Читать книгу: «Степан. Повесть о сыне Неба и его друге Димке Михайлове», страница 8
– Страшное это дело, капитан, – тихо откликнулся Олджубей.– Ты, конечно, сам себе хозяин, но не вижу я здесь света впереди. Чую, земля не останется прежней. В другом мире будут жить мои внуки.
Через два часа Харрасов с Олджубеем уехали рейсовым автобусом в районный центр. Вслед им ушла телеграмма: «рыжеволосый мужчина крепкого телосложения сходный по описанию с разыскиваемым вместе с местным шаманом Олджубеем выехали сегодня в райцентр в три часа дня». Широко улыбнулся, прочитав ее, генерал Коршунов, бережно погладил лист бумаги. И, вызвав командира группы слежения, коротко сказал ему: «Ждите Харрасова с Олджубеем». Зловещим и немигающим был при этом его взгляд, и понял, стоящий напротив, что не о службе, как у предшественников, но о голове его пойдет речь, если он промахнется.
Те, кого генерал непочтительно назвал «мериканцами. – лень ему видишь было выговаривать букву «а», – с теми, кто был с ними в стае, тоже меняли свою тактику, стратегию, дислокацию. Детские игры внезапно стали задачей номер один и у заморского ведомства и у банды Карела. Зрелище повергнутых, как бы невзначай, людей неведомой силой, способной, так хотелось верить, на значительно большее, заставляло задуматься, воодушевляло и звало к неведомым вершинам. И, как и во многом переосмыслении, привело ко многому изменению, как в помыслах, так и в поступках участвующих лиц. Спешно вызванный по поводу ротвейлера («Вы уж простите великодушно, но я вынужден уехать, а собачку взять с собой не могу. Цена для меня сейчас неважна, и если вы по-прежнему интересуетесь? – Даже не знаю, разве что еще раз взглянуть. – Да ради бога. Завтра в том же саду, в то же время), Костик прибыл на место прежней встречи, но вместо осмотра шаловливой дворняжки, как несколько дней назад, вместе с собеседником углубился в рощу неподалеку. Медлительность и велеречие спали на этот раз с его спутника, как шелуха с высохшего подсолнуха, и шел он с ним рядом, проникновенно выговаривая.
– Константин, прежде всего радостная весть. Руководством вы переведены в самый высший разряд, ваш счет в банке вырос в два раза, и все последующие отчисления также автоматически удваиваются. Должен сказать, теперь вы зарабатываете больше меня, Константин, – собеседник ободряюще улыбнулся. – Еще год-два и вы купите виллу на Багамах. Солнце, пальмы, девочки – что может быть прекрасней. Надеюсь, по старой дружбе возьмете меня к себе привратником. – И он дружески похлопал Костика по плечу. – Что касается дела, то надо выручить двух наших друзей. Они попали в милицию при последних, надо сказать зверских проверках. Неувязка с документами, насколько я знаю. Паспорта настоящие, но куплены, – сейчас, вы ведь знаете, здесь все продается и покупается. Они сидят в УВД Октябрьского района, здесь их фамилии, – он протянул бумажку Константину, который, не глядя, сунул ее в карман пиджака. И еще одна просьба. Надо узнать кому принадлежит одна машина – «жигули» четвертой модели номер Б 03-77 БШ. Цвет белый. Руководство часто дает незначительные и непонятные поручения, вам ли это не знать. Но пожелания начальства у нас, как и у вас, не обсуждаются. Ну а потом? Потом нас ждут великие дела, Константин. Будем разбираться, что же действительно произошло в городе. И если ваши предположения, о которых вы говорили мне в прошлый раз, подтвердятся, думаю с вами захотят встретиться там, далеко, за океаном. И тогда главным в моем послужном списке будет, пожалуй, одно ваше имя.
Наверное, я старею, Константин. Становлюсь сентиментален. Иногда я смотрю на вас и думаю – мне бы такого сына. Поверьте, я действительно отношусь к вам, как к сыну.
– Что за машина? – мягко и в то же время деловито прервал его молодой человек. – Мне нужен повод. Город насторожен. Любопытство должно быть … обоснованно.
