Читать книгу: «Пролегомены к государству Платона. Вторая часть», страница 2

РАЗДЕЛ II

Когда эта, не малая победа, Сократ спасся от меча, Φησεις γε, inquit, οὐ μέγα αὐτὸ εἶναι, ὅταν τὸ μετὰ τοῦτο ἴδῃς. Λέγε δή, ἴδω, ἔφη. Τούτῳ, ἦν δ» ἐγὼ, ἕπεται νόμος καὶ τοῖς ἔμπροσθεν, τοῖς ἄλλοις, ὡς ἐγῷμαι, ὅδε. Τίς; Τὰς γυναῖκας ταύτας τῶν ἇνδρῶν τούτων πάντων πάσας εἶναι κοινὰς, ὶδίᾳ δέ μηὸενὶ μηδεμίαν συνοικεῖν, καὶτοὺς παῖδας αὖ κοινοὺς, καὶ μήτε γονέα ἔκγονον εἰδέναι τὸν αὑτοῦ μήτε παῖδα γονέα. пусть вспомнят, что он сказал в конце третьей книги о простых гражданах города и их стражах, которые родились из земли, об их происхождении, их домах и их пище, которую каждый может легко понять. Однако дошедшие до нас сочинения Платона как бы ставят под сомнение эту согласованность между частями произведения, так что истинный смысл произведения остается тем более скрытым от читателя. Ведь если бы он не хотел указать на то, что все эти институты должны повторяться из одной головы – и если бы это положило конец жертвоприношениям в содружестве – was hätte er an dieser Stelle zu sagen: ' Επεται νόμος καὶ τοῖς ἔμπροσθεν τοῖς ἄλλοις, ὡς ἐγᾦμαι, ὅδε.? Sed pergamus: Πολύ, ἔφη, τοῦτο ἐκείνου μεῖζον πρὸς ἀπιστίαν καὶ τοῦ δυνατοῦ πέρι καὶ τοῦ ὠφελίμου. οὐκ οἶμαι, ἦν δ᾽ ἐγώ, περί γε τοῦ ὠφελίμου ἀμφισβητεῖσθαι ἄν, ὡς οὐ μέγιστον ἀγαθὸν κοινὰς μὲν τὰς γυναῖκας εἶναι, κοινοὺς δὲ τοὺς παῖδας, εἴπερ οἷόν τε: ἀλλ᾽ οἶμαι περὶ τοῦ εἰ δυνατὸν ἢ μὴ πλείστην ἂν ἀμφισβήτησιν γενέσθαι. περὶ ἀμφοτέρων, ἦ δ᾽ ὅς, εὖ μάλ᾽ ἂν ἀμφισβητηθείη. λέγεις, ἦν δ᾽ ἐγώ, λόγων σύστασιν: ἐγὼ δ᾽ ᾤμην ἔκ γε τοῦ ἑτέρου ἀποδράσεσθαι, εἴ σοι δόξειεν ὠφέλιμον εἶναι, λοιπὸν δὲ δή μοι ἔσεσθαι περὶ τοῦ δυνατοῦ καὶ μή. ἀλλ᾽ οὐκ ἔλαθες, ἦ δ᾽ ὅς, ἀποδιδράσκων, ἀλλ᾽ ἀμφοτέρων πέρι δίδου λόγον. ὑφεκτέον, ἦν δ᾽ ἐγώ, δίκην. τοσόνδε μέντοι χάρισαί. μοι: ἔασόν με ἑορτάσαι, ὥσπερ οἱ ἀργοὶ τὴν διάνοιαν εἰώθασιν ἑστιᾶσθαι ὑφ᾽ ἑαυτῶν, ὅταν μόνοι πορεύωνται. καὶ γὰρ οἱ τοιοῦτοί που, πρὶν ἐξευρεῖν τίνα τρόπον ἔσται τι ὧν ἐπιθυμοῦσι, τοῦτο παρέντες, ἵνα μὴ κάμνωσι βουλευόμενοι περὶ τοῦ δυνατοῦ καὶ μή, θέντες ὡς ὑπάρχον εἶναι ὃ βούλονται, ἤδη τὰ λοιπὰ διατάττουσιν καὶ χαίρουσιν διεξιόντες οἷα δράσουσι γενομένου, ἀργὸν καὶ ἄλλως ψυχὴν ἔτι [458β] ἀργοτέραν ποιοῦντες. ἤδη οὖν καὶ αὐτὸς μαλθακίζομαι, καὶ ἐκεῖνα μὲν ἐπιθυμῶ ἀναβαλέσθαι καὶ ὕστερον ἐπισκέψασθαι, ᾗ δυνατά, νῦν δὲ ὡς δυνατῶν ὄντων θεὶς σκέψομαι, ἄν μοι παριῇς, πῶς διατάξουσιν αὐτὰ οἱ ἄρχοντες γιγνόμενα, καὶ ὅτι πάντων συμφορώτατ᾽ ἂν εἴη πραχθέντα τῇ τε πόλει καὶ τοῖς φύλαξιν. ταῦτα πειράσομαί σοι πρότερα συνδιασκοπεῖσθαι, ὕστερα δ᾽ ἐκεῖνα, εἴπερ παριεῖς. ἀλλὰ παρίημι, ἔφη, καὶ σκόπει.Cf. ρ. 457. C. St. Легко понять, что то, что Сократ хочет сказать в этот момент, по крайней мере, имеет отношение к разговору. Рассмотрим следующее: οιιιιένῃ ἀπαγορεύειν καὶ μὴ βοηθἐῐν ἔτι ἐμπνεοντα καὶ δυνάμενον φθέγγγεσθαι. Поэтому они сказаны так же, как и драгоценность в конце первой книги: ού μέντοι καλώς γε ειστίαμαι κ. τ. ε. чтобы скрыть законную причину труда сторон и воспользоваться новым случаем для спора о содружестве, если присутствующие не поймут, что именно мы хотим связать с этими словами: Ведь Сократ в этот момент спорит сам с собой, который, хотя и казалось, что он не будет говорить о пользе учреждения εγώ ἐγώ δ» ᾤμην ἔκ γε τοῦ ἑτέρου ἀποδράσεσθαι, εἴ σοι δόξειεν ὠφέλιμον εἶναι, λοιπὸν δὲ δή μοι ἔσεσθαι περὶ τοῦ δυνατοῦ καὶ μἡ, сразу говорить о том, можно ли это сделать или нет, тем не менее откладывает это обсуждение, из лени, как он говорит, он полагается на то, что Сократ действительно хотел избежать и не хотел обсуждать другую часть вопроса из-за трудности, или мы должны предположить, что он играет на этих вещах, как это свойственно ему? Но эти вещи могут пролить свет на то, что мы говорили в начале этой книги почти на ту же тему. Ведь и там Сократ, похоже, не желал уклоняться или объяснять большую часть рассуждений. Но давайте внимательнее посмотрим на этот отрывок, чтобы увидеть, как умело Платон скрывает систематический характер работы и имитирует легкость и развязность повседневного языка. Как будто неважно, какой из этих вопросов должен быть выяснен первым, он сравнивает себя с мечтателями, которые, предполагая, что что-то можно сделать, мысленно и порывисто размышляют вместе с ним о том, как прекрасно было бы все, если бы это было сделано. Однако очевидно, что прежде всего необходимо было объяснить, насколько полезным будет это учреждение, если объяснить его суть таким образом. Ведь было бы совершенно излишне спрашивать, может ли возникнуть это общение, еще не зная, каково будет его будущее и какая от него будет польза. Теперь вопрос о природе учреждения тесно связан с другим вопросом о его пользе: ι πάντων ξνμφορώτατ άν εϊη πραχ θ έντα. О том, что диалог не должен иметь строгой формы систематического сочинения, он упоминает здесь как бы мимоходом, когда хотел говорить только об учреждении с его пользой и возможностью. Возможность обсуждается не в деталях, а так, чтобы спросить, можно ли создать весь этот город или нет. Очевидно, что этот вопрос должен быть рассмотрен в последнюю очередь, в тот момент, когда любое описание государства было абсолютным. Итак, вы видите, что это не было сделано без плана, что он хочет сказать в заключение о возможности этого создания. В какой степени этот факт проливает свет на то, как мы работаем и принимаем решения? Ведь весь наш вопрос сводится к тому, что Платон должен сохранить характер диалога, который, располагая произведения по частям и многократно повторяя вопросы, скрыт от глаз читателя и заставляет все течь по собственному согласию, и не кажется организованным определенными делами и намерениями, Даже если в нем заложена высшая хитрость автора, так что то, что не проявляется, может все же иметь в себе диалог, – мы говорим, что конец произведения Если произведение поставлено в поисках справедливости, а вопрос о республике поставлен для иллюстрации этого, мы говорим, что оно притворилось, тогда как на самом деле все обстоит как раз наоборот. Ведь конец произведения – в вопросе о совершенной республике, для правильного описания которой необходим вопрос о справедливости.

