Читать книгу: «Ветер Радости. Книга 1. Городокское приволье», страница 3

Глава 12. Сом Егорка

Дядя Федя Абрамов не был заядлым рыбаком, но очень хотел поймать большого сома¹⁶⁴. На городокских озёрах сомы не водились. Но неподалёку находилось озеро Ужо, которое славилось своими усатыми гигантами¹⁶⁵. Фёдор Александрович долго уговаривал Василия Ильича поехать на Ужо. Наконец такое решение было принято.

Несколько дней мы ловили живцов, на которых надеялись взять хотя бы одного здоровенного сома. Дядя Федя изучал по книгам истории поимки самых крупных озёрных хищников и получал экспертные советы отца – бывалого рыбака. Папа Игорь долго убеждал друга, что большой сом лучше всего берёт на жареного с чесноком гуся. Заведующий кафедрой советской литературы¹⁶⁶ тщательно записал рецепт приготовления «сомовьего гуся».

Приехав в деревню Ма́рченки на берегу озера Ужо, мы с дедом отправились ставить кружки́¹⁶⁷. А Фёдор Александрович первым делом пошёл в деревню, купил гуся и приготовил его в чесночном соусе. Потом жаркое пронзили огромным кованым крючком, привязали к толстой капроновой верёвке, упаковали в водонепроницаемую плёнку и поместили в специальный мешок. Отец указал Абрамову на торчащее из воды бревно, где, по словам местных, клевали самые крупные сомы.

Доверчивый дядя Федя привязал снасть к бревну и забросил «гусиную жерлицу»¹⁶⁸ в чёрную пасть озера.

– Только Василию Ильичу ничего не говори, – попросил отец. – Сделаем ему курприз¹⁶⁹.

– Хорошо! Покажем ему, что и мы не лаптем щи хлебамши¹⁷⁰. Это будет наш гусьприз! – согласился Абрамов.

Вечером на берегу мы разожгли костёр, сварили уху и устроили знатный ужин. А потом дед запел «Песню бобыля»¹⁷¹:

 
Ни кола, ни двора,
Зипун – весь пожиток…
Эх, живи – не тужи,
Умрёшь – не убыток!
 
 
Богачу-дураку
И с казной не спится;
Бобыль гол как сокол,
Поёт-веселится.
 

В эту тёплую летнюю ночь мы заснули прямо у догорающего костра. Дядя Федя проснулся чуть свет, разбудил всех, и мы поплыли проверять кружки. В тот день нам повезло, и мы поймали двух сомов: восьми и двенадцати килограммов. Прежде чем рыба оказалась в лодке, пришлось долго гоняться по озеру за ныряющими кружками, а потом медленно вываживать и подсачивать тяжёлую добычу. Рыбалка удалась, но кое-кто с нетерпением ожидал проверки «гусиной снасти».

– Чует моё сердце, нас ещё ждёт курприз, – подмигнул мне отец.

– Что ещё за курприз? – насторожился Василий Ильич.

– Наш гусьприз, – весело отозвался Абрамов.

Дед Василий лишь покачал головой.

На сомовью охоту друзья отправились вместе, захватив гигантский подсачек и огромный багор. Я увязался за ними, а дед остался готовить завтрак. Когда мы подплыли к заветному бревну, верёвка оказалась туго натянутой. Фёдор Александрович в азарте вцепился в неё руками и закричал отцу:

– Поклёвка! Готовь багор и подсачек!

– Не горячись, – инструктировал папа Игорь. – Смотри, чтобы верёвка не намоталась на руку, иначе сом уволочёт тебя под воду и утопит. Помочь?..

– Сам справлюсь!

Абрамов долго водил гигантского сома по дну. А тот взбаламучивал донный ил, не желая подниматься на поверхность. Но знаменитый писатель упорно боролся с хищником. Наконец, утомившись, он обратился за помощью к отцу:

– Руки устали! Подсоби!

Вдвоём им кое-как удалось подтащить к лодке что-то действительно неподъёмное, так что лодка накренилась и зачерпнула воды. Когда оно показалось из озера, дядя Федя удивлённо воскликнул:

– Это что?! Мешок?..

– Да. Мешок.

