Читать книгу: «В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941-1943», страница 4
Патрульные поневоле
На следующий день главный врач армии приказывает мне отправляться в Усть-Долись, деревню, расположенную прямо на краю окруженной территории, около озера Невель. Говорят, тамошний полевой госпиталь крайне перегружен. Судя по карте, местечко расположено в сорока километрах к югу от Пустошки. Итак, сначала нам нужно ехать до Пустошки, а затем свернуть на юг. Тяжелые бои с русскими, попавшими в окружение, все еще в полном разгаре. Невзирая ни на что, они пытаются прорваться.
– Господин генерал-майор, – спрашиваю я, – вы не знаете, дорога от Пустошки на юг, в сторону Усть-Долиси, свободна? Сумеем ли мы добраться?
– Не имею ни малейшего представления, – усмехается он. – Да вы сами увидите. Поезжайте спокойно. Все будет в порядке.
Необычное утешение.
Я в бешенстве. У меня отобрали Густеля, перекинули его на другую машину, а вместо него в качестве ассистента дали какого-то непробиваемого флегматика, в чьих хирургических и водительских способностях я вовсе не уверен, и как назло именно перед этой поездкой в Усть-Долись. Густеля необходимо вернуть! Я мчусь к командиру и договариваюсь с ним. Нам дают открытый автомобиль, что меня очень устраивает.
До Пустошки все идет гладко, затем начинаются приключения. Ни один человек не может нам сказать, что нас ждет в лесу южнее Пустошки. Сначала мы переправляемся через несколько взорванных Иванами мостов, затем оказываемся в необъятно огромном лесу. Рядом со мной на сиденье лежит готовое к бою оружие. Местность становится все более пустынной, не видно ни одной машины, ни единой души, мы сами кажемся себе покинутыми всеми. Повалено много деревьев, однако мы каким-то чудом проезжаем и движемся дальше по темному лесу, по совершенно прямой просеке, каждый момент ожидая сюрпризов.
Дорога поворачивает, и нашим глазам открывается пренеприятнейший сюрприз: на бесконечно прямом пути далеко впереди мы видим танки.
– Дружище, Густель, давай вправо. Сворачивай на обочину и останавливайся.
Он выкручивает руль, в то же мгновение я высоко поднимаю бинокль и осматриваю приближающуюся танковую колонну. Кто это может быть? Иваны? Немцы? Щекотливый вопрос. Чертовски неприятная ситуация. Я не могу поверить в то, что это русские танки. Однако полной уверенности нет.
– На, посмотри. – Я передаю бинокль Густелю. – Думаю, это немецкие танки.
Густель не уверен. Взволнованно я говорю:
– Если это русские танки, то у нас в багажнике есть граната. В любом случае поедем на свой страх и риск. Давай едем дальше.
Медленно-медленно Густель давит на газ, машина трогается. Я не выпускаю танки из виду. Выстрелов не раздается, это успокаивает.
– Густель, прибавь газу.
Он переключает скорость на вторую передачу. А потом мы дружно и с облегчением вздыхаем, по белым четким крестам распознав немецкие танки. Они останавливаются перед нами. Из люков выглядывают люди в черной форме. Сверху долетает голос озадаченного лейтенанта:
– Откуда вы? Кто вы вообще такие? Как оказались за линией фронта?
– Разрешите представиться, – я отдаю честь, – хирург-консультант армии. Впереди дорога свободна от врага, господа!
Тут вся компания ухмыляется, эхом разносятся смешки.
– Теперь хирурги вместо патрульных? – шутит, спускаясь с танка, командир колонны.
– В свободное от работы время, господин капитан. Главный врач армии пообещал: все будет в порядке. И как видите, все действительно оказалось в порядке.
Дружный хохот.
– Скажите-ка, доктор, нельзя ли вас переманить в наш взвод? Может быть, в качестве разведчика или заградительного щита?
– Пройденный этап, – небрежно отмахиваюсь я, – все было, господин капитан. Четыре года солдатом во время Первой мировой, тогда у меня тоже был взвод, но я все испортил. Теперь перешел на другое поприще.
– А жаль, вы бы неплохо подошли нашей команде.
– Кто знает! В любом случае я к вашим услугам, господин капитан.
Я отдаю честь, мы от всего сердца пожимаем друг другу руки. Танкисты подмигивают нам, пока мы медленно проезжаем мимо колонны.
Это был передовой отряд танковой дивизии, который участвовал в сражении под Невелем и вырвался вперед.
Вскоре мы прибываем в небольшую, окруженную лесом деревушку Усть-Долись; вся деревня запружена разнообразным транспортом. В полевом госпитале кипит работа. Не раздумывая, я сразу же присоединяюсь. Пока мы оперируем, в лазарет непрерывной чередой идут Иваны. Сдав оружие, они сдаются сами. Видимо, в их рядах пронесся слух, что мы не причиняем вреда военнопленным. За несколько часов наш лазарет обслуживает свыше ста военнопленных.
Здесь лежат 170 тяжелораненых, тридцати девяти еще требуется помощь. Мы работаем при тусклом свете, дело пока продвигается. После полудня наконец-то удается перекусить. Во время перерыва я пользуюсь возможностью осмотреть территорию. Спаленные и разрушенные дома, немыслимое количество оставленной русскими техники, пулеметов, орудий. Группа земляков столпилась вокруг русского грузовика, на котором установлена странная штука – реактивная установка. Как и все, я вижу ее впервые.
Усть-Долись расположена в непосредственной близости от линии фронта, проходящей через город Невель. На правом фланге в районе Невеля наши разместили четыре пехотные и две танковые дивизии – довольно мощное соединение. Меня так и подмывает ненадолго наведаться в Невель и удивить своих коллег.
Хирурги тотчас узнают меня. Сколько радости! Все наперебой рассказывают о тяжелых боях на их фронте.
Я, конечно, не могу долго задерживаться. Обратная дорога в Усть-Долись проходит по дальней границе окруженной территории. В этом месте Иваны отчаянно пытались прорваться. Снова и снова их отбрасывали с большими потерями. Вокруг в поле стоят бесчисленные пушки, автомобили, танки, тут же видны следы массовых захоронений.
Мы медленно едем дальше и внезапно натыкаемся на два тяжелых зенитных орудия. Стволы уставились прямо в небо. Мы останавливаемся, подходим ближе. То, что мы видим, удивляет и озадачивает нас: эта русская зенитная батарея оснащена самой современной техникой, с электронными датчиками. Значит, вот как выглядит якобы никудышное оружейно-техническое обеспечение советской армии. Интересная новость!
До Пустошки нам приходится добираться той же дорогой, что и раньше. Другого пути нет, поэтому двадцать километров мы пробираемся через бесконечный жуткий лес. Густель открывает окна. На протяжении всей поездки я не выпускаю из рук оружия, так как из леса постоянно выбегают красноармейцы – либо поодиночке, либо целыми толпами. Охваченные паническим ужасом, они пересекают дорогу и скрываются в густой чаще леса. К счастью, многие из них побросали оружие. Так мы и едем дальше мимо спасающихся бегством русских – без происшествий.
Густель в ударе
В десяти километрах от Пустошки в стороне от дороги расположена небольшая деревушка. Мы хотим попытаться раздобыть какое-нибудь пропитание. В этом деле Густель – настоящий мастер. Это его страсть, как выражается он сам.
Среди бревенчатых деревенских домов не видно ни души. Видимо, жители боятся солдат. Все разбежались и попрятались. Мы вылезаем из машины и принимаемся кричать. В конце концов откуда-то осторожно, с недоверчивым видом выходит крестьянин. Заметив, что мы без оружия, он по-русски зовет кого-то в открытую дверь. Тут на пороге появляется его жена в окружении многочисленных детишек и с самым младшим на руках. Густель оживляется. По-русски он не знает ни единого слова, тем красноречивее и настойчивее его жесты, с помощью которых он пытается объяснить этим людям, что нам нужна какая-нибудь еда. Размахивая руками, он носится между крестьянами, которые постепенно выползают из своих хибар, и повторяет на ломаном немецком: «Ам-ам, смотри сюда, ам-ам, иди и принеси пару яичек, ам-ам, понял, ты, иди уж, ам-ам».
Наконец, до них доходит, и они действительно приносят целую корзину яиц. Вдруг Густель замечает жир-нющего петуха, набрасывается на него, чтобы схватить, да не тут-то было – эта бестия снова и снова ускользает. Все громко хохочут. Несколько мальчуганов тоже начинают гоняться за петухом, и в конце концов в охоту включается вся деревня. Густель с проклятиями и воплями бежит впереди.
– Черт тебя возьми, поганый петух, дьявольское отродье!..
В конце концов они его поймали и свернули ему шею.
Деревенские обступают машину и оживленно болтают. Денег они не берут. Одна женщина пробирается вперед, видимо заметив, что я врач, и знаками зовет меня за собой. Что у нее там, чего ей нужно? Войдя в деревянную избу, она проводит меня в жилую комнату с очень низким потолком и указывает на странное деревянное корыто, свисающее с потолка, вроде тех, которые используют пекари для замешивания теста. Корытце подвешено к потолочной балке за четыре веревки, так чтобы можно было его покачивать. В нем лежит младенец.
Матушка озабоченно показывает на своего отпрыска. Я понимаю, в чем дело. Ребенок производит впечатление совсем больного, личико пепельно-серого цвета, мертвенно-бледное. Я осматриваю грудную клетку и ножки: тяжелый рахит. Наверное, опасаясь простуды, крестьяне не выносят своих детей из избы на первом году жизни.
Женщина вынимает ребенка из корыта, высвобождает из пеленок. Я сам беру его на руки и выношу на улицу. Показываю на солнце, чтобы объяснить матери, что ее ребенку нужен свет и воздух, в огороде выдергиваю из земли морковку и показываю, что ребенок должен есть свежую морковь. Она слушает меня с недоверием; затем подходят другие женщины, никто не хочет мне верить. Снова и снова я показываю на солнце и на искривленное рахитом тельце ребенка и говорю: «Нехорошо, нехорошо».
После долгих раздумий они наконец понимают, что я хочу до них донести.
Мать берет больного ребенка на руки; она не перестает кланяться и все время норовит поймать мою руку, чтобы поцеловать ее. Эта трогательная благодарность нам неприятна, мы к этому не привыкли. Женщина идет в дом, укладывает ребенка в корытце под одеяло и возвращается к нам с полными руками свежих огурцов, которые преподносит мне. Густель тащит свои трофеи к машине. Четыре курицы, полную корзинку яичек и огурцы – фантастика!
Выехав со двора на улицу, мы видим, как люди машут нам вслед до тех пор, пока автомобиль не скрывается из вида.
Через Пустошку дорога ведет обратно в Себеж. Там осталось лишь несколько человек из командного состава медико-санитарной части армии во главе со Шмидтом, нашим патологоанатомом. Сама часть между тем на целых двести километров продвинулась к северу и обосновалась в Бору. Я должен остаться со Шмидтом и обслуживать весь южный фланг армии – огромный район, протянувшийся от линии фронта до Резекне и Люцина.
Целый день отдыхаем в Себеже. Это совершенно необходимо. Диарея, сопровождаемая болью и лихорадкой, не дает покоя ни днем, ни ночью.
Вечером, на закате, слышится какой-то жуткий непонятный шум. Мы выходим из дома. С возвышенности нашему взору открывается долина, заполненная тысячами и тысячами русских пленных. Вид этой серо-коричневой массы людей вызывает отчаяние и напоминает согнанных в кучу коров или баранов. Что станется с ними, задаю я себе немой вопрос. Наступает ночь, становится прохладно. В ужасе я возвращаюсь обратно в дом.
Важное сообщение: на нашем южном фланге захвачено местечко Новосокольники, расположенное в 30–40 километрах от Пустошки и Великих Лук. Очевидно, русские отступают за реку Ловать.
Несмотря на трудности наступления, проходящего по изъезженным дорогам, весь фронт от Балтийского до Черного моря находится в постоянном движении. На севере мы приближаемся к Ладожскому озеру. Уже достигнут восточный берег Днестра. Окончено крупное сражение под Смоленском.
Лошадь
30 июля. Главный врач армии приказывает мне отправляться в Новосокольники. Его тревожит увеличение потока раненых. За сутки были переполнены все перевязочные пункты и полевые лазареты.
Густель проверяет автомобиль, упаковывает все необходимое и мои инструменты. На рассвете мы выезжаем. Первая часть пути нам уже известна. Мы мчимся на полном газу. Представляю, что творится на линии фронта!
До Пустошки добираемся легко, без остановок, затем начинаются проблемы. На изъезженной дороге, по которой проходило наступление, наша колымага трещит по всем швам; испорченный амортизатор все время подводит, рессоры сильно перегружены. Того и гляди начнется морская болезнь. Мы ковыляем по дороге со скоростью пешехода, проделывая не больше десяти километров в час. Успеем ли к вечеру в Новосокольники? Мы должны, обязаны, как угодно.
Вокруг ни души, навстречу не попадается ни одной машины. Что-то здесь нечисто.
Постоянно вязнем в песке, колеса беспомощно буксуют. Того и гляди где-нибудь застрянем. С безоблачного неба немилосердно палит жгучее солнце. Глаза горят, губы пересыхают и трескаются. Не поездка, а настоящая пытка и для людей, и для машины.
После поворота, миновав песчаный холм, автомобиль въезжает в сосновый перелесок. За ним начинается глубокая песчаная яма, которую не объедешь. Пренеприятный сюрприз. Похоже, без буксира не справиться.
– Остановись, Густель!
Я вылезаю. Утопая в песке, брожу между соснами в поисках объезда и, наконец, нахожу местечко, где, кажется, можно проехать. Метр за метром Густель проползает вслед за мной на первой скорости. Из-под колес вздымается песок. Автомобиль упрямо продолжает карабкаться на горку и наконец на полном газу выезжает из ямы. Я бегу за ним. Густель справился – вывел нашу «тележку» на твердую землю. Я мигом заскакиваю в машину, и мы едем дальше.
Проехав метров сто, мы замечаем, что дорога раздваивается. Странно! Приближаясь к развилке, видим, что все машины вынуждены были сворачивать в сторону, чтобы объехать лежащую прямо посреди дороги мертвую лошадь, тяжеловесное охладелое животное, которое, очевидно, к ночи совершенно обессилело и пало прямо здесь.
На мгновение мы притормаживаем и молча смотрим на кобылу – белую в яблоках. Вид этого околевшего создания, валяющегося посреди дороги, приводит в отчаяние. Животное все осунулось. На загривке видны открытые, гноящиеся нарывы, над которыми стаями кружат черные мухи. В широко распахнутых глазах, неподвижно устремленных в небо, застыла печаль. Края век облепили тысячи навозных мух.
– Гиблое дело, Густель, – в конце концов произношу я, – едем дальше.
Он кивает:
– Да, всего лишь лошадь.
Взвыл мотор. Густель включает первую скорость, жмет на газ и так быстро отпускает сцепление, что машина резко срывается с места. Мне передаются его чувства. Я и сам чувствую то же самое. Мы молчим.
В полном изнеможении, перетряхнув все свои косточки, к закату мы все-таки добираемся до Новосокольников и останавливаемся перед дверями полевого госпиталя.
Здесь тяжелейший кризис: не хватает рук. Из-за внезапного увеличения числа раненых все работники медсанбата оказались перегруженными. Ответственный за корпус врач не знает, что и делать. Русские усилили сопротивление перед Великими Луками, где с большими потерями идут ожесточенные бои за переправу через Ловать. Это место расположено на важнейшем железнодорожном пути России, который, проходя через Ржев и Себеж, соединяет Москву с Курляндией, Ригой и Лиепаей. По этой дороге русские перебрасывают в места сражений запасные дивизии из Москвы и подвозят в большом количестве артиллерию всех калибров. Нет недостатка и в снаряжении. Отчаянно и ожесточенно повсюду гремят бои.
До нас доходит неприятная новость: дополнительный корпус соседней армии, сражающейся на правом фланге, вводят в бой слишком поздно. Из-за этого две наши ударные дивизии вынуждены перейти к обороне и отступить за Ловать – первое весьма ощутимое поражение.
В связи с последними обстоятельствами главный врач корпуса спешно приказал своему второму лазарету переместиться ближе к фронту и расположиться в Новосокольниках. Тем временем здесь уже кипит напряженная работа.
Наш полевой госпиталь переполнен. Сотням раненых уже оказана помощь. Люди с легкими ранениями перевезены в другое место. Перед нами около двухсот солдат с тяжелыми и крайне тяжелыми ранениями, которым требуется операция и которых еще нужно разместить. Главврач распределяет их по разным домам. Не остается ничего другого, хотя при этом мы теряем возможность постоянно следить за всеми.
Я тотчас включаюсь в работу и начинаю оперировать. Приток раненых не прекращается, становится все тяжелее, положение крайне напряженное.
Хуже всего то, что иссякают запасы перевязочного материала. У нас еще осталось немного бинтов, компрессов, гипсовых повязок. Все закончилось! Обеспокоенный главврач, мой давний знакомый, подходит к операционному столу, за которым я работаю, и спрашивает, что можно сделать. Не прекращая операции, я обдумываю проблему и советую обратиться к полкам, не исключено, что они помогут нам с перевязочными материалами.
Я останавливаюсь, чтобы скорректировать действия молодого ассистирующего врача:
– Держите крючки крепче, раздвигайте сильнее, мне плохо видно. Так, вот-вот, теперь правильно. Постойте, не уходите! – кричу я главврачу вслед и – снова ассистенту: – Вы что, не видите, что из сосуда брызжет кровь? Зажать, быстро!
Он выполняет.
– Попробуйте просто отправить два грузовика, скажем, до Каунаса. Пусть они привезут перевязочный материал, гипсовые повязки и шины. Потребуйте еще один или два полных набора хирургических инструментов и не забудьте самое главное – скобы Киршнера.
– А еще нам очень не хватает игл и шовного материала, – раздается голос врача от соседнего стола.
Главврач все понял. Не говоря ни слова, он бежит на улицу. До нас отчетливо доносится его голос. Вскоре на улице с грохотом заводятся два грузовика. Водителям выдают необходимые справки и документы. Машины отъезжают, постепенно вдали затихает шум моторов.
Мы продолжаем оперировать, семь часов без перерыва. Я беру на себя два тяжелых брюшных ранения с разорванными кишками, ранение в печень, накладываю шов на простреленную главную артерию руки, обрабатываю несколько ран в ягодичной области, на спине. Напоследок удаляю разорванную почку – человек чуть не умер от кровопотери.
Конвейер страданий движется бесперебойно.
На нас наваливается еще одна напасть – нехватка воды. Из-за отсутствия дождей и палящей жары запасы воды в колодцах и стоячих лужах иссякли, ручьи пересохли. Оставшаяся вода просто вызывает отвращение, она источает дурной запах и по никому не известной причине имеет черноватый цвет. Возможно, в ней содержатся серные соли. Мы ее кипятим. Главврач отправил машину за водой.
В перерыве между операциями я пытаюсь связаться с главным врачом армии, но, несмотря на все усилия, телефонисту не удается прорваться. Тогда я прошу главврача отправить связного, быстро составляю письменное донесение, передаю письмо посыльному и призываю его сделать все возможное, чтобы добраться.
– Речь идет о раненых товарищах. Помните об этом!
– Слушаюсь! – отвечает он и срывается с места. Он едет как сумасшедший, наперекор всем трудностям.
Мы ждем и ждем его ночь напролет, терзаемые беспокойством. Вдруг до нас доходит жестокая новость: он потерпел аварию. Что делать? Недолго думая я сам решаюсь ехать обратно в Пустошку, чтобы оттуда связаться с врачом армии.
Густель является по первому зову. Мы трогаемся в путь уже на рассвете и вновь ползем по старой, изъезженной дороге, по которой проходило наступление. Густель крепко держится за руль, почти высовываясь из окна автомобиля, то и дело переключает скорость. В воздух летит пыль, ям становится все больше.
Опять мы приближаемся к сосновой рощице. Вот и развилка. Густель жмет на тормоз и, как по приказу, останавливается перед мертвой лошадью. Она выглядит уже не так, как раньше. Жгучее солнце ускорило процесс разложения. Кобыла раздулась, в кишках наверняка скопились газы, готовые вот-вот вырваться наружу. Огромное тело распухло так сильно, что околевшие ноги приподнялись над землей и торчат в воздухе. Мы вперили взгляд в мертвую лошадь. Шея беспомощно лежит на песке. Рот в пене, глаза впали и сморщились, полчища жирных мух черным руном окутали ноздри и глаза, облепили раны на загривке и в других местах. На песке образовались канавки. Вокруг ползают темные трупные жуки.
Почему никто не закопает тушу? Ни у кого нет времени.
– Поехали дальше, Густель.
Мы подъезжаем к проклятой песчаной яме и насыпи. Проберемся ли? Как и в первый раз, я снова выхожу из машины. Густель трогается, у меня перехватывает дух – машина того и гляди перевернется. Но Густель справляется.
До Пустошки мы добираемся, когда уже почти стемнело. Я опять не могу дозвониться, линия повреждена, тогда я пишу главному врачу армии второе срочное донесение, в котором описываю сложившееся положение и срочно требую материалы и людей, без которых мы не продержимся. Водитель грузовика немедленно отправляется с моим донесением в Себеж к главному врачу. Я намерен остаться в полевом госпитале в Пустошке до тех пор, пока не получу ответ и дальнейшие распоряжения.
Долгие часы ожидания…
Наконец ответ от главного врача приходит, однако совершенно не тот, которого я ожидал. Вопреки моим ожиданиям и к моему великому удивлению, мне не нужно срочно возвращаться в Новосокольники. Вместо этого я должен отправляться в глубокий тыл и осматривать другие военные госпитали и подразделения медицинской службы. Такое решение мне абсолютно непонятно, я даже прихожу в бешенство. Какая бессмыслица, думаю я про себя.
Но приказ есть приказ.
С досадой, измученные и к тому же снова с температурой на следующее утро мы вдвоем отправляемся в тыл, чтобы осмотреть указанные главным врачом лазареты. Мой визит оказывается там совершенно ненужным.
Все мои мысли в Новосокольниках. Как вдруг неожиданно приходит приказ туда возвращаться.
– Густель, – ворчу я, – приказано ехать обратно. В Новосокольники! Едем!
Он тоже тяжело вздыхает, ведь именно там мы сейчас и должны находиться. В тот же день, 1 августа 1941 года, мы отправляемся в путь. Солнце жарит, воздух дрожит, земля раскалена. Густелю нехорошо. По дороге у него сильно разболелся желудок. Иногда ему становится так плохо, что он сгибается прямо за рулем. Он мертвенно-бледен, на лбу выступает пот, мы вынуждены останавливаться. Благодаря успокаивающему и обезболивающему средству он перемогает тяжелейшие приступы. Мы едем дальше.
До Пустошки добираемся сравнительно быстро, а затем опять начинается мучительная качка. Проклятия, слетающие с наших уст, совсем не помогают. Разве что на сердце становится легче.
Через час машина снова приближается к сосновому перелеску. Поглядывая на Густеля, я понимаю, что он тоже думает о мертвой лошади. Вдруг раздается скрип, автомобиль заносит, он сползает передними колесами влево и останавливается. Густель резко жмет на тормоз и глушит мотор. Что случилось?
Мы вылезаем из машины и оцениваем повреждения. Полетела передняя рессора. С левой стороны сломан второй главный рессорный лист. Вот это подарочек посреди России, прямо скажем.
Что теперь делать? Я лезу под автомобиль, принимаю необходимое положение и, оглядывая снизу все это хозяйство, думаю: наверняка что-то еще можно исправить! В конце концов, не загорать же здесь в ожидании помощи. Надо ехать дальше, но с такой поломкой не поедешь – главная рессора, на которой висит колесо, тоже сломается. Переднее левое колесо слетело со своего основания. Починить? Ясное дело. Как же иначе?
– Густель, – зову я, – неси сюда домкрат. Поднимай кузов с левой стороны, я хочу получше разглядеть передние рессоры.
Он подставляет снизу домкрат и приподнимает кузов. Ага, все ясно! Нужно каким-то образом закрепить рессорное соединение. Сломанную рессору мы спокойно вставляем обратно. Вопрос только в том, как ее закрепить. Может быть, каким-нибудь стволом, деревянной балкой?
Тут я вздыхаю с облегчением:
– Дружище, у нас ведь есть шина и проволока?
– Конечно, господин капитан, – отвечает Густель.
Вот оно, спасительное решение! Вместо шин мы используем рукоятки пневматических шин, закрепляя их двойными проволочными петлями. Для страховки на случай резких толчков над листовыми рессорами еще прикрепляем кусок дерева. Когда все сделано, Густель убирает домкрат. Порядок. Автомобиль стоит вроде бы прямо, управлять можно.
Итак, мы едем дальше, ползем медленно и осторожно, со скоростью лесной улитки. Машина снова приближается к песчаной насыпи и роковой яме. Остановка. На этот раз нам приходится подкладывать сосновые ветки в самых опасных местах. Почти задевая боками деревья, Густель проскакивает через насыпь и с размаху выезжает на знакомую дорогу.
И вот опять развилка. Мы ничего не говорим, не переглядываемся. Каждый лишь с надеждой думает про себя: может быть, кобылу уже похоронили? Но ее даже не присыпали. Это ощущается по сладковатому трупному запаху.
Из бесформенно раздувшегося трупа с торчащими ногами тем временем вышел газ. Тело кобылы лопнуло и сжалось. Нам не по себе.
– Не останавливайся, поезжай дальше, скорей.
Темнеет, время поджимает.
В ночь на 2 августа мы добираемся до лазарета. Повсюду идут операции. Хирурги стоят за своими столами. Раненые прибывают бесконечным потоком.
Четыре часа утра, светает. Мы по-прежнему в операционной. Внезапно раздаются орудийные залпы. Похоже, стреляют немецкие батареи, но мы в этом не уверены. Раненые рассказывают, что наши танки нанесли ответный удар в направлении Великих Лук. Наступление прошло успешно, в некоторых местах нам удалось прорваться, однако Великие Луки по-прежнему остаются в руках русских. Без сомнения, русские стали очень сильными, сильнее, чем когда-либо прежде. Видимо, сейчас в их распоряжении есть большое количество батарей. Утром меня сменяют. Я могу немного отдохнуть. Только одной этой ночью в нашем лазарете была оказана помощь тремстам раненым, многие из которых находились в тяжелом состоянии. Что же будет дальше? Машины с водой все еще не вернулись, и где застряли наши грузовики, одному богу известно. Дело плохо.
Я не нахожу себе места, снова встаю и иду к раненым. С ужасом снова обнаруживаю человека, который после легочного ранения выглядит как надутый водолаз. Его срочно отвозят в операционную, и все повторяется точно так же, как с тем русским в Себеже.
Молниеносно я рассекаю шейную область. Изнутри с шумом выходит воздух. У раненого к тому же образовался клапанный пневмоторакс: в плевральной полости под большим давлением скопился воздух. Мы делаем пункцию грудной клетки, из отверстий наружу устремляется воздух. Несмотря на все усилия, уже слишком поздно: на столе перед нами лежит бездыханное тело.
Днем поступление раненых на какое-то время снижается, но к вечеру и с наступлением ночи ввиду драматического развития событий приток пациентов снова резко возрастает. До трех часов утра, сменяя друг друга, мы оперируем на разных столах.
Госпиталь переполнен до такой степени, что раненые лежат во всех коридорах прямо на соломе. Нам приходится перешагивать через них. Хуже всего то, что наш перевязочный материал, обезболивающие средства, медикаменты – короче говоря, все, что необходимо для операций, подошло к концу. Мы продержимся еще одну ночь, а дальше – ничего.
В соседнем лазарете такая же ситуация, они ничем не могут нам помочь. В отчаянии мы по-прежнему ждем возвращения отправленных грузовиков. Они никак не едут.
Звоню главному врачу корпуса. Мы знакомы еще с мирного времени. Я описываю ему наше ужасное положение и предлагаю обратиться в какой-нибудь полевой госпиталь, находящийся в настоящее время в тылу.
– Будет сделано, профессор. Конец связи, – кричит он и вешает трубку.
Предположим, главврач армии даст свое согласие, но сколько еще придется ждать, пока они доберутся до нас, кто знает? События развиваются драматически: идет жестокая борьба. Русская артиллерия с каждым часом становится все сильнее, палит как сумасшедшая.
Всю эту ночь мы оперировали не отрываясь, приходилось рассчитывать на самые примитивные средства. Окна затемнены, удушливый воздух пропитан парами эфира. Время от времени, чтобы подкрепиться, выпиваешь глоток чая или кофе с омерзительным вкусом. Во всем виновата вода. Один молодой хирург не выдерживает, падает в обморок и выбывает из строя. Неудивительно, мы все уже на последнем издыхании. Странно, что молодые более чувствительны, чем мы, те, кто постарше.
Вдруг снаружи доносится гул и рев мотора. Что случилось? Произошло чудо! Два грузовика, несмотря на сломанную рессору, прибыли из Каунаса, доверху нагруженные санитарным материалом. Мы сразу же забыли про нашу усталость, мы спасены. Теперь снова можно как следует работать.
На нашей территории русские останавливают наступление. Пленные подтвердили, что двум нашим дивизиям, ведущим тяжелые бои у Великих Лук, противостоят девять русских дивизий, оснащенных тяжелой артиллерией. Ничего удивительного, что наши ребята перешли к обороне, а у реки Ловать началась так называемая позиционная война. Однако северный фланг нашей армии стремительно продвигается в направлении Холма, а с южного берега Ильмень-озера – к Старой Руссе. К югу от Киева, у города Умань, сейчас, должно быть, идет смертельный бой. Это значит, что под Смоленском удалось сжать огромное кольцо.
К нашему удивлению, вечером привезли новую партию санитарного материала. Главврач армии спешно отправил транспорт в Новосокольники.
Работу хирургов резко прерывает неожиданный воздушный налет русских. Вокруг разрываются бомбы. Пулеметная очередь строчит между домами. Появляются раненые.
В Новосокольники прибыл третий лазарет и уже открылся: на него легла основная нагрузка по оказанию помощи раненым. Мне удается освободиться и заняться другими вопросами.
Наш автомобиль тем временем кое-как починили. Механики сняли два рессорных листа с какой-то старой машины и приделали к нашей. Сердечно простившись со всеми, я снова занимаю место рядом с Густелем. Он заводит мотор, и автомобиль, покачиваясь, трогается с места. Мы не произносим ни слова. Каждый обреченно думает о лошади. Поскольку этот участок пути нам уже хорошо знаком, мы точно знаем, в каком месте на дороге будет развилка. У меня колотится сердце. Густель побледнел.
В последний раз мы останавливаемся около мертвой кобылы. Теперь в песке лежит лишь скелет. Бесцветные ребра торчат по отдельности, они уже не связаны между собой. Голый, бесцветный череп. В глазницах высохшие глаза. На какое-то время мы застыли в немом оцепенении.
Никогда раньше я не ощущал с такой силой бренность всего земного. Процесс разложения обретает глубокий смысл. Безжизненная материя стала существом, лошадью. Но это проявление жизни всего лишь временное явление. Однажды жизнь снова покидает созданный ею организм и распадается на свои неживые изначальные составляющие: газы, жидкости, соли, а ветер рассеивает их. Остается лишь скелет – известковое образование. Но и это со временем разрушается.
