Читать книгу: «Беседы с учениками. Книга 9. Февраль-август 2018», страница 2

Ученик: Георгий Леонидович, а если уже поставлен диагноз, там рак. И человеку предлагают химиотерапию, естественно.

Учитель: Ну потому что никто ничего не пытается обдумать. Потому что, если, не дай Бог, вы будете искать новые методы лечения, этот врач не проживёт и одного дня. Потому что фармакология – это огромный бизнес. Это фантастический бизнес. Если он не выполнит той инструкции, которую положено ему выполнять, его, как минимум, уволят тут же, а то и, если он будет упорствовать в своём, то освободят от жизни. Ну, потому что никто не хочет терять деньги. А про здоровье ваше тоже никто не хочет думать. Потому что никто не знает, что с этим делать.

Ученик: А ещё сейчас принято перекладывать ответственность на больного. Хотите делайте операцию, химию, а не хотите – не делайте. Но лучше сделать, чтобы как бы наверняка.

Учитель: А потому что, когда человек уже, что называется, вошёл в систему в эту и там вертится, уже тут можно чуть варьировать. Понятно, что он никуда не выскочит.

Ученик: Ну а рак – это кармическая вообще болезнь?

Учитель: Да кармическое всё, и насморк тоже, особенно хронический если.

Ученик: Вот я хочу сказать по поводу врачей. Мне недавно человек, который йогой занимается, говорил, что у него работа такая, что он обязан проходить всякие там медкомиссии и всякие анализы сдавать. И вот по этим анализам получается, что там витаминов не хватает, гемоглобин не такой, ещё что-то не так. Наше йоговское состояние должно соответствовать вот этим вот медицинским параметрам?

Учитель: Ну какие-то вещи всё-таки да. Потому что опять же, я же говорю, надо голову на нужном месте всё-таки иметь немножко. Нельзя слепо переносить какие-то вещи, которые возникли в каком-нибудь южном регионе, на наш регион. Потому что, если там они в южном регионе, допустим, питаются фруктами какими-нибудь, которых там море, этих фруктов натуральных, а у нас их почти нет. Из фруктов только яблоки одни более-менее живые, а остальное всё – пока везут, пока что, это есть нельзя уже. И так во всём. Многие вещи так слепо не переносятся. Для того, чтобы слепо не переносить, должен быть ваш личный опыт. Потому что, имеется в виду, когда мы начали работать с телом, был расчёт на то, что вы достаточно умны и способны понимать элементарные вещи. Ну так рассчитывалось. Опыт, конечно, подтвердил иное. Надежда была на то, что вы вовремя сможете что-то скорректировать, может, где-то будет ошибка у вас, где-то ещё что-то, но потом вы осознаете, что-то будете менять. Многие отказываются от еды, переходят на вегетарианство, тоже с определёнными непониманиями и особенностями, и начинаются там и камни возникать в жёлчном, в печени, ещё что-то, начинается вся эта… просто не понимая, что мир живой, на всё реагирует. Ментальность наша определённая, климат у нас определённый, условия определённые.

Ученик: По ощущениям надо.

Учитель: Надо бы по ощущениям, надо бы. Но у нас с ощущениями тоже плохо.

Ученик: А иногда кажется, что ты ощущаешь, а это просто привычка или какая-нибудь ситуация бывает…

Учитель: Или удобно так, или ещё что-то. То есть действительно серьёзной работы такой нет, что должны были Храмы делать. Храмы должны были делать серьёзную, по-настоящему серьёзную исследовательскую работу. По-настоящему они как раз так вкупе могли работать: Храм Тела, Храм Я. Потому что у Храма Я возникают разные терзания, сомнения, вот как мы и кричим: «Больно, а надо ли терпеть эту боль?» Ещё что-то. Храм Я как раз этими вопросами и должен заниматься: что, почему, как, зачем, отчего, когда возникает, где. И Храм Тела тоже должен всеми нюансами этими заниматься. Но, к сожалению, имеем то, что имеем. И только сейчас мне Сильвия говорит: «Я только сейчас начинаю понимать какие-то особенности тела. Только сейчас начинаю понимать, что оно действительно может реагировать. До этого я никогда не понимала этого, ну там в силу особенностей каждого своих места жительства, ещё чего-то. Я только сейчас начинаю это понимать». Храм Вожделения где? Нигде. Нет Храма Вожделения. Немножко как-то так, скажем, потрахались, и всё. Всё. А как раз рассчитано было на иное. То, что мы все эти состояния тонкие всех видов ощущаем, что-то меняем, ловим закономерности какие-то. Ну, где это всё? Нет. Нет. И Храм Смерти то же самое. То же самое. Потому что нет взаимного уважения. Если бы было взаимное уважение, вот Храму Смерти я говорил, ну собратья свои уходят, там родственники у них уходят, ещё что-то, казалось бы, Храм Смерти хотя бы элементарные вещи подсказать мог бы: куда обратиться, где оформлять, как, на кладбище каком, что, почему, что лучше, что хуже. Где? Нет. Ноль. Ноль. Страшно это. Всё безразлично. Ничего не волнует никого. Ну уходит и уходит, да хрен с ним, подумаешь. Вот справочная есть, вот туда звоните, там скажут.