– А где же сом?!

– Наверное, в мешке…

Когда снасть наконец-то оказалась в лодке, дядя Федя нащупал в мешке здоровенный валун, к которому был привязан пакет с запиской: «Спасибо! Гусь был очень вкусный! Сом Егорка».

– Отныне дружба между нами кончена! – обиделся живой классик русской литературы.

Какое-то время они с отцом не разговаривали. Но когда подоспел обед, папа Игорь торжественно извлёк из деревенского ле́дника¹⁷² «сомовьего гуся» и добавил к нему поллитру…

– Да брось ты! Это ж хохма! – обратился он к Фёдору Александровичу. – Давай лучше выпьем за сома Егорку!

И они помирились.

Глядя на это, дед Василий вновь покачал головой.

Тогда мне были непонятны психологические коллизии взрослых. Но я верил, что где-то в непроглядной глубине Ужо и взаправду живёт – сом Егорка…

Глава 13. Два Игоря

На фото (слева направо): Игорь Григорьев, Диана Григорьева, Фёдор Абрамов, Людмила Крутикова. Озеро Жабиница, 1962 г.

«У Августина Блаженного есть замечательная фраза: „Где же ты теперь, моё детство? Ибо не может быть, чтобы тебя нигде не было“. С этими же словами мы, может быть, обращаемся ко всему дорогому, ко всему хорошему, что было когда-нибудь в нашей жизни, обращаемся с такой горечью, потому что больше его не видим, и с такой надеждой, что, может быть, когда-нибудь увидим опять»¹⁷³.

Время неумолимо разрушило плотины на реках моего детства, как в стихотворении отца «Погост¹⁷⁴ Жа́боры»:¹⁷⁵

 
Жаборы как жабры без воды —
Жаборы, где Русь меня крестила!
Ямы, рвы – нашествия следы.
Мать-земля, чего ты нам простила?
 
 
В речке Узе – сладости полей —
От сухмень-печали недороды:
Ни прозрачных струй, ни головлей.
В чьи моря сбежали наши воды?
 
 
Скручен стрежень. С донышка песок
Нагишом: тростиночки не светит.
Источил плотину чей брусок?
Резвы рыбы в чьи попали сети?
 

Вот и широкая блескучая Горожанка превратилась в маленький мутный ручеёк. И там, где я вчера купался, сегодня растут деревья. А в пойме и на заливных лугах выросли дома.

Сегодня на реке моего детства не нужны ихтиологи. Но, возможно, завтра понадобятся те, кто очистит её русло¹⁷⁶ от деревьев и построит плотины?!. Ведь человеку жизненно необходима вода у дома. И пусть это будет бьющий из-под земли родник, колодец, пруд, ручеёк, река, озеро или другая вода – она всегда остаётся символом жизни. Как сказано в «Василии Тёркине»:

 
На войне, в пыли походной,
В летний зной и в холода,
Лучше нет простой, природной —
Из колодца, из пруда,
Из трубы водопроводной,
Из копытного следа,
Из реки, какой угодно,
Из ручья, из-подо льда, —
Лучше нет воды холодной,
Лишь вода была б – вода.
 

Вода всегда успокаивала меня и примиряла с самим собой. Как проникновенно писал Игорь Северянин¹⁷⁷:

 
Люблю сидеть над озером часами,
Следя за ворожащим поплавком,
За опрокинутыми вглубь лесами
И кувыркающимся ветерком…
 
 
Так как же мне от горя и позора,
К ненужью вынуждающей нужды
Не уходить на отдых и озёра,
К смиренью примиряющей воды?..
 

Поэт Игорь Северянин был заядлым рыбаком, как и мой отец, поэт Игорь Григорьев. Папа Игорь посвятил ему стихотворение «Рыбаки»¹⁷⁸:

 
Одиночка-хуторянин,
«Гений Игорь Северянин»,
Досточтимый славы хват,
Я тебе не сват, не брат —
Просто тёзка, просто рад.
 
 
Хоть не все мы, руссияне,
Игоряне – Северяне,
Все – певцы Руси-реки,
Взабыль, вблажь ли – рыбаки:
Ловим на воде круги.
 