И так он сначала разбирает общение женщин и детей, а затем излагает его более полно, увещевая, в частности, что если человек хочет иметь хорошие стаи собак, птиц или других животных, он должен объединить с собой лучших и сильнейших из пяти для деторождения, и что таким же образом следует поступать с мужчинами, и что это должно использоваться до конца как своего рода ложь. Cf. p. 459, B. St. Βαβαῖ, ἦν δ᾽ ἐγώ, ὦ φίλε ἑταῖρε, ὡς ἄρα σφόδρα ἡμῖν δεῖ ἄκρων εἶναι τῶν ἀρχόντων, εἴπερ καὶ περὶ τὸ τῶν ἀνθρώπων γένος ὡσαύτως ἔχει. ἀλλὰ μὲν δὴ ἔχει, ἔφη: ἀλλὰ τί δή; ὅτι ἀνάγκη αὐτοῖς, ἦν δ᾽ ἐγώ, φαρμάκοις πολλοῖς χρῆσθαι. – — – —  συχνῷ τῷ ψεύδει καὶ τῇ ἀπάτῃ κινδυνεύει ἡμῖν δεήσειν χρῆσθαι τοὺς ἄρχοντας ἐπ᾽ ὠφελίᾳ τῶν ἀρχομένων. ἔφαμεν δέ που ἐν φαρμάκου εἴδει πάντα τὰ τοιαῦτα χρήσιμα εἶναι. καὶ ὀρθῶς γε, ἔφη. ἐν τοῖς γάμοις τοίνυν καὶ παιδοποιίαις ἔοικε τὸ ὀρθὸν τοῦτο γίγνεσθαι οὐκ ἐλάχιστον. Если я вижу, что что-то сказано о предыдущей Библиотеке. III. p. 389. пусть Б. обратится главным образом к этому отрывку, чтобы не было недостатка в защите этого положения, которое, кажется, противоречит общему мнению людей, а также предписаниям самого философа. Поэтому мы рекомендуем все это для того, чтобы согласованность и связь частей этого труда стала намного яснее и сияла все больше и больше, все до одного конца – Республики. Ведь если бы речь не зашла об этом, то защита лживости была бы опущена в первом случае, и могла бы быть опущена, и была бы опущена; но если бы Сократ, говоря это, уже имел в виду это место, которое не может быть связано иначе, чем если бы все рассуждение было направлено к Республике, то дело было бы совсем иным. Ведь отдельные части рассуждения таким образом поддерживаются и подготавливаются, так что они меньше удивляют слушателей и не требуют столь бурного обсуждения, хотя и являются второстепенными. Ибо легко понять, что в это время шла бы гораздо более активная борьба за то, должны ли судьи лгать или нет, в которой рассматривался бы сам вопрос, чем в предыдущей, в которой об этих вещах как бы вскользь предупреждали и лишь в общих чертах признавали, отдаляясь от истины дела. И я не верю, что найдется кто-нибудь, кто им возразит. Ибо это притворство лежания в колдовских постелях относится и к другим вещам, см. книгу III. p. 414. r. sqq. мы помним себя. Но они сами связаны и сопряжены с этим местом; и мы не ошибемся, если будем говорить о них, ср. с. 460, C, D. Скажем, что оно висит и принимает, так сказать, свет, так что оправдание лжи можно считать главным основанием того, что увещевается в этом месте.