Ученик: А мне подсказал Храм Смерти. Я звонила.

Учитель: Ну вот вы слышите, что вы говорите? Лучше вот такие вещи не делать. Потому что они ну критики не выдерживают никакой. «А вот мне сказал» – один случай из ста. «Мне сказал». Ну хорошо, что не послали вас. Ну повезло, видно, солнце стояло так. Думайте всегда, что говорите. Ну, конечно, я пришёл однажды в магазин, в булочную, и был хлеб свежий. Однажды пришёл, и был свежий. А все остальные разы приходил, либо не было вообще, либо чёрствый. Но однажды был свежий – какое счастье! Так что всё это наша работа должна была быть храмовая для того, чтобы как раз помочь нам друг другу в сложных условиях, социально сложных, психологически сложных, друг другу помочь во всех ситуациях, во всех видах, во всех. Вот. Понятно, что какие-то вещи мы не доучили, нам не объяснили какие-то вещи. Понятно, что мы все вышли кто откуда, недоделанные немножко. Понятно. Но дальше мы должны были достругаться сами. Придя в Школу, должны были достругаться немножко. Но поскольку мы недоделанные, видим, что одна с сучками, а другой с задоринками. Третий ещё с чем-то. Поэтому стараемся друг на друга не смотреть. Потому что смотреть страшно и больно. И поэтому ничего не говорим, не дай Бог. А если чего кто скажет, тогда говорим: «На себя посмотри!» Это в лучшем случае. А то и похлеще скажем. Всё отсюда идёт. Я понимаю, что какие-то вещи нам легко даются, какие-то вещи с трудом. Вот как и президент, сколько раз надо было говорить. Ругается на меня, просто страшное дело, когда я скажу об этом, она сразу начинает, взвивается к стенке, к потолку взвивается сразу. Потому что президент, он работать должен. Когда президент мне говорит, что «я свободный человек». Приехали! Свобода ваша закончилась с того момента, когда вы президентом стали. Всё. Некий определённый минимум вы обязаны делать, хотите вы того или не хотите. Ну просто обязаны. С трудом. Сейчас Фрося уже понимает это, и, конечно, неприятно, что так вот всё это было, но она понимает тоже какие-то вещи. Но на самом деле это действительно феноменальный факт!

Вот сейчас почему я вот опять про президентство в том числе. Потому что Фрося как раз вчера на меня взъелась, вскипела опять же. Я же говорю, в принципе, у нас изначально складывалось, да, вот есть единый центр, остальное – лучики идут в Питере, там в Иркутске, ещё что-то. Логично всё. Поскольку центр не работал в силу того, что мы свободные люди. Поэтому теперь попробуйте соорганизовать Иркутск на что-нибудь. Или Питер на что-нибудь. Они вам сразу выставят своё «фи», уже выставили. Всё уже. Меня там пытают в Питере, вечно Анна пытает в Питере: «Как? А что такое единый центр? Что теперь вы будете указывать, что нам делать?» Ещё что-то. Всё. Попробуйте. Ха! Сейчас это будет идти с большой болью. Или в Иркутске. Очень удобно. Татьяне, когда спрашиваешь у неё конкретный вопрос, если он ей не выгоден, она замолкает. Не отвечает, не пишет. Ничего. Потому что мой вопрос ей не выгоден. Не дай Бог, если он ещё относится к деньгам – это конец. У Татьяны это вообще слабое место. Попробуйте теперь выстроить их всех. Это невозможно. Потому что надо либо это удерживать было, либо ещё как-то действовать. А так никак. Придётся теперь как-то с кровью, болью как-то это всё вот мягко и ласковыми сказками обходить вокруг все острые углы. Хотя вопросы все детские на самом деле, банальные. Ничего такого нет архисложного. А ласковыми сказками, может быть, здесь не выйдет. Поэтому всё, конечно, вот так идёт болезненно. Но зато мы радуемся: «Ой! Новый проект „Четырнадцать дней“». Прикольно. Или я действительно чего-то не догоняю, наверное. Я действительно не догоняю. Не догоняю. Если мне наши студенты после института говорят: «Таблицу умножения выучили!» – на мехмате. Я бы сказал: «Ребята, я не туда попал, наверное. Это психиатрическая лечебница или что?» Не, ну, конечно, хорошо, что вы выучили, теперь можно вас смело выпускать за картошкой в магазин. Вы хоть сложите рубль двадцать и два сорок. Всё понятно, о чём я говорю?

