и Сара.

…Дом, где жили Шварцы, принадлежал Павлу Марковичу, поэтому правильнее было назвать одноэтажный флигель из трёх небольших комнат и одной просторной гостиной, «домом Минкиных». Стоял он в центре просторного двора, окружённый серым четырехэтажным домом, советской постройки, с высокими потолками и большими «венецианскими» окнами.

В подвале флигеля хранились овощи и фрукты, а ещё с десяток бочек с соленьем – от огурцов с помидорами до яблок и арбузов, которые ещё с середины лета принимались солить Берта. Солений было так много, что хватало их до следующего года, а в комнаты через щели пола пробивался из погреба аппетитный чесночно-укропный аромат.

Соседям вокруг, конечно же, было известно об этих драгоценных запасах, и почти каждый день кто-нибудь из них приходил попросить немного разносолов в обмен на бутылку водки. И хоть все во дворе знали, что Павел Маркович не пьёт и не курит – по старинной российской привычке не могли придумать ничего лучшего, чем предложить ему в обмен спиртное. Ну, не книги же дарить на солёные помидоры, в самом-то деле. Или, может быть, за мочёные яблоки приносить билеты в кино на вечерний сеанс в летний кинотеатр? Глупо как-то… А почему, собственно, глупо? Дедушка Павел очень любил ходить летом со всей семьёй в городской парк на последний киносеанс. Профессионального театра в городе не было, поэтому на это культурное мероприятие все горожане, как один, прихорашивались, нарядно одевались, чтобы посмотреть не только фильм, но и «себя показать и на других поглядеть», при свете ночных фонарей и под музыку духового оркестра.

 
…Если целый мир стал для сердца тесен,
Если воздух полон песен,
Если расставаясь, ищешь встречи вновь —
Значит, ты пришла моя любовь!..
 

Возвращаясь к дедушкиным соленьям, скажу, что он отчитывал очередного просителя за «водочное приношение» и, не взяв бутылку, сам спускался в подвал, чтобы щедро наполнить чью-то миску или банку аппетитными разносолами.

В палисаднике дедушка Павел разбил цветочные клумбы, у стены дома посадил дикий виноград. Летом, когда всё цвело и благоухало, флигель Минкина напоминал оазис, в центре раскалённого солнцем двора. Над палисадником неотрывно кружились пчёлы, садясь на цветки гиацинтов и флоксов, перелетая с белой розы на красную, а с них на «анютины глазки» и пионы. С утра до вечера пчёлы благодарно гудели и жужжали:

– О, жжжеланный… жжживительный… зззавтрак… сссреди роззз… и жжжимолости!.. Зззамечательный… ззздоровый… образзз… пчччелиной… жжжизни!..

Сам Павел Маркович был с виду мужчина крупный, немного полноватый, с короткими, зачёсанными назад чёрными волосами, без залысин, но с седыми висками. Левая его ладонь почти не сгибалась со времён Гражданской войны. В те годы он служил в 10-й Армии, где командующим был Клим Ворошилов. Умел Паша Минкин хорошо стрелять, был храбрым бойцом и не жалел ради Советской власти – ни здоровья, ни жизни. Одно лишь плохо – азартен был жутко, когда в карты играл. Однажды проигрался в пух и прах и должен был на спор привезти «языка». Ушёл с вечера боец Минкин в сторону белых и пропал. Ночь прошла, день прошёл – нет бойца! Все уж были уверены, что погиб боец, ни за что, ни про что – а он внезапно вернулся на второй день, да не один, а с тремя «языками»! Кто-то даже заметил – и одного, мол, хватило бы. На что Паша Минкин сказал: остальных двоих, дескать, привёл «про запас» – чтобы лишний раз за ними не бегать, если вновь проиграется.

Хотели его судить за дезертирство, а вместо этого наградили, как героя. Да кто наградил! Лично товарищ Ворошилов – именными часами-луковкой. С тех пор и носил их Павел Маркович в часовом кармане брюк на серебряной цепочке. А в его левую руку один из троих бандитов – на вид подросток, с красным шрамом от уха до плеча – попал ножом, когда он его скручивал. С тех пор кисть у Павла Марковича почти не сгибалась. Вот такой дед был у Евы и Лёвки – самый, что ни есть настоящий герой Гражданской войны.

А когда наступил мир, закончил Павел Маркович торговые курсы и стал директором кооперативного продуктового магазина. Поэтому вчера, пользуясь своим служебным положением, предупредил он своего заместителя, что на работу сегодня не выйдет. В кооперативных магазинах, в смысле «выхода» на работу, а точнее сказать, «не выхода», было небольшое послабление перед государственными предприятиями, где за опоздание более двадцати минут давали пять лет лагерей.