Вопрос на с. 461, E. принимает нечто иное ἡ μὲν δὴ κοινωνία, ὦ Γλαύκων, αὕτη τε καὶ τοιαύτη γυναικῶν τε καὶ παίδων τοῖς φύλαξί σοι τῆς πόλεως: ὡς δὲ ἑπομένη τε τῇ ἄλλῃ πολιτείᾳ καὶ μακρῷ βελτίστη, δεῖ δὴ τὸ μετὰ τοῦτο βεβαιώσασθαι παρὰ τοῦ λόγου. ἢ πῶς ποιῶμεν; οὕτω νὴ Δία, ἦ δ᾽ ὅς. Поучив, что общение удовольствия и боли – высшее благо государства, он пытается убедить их в необходимости общения женщин и детей, которое должно происходить в стражах. Затем он продолжает следующим образом: Καϊ μὲν δὴ καὶ τοῖς πρόσθεν γε ὁμολογοῦμεν: ἔφαμεν γάρ που οὔτε οἰκίας τούτοις ἰδίας δεῖν εἶναι οὔτε γῆν οὔτε τι κτῆμα, ἀλλὰ παρὰ τῶν ἄλλων τροφὴν λαμβάνοντας, μισθὸν τῆς φυλακῆς, κοινῇ πάντας ἀναλίσκειν, εἰ μέλλοιεν ὄντως φύλακες εἶναι. ὀρθῶς, ἔφη. Cf. ρ. 464, Β. St. Но если эти действующие в содружестве вещи совпадают с первыми, то необходимо, чтобы и первые были сосредоточены в содружестве и так соединялись в речи, как если бы они были членами одного целого и одного и того же тела. Затем Сократ перечисляет множество благ, которые будут иметь стражи благодаря этому сообществу женщин и детей, и, наконец, заключает ἀλλὰ μέντοι, ὅ γε καὶ ἐκεῖ ἔλεγον, δίκαιον καὶ ἐνταῦθα εἰπεῖν, ὅτι εἰ οὕτως ὁ φύλαξ ἐπιχειρήσει εὐδαίμων γίγνεσθαι, ὥστε μηδὲ φύλαξ εἶναι, μηδ᾽ ἀρκέσει αὐτῷ βίος οὕτω μέτριος καὶ βέβαιος καὶ ὡς ἡμεῖς φαμεν ἄριστος, ἀλλ᾽ ἀνόητός τε καὶ μειρακιώδης δόξα ἐμπεσοῦσα εὐδαιμονίας πέρι ὁρμήσει αὐτὸν διὰ δύναμιν ἐπὶ τὸ ἅπαντα τὰ ἐν τῇ πόλει οἰκειοῦσθαι, γνώσεται τὸν Ἡσίοδον ὅτι τῷ ὄντι ἦν σοφὸς λέγων «πλέον» εἶναί πως «ἥμισυ παντός. ἐμοὶ μέν, ἔφη, συμβούλῳ χρώμενος μενεῖ ἐπὶ τούτῳ τῷ βίῳ.. Cf. ρ. 466. St.,, в котором он выражает, что справедливость следует уважать превыше всего и что самый лучший город будет разрушен, если пренебречь его заповедями.

В заключение, однако, p. 466. d. St: Οΰ ν κοϋν, er sagt, ἐκεῖνο λοιπὸν διελέσθαι, εἰ ἄρα καὶ ἐν ἀνθρώποι ς προστήσεις, ὥσπερ ἐν ἄλλοις ζῴοις, ταύτην τὴν κοινωνίαν ἐγγενέσθ ι, καὶ ὅπῃ προστάν; ἔφθης, ἔφη, εἰπὼν ᾗ ἔμελλον ὑπολήψεσθαι. Кто теперь не ожидает, что Сократ объяснит, можно ли установить это общение между людьми и каким образом? Ведь Сократ не хотел подробно излагать, что это общение может быть установлено, а хотел научить, как это может быть осуществлено в целом городе, так как пока еще мало что можно было сказать о силе и действии окончательного общения женщин и детей Когда вопрос о пользе этого учреждения был решен, Главкон уже перешел к другим вопросам: ήσουσι, Πῶς; ἠ δ» ὅς. И мы видим, что это было сделано таким образом, что он вел себя так, как будто по собственной инициативе объяснял то, чего ожидали слушатели. Но, как это часто бывает, мы позволяем себе настолько обмануться щедростью тех, кто дает спонтанные обещания, что уже решаемся взять в руки вещи, которые иногда не получаем вовсе или получаем позже, чем ожидали. Мы позволяем обмануть себя этой щедростью и хитростью Сократа. Так, он учит, не принимая во внимание того, о чем хотел спросить Глаукс, и не упоминая о новом вопросе, который должен быть объяснен заранее, что мальчиков следует брать на войну в нежном возрасте, чтобы они лучше усвоили и приняли на себя военные обязанности Позаботьтесь, однако, чтобы город не понес от этого никакого ущерба. И вот те, кому он уже указал, что хочет объяснить возможность этих вещей, похоже, были сказаны не иначе, как для того, чтобы таким образом немного обуздать желание читателей и слушателей и иметь возможность без критики осветить остальную часть рассуждения о государстве. Но читатели ожидали, что Сократ уже покажет, как может возникнуть это сообщество женщин и детей. Ср. кн. V. стр. 457, D. St. И вот мы видим в этом месте очень удачно, что Сократ подражает свободе общей речи и таким образом скрывает план частей произведения и его систематический план, а между тем излагает все на своем месте и к месту. Ибо в каком другом месте можно было бы объяснить, как стражи ввязываются в войны со своими женами и детьми, как не в этом самом, где он также говорил о них? Точно так же мы видим, что Сократ неоднократно повторяет, что он уже хотел спросить себя, что такое справедливость. Ср. кн. II. с. 372, AE 376, D. St. Из этого можно заключить, насколько сильно мнение тех, кто говорит, что конец государства видится в стремлении к справедливости, потому что упоминание так часто и так порочно, как будто все рассуждение было начато по этой причине.