Да, все мы, все мы, рыбаки, – ловим на воде круги…

Я всегда исцелялся от тяжёлых мыслей на водных гладях Богом созданных рек, озёр и морей! Как и дорогие мне – два Игоря…

Часть вторая. Цвет заходящего солнца

Глава 1. У Христа за пазухой

Картина из цикла «Путь», Александр Лепетухин

«Когда мне было пять лет, мама твердила, что самое важное в жизни – быть счастливым. Когда я пошёл в школу, мне задали сочинение на тему, кем я хочу стать, когда вырасту. Я написал – „счастливым“. Мне сказали: ты не понял задания, а я ответил: „Это вы не поняли жизнь“», – вспоминал Джон Леннон.

Меня всегда волновал вопрос – как быть счастливым? В детстве это состояние нескончаемой радости приходило само собой и омрачалось лишь смертью близких людей. Встречаясь со смертью, я никак не мог смириться с мыслью, что жизнь рано или поздно оборвётся в никуда…

Помню, как в романе Ивана Сергеевича Тургенева¹⁷⁹ «Отцы и дети» меня обескуражили слова студента-нигилиста Евгения Базарова о смерти: «…из меня лопух расти будет; ну а дальше?». В чём смысл жизни, если всё заканчивается лопухом на кладбище? Это мне представлялось вопиюще несправедливым.

Позднее, изучая творчество Фёдора Михайловича Достоевского, в «Дневнике писателя» я прочитал: «Без веры в свою душу и её бессмертие бытие человека неестественно, немыслимо и невыносимо»¹⁸⁰. Устами Ивана Карамазова великий писатель пророчествовал: «…уничтожьте в человечестве веру в своё бессмертие, в нём тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая жизненная сила, чтобы продолжить мировую жизнь. Мало того: тогда ничего уже не будет безнравственного, всё будет позволено…»¹⁸¹. Таким образом, там, где нет бессмертия души, там дозволено всё!

Иван Дмитриевич Громов, один из пациентов в повести «Палата №6» Антона Павловича Чехова, замечает: «У Достоевского или Вольтера кто-то говорит, что если бы не было Бога, то Его выдумали бы люди». В одном из своих поэтических произведений убеждённый материалист Вольтер¹⁸² пишет: «…случись, что Бога нет, его б пришлось создать»¹⁸³.

А у Достоевского в романе «Братья Карамазовы» Иван назидает брата Алёшу: «Видишь, голубчик, был один старый грешник в восемнадцатом столетии, который изрёк, что если бы не было Бога, то следовало бы его выдумать…»¹⁸⁴. Но более всего меня поразили строки из письма Фёдора Михайловича: «Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной»¹⁸⁵.

В то время я не понимал, как можно быть верным Христу, если докажут, что истина вне Его. Но именно тогда я интуитивно понял, что не смогу в полной мере радоваться жизни, пока не найду ответ на наболевший вопрос – есть ли жизнь после смерти? Ведь только бессмертие может дать человеку надежду, а надежда – неиссякаемую энергию для преодоления любых трудностей.

Но как обрести ту радость, о которой говорится: «…и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет от вас…»¹⁸⁶? И как сказано у апостола Павла: «…не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его»¹⁸⁷.

Религию и Бога невозможно постигнуть извне. Бог открывается изнутри – в таинствах Церкви. Поэтому, перефразируя слова священномученика Киприана Карфагенского, можно сказать, что кому Церковь не мать – тому Бог не Отец¹⁸⁸. Исходя из этого, неверующий человек является духовным сиротой. А может ли быть счастливым сирота?..

Мы нередко сомневаемся именно в том, что представляется нам важным и сокровенным. Но пока не научимся доверять Богу и хранить верность Его заповедям, не преодолеем этих сомнений. В последней «Записной тетради» Ф. М. Достоевский говорит: «…не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через горнило сомнений моя осанна прошла…»¹⁸⁹.

Блаженный Аврелий Августин написал, что мы верим тому, чего не видим; а наградой за веру является возможность увидеть то, во что мы верим. А основатель немецкой классической философии Иммануил Кант¹⁹⁰ сказал: «Две вещи наполняют душу всегда новым и всё более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звёздное небо надо мной и моральный закон во мне»¹⁹¹.