– Не знаю. Право слово, не знаю. Пришла депеша.
– И эти двое, о которых вы просите, они не те, что меня сменили у Сливака?
– О чем вы? – изумление исказило лицо спутника. – Какой Сливак? Я понимаю, юноша, вы еще в том возрасте, когда игры в шпионов… – он не докончил фразу и встревожено воскликнул – Вы что, Константин? – увидев, как тот достает из-за пояса длинный пистолет с глушителем.
– Я далеко не юноша, дядя. Я с пятнадцати лет стою под ножами и стволами. На мне больше шрамов, чем на любом твоем сраном Рембо. Или ты думаешь, меня за холуйство взял к себе Карел. Я вот этим боком принял в себя его пулю, – он показал свой бок, – и вот этими зубами загрыз в драке его врага Шайтана. Пока вы, пользуясь нашей немощью, делили наши заморские владения, мы здесь дрались как волки, чтобы выжить. Неужели ты думаешь, что такие домашние псы, как ты, справятся с русскими волками. Америка параша, Россия будет наша, дядя.
И с этими словами Костик выстрелил собеседнику в коленную чашечку и, наблюдая, как тот мечется на траве, сжимая колено, достал рацию из кармана.
– Карел, ты все слышал?
– Да.
– Жду.
– Идиот, – простонал американец, корчась от боли на траве. – Ты погнался за журавлем в небе.
– Я увидел, кто правит бал, – ответил ему Константин. – Если бог пришел на нашу землю, значит он с нами, а не с тобой.
С десяток угрожающего вида молодых качков окружили небольшой лесок, где происходил разговор, и сам Карелин с двумя бойцами направился к Константину.
– Добром он вряд ли что скажет, Карел. Надо форсировать.
Подошедшие деловито разложили на траве тряпочку с пытошными инструментами, и земная жизнь резидента ЦРУ в Башкирии вскоре закончилась. В смертных муках рассказал он о белой четверке, в которой прибыли спасители мальчика, назвал их имена и описал внешность. Подтвердил предположения Костика о двух агентах, что следили за ними, о постигшей этих агентов неудаче. И напоследок признался, что ждет группу специалистов с самыми глобальными полномочиями, и что по установлении контакта со Степаном всех русских, причастных к делу, должны были ликвидировать. С кровавой пеной выходили из его рта последние слова: «Вас всех убьют. Вам недолго ходить на свете. Недолго фраер танцевал, недолго музыка играла».
А тот, из-за кого заварился этот сыр-бор, читал в это время Димке космическую сказку.
На следующее утро после бегства из города он, пока Димка спал, ненадолго исчез и появился с двумя огромными мешками в руках. На глазах изумленного мальчишки вытряхнул он из них палатку, одеяла, подушки, полотенца, топор, ножи, котелки и кастрюли, чашки, ложки, поварешки и неисчислимое множество колбас, сыров, круп, хлеба и многое, многое другое. Отдохнувший мальчишка первым делом отрезал себе по огромному куску колбасы и хлеба и начал размеренно жевать, пока Степан раскладывал добычу на траве. Заприметив мыло и зубную пасту с щеткой, он выхватил их из вороха вещей, накинул на плечи полотенце и поспешил к реке. Оттуда, умываясь, как галчонок, посматривал в сторону Степана, который ставил палатку, и временами заливисто хохотал. И было от чего.
Теория легко далась Степану: пользуясь инструкцией и своим чародейством, т.е. незримым наблюдением над людьми, находящимися и за сотни километров от него и в других временах, палатку на земле он разложил совершенно правильно, а вот установка у него не получалась. Не мог он соразмерить силу, с которой бил по колышкам, а может быть специально, чтобы рассмешить Димку, так вел себя. И потому буквально от легкого взмаха ладони уходили колышки по уши в землю, отнюдь не выполняя своей роли и не натягивая края полотнищ. Когда такое происходило, он медленно поднимался, как пингвин взмахивал и опускал руки и виновато смотрел на Димку, отчего тот и заливался смехом, подсказывал и, в конце-концов, пришел на помощь.