Затем Сократ говорит, как будто у него есть повод подробнее поговорить о войне: τὰ περὶ τὸν πόλεμον; πῶς ἑκτέον σοι τοὺς στρατιώτας πρὸς αὑτούς τε καὶ τοὺς πολεμίους; ἆρ᾽ ὀρθῶς μοι καταφαίνεται ἢ οὔ; λέγ᾽, ἔφη, ποῖ᾽ αὖ; ср. ρ 468. A. St. Внутренний аргумент этого места не ускользнул от изобретательности Шнейда. Поэтому он принял от себя чтение Τί δε δη, против другого параграфа. Он защищает А. других, Τί δαϊ δη, полученных от Беккеро, и говорит, I. p. 155. что сомнения лучшего кодекса в этом вопросе были авторитетно изложены, а также, что я не вижу причины, по которой Сократ думал начать это новое отступление с большим чувством. Но это двойной вопрос, который Платон также рассматривал подобным образом, ср. p. 469, B. St. Τί δὲ; πρὸς τοὺς πολεµίους πῶς ποιήσουσιν ἡμῖν οἱ στρατιῶται; δὔή; κ. τ. ἑ., с ρ. 468 – 471-я ул. Мы спрашиваем, как вам удобнее читать. Ибо становится еще яснее то, о чем мы предупреждали выше, что Платон свысока смотрел на город воллийцев в воспитании стражей.

РАЗДЕЛ III

Мы видим, как это отклонение от правильного пути только по видимости, которое на самом деле является отклонением от правильного пути, замечается и обличается теми, кто его слышал, с. 471, C, St. «Αλλα ἀλλὰ γάρ μοι δοκεῖς, ὦ Σώκρατες, ἐάν τίς σοι τὰ τοιαῦτα ἐπιτρέπῃ λέγειν, οὐδέποτε μνησθήσεσθαι ὃ ἐν τῷ πρόσθεν παρωσάμενος πάντα ταῦτα εἴρηκας, τὸ ὡς δυνατὴ αὕτη ἡ πολιτεία γενέσθαι καὶ τίνα τρόπον ποτὲ δυνατή: ἐπεὶ ὅτι γε, εἰ γένοιτο, πάντ᾽ ἂν εἴη ἀγαθὰ πόλει ᾗ γένοιτο, καὶ ἃ σὺ παραλείπεις ἐγὼ λέγω, ὅτι καὶ τοῖς πολεμίοις ἄριστ᾽ ἂν μάχοιντο τῷ ἥκιστα ἀπολείπειν ἀλλήλους, γιγνώσκοντές τε καὶ ἀνακαλοῦντες ταῦτα τὰ ὀνόματα ἑαυτούς, ἀδελφούς, πατέρας, ὑεῖς: εἰ δὲ καὶ τὸ θῆλυ συστρατεύοιτο, εἴτε καὶ ἐν τῇ αὐτῇ τάξει εἴτε καὶ ὄπισθεν ἐπιτεταγμένον, φόβων τε ἕνεκα τοῖς ἐχθροῖς καὶ εἴ ποτέ τις ἀνάγκη βοηθείας γένοιτο, οἶδ᾽ ὅτι ταύτῃ πάντῃ ἄμαχοι ἂν εἶεν: καὶ οἴκοι γε ἃ παραλείπεται ἀγαθά, ὅσα ἂν εἴη αὐτοῖς, ὁρῶ. ἀλλ᾽ ὡς ἐμοῦ ὁμολογοῦντος πάντα ταῦτα ὅτι εἴη ἂν καὶ ἄλλα γε μυρία, εἰ γένοιτο ἡ πολιτεία αὕτη, μηκέτι πλείω περὶ αὐτῆς λέγε, ἀλλὰ τοῦτο αὐτὸ ἤδη πειρώμεθα ἡμᾶς αὐτοὺς πείθειν, ὡς δυνατὸν καὶ ᾗ δυνατόν, τὰ δ᾽ ἄλλα χαίρειν ἐῶμεν. ἐξαίφνης γε σύ, ἦν δ᾽ ἐγώ, ὥσπερ καταδρομὴν ἐποιήσω ἐπὶ τὸν λόγον μου, καὶ οὐ συγγιγνώσκεις στραγγευομένῳ. ἴσως γὰρ οὐκ οἶσθα ὅτι μόγις μοι τὼ δύο κύματε ἐκφυγόντι νῦν τὸ μέγιστον καὶ χαλεπώτατον τῆς τρικυμίας ἐπάγεις, ὃ ἐπειδὰν ἴδῃς τε καὶ ἀκούσῃς, πάνυ συγγνώμην ἕξεις, ὅτι εἰκότως ἄρα ὤκνουν τε καὶ ἐδεδοίκη οὕτω παράδοξον λόγον λέγειν τε καὶ ἐπιχειρεῖν διασκοπεῖν. ὅσῳ ἄν, ἔφη, τοιαῦτα πλείω λέγῃς, ἧττον ἀφεθήσῃ ὑφ᾽ ἡμῶν πρὸς τὸ μὴ εἰπεῖν πῇ δυνατὴ γίγνεσθαι αὕτη ἡ πολιτεία. ἀλλὰ λέγε καὶ μὴ διάτριβε. Сократ не называет иной причины своей нерешительности, кроме страха, который мешает ему объяснять столь трудные и хлопотные вещи. Это, по-видимому, то же самое, что читается в начале пятой книги, которое, будучи с трудом понято толкователями, заставило ирландцев принять эти книги, с которыми мы имеем дело, за έπεισοδίοις. В каждом месте Сократ совершенно иной, в каждом месте он колеблется и боится, и, наконец, его заставляют говорить как бы против его воли. Единственная разница между двумя точками конфликта заключается в том, что в этот момент Сократ не решается объяснить те вещи, которые, даже если бы они были необходимы для истинной цели произведения, не кажутся слушателям объяснимыми; которые были связаны с истинным концом произведения. Должны ли мы тогда судить о начале пятой книги иначе, чем мы вынуждены судить об этом отрывке? То, что оба они относятся к истинному концу произведения, очевидно из того мастерства, с которым Платон скрывал смысл частей диалога и его конец. Но давайте рассмотрим каждый из них более внимательно. Ведь благодаря тому, что те, с кем беседовал Сократ, вторглись как бы в его рассуждения, по другим вопросам, которые они сами не стали бы объяснять, те, кто вводит в заблуждение, но искренне говорит о Республике, притворство Сократа поддерживается страхом и трусостью, ср. P. 457, E., не вступать в другие части рассуждения, и эта видимость поддерживается таким образом, как если бы все это были просто отступления, а конец произведения действительно был обращен к справедливости, о которой, однако, там нет никакого рассуждения, как все признают. Ведь никто не поверит, что те, с кем говорил Сократ, были настолько бесчеловечны, что нарушили ход его рассуждений. Поэтому ясно, что это симуляция. И эта причина особенно тронула нас, почему чтение στρατευομένω из всех кодексов в другой, искусно придуманное Ореллием, было принято Штальбаумом и Шнейдером, которые все же думали, что это можно объяснить, так что, которое обычно позволялось солдатам экспедиций, было ему отказано, или когда он сам находился за границей по военным причинам, он в шутку жаловался на вторжение на его территорию или сетовал на то, что его усталость не была принята во внимание, как толкует Фицин στρατευομένω, который уже был изможден военным трудом. Ибо Сократ утверждает, что в своих рассуждениях о военных делах, как бы из желания вести войну, он считал эти вещи отнятыми, хотя сами по себе они не были необходимы». С каким из приведенных выше объяснений вы согласны? ὦσπερ καταδρομὴν ἐποιήσω ἐπὶ τὸν λόγου μου. Но в последующем Сократ говорит, что его колебания и страх должны быть прощены, что содержит объяснение Шнейдера слова στραγεύεσθ a ι, ибо оно кажется нам, Сократу, истинной причиной его колебаний, хотя оно и ложно, но соответственно первому, ср. P. 457, Э., кажется, добавляет, что в них, ου συγγιγνώσκεις στρατευομένω, он открыто шутил. Итак, все это следует объяснить из того, что мы сказали в p. 457, E., и обман раскрывается самим фактом, что те, кто раньше обожал говорить о пользе этого учреждения, теперь требуют, чтобы разговор был прерван, и что Сократ, который тогда, казалось, желал этого, хочет избежать разговора о пользе учреждения, чтобы говорить о возможности, с которой они теперь хотят дольше иметь дело в этом разговоре, и, кажется, хочет избежать разговора о возможности. Ср. P. 471, C. 472, A, B. Но давайте также посмотрим, как умело постепенно велось рассуждение, чтобы он мог сказать, может ли и как может быть создан этот город. Молитва все еще была занята вопросом, можно ли создать это сообщество женщин и детей среди мужчин. И вот, мы вдруг видим, что речь идет о том, может ли быть создано такое государство, чего не было ни прежде, ни впоследствии, да и можно ли было требовать, если бы все государство считалось просто разговором?