Ученик: Что всё плохо.

Учитель: Нет, дело не в том, что всё плохо. Нет, это вывод неправильный, что всё плохо.

Ученик: Всё отвратительно?

Учитель: Я говорил не об этом. А о том, что если мы что-то берёмся делать, берёмся, то тогда надо это делать. Или честно сказать: «Нет, я не могу это делать». А, когда мы занимаемся фикцией – вот хуже этого не бывает. Всегда конкретно и ясно, мол, я это делаю. Всё, я это делаю. Да, я это делаю. Когда я не делаю, но прикрываюсь каким-нибудь там покрывалом – хуже этого нет. Потому что обманывать-то тут некого. Только обманываем себя. А себя не обмануть. То есть мы фактически сами себя сталкиваем в яму. Потому что от собственного неделания, собственного или видимого, оно нас спускает вниз, каждый шаг вниз спускает, всё, вниз, вниз, вниз, вниз, вниз, всё ниже, ниже, ниже. Остаётся с нами. Да, хорошо если бы можно было – раз, смыл и забыть, и всё нормально, тогда бы это имело смысл. А, поскольку это не уберёшь никуда, не смоешь никуда, это с тобой всё время. И с тобой висит до тех пор, пока ты это не перегонишь действием и по сроку ровно таким же, сколько ты опускал себя, ничего не изменится. И потребуется усилий больше. Я тоже объяснял. Но вы же все не верим. Думаем, что ага, всё легче. Нет, не бывает так. Так устроен мир. Устроен вот таким образом. Ну да, если стандартная схема, сами наверняка вспоминали, что «вот мама мне говорила то-то, но мне так это было тошно», а потом вспоминаете, говорите: «Как правильно говорила мама и какая была дура, что ничего не делала время». Потому что есть какие-то вещи азбучные, а, поскольку стержня нет, культуры внятной нет и не сформирована, поэтому всё в разнос идёт. А потом, когда приходит уже ваше время на месте мамы стоять, вы понимаете, что, оказывается, вы говорите точно те же слова, которые мама говорила вам. Точно такие же. Потому что понимаете, что это надо именно вот так. Потому что, сегодня говорил, сознание, оно у нас работает на привычке. Его никак не перехитрить. На привычке работает. И вот мы видим там, вот скажем, появляется реклама: один сделал, за ним следующие идут делать точно так же, чуть изменяя слова, ещё что-то. Так и в вере. Будда вот сел, за ним стали тоже садиться, тоже в медитацию идти, тоже ещё что-то. Вон христиане Христу молятся, тоже, наверное, надо. Или Христа распяли – тоже те, кто занимается насилием, тоже начинают всех рабов распинать, ещё чего-нибудь такое делать. Всё работает на подобии. Так мир устроен. Так мы устроены. То есть, если один себе причёску сделал похожую на ирокеза, всё, пошло дальше. Наколку один сделал, все пошли дальше колоться. Всё. Это закономерности нашего сознания. Оно устроено вот так. Его не перехитрить. Просто надо знать его особенности и уметь этим пользоваться в нужных целях.

А от, скажем, бездействия в теле только зад растёт, в том тоже можете убедиться, посмотрев в зеркало. Поэтому никуда от каких-то простых вещей не убежать.

Смысл закона о силе мысли не в том, чтобы вот сейчас сижу на коврике и говорю: «Коврик взлети и отвези меня домой!» Не в этом смысл. Не в этом смысл, а в другом. Он так не отвезёт. Надо ещё что-то сделать для того, чтоб он отвёз.