С грехом пополам они установили шатер, сложили в него свои запасы, пошли запастись дровами и долго стояли над могилой Кудрявцева, когда путь их пролег мимо нее. «Ничего, ничего, Дима»,– похлопал прильнувшего к нему мальчика по плечу Степан. – Такая жизнь. И уж потом, сидя у костра и попивая горячий чай вместе с Димкой («я, конечно, могу не притворяться и вообще ничего при тебе или других людях не есть и не пить, но, думаю, лучше казаться человеком») он высказал свои соображения о том, что делать дальше.
– Я думаю, прежде всего, надо успокоиться, отдохнуть, собраться с силами. В город пока соваться не стоит. Надо разобраться, что там происходит. Твоя семья все равно под наблюдением. И лучше, если мы заранее придумаем, как их вывезти оттуда и где и как спрятать. На это потребуется время, которое у нас как раз и есть, и деньги, которых пока нет, но достанем. Поживем здесь, будто бы отдыхаем, ловим рыбу, загораем на солнышке. Не думаю, что мы вызовем подозрение. А когда или если вызовем – дня через два, через три, пока слух о нас дойдет до наших врагов, – мы отсюда уедем. Тем более надо мной висит тяжелый долг – похоронить Юрия рядом с его родителями. Я не знаю, как мне смотреть в глаза его сестры, – виновато промолвил он, – ведь я его телохранитель. Она так радовалась, что жизнь у нее изменилась к лучшему. И здесь мне нужна будет твоя помощь, Дима.
– Конечно, дядя Степан.
– Зови меня просто Степан, если можешь. Я может быть и велик ростом, но ваш мир знаю мало и разумом скорее как ребенок, чем взрослый человек, каким кажусь. На роль твоего отца я не пригоден – вдруг встретятся те, кто тебя знает, – да и ни к чему такие игры, а дядя или двоюродный брат – выбирай, что хочешь.
Широко и счастливо улыбнулся Димка в ответ: «Я всегда мечтал о старшем брате, большом и сильном. Думаешь легко быть мальчишкой? Всегда надо драться, чтобы на шею не сели. Но только ты меня будешь слушаться. Ладно?»– с надеждой взглянул он на Степана.
– Заметано, брателло, – легонько шлепнул тот его по затылку. – При людях буду.
И ночью у костра, когда зашел разговор о далеких звездах, о том, какая сила родила и вызвала Степана, рассказал он Димке космическую сказку: «Ее написал мой друг Юрий, которого я не смог уберечь».
Космическая сказка.
Давным-давно, никто и не помнит когда, на маленькой планете Эйле, что затерялась в центре Галактики, процветала могущественная цивилизация. Многие тысячи лет созидала она свое счастье и, миновав в борении и муках голод, мор и яростные войны, вышла на бесконечный, как ей казалось, путь справедливости и добра. Молодость пела в жилах поколения, не знающего бед, и к мудрецам, что восседали на высокой горе, пришли однажды юноши и девушки и спросили.
– Много нам слов не надо. Мудрость, как мир, бездонна. Сердце полно отваги, бродят в избытке силы. Просто скажите кратко, как и куда идти нам. В завтра куда дорога?
Печально смотрел в горящие глаза молодых старейший из мудрецов, долго молчал и, наконец, изрек.
– Мрак окружает Эйле. Знания – светоч духа. Память отцов взывает дело отцов продолжить и принести на Эйле весть об устройстве мира.
Мрак окружает Эйле. Братья во мраке стонут. Память отцов взывает дело отцов продолжить и разнести по звездам факел добра и света.
Целей нет выше этих. Вечность наградой будет.
Просты и понятны были его слова, песня зазвучала в ответ, и с песней удалились будущие герои. Ощетинилась вскоре Эйле пиками ракет и выдохнула отважных в Космос.