Милостью провозгласить правосудие было бы возможно. Но по вопросу о том, как может возникнуть этот город, мало чем отличающийся от других, возможно ли, чтобы в нем были подлые женщины и дети, мы будем смеяться над тем, что о другом не было сказано, что именно позволительно произносить таким образом: Кто должен быть судьей, чтобы этот город устоял? Это дает ему возможность говорить о магистратах, что было единственной вещью, которую нужно было объяснить более подробно, чем в третьей книге, чтобы завершить описание совершенного государства. И в этот момент я хотел бы также восхититься искусством, с которым Платону удалось это сделать, чтобы говорить о каждом отдельном институте государства, но не отступать от того, что он выдавал за конец целого, и не раскрывать план, по которому он на самом деле хотел наметить всю работу по созданию государства. – Уже понятно, почему вопрос о пользе сообщества мужчин и женщин предшествует другому вопросу о возможности. Ведь если этот город способен постепенно обмениваться с другим, то понятно, что с ним надо разбираться в последнюю очередь.

Теперь воспользуйтесь волей читателей и слушателей: πρῶτον μὲν τόδε χρὴ ἀναμνησθῆναι, ὅτι ἡμεῖς ζητοῦντες δικαιοσύνην οἷόν ἐστι καὶ ἀδικίαν δεῦρο ἥκομεν. χρή: ἀλλὰ τί τοῦτο; ἔφη. οὐδέν: ἀλλ᾽ ἐὰν εὕρωμεν οἷόν ἐστι δικαιοσύνη, ἆρα καὶ ἄνδρα τὸν δίκαιον ἀξιώσομεν μηδὲν δεῖν αὐτῆς ἐκείνης διαφέρειν, ἀλλὰ πανταχῇ τοιοῦτον εἶναι οἷον δικαιοσύνη ἐστίν; ἢ ἀγαπήσομεν ἐὰν ὅτι ἐγγύτατα αὐτῆς ᾖ καὶ πλεῖστα τῶν ἄλλων ἐκείνης μετέχῃ; οὕτως, ἔφη: ἀγαπήσομεν.

Сначала важно помнить, что мы здесь, чтобы разбираться в справедливости и несправедливости. «Что это значит?» – спросил он. «Ничего особенного», – ответил я. «Но если мы узнаем, что такое справедливость, будем ли мы считать справедливым человека, который ничем не отличается от нее, всегда олицетворяя ее идеал? Или мы полюбим его, если он близок к идеалу и больше других следует его принципам?» «Да, именно так», – подтвердил он.