Кто-то считает, что совесть есть способность человека критически оценивать себя. Однако Достоевский опровергает это: «Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного»¹⁹². Совесть человека является навигатором души, стремящейся к Богу. И когда мы сбиваемся с курса заповедей Божьих – совесть обличает нас.

Больная совесть – это и аварийная сигнализация страждущей души, и Божественное предупреждение. Она – костёр надежды для замерзающего в зимнем лесу путника. Она – спасательный круг Божественной любви. Она – маяк в штормовом океане.

Когда совесть спокойна, то на душе мир и свет, и, по слову Спасителя, отверзаются небеса: «…истинно, истинно говорю вам: отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божьих, восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому»¹⁹³. Тогда исчезает непреодолимая преграда между небом и землёй, и вечность Царствия Небесного отражается на земле. Это и есть Царствие Божие, которое, по слову преподобного Серафима Саровского, заключено в сердце человека.

Христос проповедует: « … есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе»¹⁹⁴. По слову святителя Григория Двоеслова, «Царством Божиим… не всегда на священном языке называется Царство будущее, но иногда называется и настоящая Церковь»¹⁹⁵.

Наш современник, святой Лука Крымский, говорит, что надо не только помышлять о будущем Небесном Царствии, но и что «Царствие Божие должно иметь начало в сердцах наших уже в этой жизни. Ибо в сердцах праведных оно открывается уже при жизни их»¹⁹⁶.

Возможно, кто-то спросит: «А как же быть с христианским подвигом? И как поступать с человеческим крестом?». Думаю, что жить в радости и есть наибольший христианский подвиг.

Спаситель сказал: «Заповедь новую даю вам, да лю́бите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да лю́бите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою»¹⁹⁷. «Возлюбленные! Будем любить друг друга… потому что Бог есть любовь»¹⁹⁸. «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем»¹⁹⁹.

Но поскольку многие люди пошли дорогами зла, то любовь в нашем мире стала уменьшаться. Поэтому жить в любви и есть насладчайший крест Христов, так что всякий, кто решится нести этот крест с благодарностью, уже при земной жизни заживёт как – у Христа за пазухой…

Глава 2. И подосиновики, как бусы

Осень обрушилась на Городок буйноцветьем листьев и густым медвяным запахом трав. Утренние туманы в лесах и полях перемешали все краски мира. И когда земля укрылась многокрасочным маскхалатом²⁰⁰, на разведку тихо вышли подземные жители – грибы. Сперва осторожно, бесшумной поступью они двинулись вдоль созревших полей, по просёлочным дорогам, перелескам и гривам²⁰¹. А осмелев, разбежались во все стороны, углубившись в дремучие леса.

Когда появлялись первые белые грибы, дед Василий откладывал дела, и мы уходили в леса и поля. Ещё затемно, до восхода солнца, дедушка навешивал на себя рюкзаки с огромными кастрюлями, заводил старый одноместный мотоцикл «Минск» и сажал меня на бензобак, подперев эмалированной кастрюлей. Я обеими руками вцеплялся в руль, и мы выезжали из города.

Фарой, словно штопором, мотоцикл буравил плотный предутренний туман. Впереди бежало световое пятно, указывая путь, по которому мы выбирались из этого дымного сна… Приникнув к мотоциклу, летевшему в сторону восхода, я жадно вдыхал духмяный морок полевых трав и никак не мог надышаться.

При виде грибного войска, выстроившегося по обе стороны дороги, у меня разбегались глаза. «Дедушка, гляди! – кричал я. – Подосиновики – как бусы!..» Но Василий Ильич не обращал внимания на подосиновики – он ехал за боровиками…

Не в силах сдерживать восторг, под рёв мотора я начинал распевать любимые стихи²⁰²:

 
Сапоги мои – скрип да скрип
Под берёзою,
Сапоги мои – скрип да скрип
Под осиною,
И под каждой берёзой – гриб,
Подберёзовик,
И под каждой осиной – гриб,
Подосиновик!
 