…Выкупанные, с вымытыми головами, дети принаряжались к приходу гостей. Лёвка самостоятельно облачался в выглаженный мамой с вечера настоящий мужской костюм с лацканами и карманами, светлый в полоску, пошитый к его семилетию бабушкой Бертой.

Что же касается Евы, то бабушка Берта решилась изменить сегодня порядок семейной традиции. Она не стала дожидаться вечера, чтобы сделать Еве их общий с дедом подарок, а взяла и преподнесла его сейчас. Ей очень хотелось, чтобы в нём Ева встречала гостей.

Подарок на именинницу произвел сногсшибательное впечатление! Это было нарядное до полу платье небесно-голубого цвета с оборками, «фонариками» на плечах, отделанное белоснежными кружевами и поясом вокруг талии. Ева прыгала от восторга на одной ноге, словно индеец, крепко расцеловал «бабулю» и «дедулю».

Дедушку – за купленный им шёлковый отрез, а бабушку за её «золотые руки» и безупречный вкус портнихи. Надо сказать, что смолоду Берта Ильинична была высококвалифицированной портнихой и до Революции работала в одном из знаменитых тогда модных салонов Надежды Петровны Ламановой – «поставщика двора Её Императорского Величества».

Разгорячённая, счастливая, Ева взяла платье и побежала одеваться.

А Берта Ильинична достала из шифоньера парадный тёмно-синий мужской костюм, идеально выглаженную голубую рубашку, золотые запонки и золотой зажим для синего галстука в косую полоску, а также белоснежный носовой платок и мужские чёрные туфли сорок второго размера. Костюм и рубашку для дедушки она тоже сшила своими руками на швейной машинке «Зингеръ», что подарил ей на свадьбу в 1910 году хозяин салона, спустя восемь лет расстреляный ЧК, как «буржуазный элемент».

– Пэпка! – позвала бабушка.

– Что, Бэтя? – донёсся его голос из гостиной.

– Иди одеваться, скоро придут гости!

– Успею.

«Упрямый осёл! – с материнской нежностью подумала она. – Успеешь, так успеешь!..». И через мгновенье, забыв о муже, стала заниматься своим туалетом. Из платяного шкафа Берта бережно достала своё новое вечернее платье, которого ещё никто не видел. Оно должно было стать сюрпризом для всех, но прежде всего, для Иды и Сары, которые тоже умели шить, правда, не так хорошо, как Берта. Они ленились, и поэтому тратили в магазинах, по её выражению, «мешигинэр гэлт», то есть, «сумасшедшие деньги». Чёрное панбархатное платье было ниже икр, с глубокими вырезами на груди и спине, с суженными рукавами вокруг кистей.

Берта Ильинична уже представляла себе, как наденет его, как украсит шею и уши гарнитуром из камей, а средний палец левой руки золотым кольцом с большим чёрным агатом. На пальцах правой руки она никогда ничего не носила, чтобы не затмить скромное обручальное кольцо, подаренное Пэпкой перед свадьбой, которое она не снимала уже более тридцать лет.

…После того, как Куся прокуковала три раза, и до прихода гостей оставался ровно час, времени вполне хватало на то, чтобы уставить столы блюдами и закусками.

Эту работу любил выполнять Лёвка. «Превратившись» в паровоз, «ту-ту-тукая» и «чих-чих-чихая», он осторожно доставлял тарелки и блюда из кухни к накрытым столам.

Но тут многолетний способ отлаженной сервировки дал сбой – Берта Ильинична внезапно увидела из окна своей комнаты, как в палисадник входят первые гости.

Это были их кузены – Лазарь Наумович и Михаил Менделевич со своими жёнами Идой и Сарой. Помня о запоздалом прошлогоднем визите, в этот раз две пожилые пары решили прийти пораньше.

Берта выскочила в коридор в комбинации и в панике закричала на весь дом:

– Пэпка!

– Что, Бэтя? – донеслось с кухни. Павел Маркович нарезал хлеб к столу. Хлеб был ещё тёплый, купленный им сегодня утром в маленьком хлебном магазине, на углу Черноглазовской.

– Пришли Ида с Сарой! – с ужасом в голосе объявила Берта.

– Как?! – раздался огорчённый голос Павла Марковича. – Без Миши и Лорика?!!