παραδείγματος ἄρα ἕνεκα, ἦν δ᾽ ἐγώ, ἐζητοῦμεν αὐτό τε δικαιοσύνην οἷόν ἐστι, καὶ ἄνδρα τὸν τελέως δίκαιον εἰ γένοιτο, καὶ οἷος ἂν εἴη γενόμενος, καὶ ἀδικίαν αὖ καὶ τὸν ἀδικώτατον, ἵνα εἰς ἐκείνους ἀποβλέποντες, οἷοι ἂν ἡμῖν φαίνωνται εὐδαιμονίας τε πέρι καὶ τοῦ ἐναντίου, ἀναγκαζώμεθα καὶ περὶ ἡμῶν αὐτῶν ὁμολογεῖν, ὃς ἂν ἐκείνοις ὅτι ὁμοιότατος ᾖ, τὴν ἐκείνης μοῖραν ὁμοιοτάτην ἕξειν, ἀλλ᾽ οὐ τούτου ἕνεκα, ἵν᾽ ἀποδείξωμεν ὡς δυνατὰ ταῦτα γίγνεσθαι. τοῦτο μέν, ἔφη, ἀληθὲς λέγεις. οἴει ἂν οὖν ἧττόν τι ἀγαθὸν ζωγράφον εἶναι ὃς ἂν γράψας παράδειγμα οἷον ἂν εἴη ὁ κάλλιστος ἄνθρωπος καὶ πάντα εἰς τὸ γράμμα ἱκανῶς ἀποδοὺς μὴ ἔχῃ ἀποδεῖξαι ὡς καὶ δυνατὸν γενέσθαι τοιοῦτον ἄνδρα; μὰ Δί᾽ οὐκ ἔγωγ᾽, ἔφη. τί οὖν; οὐ καὶ ἡμεῖς, φαμέν, παράδειγμα ἐποιοῦμεν λόγῳ ἀγαθῆς πόλεως; πάνυ γε. ἧττόν τι οὖν οἴει ἡμᾶς εὖ λέγειν τούτου ἕνεκα, ἐὰν μὴ ἔχωμεν ἀποδεῖξαι ὡς δυνατὸν οὕτω πόλιν οἰκῆσαι ὡς ἐλέγετο; οὐ δῆτα, ἔφη.

Для примера, я искал справедливость, такую, какая она есть, и человека совершенно справедливого, если бы он существовал, и каков бы он ни был, и несправедливость, и самого несправедливого, чтобы, обращаясь к ним, мы были вынуждены признать, что тот, кто похож на них, будет иметь судьбу, схожую с их, но не для того, чтобы показать, что такие вещи возможны. «Ты говоришь правду», – сказал он. «Ты думаешь, что меньше хороший художник, который, нарисовав пример того, каким может быть самый красивый человек и все достаточно точно описав, не сможет доказать, что такой человек может существовать?» «Клянусь богами, нет», – ответил он. «Что же? Неужели мы сами, говорим мы, создаем образ доброго государства словом?» «Конечно, да». «Так что ты думаешь, что мы говорим хуже, если не можем доказать, что возможно

τὸ μὲν τοίνυν ἀληθές, ἦν δ᾽ ἐγώ, οὕτω: εἰ δὲ δὴ καὶ τοῦτο προθυμηθῆναι δεῖ σὴν χάριν, ἀποδεῖξαι πῇ μάλιστα καὶ κατὰ τί δυνατώτατ᾽ ἂν εἴη, πάλιν μοι πρὸς τὴν τοιαύτην ἀπόδειξιν τὰ αὐτὰ διομολόγησαι. τὰ ποῖα; ἆρ᾽ οἷόν τέ τι πραχθῆναι ὡς λέγεται, ἢ φύσιν ἔχει πρᾶξιν λέξεως ἧττον ἀληθείας ἐφάπτεσθαι, κἂν εἰ μή τῳ δοκεῖ; ἀλλὰ σὺ πότερον ὁμολογεῖς οὕτως ἢ οὔ; ὁμολογῶ, ἔφη. τοῦτο μὲν δὴ μὴ ἀνάγκαζέ με, οἷα τῷ λόγῳ διήλθομεν, τοιαῦτα παντάπασι καὶ τῷ ἔργῳ δεῖν γιγνόμενα ἂν ἀποφαίνειν: ἀλλ᾽, ἐὰν οἷοί τε γενώμεθα εὑρεῖν ὡς ἂν ἐγγύτατα τῶν εἰρημένων πόλις οἰκήσειεν, φάναι ἡμᾶς ἐξηυρηκέναι ὡς δυνατὰ ταῦτα γίγνεσθαι ἃ σὺ ἐπιτάττεις. ἢ οὐκ ἀγαπήσεις τούτων τυγχάνων; ἐγὼ μὲν γὰρ ἂν ἀγαπῴην. καὶ γὰρ ἐγώ, ἔφη. τὸ δὲ δὴ μετὰ τοῦτο, ὡς ἔοικε, πειρώμεθα ζητεῖν τε καὶ ἀποδεικνύναι τί ποτε νῦν κακῶς ἐν ταῖς πόλεσι πράττεται δι᾽ ὃ οὐχ οὕτως οἰκοῦνται, καὶ τίνος ἂν σμικροτάτου μεταβαλόντος ἔλθοι εἰς τοῦτον τὸν τρόπον τῆς πολιτείας πόλις, μάλιστα μὲν ἑνός, εἰ δὲ μή, δυοῖν, εἰ δὲ μή, ὅτι ὀλιγίστων τὸν ἀριθμὸν καὶ σμικροτάτων τὴν δύναμιν. παντάπασι μὲν οὖν, ἔφη. ἑνὸς μὲν τοίνυν, ἦν δ᾽ ἐγώ, μεταβαλόντος δοκοῦμέν μοι ἔχειν δεῖξαι ὅτι μεταπέσοι ἄν, οὐ μέντοι σμικροῦ γε οὐδὲ ῥᾳδίου, δυνατοῦ δέ. τίνος; ἔφη.