В старый лес, казавшийся мне вековечным²⁰³, мы почти всегда приезжали первыми. Мне не терпелось собрать все самые красивые грибы на дороге, и, словно околдованный, я всё дальше и дальше углублялся в лесную глухома́нь²⁰⁴:

 
Знаешь, ведьмы в такой глуши
Плачут жалобно.
И чаруют они, кружа,
Детским пением,
Чтоб такой красотой в тиши
Всё дышало бы,
Будто видит твоя душа
сновидение.
И закружат твои глаза
Тучи плавные
Да брусничных глухих трясин
Лапы, лапушки…
Таковы на Руси леса
Достославные,
Таковы на лесной Руси
Сказки бабушки.
 

Но дед выводил меня из чащи на лесные окраины, в любимые им берёзовые гривы, где росли белые грибы. Менее чем за час наши корзины наполнялись отборными боровиками. И требовалось немало усилий, чтобы оторваться от этого завораживающего сбора:

 
Эх, не ведьмы меня свели
С ума-разума —
песней сладкою.
Закружило меня от села вдали —
Плодоносное время
Краткое…
 

Грибы заманивали меня… И вывести из грибной мании²⁰⁵ могла только рыбалка. Василий Ильич это хорошо понимал и уводил меня на лесную речку Овсянку, где я забывал обо всём на свете.

Утренняя река парила… Мы закидывали удочки, и уже через полчаса котелок был полон разной рыбы. На берегу дедушка разводил костёр, мы с аппетитом ели наваристую уху и пили душистый чай.

Здесь же, на берегу, дед Василий чистил, отмывал и отваривал грибы. Он сортировал их по кастрюлям, солил, прослаивал хреном и листом смородины и, посыпав перцем, ставил точку:

– Вот теперь всё в полной кондиции!

Солнце над нашей поляной поднималось всё выше и выше, быстро высушивая росяную траву. Я лежал на лужайке, смотрел на бегущие облака, и мне было так хорошо, что ни в сказке сказать, ни пером описать. А дед вдохновенно запевал «Тальяночку»²⁰⁶:

 
На солнечной поляночке,
Дугою выгнув бровь,
Парнишка на тальяночке²⁰⁷
Играет про любовь.
 

Домой мы возвращались к полудню, относили свою добычу в кладовку, и на меня сразу наваливался сон. Я засыпал, а перед глазами вставали боровики и – подосиновики, как бусы…

Глава 3. «Война грибов с ягодами»²⁰⁸

Дождливым осенним вечером я сидел у грубки²⁰⁹, наблюдая за горящими берёзовыми поленьями, и читал вслух:

«Красным летом всего в лесу много – и грибов всяких и всяких ягод: земляники с черникой, и малины с ежевикой, и чёрной смородины. Ходят девки по лесу, ягоды собирают, песенки распевают, а гриб-боровик, под дубочком сидючи, и пыжится, дуется, из земли прёт, на ягоды гневается: „Вишь, что их уродилось! Бывало, и мы в чести, в почёте, а ныне никто на нас и не посмотрит! Постой же, – думает боровик, всем грибам голова, – нас, грибов, сила великая – пригнетём, задушим её, сладкую ягоду!“».

Тут меня окликнул дед Василий:

– Завтра мы с мамой Олей, тётей Дуней²¹⁰ и Жанной²¹¹ едем по ягоды. Ты с нами?

– Не знаю… – поморщился я, так как не любил собирать ягоды.

– Ты что читаешь? – дед взял книгу из моих рук: – «Войну грибов с ягодами»?

– Да…

– А за грибами поедешь? – улыбнулся Василий Ильич.

– За какими?

– За белыми груздями!

– Конечно, поеду! – даже подскочил я.

– Тогда ложись спать пораньше.

– Можно, я дочитаю сказку?

– Только недолго: выезжаем ещё затемно.

И я вновь занырнул в книжку:

«Задумал-загадал боровик войну, под дубом сидючи, на все грибы глядючи, и стал он грибы созывать, стал помочь скликать:

– Идите вы, волнушки, выступайте на войну!

Отказалися волнушки:

– Мы все старые старушки, не повинны на войну.

– Идите вы, опёнки!

Отказалися опёнки:

– У нас ноги больно тонки, не пойдём на войну!