Более-менее понятно, да?

То есть формировать состояние благодарности надо. Без него, накладываясь на состояние недоверия, ничего хорошего не будет. Именно в силу состояния недоверия мы ничего не делаем. Или делаем вот так вот. Именно потому, что вот в подложке – состояние недоверия ничему, сложившееся исторически. Не наша вина буквально… Ну исторически так сложилось. Наша вина лишь только в том, что мы знаем об этом, но в силу того же недоверия до конца в это не поверили и поэтому особо не старались. Потому что некомфортно, неудобно, где-то больно, где-то ещё что-то. Но, как я говорю, больно ли нам падать или не больно, но силу тяготения никто не отменял. Она, как была, так и есть, и, пока Земля такой массы, она и будет. И будет. Поэтому, если мы не будем под ноги смотреть, будем падать больно. Больно расшибаться будем. Будет больно. С крыши под действием ветра будут слетать всякие пакости и нам ноги ломать, и ещё чего-то делать. Поскольку сила тяжести, она вот… Если бы силы тяжести не было, у нас с крыши оторвалось ветром и полетело себе, попорхало бы от сопротивления воздуха, и летало бы, и неслось, и не падало, и не ломало бы Вике ноги. Над Викой пролетело бы, и Вика радостно помахала бы ей рукой, если бы не было силы тяжести. А она есть. Иногда радостно, что она есть. Иногда нет. Радостно в том, что мы всё-таки можем ходить. Представляете, если бы не было силы тяжести? Мы бы даже шага не могли бы сделать. Как передвигаться? Конечно, придумали какие-нибудь способы перемещения бы, но, конечно, это было бы иное что-то. Поэтому спасибо, что сила тяжести есть, с одной стороны. Но не очень спасибо, когда мы падаем и расшибаем череп или ломаем его. Не очень спасибо. Иногда на этом заканчивается жизнь наша.

Ну ладно, давайте на этом закончим. Есть над чем думать.

15 февраля

Учитель: У всех, живущих в нашей стране, у всех идёт в минус. У всех. Потому что у нас нет опоры. Мы не верим ни во что. У нас нет веры ни в науку, ни в церковь, ни в себя. Ни во что. Так сложилось исторически. И поэтому, конечно, нам сложно. Как только радость приходит, мы в меру своих сил пытаемся её не показывать особенно, ну настолько, насколько хватает сил. Если даже спросят: «Ты чего такая счастливая?» «Да не, ничего. Так. Всё нормально». «Ты что? А у тебя, может быть, вот это? Слушай, может быть, ты замуж вышла?» «Да не, ну просто так повстречалась с ним». Это наше состояние сознания. Ну я много раз об этом говорил. Плохо ли, хорошо ли? Это просто как факт, вот так. Вы, как специалисты, соответственно, должны это понимать и с этим что-то делать. То есть йога стоит на чётком осознании, что мы, кто мы, как мы и что нам с этим делать. То есть йога, то есть вот когда вы полностью отвечаете за свою жизнь, то есть за своё тело, за своё сознание, за свои мысли. А не то, что «у меня вот на радость поддерживающих мыслей нет». Осознали? Теперь надо и формировать поддерживающие мысли на радость. Ну и так далее. Это вот наша реальность. А вы – специалисты, по крайней мере, в потенции. То есть йога, мы говорили – это стиль жизни, то есть вот полностью осознаёте себя, свой внутренний мир, свою внутреннюю философию. В соответствии с ней выстраивается ваше тело, его болезни. Умрёт ли оно от инсульта, умрёт ли оно от онкологии, умрёт ли оно от инфаркта, умрёт ли оно ещё от чего-нибудь и так далее – это всё ваше, ваше сознание, ваша реальность. То есть на этом стоит йога. То есть вы целиком и полностью отвечаете, что вот завтра будет то-то, завтра обширный инфаркт. Вы собрали вещички, сложили и сказали всем деткам, что «ага, вот маечку эту Васе, футболочку Пете, тапочки оставьте мне, положите их со мной, они всё-таки мне дороги». И спокойно легли, и тут случился инфаркт, и так далее, это оно всё нормально.

Ученик: А если такая осознанность, то зачем инфаркт?

