Читать книгу: «Судьба. Исключение виртуальности», страница 2

Глава третья. Ученик воина

Времени оставалось совсем немного. Он это чувствовал, все чаще вспоминая давний детский сон. Он идет по полю, по траве чистого изумрудного цвета. Шаги становятся все шире, размашистее, пока наконец он не отрывается от земли и летит. Сначала низко, параллельно траве, потом все выше и выше. Чувство страха быстро проходит, сменяясь восторгом полета и ощущением естественности происходящего. Это ощущение было настолько сильным даже после пробуждения, что он искренне удивился, когда попытавшись парить, просто шлепнулся на землю.

Ощущение боя было другим. Злой азарт как-бы поднимает тебя над толпой, оставляя сознание холодным и ясным. В этой ясности – начало мастерства. Само мастерство в способности тела делать то, что нужно здесь и сейчас. Раньше, чем глаза увидят, а рассудок подумает. Свободный от необходимости координировать сиюминутное, рассудок воспринимает картину в целом, направляя тело туда, где оно сможет выполнить свою работу наилучшим образом, раньше, чем глаза увидят, а рассудок подумает. И так пока не наступает тишина. Это значит – либо ты мертв, либо ты победитель. Третьего не дано. Когда это становится очевидным для тебя, это начинают чувствовать и другие, называя тебя ВОИНОМ. Этот юноша, почти мальчик, внук первосвященника, называл его «учитель». Вначале это раздражало. Учителя возятся с маленькими детьми, а он имел дело с большими взрослыми. Иногда – слишком большими, когда ОНИ (он редко употреблял слово «враг», он говорил «они») пускали впереди себя исполинов. «Неконвенциональное оружие»! Расслабленные блудом и роскошью ОНИ еще не понимали сути той силы, с которой столкнулись. Пришедшие из пустыни, мы оставляли пустыню позади себя. Оказалось, что этому можно научиться. Оказалось, что этому можно научить.

– Копье нужно двигать не руками, а корпусом, всем телом. Пружиня опорной ногой, отставленной назад, ты не просто падаешь, ты будто готовишься лететь.

Копье наконец прошло насквозь живот тростникового чучела.

– Учитель, сегодня был хороший бой.

– Да. У тебя многое получалось, так что можешь не называть меня «учитель». Ты становишься воином.

– Но тогда позволь задать тебе вопрос. Зачем ты ходишь к этой мидьянитянке?

– Позволь и мне задать тебе вопрос. Ты сказал: «Сегодня был хороший бой…». Это потому что ты убил много людей? Тебе нравится убивать?

– Мне нравится хорошо делать свое дело. Господь избрал нас своим оружием, которое Он отточил в пустыне, превратив толпу рабов в меч карающий.

– Карающий за что?

– За то как они живут. Посмотри на них: обдолбанные юноши, перетраханные во все дырки. Этого ты хотел бы для своего сына?! Девчушки, почти дети, не знающие девства. Этого ты хотел бы для своей дочери?! Мы – кара Всевышнего за тот выбор, который они сделали.

– А ну да. Роскошь, секс, наркотики – это причина, достаточная, чтобы быть убитым?! Где-то я уже это слышал. Почему в нашей Книге такая путаница со временем: когда Он говорит о будущем, Он говорит «сделал», а о прошлом – «сделаю»? Мои жена и дети погибли. И это грамматическая форма прошедшего времени, которую уже не изменить! Они могли рассчитывать только на меня, но я был занят Его делами, «Карой Всевышнего»! Те, кого мы убиваем, живут на своей земле. Мы здесь чужие, странники пустыни, пришедшие взять то, что им не принадлежало. А ты не боишься, что это – прецедент. Что однажды придет некто и сказав: «Я кара Всевышнего», пеплом развеет твой народ в Северных Пределах земли?!!

– Никто не смеет убить заблудшего, у которого еще есть выбор. «Закон и право одно да будут для вас и для пришельца, проживающего у вас» (Числа. 15:16). У них – нет. Выбор за них сделали Билам с Балаком и они ему подчинились. Но тут есть и обратная связь. Билам и Балак – мудрые политики. Они выбрали то, чего хотела толпа и главная их беда в том, что они сделали это СОЗНАТЕЛЬНО. Ибо ЗНАЮТ Бога Единого и Чудеса Великие, через которые Он явил себя всем народам Земли. Вера – это как водопровод в их городах: подключи его к чистому источнику и напьешься живой воды, где бы ни находился. Подключи его к отстойной яме и дерьмом наполнится Земля, став непригодной для жизни. Вспомни как погибли твои жена и дети. Мы заплатили им деньги, большие деньги только за то, чтобы пройти по Этой Земле. Никого не трогая, никому не причиняя вреда. И они взяли эти деньги. А затем разгромили наши обозы, убив всех, кто слабее их. Или, или – не мы установили эти правила игры.

