Читать книгу: «Синий тарантул», страница 3
6. Китайская ваза
Июньская жара уже спала, и в парке над рекой появились гуляющие. У обрывистого берега лениво плескалась серо-зеленая вода, блестел на солнце песок пляжа. За рекой темнели мглистые синие горы.
В ажурной беседке, в тени берез, над самым обрывом, сидели мужчина и девушка лет двадцати на вид. Она была в розовом платье, с чайной розой на груди, черный шелк ее волос перетягивала карминовая бархотка.
– Знаешь, Вадим, – глубоким грудным голосом серьезно проговорила она, – мне все не верится.
Человек, которого звали Вадимом, был в легкой рубахе и синем галстуке. На его холеном лице то и дело проглядывало беспокойство. Он недовольно ответил:
– Говорю, бросил!
– Совсем-совсем бросил?
– Почему совсем? – удивился Нежин. – Ну… раз в десять дней выпью бокал и все. Да хватит об этом, Оля! – вдруг с прорвавшимся раздражением проговорил он и, стараясь придать своему голосу ласку, переменил тему: – Взгляни лучше на горы вдали, и тебе не захочется говорить о вине. Смотрю я на них, и они для меня то лиловый динозавр, который вот-вот зашевелится и сползет в реку, то вздымающаяся из земли корона подземного бога…
– Река наша – красавица. – И Ольга внимательно и грустно взглянула на Вадима.
– Как и ты.
– Вадим!.. – смутилась Ольга.
– Уж сколько дней я все думаю об одном.
– О чем?
– О воле. «Воля – хребет характера», – учили мы в психологии. До чего верно! Есть воля – всего достигаешь. Нет воли – толка не будет. – Все есть у меня, – помолчав, продолжал он, – запоминаю легко, выучиваю быстро, силу в себе чувствую, честолюбие есть. А воли, кажется, мало. Я словно железо – ковкий, мягкий, тягучий. А вот пусти в меня хром или ванадий – и сразу сталь. Вот этого мне и не хватает.
– Ты сегодня говоришь, будто каешься.
– Правду говорю, Оля!
– Раз ты уж бросил вино, вот тебе и воля.
– И кажется мне, – нахмурился Вадим, – в один день все у меня сорвется….
Над убаюканной жарою водой промчалась стайка ласточек.
– Смотри! – обрадовалась Ольга. – Ласточки! Смотри, как они ловят мошек! Вот летит прямо, падает. Вспорхнула, трепещет на месте! Ласточки, ласточки сизокрылые, как я вас люблю!
– Я тоже люблю, – Вадим мягко улыбнулся.
– Ласточек?
– Тебя люблю, моя ласточка! – охваченный внезапным порывом, быстро заговорил он. – Только тебя, девонька моя сероглазая, только тебя лишь одну! Работаю – ты у меня одна на душе. На скрипке играю – для тебя одной звуки лью, – и он сжал ее полную белую руку выше локтя.
– Вадим! – отодвинулась Ольга. – Люди кругом!
– Пусть, пусть. Хоть весь свет, – потянулся к ней Нежин. – Всем скажу, всем крикну – люблю Зарину Ольгу! Люблю во весь охват души, во всю силу!
Вадим порывисто обнял ее за плечи. От резкого движения коробка, которую он держал на коленях, упала.
– Вадим, – испугалась Ольга. – Смотри, уронил!
– Да, да… – растерянно бормотал он, – разбилась, верно, – но, подняв большую коричневую коробку, Нежин облегченно воскликнул: – Цела! – Повернувшись затем к Ольге, он сказал: – Помнишь, за мной был подарок? Вот он! Прими, пожалуйста.
Неуверенно взяв коробку, она лукаво спросила:
– Сейчас открыть или потом?
– Сейчас.
Положив на скамейку сумку, Ольга раскрыла коробку и развернула хрустящую полупрозрачную бумагу. В руках ее оказалась изящная ваза в форме бокала.
– Какая прелесть! – восхитилась Ольга. – Голубая-голубая! Как небо. И хризантемы! Да это китайский фарфор! Зачем такую дорогую вещь?
– Оля, я ждал дня, когда смогу подарить ее тебе. Пожалуйста, прими и скажи мне только одно слово.
– Какое слово?
– «Да».
– Я совсем забыла сказать «спасибо». Спасибо, – спохватилась Ольга. Помолчав немного, она несмело спросила: – А ты мне правду сказал?
– Конечно правду! Разве ты не догадывалась раньше, что я тебя люблю? Разве не знала, что признаюсь? Оля, Оленька, – голос у него изменился.
– Что, Вадик?
– Оля, моя милая, ты всегда со мной. И в мыслях, и в снах, и наяву, и в музыке, и в отдыхе. Хочу всегда быть вместе с тобой. Будь моей женой.
– Глупышка ты, – пошутила Ольга. – Объясниться – объяснился, а люблю ли я тебя, и не спросил.
– Всю жизнь будем вместе, – не слушал ее Вадим, – до последнего вздоха, до самой смерти.
– Сейчас не проси, Вадик, потом, потом, – шептала Ольга. В ней боролись два чувства – любовь к Вадиму и желание проверить, насколько он тверд в своем слове.
– Оленька, прошу тебя, скажи – «да», и ты будешь моей волей, ты, как ванадий, превратишь меня в сталь. Оленька, без тебя…
– Что «без тебя?» – встревожилась Ольга. Ей вдруг показалось, будто что-то черное и смертельно опасное крадется к ее Вадиму. – Что «без меня?» – не отступала Ольга. – Говори, говори скорей! – теребила она осекшегося Нежина. Волнение ее становилось все сильнее. – Что случилось, Вадим? Ты странный сегодня. Непременно скажи, ну!
Женская интуиция говорила Ольге, что перед ней какая-то тайна, которую Вадим не может ей раскрыть. Ольга пыталась заглянуть ему в глаза, но Нежин избегал ее взгляда.
7. Синцов в подземелье
Синцов, грудастый человек большой физической силы, был на редкость молчалив. По жизни он шел прямой, но нелегкой дорогой, которая привела его на должность старшего вахтера Главурана с ответственностью за охрану здания и территории главка. Он знал, как велики тайны Серого замка. Уже шесть лет Синцов пунктуально и инициативно выполнял свои обязанности. Все свободные минуты он сидел за книгами, изучал пособия по криминалистике, знал технику шпионажа иностранных разведок.
Несмотря на замкнутость и грубые черты лица, Синцов был поэтом в душе и любил давать романтические названия всему, с чем имел дело. Так, своих подчиненных он величал «стальной когортой», сотрудников главка – «ревнителями тайн».
13 июля, по тревоге поднятый с постели в 3 часа ночи, Синцов был жестоко выбит из привычной ему колеи. То, что произошло в здании, которое он берег, как колыбель своего единственного сына, буквально ошеломило его. Час назад Фролов, дежуривший на первых трех этажах, стал беспокоиться: Шутов, охранявший верхние этажи, уже с полуночи не подходил к лифту, где перекликались обходчики. Когда Шутов не появился и в половине третьего, Фролов сообщил о случившемся вахтерам главного входа. Поднявшись с ними на пятый этаж, Фролов увидел обходчика лежащим в коридоре.
События, которые последовали затем – осмотр Шутова врачом, приезд розыскной группы с собакой, рассказ Шутова о нападении на него человека в маскировочном платке, печать, срезанная с двери кабинета № 16, приезд Ганина и Скопина, а также полное отсутствие каких-либо следов проникновения врага в Главуран – не укладывались в сознании Синцова. Особенно угнетало его то, что ни он, ни восемь человек его ночной смены не выполнили своего долга.
И только к пяти часам утра, когда Скопин и розыскная группа уехали, а майор Ганин отправился к себе в кабинет на первом этаже, Синцов немного пришел в себя. Он решил обследовать здание, чтобы найти возможные пути, по которым прошел враг. Теряясь в догадках, Синцов неизменно приходил к выводу, что без помощи изнутри невидимка не мог бы миновать охрану. Мысль об измене, быть может, его же людей все глубже бурила его сознание.
В шестом часу утра Синцов обходил Серый замок внутри «крепостной стены», как он называл сложенный в четыре кирпича забор Главурана. Солнце лило холодный еще, розовый свет. Поеживаясь от утренней свежести, Синцов шел вдоль огромного забора, похожего на гигантскую ленту из серого наждака. Предъявив затем пропуск вахтеру у узких бронированных ворот, он вышел на улицу, где начал вторую часть своего осмотра. Мощный пятиметровый забор был опутан туго затянутой колючей проволокой. По обе его стороны уже долгие годы строго по графику днем и ночью ходили часовые. Синцов мучительно и напряженно думал: «Каким путам мог неизвестный пробраться через такую стену?»
Вернувшись во двор, Синцов с не меньшей методичностью еще раз осмотрел стену. Между нею и зданием главка было расстояние около 20 метров, мощенное черным базальтом. Меж камней пробивалась трава. Внимание Синцова привлекли пожарные бочки с песком, стоявшие в углах забора. «Тут можно спрятаться», – подумал он и решил перенести бочки на другое место.
Оставалась третья, самая секретная часть его обследования. Синцов вошел в дом, по залитому слепящим светом коридору подошел к двери, на которой чернела надпись
АППАРАТНАЯ,
и открыл тугой замок. На него пахнуло машинным маслом и краской. Заперев за собой дверь, Синцов оказался в большой комнате с двумя окнами матового стекла. Обойдя столы с моторами и аппаратами, он подошел к овальной мраморной доске между окон, на которой находились три круглые белые коробки.
Достав тяжелый ключ, Синцов вставил его в центральную коробку и включил скрытый мотор. И тотчас же в углу стала медленно уходить вниз часть пола, образуя квадратное отверстие. Спустившись по вертикальной железной лестнице в тайник, Синцов передвинул рычаг и зажег свет во всех подземных коридорах. Поворотом другого рычага он поднял платформу, и потайной ход оказался закрытым.
Инженер, строивший Серый замок, предусмотрел все до мелочей. Чтобы устранить возможность подкопа, под зданием были вырыты подземные рвы, облицованные камнем. При подкопе враг непременно наткнулся бы на внешний коридор. Попыткам подвести под него траншею помешал бы меньший, внутренний ров, который шел на несколько метров ниже. В схеме подземные коридоры имели вид двух стоящих одна над другой квадратных рам, соединенных между собой перемычкой.
В это подземелье, которое Синцов поэтически окрестил «каньоном тайн», могли входить только Ганин да он – Синцов. Старший вахтер бывал здесь аккуратно два раза в неделю.
Еще десяток шагов по узкому коридору, и вахтер вошел в ров. Здесь царила прохлада. Сырость першила горло, глухое эхо усиливало звуки шагов. Много раз приходил Синцов под эти трехметровые своды, но лишь сегодня его почему-то охватило жуткое и неприятное чувство. «Вот где тебя убьют, и никто знать не будет», – думал он.
Не полагаясь на свет ламп, Синцов включил фонарь и с неторопливой тщательностью начал осматривать стены. На влажных камнях не было никаких следов взрыва, выемки или подкопа. Но тревожное предчувствие не оставляло Синцова. Когда он сбежал по крутым ступеням в нижний охранный ров, ему показалось, что вся многометровая толща земли и камня давит на него; все ощущения были необычайно острыми и отчетливыми. Синцов стоял в тесной вертикальной щели среди грубо отесанных влажных камней, сложенных на цементе. Внутренний ров был более узким, и здоровяк-вахтер задевал плечами за его мокрые стены. Предположение, что скоро он, быть может, встретит загадочного преступника, все укреплялось, и Синцов с особой внимательностью осмотрелся.
Но все было цело.
Сырым, желтоватым блеском отсвечивал потолок. С боков надвигались темные гнетущие стены. Первую сторону квадратного рва Синцов прошел благополучно. Однако бессонная ночь, ожидание неизвестной опасности делали для Синцова эхо его шагов нестерпимо громким и, поддавшись внутреннему голосу, он снял тяжелые ботинки. Сделав несколько шагов, он круто повернулся и, быстро добежав до угла позади себя, осторожно выглянул – не крадутся ли за ним с противоположного конца рва?
Но в длинной сырой теснине было тихо.
Синцов уже решил, что подземное ущелье чрезмерно расшевелило его нервы, как вдруг то, что он совершенно явственно услышал, заставило его побледнеть и схватиться за пистолет.
8. Поединок
Его напряженный слух уловил негромкий повторяющийся стук. Он возникал где-то совсем рядом. Было похоже, будто дятел, пробравшись в подземную щель, крепким клювом долбил камень.
– Д-д-д! Д-д-д! – шли строенные ритмичные стуки. – Д-д-д! Д-д-д!
Несомненно, во рву был человек. «Возможно, майор Ганин проверяет стены», – догадкой мелькнуло у Синцова, но он сейчас же отбросил эту мысль: уходя в аппаратную, Синцов видел сквозь полуоткрытую дверь кабинета спину Ганина, склоненного над пачкой бумаг.
Выхватив пистолет, вахтер медленно выглянул из-за угла. Перед ним в свете электрических ламп уходила вдаль узкая каменная щель.
– Д-д-д! – повторился стук совсем близко, и на противоположном конце рва вдруг показался человек в черном. – Д-д… – стал было стучать он в стену, но, заметив Синцова, мгновенно исчез за углом.
Сердце старшего вахтера бешено колотилось, голова работала лихорадочно и напряженно. Единственный ход в подземелье идет через аппаратную. Этот ход известен только ему, Синцову, да майору Галину. Значит, перед ним враг, забравшийся сюда через траншею-подкоп! «Поймать его, и поймать только живым!» – решил Синцов и громко закричал:
– Эй, кто там? Выходи!
Выждав, пока замерло вибрирующее эхо, вахтер выглянул вновь. Противник наблюдал за ним, из-за угла виднелось его лицо.
– Выходи! – еще громче крикнул Синцов.
Вдруг своды подземного рва потряс оглушительный выстрел, и послышался звон стекла. Враг оказался хорошим стрелком и пулей разбил ближайшую к нему лампу. Порожденные эхом десятки новых выстрелов слились в оглушительную очередь. Синцов растерялся на секунду, не зная, стреляет ли его враг из автомата, или же это причуды акустики подземелья.
Однако старший вахтер не послал ответной пули. «Броситься на него? – спрашивал он себя. – Это безрассудно. Противник стреляет без промаха, и в узкой щели любая пуля угодит в цель».
Оставалось одно решение: бежать к Ганину – и вдвоем обратно! Чтобы уйти, враг бросится в прорытую им траншею, где и будет настигнут!
Выработав план действий, Синцов во всю ширину груди выглянул из своего убежища. Его острый глаз снова увидел вдали край плеча и часть закрытого чем-то лица.
Выстрелив в незнакомца, вахтер второй пулей разбил оставшуюся в пролете лампу и бросился к выходу, неловко ступая в темноте и ударяясь о стены.
Ощупью найдя выход, Синцов выбрался в коридор-перемычку, добежал до внешнего рва и, поднявшись по тоннелю вверх, достиг аппаратной.
Ганин все еще обдумывал, кого из спецгруппы можно заподозрить в помощи врагу, когда к нему в кабинет без стука ворвался тяжело дышавший старший вахтер. Волосы его были растрепаны, лицо бледно, ноги без ботинок, рубаха расстегнута.
– Скорее! Скорее! – еле переводя дух, кричал взволнованный Синцов. – Внизу враг!
В одну секунду выхватив из стола оружие, Ганин вскочил и, бросив бумаги на столе, кинулся за ним, едва успев захлопнуть дверь кабинета.
– Ваши пропуски! – крикнул им вслед обходчик, но Синцов и Ганин вбежали в аппаратную, забыв о нарушении табеля по охране здания.
Оба что есть силы устремились по узким подземным коридорам.
Когда они пробегали внешним рвом, Синцов крикнул майору:
– Снимите туфли! Сильное эхо!
Ганин мгновенно сбросил обувь, и через несколько секунд оба оказались у входа во внутренний каньон.
– Стреляйте вправо! Я влево! – приказал Ганин и закричал:
– Выходи! Кто там!
Оба послали по две пули в пустую теснину. Подземная щель, как мощный динамик, усилила выстрелы и швырнула их ужасающим грохотом в тесное пространство. Но неизвестный не выдал своего присутствия.
Вахтер и майор кинулись в разные стороны по влажному и неровному полу каньона. Слышалось учащенное дыханье и мягкий шум шагов. Синцов достиг своего угла раньше майора, и с противоположной стороны уже несся его умноженный эхом крик:
– Выходи! Кто там!
Затем прогремел выстрел.
Ганин также закричал и выстрелил. Но противник, зажатый в последней части рва, или решил не сдаваться, или уже скрылся в прорытой им траншее.
Майор и вахтер добежали до следующих углов почти в одно время.
В узком коридоре из камня и цемента не было ни души! Держа пистолеты наготове, Синцов и Ганин бросились навстречу друг другу, сошлись, но человек в черном бесследно исчез!
В третий раз за сутки Синцов выдерживал такой удар.
Майор и старший вахтер скрупулезно, шаг за шагом обследовали наружные и внутренние стены каньона, пол, потолок, осветили фонарем каждый камень. Но ни одна царапина, ни единый обломок промазки не говорили, что ров где-либо поврежден.
– Товарищ майор, – отвечая на недоверчивый взгляд Ганина, сконфуженно оправдывался Синцов, – честное слово, я видел человека. Вот эту лампу он разбил, – вахтер осветил фонарем блестевшие осколки стекла, – а эту я.
– Сюда надо собак, – решительно проговорил Ганин. – И немедленно! Только собака разберется в этой чертовщине.
9. Телеобъектив
В то время как в Главуране и на Ростовской шли поиски невидимого врага, старый одинокий вдовец Козлов безмятежно жил по строго заведенному распорядку, которого не менял вот уже более полувека.
Козлов занимал квартиру № 118 в доме напротив Главурана. Жил он на пенсию, избегал людей. Единственным его развлечением были газеты, единственной страстью – коллекционирование древних священных книг. Каждое воскресенье он выискивал, не продается ли где древнее Евангелие, Библия, Псалтырь, Триодь Постная или Четьи-Минеи. Его сутулую фигуру, седые киргизские усы и неизменный вопрос: «Нет ли, братцы, книги доброй?» – знали все букинисты и завсегдатаи базаров.
И зимой и летом старик вставал ровно в семь, делал гимнастику и выпивал натощак стакан кипяченой воды, веря, что это то средство, которое сохраняет ему отменный желудок. Затем Козлов до боли массировал тело жесткой сухой щеткой, отчего ему становилось жарко, а кожа покрывалась красными пятнами. К окончанию «автомассажа», как сам Козлов называл эту операцию, вскипал чай, и старик варил три яйца всмятку. Его многолетним утренним рационом были две чашки кипятка, четыре ломтя поджаренного хлеба с маслом и яйца, которые он съедал с мелко нарезанным сырым луком.
К восьми часам Козлов кончал неторопливый прием пищи, прочитывал свежую «Правду» и «Советский Ясногорск» и садился за письменный стол писать воспоминания бухгалтера. Издать такую книгу было давнишней честолюбивой мечтой пенсионера. В половине девятого он заканчивал свою литературную работу, закрывал чернильницу и аккуратно отвинчивал ножку старинного пианино. Козлов извлекал из нее длинный телеобъектив, который насаживал на старенький ФЭД. Получался мощный фотографический телескоп. Человек, снятый за несколько кварталов, выходил на карточке так, как будто стоял рядом с аппаратом.
С этой минуты движения Козлова становились четкими, а лицо приобретало выражение сосредоточенного внимания. Он снимал книги с верхней полки этажерки, стоявшей у окна, и в несколько движений укреплял на ней ФЭД. Боковые планки этажерки, прорезанные узорами, оказывались отменным штативом, с которого телеобъектив смотрел прямо на чугунный вход Главурана. Козлов ждал.
Без четверти 9 он сдвигал в сторону край шторы в той части окна, где блестело кварцевое стекло безукоризненной чистоты. Как только показывался первый служащий Главурана, Козлов преображался. Теперь он походил на хищного колонка, подкрадывающегося к добыче. С высоты шестого этажа люди казались придавленными сверху вниз, лица их невозможно было различить. Но телеобъектив видел все – мельчайшие морщины лба, торчащие из бровей волоски, форму губ и зубов. И старик, припадая глазом к визирам, ежесекундно нажимал кнопку. К девяти часам, когда иссякал поток служащих, Козлов успевал сделать до 300 снимков.
Облезлая модель ФЭДа тридцатых годов, с неказистым на вид объективом и цифрой 35 на счетчике кадров, в действительности представляла собой шедевр шпионской фототехники. Просветленный объектив, автоматический перевод пленки и автоматическая фокусная наводка, 400 снимков на одну катушку – все это было лишь незначительной частью многочисленных достоинств невзрачного аппарата.
В начале десятого Козлов прятал объектив и пленку в пианино, не спеша одевался, брал камышовую сумку и, ссутулившись, шел в магазины.
Вечером все повторялось вновь. Без четверти шесть он уже находился на своем посту и фотографировал всех, кто выходил из Главурана. Обе пленки, снятые за день, Козлов передавал неразговорчивому старику-полотеру с иностранным акцентом. Иногда, если поступал такой приказ от неизвестного ему шефа, пенсионер оставлял пленку в ящике для писем, на дне которого имелось потайное хранилище. Указания Козлов получал в письмах, которые ему слали якобы бывшие сослуживцы, или через цифровой шифр в газетах. Новую пленку приносил тот же полотер, а иногда Козлов находил ее у себя под подушкой. Последний метод доставки всегда ввергал старика к трепет.
За свою работу он получал 3000 рублей в месяц, то в виде облигаций трехпроцентного займа, то в виде пишущей машинки, дорогих часов или золотых протезных пластинок. Чтобы не привлекать к себе внимание, Козлов жил скромно, позволяя себе лишь единственную роскошь – не торговаться при покупке старинных книг.
Соседи по дому знали Козлова как набожного старика-пенсионера, тихого и безвредного, словно дождевой червь. Знали они также, что Козлов изредка получает подарки от сыновей, от дочерей, имеет где-то на Урале свой дом.
Шеф аккуратно платил, но и придирчиво требовал точной работы. Иногда Козлова навещал широкий человек с глазами, скрытыми в густой тени надбровных дуг. Он называл себя Карамазовым, приносил деньги, вещи, изредка бросая:
– Шеф вами доволен. Дарит тысячу рублей, – и неизменно спрашивал: – Как чекисты? Не тревожат?
11 июля Козлов получил новый приказ: начиная со следующего дня бессменно фотографировать всех, кто войдет в Главуран или выйдет из него.