– Эй вы, сморчки! – крикнул гриб-боровик. – Снаряжайтесь на войну!

Отказались сморчки, говорят:

– Мы старички, уж куда нам на войну!

Рассердился гриб, прогневался боровик, и крикнул он громким голосом:

– Грузди, вы ребята дружны, идите со мной воевать, кичливую ягоду избивать!

Откликнулись грузди с подгруздками:

– Мы грузди, братья дружны, мы идём с тобой на войну, на лесную и полевую ягоду, мы её шапками закидаем, пятой затопчем!

Сказав это, грузди полезли дружно из земли, сухой лист над головами их вздымается, грозная рать подымается.

«Ну, быть беде», – думает зелёная травка».

Веки мои отяжелели, и я заснул, так и не дочитав сказку.

Ещё до рассвета, в три часа ночи, мы погрузились на подводу и отправились на заготовку грибов и ягод. Мы долго ехали полевыми дорогами. В лунном свете проплывали окрестные деревни: Большое Кашо́, Маскаленя́та, Долгопо́лье, Заре́чье и Се́лище. А за нашей спиной уже поднималось солнце…

Бабушку Олю и тётю Дуню с Жанной мы высадили неподалёку от клюквенного болота и через поля поехали в лес, где росли белые грузди.

Солнце уже встало. Пока мы продирались сквозь высокие травы, по пояс промокли в густой росе. Впереди показался вековечный лес, заваленный буреломом. Там, в дремучей чаще, повсюду темнели звериные норы. Птичий хор звучал всё звонче, всё слаженнее. Мы взобрались на заповедную гору, но грибная поляна как сквозь землю провалилась. И уже когда совсем потеряли надежду её найти, из-под сумрачных елей глянула на нас «груздёвая рать»…

Лесной пригорок был сплошь покрыт огромными грибами, размером с обеденную тарелку. Увидев «груздёвую силу», мы даже «ахнули и присели». Грибов было хоть косой коси²¹². Мы стали резать их и сносить в центр поляны. При этом грузди поскрипывали, не зря они звались скрипунами²¹³.

На грибную резню ушло несколько часов. И лишь когда все грузди были собраны, мы стали бережно складывать их в картофельные мешки. А закончив, поняли, что теперь придётся волочить их до подводы. Но, как говорится, глаза боятся, а руки делают²¹⁴. И воистину своя ноша не бывает тяжёлой²¹⁵, к тому же радость от знатной добычи придавала нам сил. Когда все мешки погрузили на телегу, от тяжести мерин даже крякнул²¹⁶.

В ожидании нашего прибытия мама Оля, тетя Дуня и Жанна успели перебрать всю собранную клюкву и обсушить её на солнце.

В Городок наш Орлик тянул за собой доверху нагруженный воз. Солнце уже стояло в зените²¹⁷, и мы, как в известной сказке, потеряли свои тени²¹⁸. Проезжая мимо Се́лища, дед Василий вспоминал, как здесь, в коммуне «Красное знамя»²¹⁹, проходило его детство.

На поле, рядом с дорогой паслось большое стадо коров. Пастуху помогали дети, увидев их, дед воодушевился и нараспев прочитал:

 
Пастушонку Пете
Трудно жить на свете:
Тонкой хворостиной
Управлять скотиной.
 
 
Если бы корова
Понимала слово,
То жилось бы Пете
Лучше нет на свете…²²⁰
 

Дома я с трудом добрался до своего дивана. Но прежде чем заснуть, всё же успел дочитать окончание сказки Даля:

«А на ту пору пришла с коробом в лес тётка Варвара-широкие карманы. Увидав великую груздёвую силу, ахнула, присела и ну грибы сподряд брать да в кузов класть. Набрала его полным-полнёшенько, насилу до дому донесла, а дома разобрала грибки по родам да по званию: волнушки – в кадушки, опёнки – в бочонки, сморчки – в бурачки, груздки – в кузовки, а наибольший гриб-боровик попал в вязку; его пронизали, высушили да и продали.

С той поры перестал гриб с ягодою воевать».

И уже засыпая, я видел, как обнимаются грибы с ягодами. Так и закончилась эта – война грибов с ягодами…