– С ними, с ними! Займись гостями! Я ещё не одета!

– Я тоже, – резонно заметил он.

– Потом оденешься, потом! Я тебе уже всё приготовила! Какая бесцеремонность! Прийти раньше положенного времени! – И она исчезла в их комнате, плотно захлопнув за собой дверь.

– Лучше раньше, чем позже, – добродушно ответил дедушка, вспоминая прошлогодний казус.

Он накрыл нарезанные куски полотенцем и вышел из кухни на крыльцо, чтобы встретить первых гостей.

Садовая улитка

 
Садовая улитка
Под розовым кустом
Когда-то потеряла
Уютный старый дом -
В котором десять комнат
(Пять – окнами на юг),
Дом с крышей черепичной,
С верандою вокруг.
В нём был чердак просторный,
Глубокий погребок.
А из трубы над домом
Попыхивал дымок.
Когда и где случилась
С бедняжкою беда -
Не помнила улитка,
Забыла навсегда.
Смеются над улиткой
Жуки и мотыльки,
И осы, и стрекозы
И даже светлячки:
– Приснился ей домишко, —
Твердят, – и – все дела!
Быть может – сочинила,
Быть может – наврала!
И только в чаще Эхо
Сумело ей шепнуть:
– Не плачь. Твой дом с верандой
Я помогу вернуть…
 

Бронзовая Менора
Вторая Свеча

«День Безделья и Труда» – заканчивается Волшебным Вечером

 
Приехала в повозочке
К нам Тася – наша козочка.
Для Евочки, для детки
Привезла конфетки.
А Янкеле-малышке
Подарил три книжки.
Будет Евочка читать,
Будет девочка писать,
Радовать отца и мать.
 

Из «Сборника еврейских песен», 1940

У пришедших было отличное настроение. Нарядно одетые женщины держали в руках изящные ридикюли. Они ещё не знали, какую бомбу подложила им Берта. В руках мужчин топорщились большие полотняные сумки. Все четверо расцеловались с хозяином, поздравили с днём рождения внучки, пожелали ей здоровья и счастья, и вошли в дом.

– Подожди! – сказала Павлу Марковичу Ида Григорьевна, заметив помаду на его лице. – Дай-ка я вытру, а то Берта заревнует… – Она достала из обшитого цветным бисером ридикюля носовой платок и заботливо обтёрла родственнику щёку.

– А где Берта? – резонно поинтересовалась Сара Соломоновна.

– Наряжается… – ответил Павел Маркович и выразительно посмотрел на часы c кукушкой, показывавшие только начало четвёртого.

Сара Соломоновна отвела взгляд. А Ида Григорьевна, пряча платок в сумочку, бросила взгляд на стол в гостиной, сервированный лишь столовыми приборами, сказала:

– Ужасно хочется пить…

– «Нарзан»? «Ессентуки»? – предложил хозяин дома.

– Мы люди простые, – уверенно сказала Ида Григорьевна. – Давай «Нарзан».

– А тебе, Сара? – спросил Павел Маркович.

– А чем я лучше Иды? – вопросом на вопрос ответила Сара Соломоновна.

Пить она не хотела, но и не хотелось упустить шанс выпить за компанию. Сара Соломоновна была человеком компанейским.

– А за газ платить не придётся?.. – пошутил Лазарь Наумович.

Павел Маркович принёс из холодильника бутылку с ледяной водой, открыл её и налил дамам в фужеры.

– Не торопись, Аидка, пей по глотку, простудишься… – сказал своей жене Лазарь. «Оперным» именем он называл её потому, что на идиш «аид» означало «еврей».

Михаил же Менделевич называл свою «половину» Сарабандой. И не потому, что Сара Соломоновна, будучи пианисткой, часто играла этот испанский танец, а потому что обожала джаз. Она с удовольствием слушала пластинки с оркестром Эдди Рознера и мечтала сама сыграть в каком-нибудь джазовом коллективе, который музыканты называют джаз-банд. Отсюда и Сара-банда!

В углу комнаты стоял кожаный диван, с зеркалами на спинке и валиками с двух сторон. Гости присели, гостиная наполнилась запахами женских и мужских духов. Сара Соломоновна любила «Красную Москву» – бывший «Букет Императрицы», который придумал французский парфюмер Брокар. Иде Григорьевне, напротив, нравился недавно появившийся и недорогой «Ландыш серебристый», хоть он и считался ширпотребом. Но она была уверена, что «Ландыш…» снимает мигрень. От мужчин одинаково пахло «Шипром», которым, как считалось, любил душиться товарищ Сталин – на другие одеколоны у него, якобы, была аллергия.