Учитель: Ну как зачем? Как-то надо из жизни уходить. Со своим запасом. Вы же понатворили в прошлой жизни массу всего. И это же всё равно же никуда не уберёшь. Надо… куда-то надо это деть. Ко мне приходят смертники и говорят: «Вот Ан-148 разбился. Как их всех подтянули? Почему их всех подтянули в один самолёт? Там и детки были восемь месяцев, и ещё что-то. Почему их всех? Только он родился, а ему уже говорят: „Всё, хватит. Отпел, отплясал“». Значит почему-то это надо. Или вы думаете: «Раз я всё осознал, то теперь мне всё прощается!» Нет. Это, конечно, очень здорово, что всё осознали, это великолепно, но то, что было тогда, за это надо заплатить собственной жизнью. А вы думаете: «Раз я всё осознал, теперь я буду жить вечно». Да вы сами от себя устанете в этом теле. «В этом теле ещё корпеть столько времени, в этом несуразном бестолковом теле ещё. Всё, что мог, попробовал суразное вот в этом всём. Даже Вася не идёт в гости».

Ученик: Ну вечно, конечно, нет. А вот вопрос к тому, что если уже сознание настолько, что человек может контролировать свой уход, то, наверное… зачем ему инфаркт, если он знает, что…?

Учитель: Вы достигли уже этого?

Ученик: Нет.

Учитель: Ну вот. И мы же к этому идём. Это только путь, это начало пути. А, когда мы придём уже к тому моменту, Мие можно на скамеечку сесть, и скажет: «Я уже осознала». И три берёзки, которые там вот… у кого-то песня есть, где поют: «Как хочется стреляться среди берёзок средней полосы».

Ученик: Когда мы были в мае на семинаре тибетском, там читали лекции, и там много историй разных рассказывают, в том числе те, которые как бы люди как бы вот живут и они точно осознают, вот она там понимает, что завтра она умирает, а сегодня она ещё бегает, со всеми прощается, всё, всем сказала «до свидания».

Учитель: И умерла, и ушла, нормально.

Ученик: Да. Без всяких там инфарктов…

Учитель: А нет, извините! Что значит без инфаркта? Она знает, что вот завтра у неё будет инфаркт. И поэтому она сейчас всё раздала и легла, ждёт. И тут он пришёл.

Ученик: То есть это не факт, что это прям так осознанно она.

Учитель: Нет, это у вас розовые мечты: раз осознанно, значит, вот я легла, дыхание остановила, увидела цветочки в глазах, и всё-ё-ё. И блаженно умерла. Нет. Вы только осознали, что у вас будет: или инсульт схватит, или инфаркт, или ещё чего-нибудь. Понимаете, что он рядом, он уже пришёл, он уже звонит вам в дверь, он уже занёс топор свой. Остаётся только одно – нажать на ручку, открыть дверь. Потому что, если не нажмёте на ручку, он выломает дверь. Лучше обойтись меньшими потерями, чтобы оставшиеся в живых меньше расходовали средств на ремонт квартиры. А вы думаете, что если осознала, то уже всё, то уже я ухожу спокойно, ложусь или сижу, пью чай, Боженька рядышком садится, обнимает за плечи, говорит: «Ну, кисонька, пойдём».

Ученик: Ну вот отсюда опять же масса всяких историй про лам там и все прочие. То есть это всё равно что-то с телом приключается?

Учитель: А как же? Вы пришли в тело, которому будет конец, рано или поздно.

Тот или иной. Он живёт в данных условиях, в данном месте, в данной ситуации, которая не блещет экологией хорошей, чистой атмосферой, добрыми людьми вокруг не блещет.

Я вот вчера посещал Дом книги. Ну и вот. А там Лимонов выпустил свою книгу. Ну помните Лимонова? Лимонов, он сейчас ещё живой. Вот он выпустил свою книгу. И там такой фрагмент мне просто понравился. Познакомился он там с каким-то майором, что-то там делали в девяносто девятом году. Вот. В Красноярске. И вот он часто приезжал в Красноярск. Тоже тот же отель, тот же мост, но всё уже иначе, уже иные люди и майора этого уже нет. Он умер от побоев в двухтысячном, когда гражданскую войну поднимал. Ну там Лимонов поднимал, чего-то такое было. И маленький фрагмент: умер от побоев, расстался с телом. Нормально, спокойно. Маленький фрагмент.