Шло время. Мириады миль и множество планет, где силой утверждалась справедливость, остались за кормой кораблей. Но все тот же необозримый космос простирался впереди, и не было ему конца и края. Устали и состарились посланцы Эйле в трудах и битвах, в познании мира и его переустройстве и вернулись умирать домой. А там прошли десятки и сотни тысяч лет. Близ горы мудрецов рухнули одряхлевшие корабли, и много дней и ночей вытряхивались из их трюмов свитки и трофеи, так что сравнялась вскоре гора знаний и побед с горою мудрости. И лишь потом разглядели старики, что никто не встречает их и что пустыня вокруг. С высокой горы смотрели они на пустыню и ничего не могли понять, пока не уткнулись, плача, в землю и не прочли на поваленном камне.
– Братья времен минувших, где небо казалось тайной. Где изучали море и всевозможных тварей и в веществе копались, атомы разрушая.
Вот вы глядите в небо, море в ладонь берете, режете тварь на части, внутренности сверяя, и разгоняя атом, бьете их друг о друга, в недра стремясь материй. Все вы понять хотите, как мир вокруг устроен и для чего на свете звезды и тварь живая.
Но для чего вы сами? Что вы? Взялись откуда? Путь ваш куда природа твердой рукою правит?– это себя спросите.
Мужества много больше требуется ответу, чем бороздить пространства и сокрушать неверных. Зрение здесь откажет, гордость поднимет бурю и зарыдает мудрость перед безумством правды.
Дело все в том, что разум – отнюдь не венец творенья. Но как он сам явился Жизни итогом славным, так и трудом меняя по настоянью духа тело свое и свойства, он совершит в итоге качества превращенье. И перед новой формой материи, им рожденной, жалкому червю станет гордый подобен Разум.
Ропот и гнев напрасны. Доли другой не сыщешь. Все, что не отвечает качества измененьям, будет тупик бесплодный, гибель и вырожденье – дорогой ценою мы убедились в этом. Братья, поверьте слову, вам от себя не скрыться ни в глубине галактик, ни в буреломе мнений. Кто усомнится в камне, пусть повернет налево и на двадцатой миле станет на край обрыва. В бездну, что под ногами пенится и грохочет бросился счастья ради разум планеты Эйле.
Прочитали эту надпись старики, всей гурьбой побрели на двадцатую милю, встали на край обрыва и долго смотрели вниз, откуда струился свет и доносился невнятный шум, и где потомки их изменили свою природу и качественно превзошли разум. У одних не выдержал рассудок, и бросились они вниз на верную смерть, а может быть на что-нибудь другое, остальные рвали одежды на груди и кляли себя за напрасно прожитые жизни. Потом они вернулись на свои дряхлые корабли и поспешили, как могли, на те планеты, где некогда учили справедливости и добру. Одних они успели удержать от напрасных трат времени и сил, другие сами перестали быть собой, и было у них, как на Эйле.
И теперь, как появится новая цивилизация, смотрит она на безмолвный Космос и рано или поздно понимает, что цель развития не в овладении Вселенной, что по другому пути пошли старшие братья. В себе, в двойственной своей природе ищет она этот путь. Горько ей от неумолимости диалектики и захватывает дух перед материей бесконечной.
– Не сходится Степан, – прошептал засыпающий Димка. – Если звезды не нужны, как ты оказался здесь?
– Я маяк, чтоб показать дорогу, я колокол, чтоб разбудить людей.
Но слова эти Димка похоже уже не слышал. И только что-то ворчал про себя спросонок, когда Степан бережно закутывал его в одеяло и укладывал на матрац в палатке.
Светло и тихо начинался второй день. Солнце медленно вставало над горизонтом и лучи его, грея землю, поднимали на ноги и людей, и зверушек. Пели, трещали, свиристели и голосили птицы, шуршали в кустах полевые мышки, черный уж, торопливо извиваясь, полз к воде и поплыл по ее глади, высоко поднимая голову, далеко в поле тарахтели трактора, вспахивая землю.