– Ну, и где наша виновница торжества?! – поинтересовался Михаил Менделевич.

– Наверное, уже спит… – преувеличенно громким шёпотом пошутил Лазарь Наумович, помня о прошлогоднем визите.

– Зато я уже оделся! – раздался в дверях голос Лёвки.

Две старые тётки бросились его тут же целовать.

– Привет, фэйгэлэ! – воскликнула тётя Ида.

– Какой он тебе фэйгэлэ! – нарочито возмутилась тётя Сара, и с восторгом сказала: – Это же настоящий парень, а гройссер йингл! – что значило: «большой мальчик». – Миша, достань подарок.

– А ты достань наш! – приказала Лазарю Наумовичу тётя Ида.

Мужья вытащили из полотняных сумок подарки Лёвке – альбом для рисования, акварельные краски, две кисточки, коробку пластилина и калейдоскоп.

– Спасибо… Ещё раз спасибо… – вежливо поблагодарил гостей Лёвка, чем вызвал у всех новый прилив восторга и умиления. Лёвка любил подражать взрослым – во-первых, чтобы чувствовать себя старше, во-вторых, знал, что за это его непременно похвалят.

– Постой! – сказала ему тётя Ида. – Дай я вытру тебе лоб! – Лёвка не успел вырваться, как она уже больно тёрла ему лицо уголком обслюнявленного носового платка. Лёвка скривился – он терпеть этого не мог. Но тётя Ида держала его «мёртвой хваткой», и только тогда, когда стёрла всю помаду, отпустила на волю. Лёвка тут же убежал в детскую, унося не только подарки, но и свою свободу.

Он протёр «для профилактики» свой лоб уголком шторы и разложил подарки на подоконнике. Начал с калейдоскопа. Однако рассматривать меняющиеся узоры быстро наскучило, и Лёвка стал привычно мечтать о том, что когда вырастет, то будет служить на границе и защищать Родину от японцев. И даже увидел, как всё это будет.

…Вот он сидит на коне, на берегу реки Халхин-Гол, а вокруг него, словно лилипуты, испуганные япошки. В одной руке у Лёвки ружьё, в другой богатырский меч.

 
– Мы – красные кавалеристы,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ!..
 

– запел Лёвка.

 
– О том, как в ночи ясные,
О том, как в дни ненастные
Мы гордо, мы смело в бой идём!..
 

Эх, жаль, что это никто не увидит! А почему, собственно, никто? Все увидят!

Лёвка сбегал на кухню и набрал полный стакан воды. Затем вернулся в комнату, раскрыл альбом, достал из коробки акварельные краски и кисти и, пристроившись на подоконнике, стал превращать свою мечту в быль.

…В это время в гостиной Ида Григорьевна восхищённо заметила: «Вам не кажется, что Лёвочка ещё больше подрос?».

– И – на здоровье! – ответила Сара Соломоновна, и поинтересовалась у Павла Марковича. – Ещё не надумали научить его на пианино?

– Не хочет, – огорчённо ответил Пэпка.

– Лёвка хочет учиться играть только на рояле, – пошутил Лазарь Наумович.

– Жаль! – сказала Сара Соломоновна. – У ребёнка определённо есть чувство ритма и музыкальный слух. Как у Лёни. У Ханы почему-то нет, а у Лёни есть!

– Недаром Лёня переводчик, – вставила Ида Григорьевна. – У хороших переводчиков – со слухом всё в порядке.

– Надеюсь, он сегодня приедет? – спросил Михаил Менделевич Павла Марковича.

Тот кинул взгляд к настенным часам:

– Должен уже быть… – Внезапно в коридоре скрипнули чьи-то шаги. – О! Кажется, он!

Павел Маркович рывком открыл дверь – но вместо зятя впустил в комнату Еву в небесно-голубом платье.

Её появление было встречено восторженными голосами мужчин и восхищёнными криками женщин:

– Смотрите, кто к нам пришёл! – тоном драматического актёра провинциального театра воскликнул Михаил Менделевич.

– Кто это?! Готэню! (Что означало: «Боженька!»). Вы не знаете, кто это?! – войдя в образ трагического героя, спросил Лазарь Наумович.

– Ах, Евонька, детонька! Как тебе идёт это платье! – приторным тоном инженю запричитала Сара Соломоновна.

– Порви его на здоровье! – бойким тоном субретки разрешила Ида Григорьевна.