Всё равно, что бы ни думали, вот даже завтра, скажем, вы думаете: «Ну вот настанет этот день, это утро, когда надо будет уходить», вам принесут чистую рубашечку, вам дадут на прощание маленькую чашечку кофе. Или попросите манной кашки, или ещё чего-нибудь, и вам всё дадут. Но наступит, когда скажут: «Всё. Всё. Двери закрывай. Дверку закрывай. Дальше глаза закрывай». И вы засыпаете последним сном в этом теле. Больше в нём никогда не проснётесь. Да, вы проснётесь в другом и не поймёте, вы или не вы. Вы проснётесь в теле Фроси: «Ба! Откуда у меня такие сосцы? Да, откуда? Я свои искала едва-едва. А тут, ба! Куда ни посмотришь, они. Справа, слева, впереди, сзади». И сознание, конечно, будет способно выдержать это, такую метаморфозу. Всё конкретно реально. Без шуток, без игр. Всё. Так, как и мы говорим о работе с сознанием, основная сложность, основная вообще сложность восприятия, понимания простых вещей, основная сложность вообще-то, да. Не понимаем никак. Вот сейчас как раз вот тоже отметили, мы живём в состоянии недоверия ничему, недоверия ничему. На этом фоне какая медитация может быть? Ну какая? Фон недоверия, то есть фон, мягко говоря, плохонький. Какие картинки на этом плохоньком фоне могут хорошо выглядеть? Да никакие. Если фон плохонький, все картинки будут достаточно хреновые. Вот когда было в понедельник, вторник и в среду небо голубое, все картинки выглядят вокруг хорошо. Когда небо хреновое, ну то есть не голубое, не чистое, не яркое, они не пойми чего, не пойми как, не пойми с чем, и всё вот так же уныло. Поэтому, когда вы говорите, что мысли отрицательные, а какие могут быть ещё? Не хочется стреляться среди берёзок средней полосы. Ну не хочется никак. Потому что… «Ну что? – думаешь. – Ну я тогда вот на пригорочке. Небо чистое, голубое и травка зелёненькая, берёзоньки беленькие. Ну уж тут Матушка Россия, и вот тут уж можно и стреляться». Стреляться за честь, да? Да, тогда уже понимаешь: «Вот да. Здесь в этом почти райском месте вот отомстить за поруганную честь – это же святое!» А когда всё вокруг дерьмо, все в дерьме, стреляться в этом дерьме совсем не хочется. Так и в медитации. На фоне общего недоверия ничего хорошего не будет. Поэтому мы и говорили о формировании состояния благодарности. И оно нам даётся с трудом. Потому что понимание с трудом. Как благодарность, за что-то? Если мне Вася принёс цветы, я ему благодарна. Если Вася вместо цветов, которые я его сама просила купить, отдав ему последние четыре тысячи, он всё пропил совершенно, а мы должны ещё ему быть благодарны? Вася, спасибо, что пришёл. Да? Очень сложно вот благодарность не за что-то. Хотя да, кстати, у Далай-ламы есть интересное выступление. Он выступает по поводу альтруизма и говорит: «Что вот, допустим, вы человеку сделали хорошее, для него сделали всё. Вот. А он в отместку вам пакость какую-то и ещё какую-нибудь мерзость сделает. Вы не должны ему мстить, вы не должны о нём плохо думать. Надо думать хорошо обо всех людях». Может, этот Вася впал в заблуждение. Но это же не означает, что он плохой. Но в нашей ментальности это фантастически трудно, это почти нереально. Хотя вроде бы это вещь достаточно очевидная. Потому что каждый, вот сейчас мы смотрим, Мия сидит очень тихая, бантик сзади на макушке, всё комфортно. Ну думаешь: «Ну девочка – просто паинька». Но в какой-нибудь другой момент эта паинька вам вилами в бок, и даже не задумается. Будет считать, что она всё правильно сделала. А вы ей должны на последнем вдохе говорить, что «Миечка, не переживай! Я на тебя зла не имею». Как-то с трудом. Как-то с трудом. Хотя вот на самом деле это должно быть заложено в этот фонд благодарности. Да, вот его надо заложить, фонд благодарности. А что Фрося вам ответит? У неё всегда ответ стабильный, конкретный: «Я свободный человек». Хотя я, как в физике: «Какая вы свободная? Вы на Земле живёте». От тяготения мы не свободны. Прыгнуть на шесть метров без шеста не сможете. Даже с шестом не сможете, даже при интенсивной работе лет двадцать с шестом не сможете. Какая свобода? Никакой свободы. Сила тяготения есть, она давит, хотим ли мы этого или не хотим. Она давит. Всё. Ничего не поделаешь. А при этом при всём наше состояние благодарности. А так хочется, чтобы муж был, да? Ну хочется, пока его нет. Когда он есть, уже не хочется. Потому что хочется мужа в каком-то своём воображении, такую маленькую тёплую киску, которую за ушком пощекотал, она мурлычет. Надоела, её откинул, она ушла. С мужем так не получается. У него какие-то свои заскоки, свои привычки. Плюс, хорошо если у вас два санузла, а если один? Он ведь будет сидеть там и читать чего-нибудь. Говоришь: «Вась, вылезай уже! Сколько можно?» «Да, да, да». И опять. Или по телефону общается, чтобы вы этого не видели. Или ещё чего-то. «А зачем мне нужна была такая обуза? Я так жила хорошо и свободно тогда. Было всё спокойно и тихо. Теперь вот надо на своей же жилплощади объяснять Васе, что туалет всё-таки не для него только. Не только для того, чтобы там сообщениями с курочками обмениваться, но и для иных целей». Сразу думаешь: «А зачем?» И так далее. И так далее.