От всего этого утреннего бедлама проснулся Димка, долго нежился под одеялом, но не выдержал и высунул из палатки сначала нос, поводя при этом глазами, стараясь разглядеть, что происходит вокруг, потом голову, покрутив ее из стороны в сторону, и, наконец, вылез полностью. Потянувшись так, что захрустели косточки, он обошел палатку, но Степана нигде не увидел. Присев у отгоревшего костра, он положил на еще тлеющее бревно щепки и веточки, заботливо приготовленные Степаном с вечера, также неторопливо подвесил над костром наполовину полный чайник, умылся, достал из палатки нехитрые продукты и сел завтракать. И все это он делал словно нехотя, заторможено. Шок от ужасных событий, который помог ему выдержать день вчерашний, прошел, и новая действительность, с которой он соприкоснулся, боль физическая и боль утраты мира прежнего, осознание невосполнимости утрат, невозможности вернуться в прежнее состояние впервые заявили о себе в полной мере. Он смотрел на свой кургузый мизинец, покрытый корочкой запекшейся крови, смотрел в сторону города – любимого и, как не хотелось тому верить, возможно, навсегда потерянного. Подозрительной влагой заблестели глаза, сжатым кулачком он вытер их и, злясь на самого себя, на минутную уступку слабости, он вскочил, подбежал к реке, скинул рубашку и штаны и бросился в еще холодную июньскую воду Белой.
Потом он, дрожа, вытирался, настроил удочку, прошелся с нею пару раз вдоль берега, ничего не поймал и с увлечением принялся собирать спиннинг, который прежде видел только в кино, да на картинках. С ним ему тоже не повезло. Не со спиннингом – его он после нескольких попыток собрал правильно – не повезло с забросом блесны. Учеба на берегу закончилась тем, что он оставил на ветках плакучей ивы и в ближайших кустах не меньше четырех блесен, а обретение навыков на воде – к исчезновению распуганной рыбы в месте предполагаемой ловли на ближайшие по крайней мере два часа. Заскучав, он уселся на песке, поджав руками колени, тоскливо оглядывался по сторонам и подумывал, не позвать ли Степана, однако новое зрелище вскоре привлекло его внимание.
Невдалеке, около заброшенного, наполовину заиленного парома, что ржавел на месте старой переправы и откуда он недавно пробовал ловить рыбу на поплавковую удочку, причалила к берегу лодка, и три дюжих мужика стали выносить из нее сети и наполненные доверху мешки. Один из них вскоре ушел по дороге в деревню, а остальные оперлись на край лодки и закурили. На всякий случай благодушно улыбаясь, ведь никогда не знаешь, чего ждать от взрослых, Димка подошел поближе, поздоровался и с любопытством глянул в приоткрытый мешок – огромные с полметра стерляди, еще распахивая рты, лежали кучно в тесноте и глаза их прощались с белым светом, от которого они прятались всю свою жизнь. Шесть полных мешков насчитал на берегу Димка, молча глянул на огромные неводы с тяжелыми грузами, чтобы волочиться по дну и загребать донную рыбу, и, не выдержав, спросил.
– Зачем вам столько? Ведь она пропадет.
– Не успеет, – медлительно ответил один из мужиков. До холодильника не запахнет, а там… и он беспечно махнул рукой.
– Это же браконьерство. Стерлядь нельзя ловить.
– У нас парень от «льзя» только животы сведет. Да и вообще, шел бы ты отсюда, пока по шее не получил.
Обиделся Димка. «Но, но, попробуй по шее, у меня знаешь какой брат. Он вас всех одной левой уложит».
– Сказано мотай отсюда, значит мотай, – угрожающе и хрипло ввязался в разговор второй мужик. – Ни на какого брата не посмотрим», – и он, откинув руку назад в лодку, вытащил оттуда ружье с коротким стволом.
В какое-то мгновение Димка вздрогнул, мелькнуло в голове слово «обрез», но память о недавних событиях, когда сотни стволов автоматов оказались бесполезными, вызвал на его лице ухмылку.
– Не пугай мужик – вполне по-взрослому произнес он, Ворон можешь пугать своим пугачом.
– Ах ты, щенок – распрямился браконьер и сделал шаг к мальчишке, но Димка, не желая ни словесной перепалки, ни какого-нибудь инцидента, в котором Степан непременно пришел бы к нему на помощь, отпрыгнул назад.