Козлов знал о всемогуществе шефа, но лишь теперь убедился в его всеведении. В самом деле, в Главуране начало твориться такое, чего не было за все истекшие полгода работы: уже с двенадцати дня группами по два, по три стали появляться посетители. Козлов весь день непрерывно щелкал аппаратом.
Выйти из дому он мог лишь после захода солнца. В 8.30 вечера 12 июля, ровно через 3 часа после приезда Язина в Ясногорск, Козлов в необычное для него время отправился за обычными покупками. Ему казалось, что весь город заметил нарушение им привычек, и даже мерещились работники госбезопасности, которые следят за ним.
Надо отдать должное интуиции Козлова: сегодня за ним, действительно, следили. Человек в кепке и рабочей блузе, под которой был спрятан крошечный радиопередатчик, сообщал своим товарищам о всех передвижениях Козлова.
Лишь только пенсионер отошел на несколько кварталов от своего дома, как около двери, на которой начищенной медью горела дощечка
АНТОН ЕЛИСЕЕВИЧ КОЗЛОВ,
появились два человека, один – в косоворотке, другой – в голубой рубахе.
Этот второй быстро открыл дверь, в то время как его спутник прошел дальше по коридору. Он караулил, чтобы дать товарищу сигнал по радио, когда можно выйти, не возбуждая ничьего внимания.
Человек в голубой рубахе очутился в высокой просторной комнате. Холостяцкий запах невыбитой пыли, подгоревшего молока и нафталина ударил ему в нос. У правого окна сверкала никелем дорогая кровать, рядом поблескивало старинное пианино с резными ножками. Близ левого окна стояли тяжелая этажерка и письменный стол с множеством старинных книг.
Вошедший снял соломенную шляпу и стал изучать потолок. Это был обычный белый потолок с лепными концентрическими кругами над люстрой, висевшей на медной узорчатой трубке. Прошло около пяти минут, а он все рассматривал потолок.
– Объект в гастрономе! Объект в гастрономе! – сообщило вошедшему радио.
Хотя следовало торопиться, человек в голубой рубахе все не находил того, что искал. Достав из кармана маленький бинокль, он стал всматриваться в белую известь потолка, чуть тронутого алой краской заката. Пенсионер мог неожиданно повернуть домой, и тогда б задание Язина осталось невыполненным. Человек все не мог найти на потолке нужной ему трещины. Зуммер в миниатюрном наушнике, надвинутом вплотную на ухо, предупредил его, что предстоит передача.
– Временно выхожу. Временно выхожу из коридора, – послышался по радио голос его спутника.
Но сейчас контрразведчик уже заметил на потолке против окон нужные ему шероховатости. Достав кусок мела и отметив места, на которых стояли ножки двух стульев, он поставил их один на другой и с ловкостью циркового акробата забрался под потолок. Балансируя одной рукой на своем шатком помосте, человек дослал из кармана крохотный белый фотоаппарат, размером меньше фасолины, с припаянной к нему иглой. Приложив его к уху и убедившись, что механизм внутри исправен, человек укрепил аппарат в щели на потолке.
Внезапный радиосигнал чуть не сбросил его с зыбкого сооружения.
– Объект на обратном пути. Объект на обратном пути. Я на этаже. Я на этаже, – предупредил его голос.
Надо было спешить. Быстро достав второй аппарат и так же прослушав его пчелиный голосок, контрразведчик прикрепил и этот потайной прибор к потолку. С этой минуты, сменяя один другого, автоматические аппараты в течение двух суток будут делать снимки всей комнаты и людей в ней.
Расставив стулья на места, отмеченные меловыми точками, человек придирчиво осмотрел свою работу сначала простым глазом, затем через бинокль.
– Объект в четырех кварталах от дома! В четырех кварталах от дома! – раздалась радиотревога. – Коридор занят. Коридор занят.
Когда человек в голубой рубахе вышел из квартиры Козлова, он был мокр и бледен. На первом этаже у лифта он встретил пенсионера, спешившего домой с ворохом мелких покупок.