Все вы знаете, что мы, конечно, страшная секта. В интернете о нас информация стабильная, что мы секта, мы зомбируем. Зомбируем. Страшное слово «зомбируем». Я же много раз объяснял, поднимите руку те, кто не зомбировал ни разу никого. Одним словом «милый, я тебя люблю» вы уже зомбированы. Всё. Милый может быть даже не думал, он вежливо с вами в кино сходил пару раз или в театр. Он случайно прикоснулся в темноте к вам бедром, потому что потенция поднялась, темнота, и чего-нибудь пощупать, а вы ещё в юбке мини. И что ему не полезть вдруг? Вы ему: «Тихо, тихо, мешаем, вдруг смотрят, смотрят, смотрят». А он себе фантазирует всё много. И вы ему потом: «Вася, я тебя люблю!» У Васи всё опускается: «Твою мать, во влип, а, во влип». Хорошо, если Вася не окультурен. Тогда скажет: «Да пошла ты со своей любовью!» Это счастье будет. А, если окультурен, будет: «Ну как же? Так нельзя сказать, что я её не люблю. Она же ведь из лучших побуждений». И Вася терпит, а вы достаточно умная, вы продолжаете свою активность, не даёте ему возможности сказать «нет». Вы активизируете свою деятельность: «Вась, ну как? А ты меня любишь? Ну глянь, какая луна хорошая! Посмотри, какое полнолуние, какая сказка, прямо магические вещи! Чувствуешь, всё для нас? Кругом спектакль сказочный!» Вася: «Да, спектакль сказочный, луна, всё красиво!» «А ты сильно меня любишь, да?» «Не, ну, конечно, да, конечно. Ведь действительно это было всё хорошо, всё красиво». Вот вы уже приняли всё это за чистую монету, всё. Если Вася окультурен, он продолжает идти, как барашек на цепочке. Вот вы уже цепочку всё ближе, ближе, ближе, ближе, и Васечка уже как барашек на заклание идёт, уже и под венец с ним, он молчит, идёт, соглашается. Думает: «Твою мать!» Терпит год, терпит два, терпит пять, терпит десять. И думает: «Ну достало уже всё, вот так вот!» Чем это не зомбирование? Чистейшей воды зомбирование. Чистейшей воды зомбирование. Классическое. Хорошо, если ещё не осознанное до конца. Но уже двадцать первый век, мы знаем, уже век матриархата. Женщины уже более осознанные, чем мужчины. Мужчина – он наивен, скромен и девственен. Почему? Что его ведёт? Он идёт чисто по животной силе. Животная сила тянет его – самку надо. Всё. И у него уже глаза слепые, ничего, он только видит то, что юбку поднять надо. Всё. И то лучше в темноте это делать, чтобы не пугало. Потому что мужчины… не любят они, когда натура обнажённая, то есть они не любят, они не понимают этого. Это же женщина привыкла к этим вещам. Для неё там месячные – это норма. Она с ними почти всю жизнь. Там вечно мокрая, вечно в красном, в крови – для неё это норма. Для мужика в крови – это беда. Чаще всего он теряет сознание, кровь увидев. А, когда он видит, как выглядят половые органы женщины, он вообще в ужасе. Он делает вид, что «я такого никогда не видел, я вообще не знал, что это такое и куда вхожу». Потому что он входит обычно в темноте, обычно на ощупь, обычно где-нибудь как-нибудь, лишь бы чтобы на это всё не смотреть. На это всё не смотреть.