– Ладно, ладно, дядя. Посмотрим еще, кто кого, – и, не спуская глаз с рыбаков, ушел от них от греха подальше.
Усевшись неподалеку на берегу, он стал бросать в воду камешки, считая, сколько раз они подпрыгнут на волнах. Искося посматривал он в сторону обидчиков. Там шла спорая работа. Мужчина, что уходил в сторону деревни, приехал на Газелке, и сейчас все втроем они грузили мешки и неводы в машину.
За этим занятием его и застал Степан. Как и вчера, он появился с мешком в руках, но в отличие от прошлого раза не спешил вытряхивать его содержимое к Димкиным ногам. Напротив, он уселся около костра, попил еще теплый чай вприкуску с конфетами и сухарями, время от времени загадочно и с каким-то веселым блеском в глазах посматривал на Димку. Прихлебывая чай с ним за компанию, Димка выдерживал характер, и хотя все внутри него кипело от любопытства – судя по всему новости, которые Степан принес на этот раз, не несли за собой ничего угрожающего, потому и любопытство его не было тревожным, – молчал как брянский партизан на допросе у фашистов.
Степан не выдержал первым. Нахмурившись, дабы придать лицу выражение серьезности и задумчивости, он с торжественной значимостью заговорил.
– Нас начинают искать, Спиноза. Машину я увел в другую сторону, к Деме. Сейчас рыщут там по окрестностям. Ничего не найдут и поиск естественно расширят. Это обстоятельство номер один. Обстоятельство номер два – это отсутствие денег. Мы без них обойтись сможем, но сестра Юрия, Ксения Александровна…? Мы завтра повезем к ней тело брата – здесь напускная важность слетела с лица Степана, и оно стало естественным и печальным, и кисти его рук повисли, выражая скорбь, – Ей будет очень больно: она остается одна именно в ту минуту, когда жизнь улыбнулась ей. Ей будет легче, если с того света брат передаст ей подарок. Она так радовалась этим зелененьким бумажкам. Они для нее много значат. С ними она почувствовала себя свободной, а человеку это очень важно. Я хочу укрепить ее уверенность в себе.
Осталось объединить эти две задачи – скрыть наше местопребывание и достать деньги. – Продолжил он, прихлебывая чай. – То есть достать их там и таким образом, чтобы отвлечь внимание противника от того, где мы на самом деле. – Словно бы извиняясь за свою ученость он взглянул виновато на Димку – Я за эти две ночи прочитал массу книг по военным хитростям. Мы облапошим своих врагов, как цыплят. Ты согласен помочь мне? Я гарантирую, что с тебя ни один волосок не упадет, поверь мне.
– А что я должен делать?
– Что ты должен делать? – как бы про себя проговорил Степан. – Это очень интересный и в настоящее время самый важный вопрос. Чтобы ты не делал, брателло, как ни горько тебе это слышать, но тебя всегда узнают, и все начнется сначала. Потому что только через тебя они могут выйти на меня – это знаем и мы с тобой, и наши враги. Но в этой фразе «что бы ты не делал, тебя обязательно узнают…» – по моему я логично выражаюсь?
– Чересчур. Ты затеваешь какую–то гадость.
– Неважно. Так вот в этой фразе главное не «делал», а «узнают». А узнать тебя могут только по твоему внешнему виду. Есть только один выход. Может быть он и неприятен тебе, но он единственный. Ты должен стать девчонкой.
– Ты сбрендил! – только и смог утверждающе воскликнуть Димка, вскочив на ноги, – Это даже не шутка, что ты бормочешь. Одевайся сам тетенькой, дяденькой, тигром, медведем, кем хочешь, я девчонкой никогда не буду.
– Речь идет не о том, чтобы быть, но о том, чтобы казаться. Пойми, так получилось, что тебя теперь никто и никогда не оставит в покое. Наши или чужие, здесь или на другой земле – никто и никогда. И все они – красные, рыжие, белые, черные, русские, азиаты, европейцы и прочая канитель – будут именно через тебя искать подход ко мне. Ты единственная связь между людьми и мной. Эта связь может оборваться только вместе с твоей жизнью, но я такой вариант отметаю.