так что это правда, я сказал, так: если ты все-таки хочешь показать мне свою благодарность, покажи мне, как и в чем я мог бы это сделать наилучшим образом, снова согласись со мной на такое доказательство. какие же? можем ли мы действительно сделать что-то, как утверждается, или совершение имеет меньше отношения к истине слова, чем кажется? но ты согласен с этим или нет? я согласен, сказал он. не заставляй меня, как мы уже прошли в разговоре, обязательно также выражать все это в действии: но если мы сможем найти способ, как город может жить как можно ближе к сказанному, ты скажешь, что мы нашли возможность сделать то, что ты требуешь. или ты не полюбишь, если так произойдет? я бы, безусловно, полюбил. и я тоже, сказал он. похоже, после этого мы попытаемся искать и доказывать, что сейчас идет не так в городах, из-за чего они не живут так, как должны, и какое изменение, даже самое маленькое, может привести к такому образу жизни города, прежде всего одного, если нет, двух, если нет, потому что количество самых маленьких и самых слабых. в общем, сказал он. одного, я сказал, изменение которого, кажется мне, должно было бы показать, что я мог бы перейти, несмотря на то, что никак не легко, но возможно. чего? спросил он.

ἐπ᾽ αὐτῷ δή, ἦν δ᾽ ἐγώ, εἰμὶ ὃ τῷ μεγίστῳ προσῃκάζομεν κύματι. εἰρήσεται δ᾽ οὖν, εἰ καὶ μέλλει γέλωτί τε ἀτεχνῶς ὥσπερ κῦμα ἐκγελῶν καὶ ἀδοξίᾳ κατακλύσειν. σκόπει δὲ ὃ μέλλω λέγειν. λέγε, ἔφη. ἐὰν μή, ἦν δ᾽ ἐγώ, ἢ οἱ φιλόσοφοι βασιλεύσωσιν ἐν ταῖς πόλεσιν ἢ οἱ βασιλῆς τε νῦν λεγόμενοι καὶ δυνάσται φιλοσοφήσωσι γνησίως τε καὶ ἱκανῶς, καὶ τοῦτο εἰς ταὐτὸν συμπέσῃ, δύναμίς τε πολιτικὴ καὶ φιλοσοφία, τῶν δὲ νῦν πορευομένων χωρὶς ἐφ᾽ ἑκάτερον αἱ πολλαὶ φύσεις ἐξ ἀνάγκης ἀποκλεισθῶσιν, οὐκ ἔστι κακῶν παῦλα, ὦ φίλε Γλαύκων, ταῖς πόλεσι, δοκῶ δ᾽ οὐδὲ τῷ ἀνθρωπίνῳ γένει, οὐδὲ αὕτη ἡ πολιτεία μή ποτε πρότερον φυῇ τε εἰς τὸ δυνατὸν καὶ φῶς ἡλίου ἴδῃ, ἣν νῦν λόγῳ διεληλύθαμεν. ἀλλὰ τοῦτό ἐστιν ὃ ἐμοὶ πάλαι ὄκνον ἐντίθησι λέγειν, ὁρῶντι ὡς πολὺ παρὰ δόξαν ῥηθήσεται: χαλεπὸν γὰρ ἰδεῖν ὅτι οὐκ ἂν ἄλλη τις εὐδαιμονήσειεν οὔτε ἰδίᾳ οὔτε δημοσίᾳ. καὶ ὅς, ὦ Σώκρατες, ἔφη, τοιοῦτον ἐκβέβληκας ῥῆμά τε καὶ λόγον, ὃν εἰπὼν ἡγοῦ ἐπὶ σὲ πάνυ πολλούς τε καὶ. οὐ φαύλους νῦν οὕτως, οἷον ῥίψαντας τὰ ἱμάτια, γυμνοὺς λαβόντας ὅτι ἑκάστῳ παρέτυχεν ὅπλον, θεῖν διατεταμένους ὡς θαυμάσια ἐργασομένους: οὓς εἰ μὴ ἀμυνῇ τῷ λόγῳ καὶ ἐκφεύξῃ, τῷ ὄντι τωθαζόμενος δώσεις δίκην.

На нем, ибо я был, я тот, что приближается к величайшему волнению. Будет сказано, что даже если он собирается смеяться неумело, подобно волне, разбившейся смехом и недооценкой. Посмотри, что я собираюсь сказать. Скажи, сказал. Если нет, ибо я был, или философы будут править в городах, или ныне называемые цари и властители будут философствовать искренне и достойно, и это сойдется в одно, политическая сила и философия, и многие из тех, кто сейчас идет, будут неизбежно исключены из каждого из них, не будет зла, о друг Главкон, для городов, и, кажется, ни для человеческого рода, и ни это государство когда-либо прежде возникнет, чтобы быть возможным и увидеть свет солнца, о котором мы сейчас говорим. Но это то, что давно мне неохотно говорить, видя, что будет сказано гораздо больше, чем ожидалось: трудно ведь увидеть, что никто не будет счастлив ни частно, ни публично. И ты, Сократ, сказал, что ты вытеснил такое высказывание и слово, которое, сказав, я считаю, что на тебя обратят внимание многие. Не таких, как бросающих одежды, берущихся обнаженными, взявших, что каждому подвернется оружие, устроенных так, будто они совершают удивительные дела: тех, которых, если не защищаешься словом и не избегаешь, действительно, будешь осужден.

οὐκοῦν σύ μοι, ἦν δ᾽ ἐγώ, τούτων αἴτιος; καλῶς γ᾽, ἔφη, ἐγὼ ποιῶν. ἀλλά τοί σε οὐ προδώσω, ἀλλ᾽ ἀμυνῶ οἷς δύναμαι: δύναμαι δὲ εὐνοίᾳ τε καὶ τῷ παρακελεύεσθαι, καὶ ἴσως ἂν ἄλλου του ἐμμελέστερόν σοι ἀποκρινοίμην. ἀλλ᾽ ὡς ἔχων τοιοῦτον βοηθὸν πειρῶ τοῖς ἀπιστοῦσιν ἐνδείξασθαι ὅτι ἔχει ᾗ σὺ λέγεις.