Словом, платье произвело настоящий фурор. После похвалы платью очередь дошла и до самой Евы. Все её расцеловали и поздравили. Потом из полотняных сумок мужчины достали два небольших букетика, Михаил Менделевич подарил васильки, Лазарь Наумович преподнёс полевые ромашки. Вслед за ними появились и сами подарки.

Ева только и успевала благодарить своих щедрых родственников. И её можно было понять – получать подарки безумно приятно! Впрочем, как и дарить.

Левантовичи подарили Еве волшебную повесть-сказку Сельмы Лагерлёф «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями» – книга с цветными иллюстрациями только-только появилась в продаже.

От четы Утевских Ева получила большую куклу размером с младенца. Её голова и руки были из фарфора, а огромные стеклянные глаза голубого цветаумели двигаться вверх-вниз и направо-налево. У куклы были густые чёрные ресницы, она умела опускать веки. Во рту куклы находился резиновый крошечный язычок малинового цвета. Ещё кукла очаровательно улыбалась и если её наклоняли сначала назад, а потом вперед, то жалобно звала по-немецки маму: «Му-у-тер!». Одета она была в голубую кофту с синей юбкой, а на голове сидел кружевной чепчик

– Ну, как мы с тобой угадали фасон, а?! – с удовлетворением сказала Ида Григорьевна мужу. – Точно к её платью!

– Просто мадонна с младенцем! – кивнул Лазарь Наумович.

Поблагодарив родственников, Ева осторожно взяла куклу на руки.

– Му-у-тер!.. – замычала та.

На её плач тут же прореагировала кошка Айка, сидевшая до сих пор где-то в укромном месте. Она тут же появилась в комнате и вопросительно посмотрела на фарфоровый подарок.

– А как её зовут? – спросила Ева тётю Иду.

Та не ожидала этого вопроса и растерянно глянула на мужа. Лазарь Наумович сразу принял мудрое решение:

– Теперь она твоя дочь, так что назови её сама.

– Что ты такое говоришь! – одёрнула его Ида Григорьевна и фальшиво добавила: – Какая дочь?! Пусть она будет её младшей сестрёнкой!

– Тогда я назову её Машей, – сказала Ева и поцеловала куклу в щёку.

Сара Соломоновна осталась немного обиженной, что подарок Иды и Лазаря затмил их подарок с Михаилом Менделевичем. Тот сразу заметил настроение жены:

– А чтобы твоя кукла, когда вырастет, была такой же умной, как и ты, – сказал он Еве, – обязательно читай ей на ночь нашу книжку.

Его пожелание сразу же примирили тётю Сару с тётей Идой.

Тем более что в этот момент в гостиной появилась бабушка Берта. Её приход в новом панбархатном платье произвёл эффект вспыхнувшего фейерверка.

– Ты ещё не одет?! – изумилась она, увидев Пэпку всё в тех же домашних брюках, сетчатой майке и шлёпанцах. – Иди одевайся, я тебе всё приготовила.

Павел Маркович ушёл облачаться в праздничный костюм, а Берта с удовольствием выслушала от женщин восторженные слова, а от мужчин – тонкие комплименты по поводу двух вырезов – на груди и спине. Из бездонных хозяйственных сумок они извлекли ещё два букета – розовых и тёмно-бордовых роз.

– Спасибо, мои дорогие! – бабушка Берта была искренно тронута их подарком. Она обожала розы, даже душилась исключительно драгоценными каплями розового масла, купленного когда-то Павлом Марковичем в Торгсине.

– А посмотри, что у меня! – похвасталась Ева, показывая свои подарки.

Берта Ильинична тут же разразилась ответной восторженной тирадой.

Женщины расцеловались.

– Постой! Дай вытру, – сказала ей Ида Григорьевна, в который раз вытаскивая из ридикюля носовой платок.

– Опять испачкала? – хмыкнула Берта Ильинична. – У тебя это каждый раз! Придётся подарить к Новому году дорогую помаду.

– Почему к Новому? – не понял Лазарь Наумович.

– Пусть сначала использует эту, – практично объяснила Берта.

– Как раз у меня очень дорогая помада! – не согласилась с ней Ида Григорьевна.

– Оно и видно!

– Уже нет! – ответила Ида Утевская, пряча платок в сумочку. Она имела лёгкий характер, и никогда ни на кого не обижалась, этим Ида была похожа на своего мужа.

– Кстати, – сказал Михаил Менделевич, доставая третий букет из сумки, как опытный фокусник. – Это для Ханы. Нужно поставить его в воду, а то завянет.