– Впрочем, как знаешь, – прежняя игривость сошла с лица Степана. – Тебе непросто, я знаю. Но ты на самом деле не девчонка, чтобы я уговаривал тебя. Быть тебе со мной или нет, решать тебе и сейчас. А это возьми на память.
И он бросил на траву перед Димкой лист бумаги. Развернув его, тот увидел цветное печатное фото со своим лицом и крупным текстом внизу: «Пропал мальчик 12 лет. Зовут Дима. Среднего роста, волосы черные, глаза карие. За любые сведения о нем гарантируется вознаграждение 10 000 000 (десять миллионов) рублей. Звонить в любое время по телефону 02. Обращаться к любому представителю власти».
В ответ на растерянный Димкин взгляд Степан заметил
– Час назад эти фото расклеили на каждом доме и столбе в городе. Люди из-за обещанных денег сошли с ума – горько добавил он. – Они носятся за каждым похожим парнишкой, хватают его и волокут в милицию. Дерутся между собой и рвут пацанов на части. Драки по всему городу. И уже льется кровь. Не сегодня-завтра эта волна докатится сюда. У тебя нет выхода.
Долго сидел Димка насупившись, потом взял принесенный Степаном мешок и понуро пополз в палатку. Из нее он также выполз, встал в платье до колен и, глядя в землю, грубо произнес: «Если ты улыбнешься, я тебя стукну», поднял затравленный взгляд на Степана, и, видя, что тот серьезен, глубоко вздохнул.
– Еще ведь волосы?
«Краска не проблема. Натуральный блондинистый цвет как в лучших домах Лондóна и Пóрижа», – залихватски с уродливым ударением в словах и в то же время серьезно ответил Степан. Как фокусник, то есть с ужимками и жестами волшебника арены он достал из кучи принесенного барахла пузырьки, кисточки, коробочки, скляночки, и спустя полчаса затейливая девчушка смотрелась в зеркало и училась ходить в босоножках. В конце концов Димкина злость прошла, комичность ситуации и собственной роли заявили о себе и с хохотом он учился танцевать и делать по-девчоночьи реверанс.
– Ты говорил про деньги, – вспомнил он, рухнув на землю от хохота и усталости.
– Конечно. Задача такая, – бодро ответил гигант, – мы не дадим нашим врагам спать. Пусть они трепещут от злости, бессилия и страха. Пусть они проклянут тот день, когда родились, и себя за алчность, глупость и бесстыдство.
И спустя час город снова задрожал.
О нет, он задрожал не от выстрелов, погони и пожаров – от необъяснимого.
Текла обычная городская жизнь. Бегали по улицам троллейбусы и автомобили, суетились пешеходы, шествуя из одного магазина в другой (как странно: чем меньше в последние годы стали люди работать на заводах и фабриках, тем больше они стали приобретать товаров и ходить по магазинам, причем последние размножались подобно тараканам), влюбленные парочки с бутылками пива в руках, и присасываясь то к бутылкам, то друг к другу, бродили по дорожкам скверов и парков, мамы и бабушки с детскими колясками сидели на скамейках во дворах, почитывая книжки или судача с соседями. Шум, гомон и пыль стояли над городом в послеобеденные часы этого дня, как стояли и вчера, и позавчера, и много и много дней назад. Но постепенно, не везде, местами стал утихать грохот и визг машин, людской говор, и пыль и черно-синий дым от выхлопов автомобилей стал тихо оседать на землю. И наступила тишина. И в этой тишине появились в городе призраки.
Там, где стояли высокие дома, где широкие проспекты, словно артерии, рассекали город, медленно и тихо наполнялся воздух серой плотью, и столетней давности деревянные, а местами кирпичные постройки, и люди в одеждах конца позапрошлого века, и телеги с запряженными лошадьми заполнили пространства. И также как люди реальные, жили они своею особенною жизнью – бродили, разговаривали друг с другом, беззвучно раскрывая рты, важно разъезжали в конных экипажах по булыжным мостовым, посещали лавки.