Я, значит, виноват в этом, спросил я. «Да,» – ответил он, – «я делаю это правильно. Но я не предам тебя, а защищу, чем смогу: могу помочь дружбой и советом, и, возможно, ответил бы тебе более подробно. Но имея такого помощника, я попытаюсь доказать недоверчивым, что у меня есть то, что ты говоришь.

πειρατέον, ἦν δ᾽ ἐγώ, ἐπειδὴ καὶ σὺ οὕτω μεγάλην συμμαχίαν παρέχῃ. ἀναγκαῖον οὖν μοι δοκεῖ, εἰ μέλλομέν πῃ ἐκφεύξεσθαι οὓς λέγεις, διορίσασθαι πρὸς αὐτοὺς τοὺς φιλοσόφους τίνας λέγοντες τολμῶμεν φάναι δεῖν ἄρχειν, ἵνα διαδήλων γενομένων δύνηταί τις ἀμύνεσθαι, ἐνδεικνύμενος ὅτι τοῖς μὲν προσήκει φύσει ἅπτεσθαί τε φιλοσοφίας ἡγεμονεύειν τ᾽ ἐν πόλει, τοῖς δ᾽ ἄλλοις μήτε ἅπτεσθαι ἀκολουθεῖν τε τῷ ἡγουμένῳ. ὥρα ἂν εἴη, ἔφη, ὁρίζεσθαι. ἴθι δή, ἀκολούθησόν μοι τῇδε, ἐὰν αὐτὸ ἁμῇ γέ πῃ ἱκανῶς ἐξηγησώμεθα. ἄγε, ἔφη.Cf. ρ. 472, St. sqq.

Я должен быть пиратом, так как и ты так сильно поддерживаешь этот союз. Мне кажется необходимым, если мы когда-либо собираемся избежать тех, о ком ты говоришь, определить к философам, которые, не боясь, должны начать управлять, чтобы, показав их способности, кто-то мог защититься, демонстрируя, что некоторые должны естественным образом вовлекаться в философию и быть лидерами в городе, в то время как другим не стоит заниматься этим и следовать за лидером. «Пришло время,» – сказал он, – «определить. Пойдем, следуй за мной сюда, если мы сможем ясно объяснить это сразу». «Пошли» – ответил он.

Думаю, не будет недостатка в тех, кто использует то, что написано в начале этого отрывка, для того, чтобы учить, что до этого момента рассуждения были посвящены поиску справедливости. Я не отрицаю, что этот отрывок – своего рода эпифонема, с помощью которой мы можем довольно ловко напомнить о том, что было сказано ранее о конце диалога. Для того, кто обманывает и притворяется, хорошо обманывать и притворяться, если он хочет, чтобы его хвалили. Поэтому даже в этом месте, где рассуждения о Республике наиболее интенсивны, нельзя оставлять справедливость вне сердца. Но для последующего обсуждения упоминание о ней явно неуместно, и этому учит сам Платон словами אלכר τί του τούτο; ειρη Ούδέν. Ведь если бы этот диалог был посвящен поиску справедливости, а республика обсуждалась только для того, чтобы прояснить или обнаружить справедливость, то философ мог бы с полным правом сказать в этом месте или даже должен был бы это сделать, если бы не предложил себе тогда объяснить это рассуждение о содружестве с помощью посвященных ему произведений; и неважно, можно ли сделать то, что он сказал, или нет. Я хотел бы только спросить, хорошо ли объясняется вопрос о справедливости тем, что было сказано о Республике. Если это можно утверждать, то она должна в достаточной мере соответствовать требованиям; и странно спрашивать в конце этого рассуждения, можно ли создать эту республику. – В самом деле, философ мудро умалчивает об этих вещах, которые здесь легко поверить по аллюзии, и поворачивает дело совершенно в другую сторону. Ибо справедливость, чью мысленно задуманную форму мы не можем увидеть в реальности, поэтому использует ее, чтобы на примере научить, что не следует требовать, чтобы форма совершенного государства была задумана в уме, чтобы о ней думали, кто может показать, что она может существовать среди людей, так же как не следует требовать, чтобы художник, написавший портрет прекраснейшего человека, показал, что таким человеком можно стать. Ибо невозможно, чтобы все происходило так, как сказано, и такова природа вещей, что поступки достигают истины меньше, чем слова. Поэтому, и это действительно так, мы утверждаем, что вопрос о справедливости в данный момент стоит на втором месте после вопроса о Республике. Ибо примеры, которые приводятся для объяснения чего-либо, хуже тех, для которых они приводятся. – Более того, мы вряд ли считаем нужным объяснять более подробно, как умело Платон в этих текстах, смешивая истину и ложь, использует тот факт, что произнесенное Сократом должно было считаться παυάδοζα, чтобы усилить и сохранить ложную видимость в конце произведения. Ведь когда Сократ так боится принять эту речь, он вспоминает о смехе и стыде, вспоминает о грозящих ему опасностях, которые усиливаются как им самим, так и чрезмерными словами Глаукона, вину которого он так много приписывает Глаукону, что в этом наложении и искажении истины и слов Καλῶς γ», ἔφη, ἐγὼ ποιῶν, κ. τ. έ, И к Сократу, что непосредственно следует, пусть ирония проявляется в ответе; разве те, кто читает только это, кто не рассматривает все дело в целом и еще не имел большого опыта в этой иронии Сократа, не будут почти вынуждены решить? решить, что это чуждо тому, что на самом деле ищется, и должно рассматриваться как отступления? Таким образом, вы увидите, что мнение Шлейермахера по этому вопросу ошибочно: Поскольку этот первый раздел нашей четвертой основной части завершается признанием того, что описанное государство было нарисовано лишь как модель и что при каких условиях была бы возможна совершенная справедливость и такой человек, но в действительности придется довольствоваться тем, что может быть достигнуто путем максимально возможного приближения к этой модели, тем не менее» ct. Есть ли в этом отрывке хоть малейший след утверждения Платона о том, что он основал этот город с единственной целью – научить, как можно достичь совершенной справедливости и справедливого человека? Платон говорит следующее: