Читать книгу: «Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1», страница 4

Вернувшись в Москву, он состоял членом Деткомиссии ВЦИК (до 1923 г.), заведовал отделом реставрации исторических зданий в Наркомпросе, возглавлял государственные комиссии по реставрации Московского Кремля и памятников Ярославля, осуществил две научные экспедиции по обследованию памятников архитектуры в бассейнах Волги, Оки и Москвы-реки. Эти экспедиции дали огромный материал, состоявший из натурных исследований, обмеров и фотографий, который лег в основу дальнейших работ.

Стоит подчеркнуть, что две так называемые Волжские экспедиции И.Е. Бондаренко удалось организовать в 1919 г., в самый разгар Гражданской войны. Первая экспедиция (весной 1919 г.) прошла по верхнему и среднему течению Волги (от Твери до Нижнего), вторая (с 12 августа по 19 сентября 1919 г.) – по Москве-реке и Оке через Касимов и Рязань до Булгар. Были обследованы архитектурные памятники обширной территории центральной России, в том числе «Дивная» церковь в Угличе, Троицкая церковь Успенского монастыря в Старице, ансамбль Успенского монастыря в Свияжске и т. д.

Кроме И.Э. Грабаря и фотографа А.В. Лядова Бондаренко не назвал участников экспедиций, но по фотографиям, сохранившимся в его архиве в РГАЛИ, можно судить об их составе. В этих научных поездках участвовали такие основоположники российской реставрации и охраны архитектурного наследия, как Г.О. Чириков, Ф.Я. Мишуков, П.Д. Барановский, Н.Н. Померанцев, А.И. Анисимов, С.А. Детинов³⁰. Судьбы многих из них сложились трагически. Так Григорий Осипович Чириков – потомственный иконописец и блестящий реставратор иконописи, раскрывший в 1918–1919 гг. икону Троицы Андрея Рублева, в 1931 г. за «шпионаж и вредительство через Центральные государственные реставрационные мастерские» был отправлен в лагерь, откуда так и не вернувшись, умер в 1936 г. В том же году по тому же делу был приговорен к 10 годам лагерей историк и реставратор иконописи Александр Иванович Анисимов, расстрелянный в 1937-м. Через аресты и ссылки «за противодействие сносу ненужных памятников старины» прошел и Николай Николаевич Померанцев, активно боровшийся за сохранение Чудова и Вознесенского монастырей Московского Кремля, поспешно взорванных в 1929 г. Через сибирские лагеря прошел и П.Д. Барановский.

Несмотря на непосредственное участие в работе по изучению и охране памятников церковной старины, Бондаренко, как и И.Э. Грабарь, счастливо избежал каких-либо репрессий. Возможно, его спасала высокая инженерно-строительная квалификация, которая была в те годы особенно остро востребована. В 1924 г. он участвовал в восстановлении Ленинграда после наводнения, в дальнейшем выполнял функции эксперта по вопросам архитектуры в Моссовете и СТО, провел реконструкцию зданий ГТГ, Театрального музея им. А.А. Бахрушина и Московской консерватории и принимал деятельное участие в работах Кустарного музея, где был шефом Сергей Тимофеевич Морозов, которому он ранее «сделал много рисунков для ковров, вышивок и деревянных резных изделий».

К сожалению, подробно о своей работе в жанрах театрального и декоративно-прикладного искусства и прикладной графики И.Е. Бондаренко практически ничего не рассказал, хотя занимался ею постоянно еще со времен Частной оперы С.И. Мамонтова. Он упомянул лишь об афишах для собраний Кружка любителей русской музыки, некоторое число которых сохранилось в его архиве. Эти печатные листки выполнены в русском стиле, немного напоминая популярную печатную графику Виктора Васнецова. Жаль, что не появилось в мемуарах рассказа и о Сергее Тимофеевиче Морозове – основателе Кустарного музея, достойном представителе одного из самых могучих купеческих кланов Москвы, очень много сделавшего для развития ее промышленности и искусства.

Как уже отмечено, воспоминания о советском периоде жизни в основном очень кратки, калейдоскопичны и скорее перечислительны, чем повествовательны, но этим они достоверно передают «скорость» того времени, метафорически перекликаясь с оркестровой сюитой Георгия Свиридова «Время, вперед!». Тем ценнее, что Бондаренко успел заметить деятельность Общества изучения русской усадьбы (ОИРУ) 1920-х гг., что свидетельствует о его внимании ко всем живым и значимым для русской культуры начинаниям: «Следует еще отметить Общество изучения русской усадьбы, основанное небольшой группой лиц во главе с рано ушедшим из жизни В.В. Згурой. В этом обществе и тоненьких тетрадках “Известий” отводилось много места старинному искусству – архитектуре, живописи, скульптуре и декоративному искусству, интерес к которому начал оживляться только теперь, когда общественность заинтересовалась художественной промышленностью». Для возрожденного в 1992 г. и активно работающего в наши дни ОИРУ это свидетельство профессионала-архитектора и человека широкой европейской культуры очень ценно.

Свои воспоминания И.Е. Бондаренко заканчивает коротким текстом о деятельности Союза советских архитекторов, сменившего распавшееся Московское архитектурное общество, упомянув дорогие для всех московских архитекторов старшего поколения места – Дом архитекторов, Суханово, Гагры… Включившись в работу Союза, он принял активное участие в организации юбилея великого зодчего М.Ф. Казакова – по его инициативе торжественное заседание по этому поводу прошло в Колонном зале Дома союзов.

В советские годы в большей мере реализовалось историко-архитектурное дарование И.Е. Бондаренко. Он стал автором нескольких научных трудов по истории архитектуры, в том числе первой монографии о творчестве Матвея Федоровича Казакова³¹, выпущенной Всесоюзной академией архитектуры. Илья Евграфович по справедливости очень высоко оценил публикационную деятельность Академии архитектуры СССР: «Вершиной научной работы и совершенствования архитектуры явилась Академия архитектуры. Какое количество хорошей литературы выпущено ее издательством». Действительно, большинство книг, выпущенных Академией архитектуры СССР, по сей день остаются актуальными и востребованными. Среди них нельзя не отметить несколько первых научных монографий о творчестве великих русских архитекторов, положивших в 1930-х гг. начало глубокому познанию истории отечественного зодчества. Среди них и книга Бондаренко.

Воспоминания московского архитектора заканчиваются словами: «Так хочется дальше жить и больше работать. Как отрадно делиться накопленными знаниями с молодыми творческими силами, а в минуты отдыха вспоминать былые умчавшиеся годы…» Это заключение человека, прожившего достойную, наполненную творчеством и яркими впечатлениями жизнь, человека с удовольствием вспоминающего прошлое и еще сохраняюшего энергию созидания…

* * *

В этом кратком аналитическом обзоре мы коснулись лишь немногих имен, событий и тем, упомянутых в тексте Бондаренко, которые позволяют точнее и объемнее представить его личность и творчество. Оценивая его воспоминания в целом, можно не колеблясь утверждать, что это уникальный литературный памятник эпохи русского Серебряного века.

Фактологический охват, широта взглядов, любовь к Москве, ее архитектуре и быту, а также литературное дарование автора делают их ценнейшим историческим источником, ведь многие описанные им факты не содержит более ни один документ. Живые, эмоциональные описания Москвы, других русских городов и их обитателей, замечания зодчего об архитектуре старинных и современных зданий, зачастую единственные в своем роде меткие и неожиданные характеристики многих современников, в том числе меценатов – С.И. Мамонтова, И.А. и М.А. Морозовых, А.А. Бахрушина, П.И. Щукина и других, а также некоторых архитекторов – А.С. Каминского, Ф.О. Шехтеля, существенно дополняют наши представления об эпохе конца XIX – начала XX в.

Хотя в последние годы вышло немало книг и статей по истории русской культуры этого времени и достаточно обширный корпус мемуаров, воспоминания известного русского зодчего И.Е. Бондаренко, несомненно, войдут в ряд самых востребованных историками русской архитектуры, москвоведами, да и всеми любителями отечественной истории.

Примечания

И.Е. Бондаренко. Фото 1900-х гг.

М.В. Нестеров. Домик в Уфе.

Холст на оргалите, масло. 1884 г. ГТГ

М.В. Нестеров. Вид с Чертова городища.

Этюд. Холст на картоне, масло. 1896 г. ГРМ

М.В. Нестеров. Христова невеста. Дерево, масло. 1913 г.

Приморская государственная картинная галерея, Владивосток

М.В. Нестеров. Вид на реку Белую.

Холст на картоне, масло. 1906 г. ГТГ

Метрическая выпись о рождении и крещении И.Е. Бондаренко. 1870 г.

Копия для представления в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. 1887 г. РГАЛИ

Прошение И.Е. Бондаренко в Совет Московского художественного общества о приеме в число учеников Училища живописи, ваяния и зодчества. Сентябрь 1888 г. Автограф. РГАЛИ

Группа уфимской молодежи. Н.Н. Михайлов (сидит первый слева), Е.П. Рязанцева (сидит вторая слева) и др. Фото начала 1890-х гг. РГАЛИ

М.С. Керзина. Фото1880–1890-х гг. РГАЛИ

А.М. Керзин. Фото с дарственной надписью Н.Г. Райскому:

«Назарию Григорьевичу Райскому на память о совместной работе в “Кружке любителей русской музыки”. А. Керзин. 1905 г. Октябрь 9 дня". РГАЛИ

Участники Кружка любителей русской музыки. 1902 г. Литография. РГАЛИ.

1) Л.В. Собинов, 2) Николаев, 3) Цыбущенко, 4) Неустановленное лицо, 5) Маклецкая, 6) Чернорук, 7) Бочаров, 8) И.Е. Бондаренко, 9) А.М.Керзин

Портрет С.С. де Бове. Рисунок И.Е. Бондаренко. Бумага, графитный карандаш. Начало 1900-х гг. РГАЛИ

Ассизи. Собор св. Франциска. Рисунок И.Е. Бондаренко. Бумага, тушь, перо. 1900-е гг. РГАЛИ

Усадьба Н.М. Миронова.

Фото1910-х гг. РГАЛИ

Е.Н. Шевлягина в группе с племянницами в усадьбе своего сына Н.М. Миронова. Фото 1910-х гг. РГАЛИ

Вид на дом в усадьбе Н.М. Миронова.

Фото 1910-х гг. РГАЛИ

И.Е. Бондаренко (первый слева стоит) в группе с В.А. Рышковым, А.В. Орешниковым и др. в усадьбе Н.М. Миронова. Фото 1910-х гг. РГАЛИ

И.Я. Чернышев. Цюрих. Фото 1905 г. РГАЛИ

С.И. Мамонтов в мастерской. Фото 1910-х гг. РГАЛИ

Ю.Н. Вишневецкая в группе с В.И. Петровым (сыном). Фото не позднее 1915 г. РГАЛИ

А.А. Бахрушин. Фото 1920-х гг. РГАЛИ

Д.И. Лешков с женой Ольгой. Фото конца 1920-х гг. РГАЛИ

И.Е. Бондаренко с сыном Николаем. Ленинград. Фото 1925 г. Рукописный отдел РГБ

В.А. Рышков.

Друг И.Е. Бондаренко. Фото 1915 г. РГАЛИ

Письмо И.Е. Бондаренко В.А. Рышкову 15 июля 1924 г. РГАЛИ

И.Е. Бондаренко.

Фото с дарственной надписью Л.В. и Н.И. Собиновым. 1933 г. РГАЛИ

Бондаренко И.Е. Воспоминания. Глава 16. Черновик.

Машинопись с правкой автора. Конец 1930-х гг. РГАЛИ

Портрет С.И. Мамонтова. Рисунок И.Е. Бондаренко.

Бумага, тушь, перо. После 1918 г. На рисунке помета автора: «К гл[аве] 14 в текст». РГАЛИ

Страница иллюстрированного журнала «Искры» (1916, № 1, с.8) с фотографиями выставки гончарного завода С.И. Мамонтова в галерее Лемерсье в Москве в 1915–1916 гг.

Бланк гончарного завода «Абрамцево» за Бутырской заставой. Художник Н.П. Пашков (?) ГМЗ «Абрамцево»

Запись С.И. Мамонтова в альбоме И.Е. Бондаренко. 1917 г. Автограф. РГАЛИ

Пригласительный билет на собрание в МХТ, посвященное памяти С.И. Мамонтова. 2 (15) мая 1918 г. Печатное. РГАЛИ

Портрет С.И. Мамонтова на Программе собрания в МХТ, посвященного памяти С.И. Мамонтова. 2 (15) мая 1918 г. Печатное. РГАЛИ

Программа собрания и концерта в МХТ, посвященного памяти С.И. Мамонтова. 2 (15) мая 1918 г. Печатное. РГАЛИ

Русский кустарный отдел на Всемирной выставке в Париже. Эскизы. 1899 г. Рисунки И.Е. Бондаренко. Бумага, графитный карандаш. РГАЛИ

Русский кустарный отдел на Всемирной выставке в Париже. Эскиз. 1899 г. Рисунок И.Е. Бондаренко. Бумага, графитный карандаш. РГАЛИ

Русский кустарный отдел на Всемирной выставке в Париже. 1899–1900 гг.

Проект И.Е. Бондаренко. Калька, тушь, перо. РГАЛИ

Русский кустарный отдел на Всемирной выставке в Париже. 1899–1900 гг. Проект И.Е. Бондаренко. Калька, тушь, перо. РГАЛИ

а) Фрагмент; б) Чертеж в разрезе; в) Архитектурная деталь б)в)

Панорама Всемирной выставки в Париже в 1900 г.

Рисунок L.B. Печатное

Панорама «Старого Парижа» – экспоната Всемирной выставки 1900 г.

Фото 1900 г.

Приглашение от имени президента Французской Республики И.Е. Бондаренко на открытие Всемирной выставки на Марсовом поле 14 апреля 1900 г. в зале торжеств. РГАЛИ

Пропуск И.Е. Бондаренко на строительную площадку выставки.

13 января 1900 г. РГАЛИ

Вверху: Русский кустарный отдел на Всемирной выставке в Париже 1900 г. Проект И.Е. Бондаренко. (Фото с оригинального рисунка автора). РГАЛИ.

Внизу: осуществленный проект по рисунку К.А. Коровина. РГАЛИ

К.А. Коровин. Фото с дарственной надписью С.Т. Обухову.

Фото 1912 г. РГАЛИ

Вход в Русский кустарный отдел на Всемирной выставке в Париже 1900 г.

Внизу – интерьеры Русского кустарного отдела на Всемирной выставке в Париже 1900 г. Фото. Вырезки из журнала. РГАЛИ

Письмо управляющего отделом промышленности Министерства финансов И.Е. Бондаренко о вручении ему диплома и знака ордена «Officierd,Fcademie» правительства Французской республики за участие в организации Русского отдела на Всемирной выставке 1900 г. в Париже. 19 октября 1901 г. РГАЛИ

Объединенное торжественное заседание Московского архитектурного и Московского археологического обществ в актовом зале Московского университета, посвященное 100-летию со дня смерти М.Ф. Казакова.

В президиуме И.Е. Бондаренко, И.П. Машков, Ф.О. Шехтель, графиня П.С. Уварова, ректор Московского университета М.К. Любавский. Фото. Декабрь 1912 г. РГАЛИ

Участники V Всероссийского съезда зодчих в Москве. В первом ряду слева направо сидят: неустановленное лицо, И.С. Китнер, П.Ю. Сюзор, Ф.О. Шехтель, И.П. Машков, И.Е. Бондаренко, В.К. Трутовский. Фото. Декабрь 1913 г. РГАЛИ

Открытие V Всероссийского съезда зодчих в Московской городской думе.

И.Е. Бондаренко – секретарь съезда. Фото.13 декабря 1913 г. РГАЛИ

Маршрут 1-й Научной экспедиции Наркомпроса по обследованию памятников архитектуры и искусства Поволжья. 1919 г.

Бумага, тушь, перо, графитный и цветной карандаши. РГАЛИ

Участники Научной экспедиции Наркомпроса по обследованию памятников архитектуры и искусства Поволжья на пароходе «Лев Толстой». Фото1919–1920-х гг. РГАЛИ

Участники Научной экспедиции Наркомпроса по обследованию памятников архитектуры и искусства Поволжья на пароходе «Лев Толстой». И.Е. Бондаренко сидит в центре, отмечен цифрой 5, рядом – И.Э. Грабарь (отмечен цифрой 6).

9-й – И.В. Рыльский. Фото1919–1920-х гг. РГАЛИ

Участники Научной экспедиции Наркомпроса по обследованию памятников архитектуры и искусства Поволжья. 1– Г.О. Чириков, 2 – П.Д. Барановский (?), 4 – Ф.Я. Мишуков, 5 – Н.Н. Померанцев, 6 – И.Э. Грабарь, 8 – А.И. Анисимов, 10 – И.В. Рыльский. И.Е. Бондаренко не помечен цифрой – стоит в первом ряду третий справа. Фото1919–1920-х гг. РГАЛИ

И.Е. Бондаренко. Фото 1941 г. РГАЛИ

И.Е. Бондаренко. Фото с дарственной надписью А.К. Виноградову.

9 апреля 1941 г. РГАЛИ

Бондаренко И.Е. Автопортрет с надписью автора.

Бумага, тушь, перо. 2 августа 1945 г. РГАЛИ

Дом, в котором находилась последняя квартира И.Е. Бондаренко в Москве, где он работал над мемуарами (ул. Гончарная, бывш. Володарского, д. 14). До реконструкции. Фото 1970–1980-х гг.

Квартира № 9 находилась на 3-м этаже (в мансарде).

Глава 1
Детство

Первое утро своей жизни я увидел еще в старом доме, там, на окраине города Уфы.

Когда мне было четыре года, мой отец, уфимский мещанин, занимавшийся кустарничеством по железному делу, небольшой свой дом продал и переехал в более просторный, по Лазаретной улице³², ближе к базару.

Тяжелую жизненную школу прошел мой дед, выходец из Полтавской губернии, еще мальчиком приехавший в Уфу на плотах простым бурлаком.

Нерадостна была жизнь и моего отца, оставшегося мальчиком сиротой, нужда доходила до того, что ситцевая рубашка была событием. Тяжелый физический труд на воздухе закалил его молодость, когда он был еще мальчишкой на побегушках у целовальника³³ Ивана Ефимовича, которого отец всегда вспоминал как «благодетеля», хотя этот благодетель лупил его. Все невзгоды переборол отец и, в конце концов, к моменту переезда в новый дом стал купцом второй гильдии³⁴, завел на базаре небольшую лавку, деревянную из досок, открытую со всех сторон, без теплушки. С утра до вечера гнул и рубил железо, делал железные лопаты, грабли, ведра. Невысокого роста, необычайно крепко сложенный, отец обладал огромной силой – сгибал подкову и гнул в пальцах серебряный рубль. <Большой любитель лошадей, он принимал впоследствии участие в бегах, и однажды у него взбесилась лошадь и понесла его дрожки. Лошадь он удержал, но разорвал себе связки двух пальцев на левой руке и во всю жизнь не мог их разогнуть>³⁵.

С движениями плавными, тяжело и твердо ступая, вставал отец чуть свет, и весь день был на ногах, всегда чем-то занятый. Аккуратный, всегда очень скромно, чисто одетый, он требовал и от детей порядка и чистоты; воспитывал строго по-спартански, приучая спать на кошме (войлоке), сложенной вдвое, никаких матрасов не полагалось, а кровать была только для маленьких детей и для няни. Приучал обливаться холодной водой и в пример ставил себя, рассказывал, как он мальчиком бегал по снегу босиком.

Строгость была и в пище, всегда простой. Готовили одно и то же: что для себя, то и для дворника, и приказчика. Простые, вкусные, наваристые щи, баранина или каша, постом с конопляным маслом (подсолнечное считалось прихотью). Только в праздники котлеты, но всегда черный и пшеничный своего печенья хлеб, а белая булка – это уже баловство.

Строжайшие соблюдались посты, даже по средам и пятницам. Но мать не была постницей и для детей разрешала мясное, на что отец ворчал.

Дом наш был не лучше соседних: длинный, одноэтажный, деревянный, обшитый тесом «под руст»³⁶, выкрашенный темно-красной краской. Парадное крылечко на двух столбиках со скамейками по бокам, на которых отец любил посидеть летним вечером, подзывая знакомых прохожих побеседовать и угощая их копченой воблой, огромный короб которой стоял в чулане галерейки, ведущей с крыльца в комнаты. Ворота с типичными резными ампирными розетками³⁷ на полотнищах, калиткой, и рядом маленький деревянный флигелек. Большой двор с каретниками (сараями), через весь двор по протянутой проволоке ночью бегает цепная собака. За сараями огромный запущенный сад с высокими березами, дикими яблонями, кустами малины, смородины, крыжовника, два деревца сирени и клумба с выродившимися многолетками. В глубине заднего двора небольшой сруб бани.

Вид центра Уфы со Случевской горы. Фото 1910-х гг.

Постройки были старинные, но еще крепкие. Наша семья расположилась в лицевой части дома по Лазаретной улице, а в крыле по другую улицу поместилось городское приходское училище³⁸ в один большой класс на сорок человек, с квартирой, где жил учитель А.И. Некрасов со своей семьей. Семья учителя была культурная. Сторож училища был моим первым сказителем сказок, поверий, былин и научил меня делать бумажные змеи с трещоткой. Учитель незаметно выучил меня по складным буквам грамоте и потом снабжал книгами, поощряя также мою рано пробудившуюся страсть к рисованию, доходившую иногда до криминальных опытов разрисовки углем только что окрашенной стены в одной из наших комнат, за что и получал награду за вихор, хотя отцу и нравилось мое рисование.

<Детский масштаб, в общем, был гулливерский. Жилая площадь нашего дома в 125 кв. м тогда казалась огромной>³⁹. Зальце с тремя окнами, невысокое, имело всего 34 кв. м. Стены оклеены белыми обоями, полы крашеные, и чинно расставлены старинные карельской березы стулья вдоль стен, хромолитография в тонком багете с подписью «Водопад в Швейцарии, посещаемый разными путешественниками»⁴⁰. На небольших окнах цветы: герань, фуксии и фикусы, в углу икона с лампадкой и старинный рояль, длинный, красного дерева, совершенно случайно очутившийся в нашем доме.

Проводя целые дни в лавке, отец постоянно посещал толкучку, где торговали всяким хламом. Не пропускал даже случая, чтобы у мимо идущей бабы-торговки не купить какую-нибудь ветошь. Страстный любитель аукционов, он покупал иногда совершенно ненужные вещи, вроде старой треугольной шляпы с перьями. На вопрос матери: зачем это он купил? Отец пояснял: «Ну, хоть в баню ходить. Ведь дешево, один материал вдвое дороже стоит». <Покупались какие-то огромные картонки со старыми кринолинами, из них мать нашивала детям рубашки и платьица, а я вытаскивал стальные прутья для лука>⁴¹.

В числе племянников отца был Александр Васильевич, уже почтенных лет, уважаемый человек. Необычайно серьезный, спокойный, он с деловым видом подшучивал над аукционной страстью отца.

Воскресенский кафедральный собор на Соборной площади Уфы (1833–1841).

В нем хранилась икона Казанской Божией матери. Фото 1900-х гг.

(Разобран в 1932 г., на его фундаменте в 1950-х гг. возведено здание Башкирского государственного академического театра драмы имени М. Гафури)

<Как-то вечером заходит к отцу и говорит:

– Что же это вы, дяденька, дома сидите и не съездите.

– Куда?

– Да слонов посмотреть.

– Каких слонов?

– Да в зверинец ведут, что ли четырех слонов, трое-то прошли по мосту через Белую, а четвертый, большой, застрял, так пожарные поехали протаскивать.

– Что ты говоришь! Ты видел их?

– Да я сейчас оттуда, с Вавиловского перевоза.

Отец приказал скорее запрягать лошадь в тарантас и, взяв детей, быстро поехал. Вавиловский перевоз оказался пуст. Никого не было, и никаких слонов никто не видел.

– Ты что же это! А! – напустился отец на дядю, а тот со своими всегда приподнятыми бровями и невинным взором оправдывался, дескать, – Видимо уже провели, я-то издали не разглядел хорошо, народу-то много, а другие говорили… >⁴².

Аукционы происходили обычно во дворе окружного суда или в его залах. Однажды отец, проезжая мимо, увидел во дворе народ, а из ворот выходил дядя Александр Васильевич⁴³.

– Что это там? – спросил отец.

– Да корову с аукциона продают. Так что же не покупаешь?

– Да у меня их две, не нужно больше, все-таки, пожалуй, взгляну.

Отец спешно протиснулся к столику, за которым пристав⁴⁴ уже стучал молоточком, выкрикивая: «Двадцать шесть! Кто больше?»

Не желая упускать так дешево коровы (цены на которых были рублей сорок), отец крикнул: «Двадцать семь!» – и покупка осталась за ним.

Толпа стала расходиться, и тут происходит диалог отца с приставом.

– Где она у вас?

– В зале, во втором этаже.

– Что-о-о? Зачем же вы ее в зал-то втащили? – изумился отец, – что ей в сарае места не было, что ли?

– Ну, в сарае она отсыреет.

– Что-о-о? Да вы смеетесь надо мной.

– Ну, пойдемте, я вам покажу.

И оба поднимаются по лестнице во второй этаж. Дядя их сопровождает. Отец недоуменно спрашивает:

– Как же вы втащили ее?

– Да на руках.

– Ах вы, шутник этакий.

– Ничего я не шучу.

И пристав обиделся и открыл дверь в пустой зал, где в углу стоял какой-то ящикоподобный рояль.

– Вот она.

– Кто она?

– Рояль.

– Какая рояль?

– Какую вы купили.

– Я покупал корову.

– Никакой коровы не продавалось.

– Да на кой же она мне черт, ваша рояль. Ты это что же делаешь? – обернулся отец к смиренно стоявшему тут же племяннику и тоже как бы изумленно смотревшему на рояль.

– Да мне сказали, что корову продают.

– Подлец ты после этого! – и отец сплюнул, махнул рукой, и, приехав домой, мрачно приказал дворнику привезти из окружного суда покупку вроде ящика.

Так в нашем доме оказался рояль.

В то время у нас в доме жила моя кузина, она уговорила отца не выкидывать рояля, пригласила свою подругу учить меня и сестру музыке. Впоследствии оказалось, что мать складывала под крышку рояля пуховые шали, а отец обратил музыкальный инструмент в закусочный стол по праздникам.

Рядом с залой была «гостиная». На фоне старинных обоев красовались литографии и фотографии родственников. Мебель провинциального стиля «Louis Philippe»⁴⁵, конечно, упрощенного рисунка, со штофной⁴⁶ однотонной обивкой, на диване шитая шерстью подушка, овальный преддиванный стол с филейной⁴⁷ скатертью и маленькая фарфоровая лампа с женской фигурой, одетой в матросский костюм, а во всю комнату отличный текинский ковер⁴⁸, служивший эшафотом: на нем нас пороли, хотя и редко, а впоследствии, приезжая в Уфу студентом, я на нем спал, так как на диване спать не разрешалось. У окон любимые матерью цветы, фикусы и филодендроны.

Рядом угловая комната, где жила моя кузина и где я гимназистом учил уроки.

К зале примыкала столовая, центр жизни дома, отец, сидя за обедом или чаем, озирал всех идущих через «галдарейку» в кухню. Передний угол столовой занят огромной божницей⁴⁹, где из уральских камней составлен пейзаж с летящей фигурой воскресшего Христа. Над старинным кожаным диваном висела литография Ивана Сусанина⁵⁰, чей-то портрет и большой карандашный рисунок, подолгу останавливавший мое внимание: это была копия с рембрандтовского «Яна Собеского»⁵¹ работы уфимского художника академика Тимашевского. Рядом маленькая комната – «кабинет» с огромной кроватью. На простом письменном столе сломанные бронзовые часы под стеклянным колпаком и чучело канарейки, на углу стола лежали так называемые «святцы»⁵² – небольшой молитвенник, впрочем, никогда не употреблявшийся, с вклеенными листочками, где рукой отца вносились даты, например, когда окончил жизнь брат Ефим, от роду ему было столько-то лет, месяцев и дней, или: «1870 года июля 5-го, было 35 мин[ут] первого на 6-е [июля], воскресенье, родился сын Илья, крещен 11-го в воскресенье, восприемниками⁵³ были» такие-то, и тут же «рецепт от всех недугов и болезней»: «5 золотников⁵⁴астраханской нефти, 5 золотн[иков] бобковой мази⁵⁵, 5 золотников можжевельного масла, итого 70 коп[еек] серебром в аптеке стоит». Не знаю, пробовал ли эту смесь отец, равно как и героическое лекарство «от лихорадочной боли» – на полштофа водки⁵⁶ ползолотника хинной соли, 3 золотника нашатырю, 3 золотника сабуру⁵⁷, 10 капель селитряной кислоты» (т. е. азотной). И тут же «Брюсова таблица дней, в которые не должно ничего предпринимать или совершать важного»⁵⁸. В углу сундук и над ним полка с картонками фуражек и двумя книгами, одна «Миллион средств» (собрание хозяйственных рецептов)⁵⁹, другая «Поучения Родиона Путятина»⁶⁰; книги лежали аккуратно и никогда не читались.

Здание Уфимского Дворянского собрания. Фото 1900-х гг.

Твердо держась обычая, отец в праздники поднимал нас к ранней обедне в 6 час[ов] утра в церковь, только в «свой» приход, к «Успенью»⁶¹. Богомольный отец молился истово и требовал молитвенного настроения от нас, мальчишек, в уме которых было одно стремление – скорей бы домой.

«Ниже кланяйся», – говорил отец сильным шепотом, пригибая за вихор рассеянную голову и твердо надавливая своей сильной железной рукой до плит чугунного пола церкви.

Только в гимназическом возрасте мною было отвоевано освобождение от ранних обеден, замененных поздними.

Для детей был отведен «верх», одна комната в мезонине: два маленьких окна с подъемными рамами и дверью на балкон, где я с ранних лет спал все лето до осени, причем балкон был защищен лишь с одной стороны парусиной от дождя. «Верх» был обособленный мир от «низа», где жили отец и мать. Отец почти никогда не поднимался в мезонин, предоставив наблюдение за детьми матери.

Кухня была клубом нашего дома.

Огромная русская печь, на ней спала кухарка («стряппа»⁶²). На полатях спал кучер, за печью на нарах помещались дворник-татарин и мальчик, работавший в лавке, а два приказчика спали на полу в соседней, совершенно темной комнате. Кухня служила одно время столовой и для всех нас, только впоследствии была устроена отдельная столовая.

6 часов вечера, зимний день кончался.

Отец возвращается из лавки и, становясь перед шестком русской печки⁶³, оттаивает свою бороду, превратившуюся в ледяную сосульку. Согревшись чаем, отец иногда приходил в кухню, садился на длинную лавку, молча слушая вздор, как кучер Яков рассказывал о чудесах, бывающих в бане, где в полночь всегда черти поднимаются из-под пола.

Когда была Русско-турецкая война⁶⁴, женщины и дети здесь же в кухне щипали корпию⁶⁵ для бинтов и отсылали в лазарет. <Календарь “Гатцука” изображал турецкие зверства.

– Что делают, мерзавцы, – говорил отец. – Вот смотри, – обращался он к дворнику-татарину, – вот, что […] делают.

– Это, бить, турка, наша татар башка салдат не рубит, – оправдывался дворник>⁶⁶.

На уголке стола приказчики засаленными картами играли в «свои козыри» или «в носы», когда при проигрыше били колодой карт по носу. Но карт отец не любил, и эту вольность игроки позволяли себе только в отсутствии отца, всегда наводившего на всех страх. Как только он въезжал во двор, раздавалось предупредительное: «Сам приехал!» – и все стихало.

Чтение телеграмм с войны происходило при тусклом свете сальной, оплывающей свечи, щипцами снимали нагар. Впоследствии свечу заменила висячая лампа с маленькой горелкой.

Пора ужинать. Отец проверяет, заперты ли ворота, замешан ли лошадям корм, и скоро дом погружался в тишину и мрак, слабо освещенный лишь лампадкой в зале. Редкий собачий лай, изредка проскрипят полозья саней и опять тишина, только ритмический стук колотушки сторожа прерывает дремоту улицы.

Губернская Земская управа в Уфе. Открытка начала XX в.

Во флигеле жил сначала грек, делавший халву, затем серебряник, паявший своей цевкой⁶⁷ всякие кольца и цепочки, затем немец-колбасник Отто Манн, которого в доме у нас звали сокращенно «атаман». <Этот немец-колбасник иногда приходил к отцу вечером посидеть и поговорить, причем разговор ограничивался критикой “констанцией” тяжелых времен:

– Да, господин атаман, дорого все стало, тяжело.

– Та, Грах Лвовиш (Евграф Львович), торого все, трутна.

И бульканье огромного графина с водкой, закусываемой солеными огурцами или приносимой “атаманом” горячей колбасой>⁶⁸.

В подвале под училищем жили крендельщики. Я подолгу смотрел на них, полуголых, как они месили тесто и пекли вкусные сушки и баранки.

Скучна была жизнь в доме. Родни было много, но гости бывали у нас редко, только в праздники. Появлялась стройная высокая фигура, одетая в черный сюртук с огромным галстуком, повязанным по моде пятидесятых годов. Это был любимый мною дедушка Иван Спиридонович Кузнецов, отец моей матери, вышедшей замуж, когда ей было всего шестнадцать лет, а отцу 42 года.

Дед был крепостной уфимских помещиков Дашковых (сыновей министра юстиции Дашкова⁶⁹). Обучался дед строительному искусству в низшем строительном училище в Петербурге⁷⁰, куда его определили Дашковы. Всю жизнь дед оставался крестьянином.

Он выстроил Дашковым заводские и жилые постройки в их Благовещенском заводе на р[еке] Белой, в Уфе строил Сергиевскую церковь⁷¹ и кое-кому жилые дома. Отец обращался за советами к деду и очень его уважал, особенно за то, что тот остался крестьянином, а не стал чиновником. Женат дед был на дворовой тех же Дашковых крестьянке Марии Ивановне Ростовцевой, служившей экономкой при «господском» доме и почерпнувшей там свое мизерное образование и большую опытность в кулинарном деле, что служило деду источником насмешек: «Тебе бы всякие фрикасе⁷² к обеду, да салатцу, петрушечки, сельдерея да спаржи, а нам попросту – щей да каши».