Вначале был шок. С широко раскрытыми от изумления глазами смотрели люди на диво дивное перед собой: одних сотрясала истерика, маленькие детишки испуганно жались к родителям, детишки побольше шалили, прикидываясь привидениями, за что получали увесистые оплеухи. Автомобильные аварии – не давить же было призраков, ибо на первый взгляд они ничем не отличались от настоящих, и внезапно возникшая перед глазами шофера лошадиная морда вызывала одну реакцию – давить на тормоза – мигом закупорили артерии города. И безнадежно растаяли звуки клаксонов и сирен в опускающемся сверху безмолвии
Вжавшись в стены домов и вцепившись друг в друга, замерли живые люди. Необъяснимый страх вполз в их сердца. Игрушкой тайных темных сил почувствовали они себя, и вся их мощь, самомнение и воля растаяли, оставив по себе растерянность и жалкость.
И в завершении всей этой зловещей смуты вдруг зазвонили призрачные колокола в призрачном храме, что стоял до большевиков на самом видном месте города, около сельскохозяйственного института, где давеча сбил Степан лукойловскую заправку. И сквозь хрустальный звон колоколов из вечности, в которую неумолимо погружается все и вся, когда приходит срок, донесся голос с амвона храма. Был он звонок, как голос ребенка, и долог, словно звучание струны. И прокатился он по замершим толпам во всех концах города, вызывая мурашки на плечах и шевеление волос. И вознеслись слова: «Будут горькие дни… Будут горькие дни…». И катились они по всему городу, отражаясь от стен домов. И когда звуки растаяли, призраки исчезли.
Словно замороженные обводили люди взглядом себя, деревья, дома и асфальт под ногами. Медленно приходили в себя, затрещали звонки сотовых телефонов, безмолвных в минуты напасти. Побирались к покореженным машинам милиционеры, чтобы составлять протоколы и акты повреждений. И еще долго, долго делалось все это молча, слова произносились шепотом, пока солнце, время и ветер не разогнали нахлынувшую на всех грусть.
Также молча проверяли свои записи и снимки эйншейновские хакеры из ведомства генерала Коршунова. И сам он, ссутулившись, сидел на улице Кандальной, ныне Ленина, недалеко от своего ведомства, где перед его глазами из прошлого прошли колодники в цепях, и смолил сигарету. Ничуть не удивился он, когда подбежал к нему нарочный и сообщил об ограблении Национального банка республики. Видеосъемки показали, как мимо спящих охранников прошел мужчина с мешком денег за плечами. Молча перекрестился генерал при этой новости, чего не делывал с детства, горько взглянул на небо, – «зачем мол ты так», – и побрел неспешно по улице, сам не зная куда, под растерянными взглядами подчиненных. «Когда боги спускаются на землю, людям становится плохо», – услышал его слова лейтенант, принесший новость об ограблении.
Стояла звездная майская ночь. Луна как маленькое солнце освещало речные воды, отметив на ней свою дорожку. Давно отквакали лягушки, уснули злые в начале ночи комары, лишь рыбный всплеск на водной глади порой, да далекий лай деревенских собак нарушали тишину. Почти неслышно подкатила к реке грузовичок, три силуэта выскользнули из кабины, осторожно, стараясь не шуметь, прикрыли за собой дверцы и крадучись заскользили в сторону ив, где белела в темноте палатка. На подходе к ней они разошлись, стараясь охватить палатку кругом, и начали медленно сближаться. Когда до заветной цели осталось пять-шесть шагов, они вдруг замерли, выпрямились и строем друг за другом, словно солдаты на параде, двинулись в сторону яра, под которым лежал Кудрявцев. Вспугнутый шумом их шагов выглянул из палатки Димка, держа в руке топор, и тайком, стараясь держаться в тени, пошел следом. Вскоре до его слуха донеслось чмоканье лопат, вгрызающихся в землю, и шум падающих комьев земли. Все также настороженно, готовый в любое мгновение бежать, выглянул он из-за кустов и увидел трех мужчин, раскапывающих могилу. Тяжелая ладонь легла на его плечо.