– Наш тоже вытащи! – напомнила Ида Григорьевна Лазарю Наумовичу.

Когда все подарки были вручены, Берта Ильинична глянула на часы и взяла инициативу в свои руки.

– Ну, раз вы пришли раньше, – напомнила она гостям, – то помогите накрыть столы.

– А есть чем? – пошутил Лазарь Наумович.

– Слава Богу! – в голосе Берты Ильиничны моментально прозвучала нотка обиды. В отличие от его жены Иды, она вспыхивала, как спичка. Однако всё-таки вспомнила, что родилась недалеко от Одессы и пошутила: – Мы же не бедные, Лорик. Мы нищие!..

Михаил Менделевич громко рассмеялся её шутке – сегодня Берта была в ударе! И все стали легко и весело утяжелять столы блюдами и закуской.

Я не стану подробно описывать праздничное меню, лишь вкратце его перечислю. Итак…

Несколько летних салатов. Винегрет. Паштет печёночный. Паштет селёдочный. Нарезка из нескольких сортов сыра и колбасы, ветчины и буженины. Холодец из птицы. Рыбное ассорти – икра, чёрная и красная, кусочки сёмги и балыка. Фаршированная щука. Тушёный чернослив с картошкой и говядиной. Фаршированные куриные шейки. Перец фаршированный овощами и куриной грудкой. Жаркое из баранины. Жаркое из курицы для детей. Соленья и разносолы. И, наконец, селёдочка с отварной картошкой, с уксусом и подсолнечным маслом. А ещё несколько видов пирожков – с мясом, капустой и рублеными яйцами. Ну, и конечно, куриный бульон с клёцками и «эйсик-флэйш». На десерт было выпечено по два торта на каждый стол – «Наполеон», шоколадно-бисквитный. А ещё миндальное печенье и флудн – орехи в меду и вафлях. И, конечно же, покупные сладости – разноцветный мармелад, шоколадные конфеты «Авиация» и «Садко», шоколадки «Цепеллин», а также печенье «Сталинская Конституция».

…Надо вам сказать, что это печенье редко покупали, но не потому, что оно было невкусное – как раз, наоборот, оно таяло во рту – но ходили слухи, что если попросить «взвесить триста граммов «Сталинской Конституции», вас сразу же посадят.

Вот такие два стола поджидали гостей.

И «новый гость» не заставил себя долго ждать.

Ева первая увидела его и бросилась ему навстречу:

– Ура-а-а! Папочка приехал!

Леонид Матвеевич подхватил дочь на руки и крепко поцеловал. От его волос пахло паровозным дымом.

Был папа высоким, худощавым и выглядел очень молодым, поэтому носил небольшие усы для солидности. И уже по необходимости очки с толстыми линзами – у него была близорукость.

– Мама дома? – с надеждой в голосе спросил он Еву.

– Ещё в больнице… – огорчённо ответила она.

– Жаль! – огорчился папа.

– У неё сегодня три операции.

– Знаю… Так что с подарком придётся потерпеть до вечера.

– Потерплю, – успокоила его Ева, спрыгивая на пол.

– А чтобы ты терпела без мучений, держи сувенир из Москвы! – и достал откуда-то из-за спины коробку с её любимым зефиром в шоколаде.

Ева завизжала от восторга и тут же бросилась угощать Лёвку.

Поздоровавшись родственниками, папа сказал, что должен привести себя в порядок, побриться-умыться с дороги, и отправился в ванную. Выглядел он немного усталым и озабоченным.

– Привет, Лёня! – столкнулся с ним Пэпка в коридоре, выходя из своей комнаты уже празднично одетым. – Как съездил?..

– Всё нормально, Пал Маркович, как всегда, – улыбнулся зять. – Вам очень идёт этот костюм! – И Леонид Матвеевич заперся в ванной.

Пэпка чуть постоял у двери, услышал шум включённой воды, вздохнул и немного расстроенный вернулся в гостиную.

…После того, как Куся прокуковала четыре раза подряд, время полетело, распластав крылья.

Так всегда бывает. Когда чего-то ждёшь, время напоминает большую сонную муху, которая с трудом переползает по циферблату на своих лапках – часовых стрелках, цифру за цифрой. Но как только что-то начинает происходить, оно, словно дикий пёс, срывается с цепи, и вы теряете его из виду. А когда через полчаса о нём вспоминаете, оказывается, что прошло уже больше трёх часов. И где оно пропадало всё это время?..