Поэтому, когда люди говорят, что вот вы секта, ну это смеха достойно. Какое зомбирование? Какое? Наивное, детское, скромное по сравнению с тем, что делает каждый. Что каждый делает. Когда вот как-то здесь видел женщину, с мужем разводилась, говорит: «Мне надо, чтобы он мне оставил большую сумму денег». Он оставил большую сумму денег. Потом говорит: «Я чего-то спать не могу. Он мне чего-то всё время снится». «А чего снится-то?» «Я думаю, может быть, я слишком много попросила?» Я говорю: «Ну уж попросили, уже всё. Чего уже? Уж отдал и отдал. Всё тут уже». Так кто зомбирует-то? Интересно теперь вопрос задать. Кто зомбирует? Это секта зомбирует? По-моему, нет. По-моему, нет. По-моему, это каждый день зомбируют – что мужчины, что женщины. Только с логикой у нас сложности, поэтому мы начинаем что-то выдумывать: «Ба! Секта зомбирует!» А государство? Не зомбирует? Попробуйте-ка лечиться не в поликлинике, лекарства не пить. Нет, конечно, может быть, никто к вам в квартиру не придёт ругать вас, ну только если все ваши родственники. Да вы сами себя загрызёте. Потому что у вас сразу появится сомнение: «Слушай, а, может, всё-таки таблетки – шанс? Вон пишут, что лекарства спасают от этого, от этого, от этого. Может, они действительно всё-таки помогут? Конечно, есть подделки. Но, может, действительно есть честные лекарства, может, действительно?» И так далее. Вы уже зомбированы. Все. Всё. Всё уже в голове сидит. Поэтому мы как секта, людям вредно, как зомбирующая организация, людям вредно, мы являемся честной, наивной, скромной, девственной, духовной организацией. Поэтому всё, что нам приписывают, это бред чистой воды. Критики не выдерживает никакой. Просто никакой. Любая женщина по сравнению с нами – такая матёрая зомби, что просто сказка. А мы лишь девственные, наивные подмастерья, которые ходим в учениках у этой женщины. Пытаемся учить, как она это делает, как она там зомбирует, как она объясняет Васе, что она его любит. Поэтому мы говорим о силе нашего сознания, о силе нашей мысли. Вот она, сила нашей мысли – она здесь, во всём, в каждом шаге.

Или у вас иное какое-то мнение на этот счёт? То есть вы никогда не говорили мужчине, что вы его любите?

Ученик: Мне кажется, это зомбирование каждый раз. Да даже родители уже своих детей сразу – раз, в определённую сторону. И ещё знают, куда нажать. С одной стороны не сработало – с другой стороны: «Сейчас я тебе ещё вот так, чтоб оно сработало». И ты пошёл туда, куда ему надо.

Учитель: Так вы пытаетесь и своего мужа выставить, чтоб он шёл туда, куда надо. Так он пошёл за хлебом, но на пути, когда он идёт за хлебом, вы ему на всякий случай позвоните, чтобы он, не дай Бог, не свернул, но у вас есть для этого повод. Почему вы ему звоните? Не просто для проверки, а чтобы не забыл ещё и макароны взять. Чуть не забыла просто. Но одновременно для контроля. Ага, понимаете, он на верном пути, идёт в тот магазин и за тем товаром. А потом будете говорить мне: «Ой! Мы не знаем, во что мы верим! Ой, мы не знаем! У нас вот нет этой опоры, нет философии внутренней. Мы не знаем, когда вы спрашиваете: „Какая философия у вас внутренняя?“ Ой, мы не знаем, какая у нас философия внутренняя! У нас вообще никакой философии нет». Угу! Угу! Вы просто не готовы ясно осознавать её в полной мере, какая она. Даже не потому, что мы, собственно, боимся этого, нет. Но где-то какой-то подсознательный элемент нас держит, что мы делаем вид: «Ой! Всё как в первый раз! Всё как в первый раз! Лежу, ничего не понимаю». На самом деле всё понимаем и всё знаем. Всё, и на это рассчитано.