– А кто решает, у кого есть выбор, а у кого – нет?

– Он. Он осенил нас, людей, Своим присутствием, чего не было прежде и не будет впредь. Таким образом Он устранил проблему прецедента. В море относительного, о котором ты говоришь, есть Абсолют, точка опоры – Он. Он создал эту Землю, а потому никто не может сказать: «земля принадлежит мне» – но лишь Он решает кому на ней жить. Как только ты исключаешь Его из своей системы доказательств – ты действительно теряешь право на Эту Землю, а может быть и право жить. Но вера истинна, когда ты веришь в него и только в него. Зачем ты ходишь к этой мидьянитянке? Ты не так наивен, чтобы думать, что ей нужен ты: она боится силы, которую ты представляешь. Когда-нибудь, прежде чем дать, она заставит тебя облизать деревянный член своего любимого вицли-пуцли. И вот тогда, поклонившись чужим богам, ты перестанешь быть частью своего народа, утратив право на эту силу, а может быть и право жить. Или, или. У дерьма странное свойство: добавь ложку дерьма в бочку меда – ты не получишь бочку меда с ложкой дерьма, ты получишь бочку дерьма.

– Ты слишком красноречив для воина, внук первосвященника. Когда займешь место деда, помни – «меч карающий» это не призвание, это лишь инструмент. Не забудь об этом, когда всех покараешь.

И вот теперь он идет с ней по лагерю. Воин и его добыча. «Воин» шла раскачивая бедрами, гордо и открыто смотря в глаза этих дикарей из пустыни. Ему завидовали. Они укрылись в какой-то нише не дойдя до шатра. Да какая разница, где. У него и у нее есть все, что нужно, чтобы заняться ЭТИМ где угодно…

Пинхас встал у порога ниши. Копье нужно двигать не руками, а корпусом, всем телом. Пружиня опорной ногой, отставленной назад, ты не просто падаешь, ты будто готовишься лететь…

Боль всегда была для них частью удовольствия. На вершине блаженства! Его продолжение! КАКАЯ БОЛЬ!!! Внезапно это пространство боли заполнило лицо Пинхаса (что он-то здесь делает?). Продолжением руки ученика блеснул нож: «Прости. Это последнее, что я могу для тебя сделать…». Боль исчезла. Он вдруг увидел всю картину как бы со стороны и сверху. Затихающие стоны Козби, дочери Цура, родоначальника отчего дома мидьянского, Пинхас, склонившийся над чьим-то телом. Детали делались все мельче, картинка теряла объем, становясь плоской. Он осознал, что летит, как тогда, в детстве. Просто и естественно.

Глава четвертая. Гений

Естественно, далеко не каждое мгновение жизни человека фиксировано в пространственно-временном континууме. Понятие «судьбы» неотделимо от понятия «свободы выбора» (четвертый Постулат Веры), ибо мир дуален: черное и белое, инь и янь… Ну дальше вы знаете. А еще – мужчина и женщина…

Развод родителей прошел безболезненно и быстро – все, что могло случиться уже случилось раньше. Можно было бы сказать, что он прошел незаметно, если бы в результате Алексей не оказался владельцем ОТДЕЛЬНОЙ ОДНОКОМНАТНОЙ КВАРТИРЫ. Он достаточно решительно пресек поползновения однокурсников на этот «включающий объем» и, столкнувшись с таким махровым непониманием его быстро оставили в покое. Такой поворот событий решал многие проблемы. После той ночи в общежитии Алексей не мог думать ни о чем другом. Он ел, дышал, разговаривал только для того, чтобы еще раз увидеть ее. Близость не была обязательным атрибутом их встреч. Они как будто играли в семью. Делать это теперь стало проще и естественней.

– Завтра юбилей факультета. Ты пойдешь?

– Не знаю. А ты?

– Я буду с папой – ее глаза стали серьезными – постарайся сделать вид, что ты не очень хорошо меня знаешь.

– Это будет не трудно, потому что я не очень хорошо тебя знаю. Например, я совершенно не ожидал такого разговора. А почему, собственно?

– Ему это не понравится.

– Не понравится что?

– Ты не еврей, а для него это важно.

– А для тебя?

– Нет, наверное, раз я здесь.

– Ну тогда я скажу ему: «Папа, имярек…»

– Мой папа не «имярек». Мой папа – Ираклий…

Несколько позже она скажет, что это судьба и, наверное, будет права, потому что о судьбе она знала все. Слухи об этом человеке принимали характер легенд. Помимо заведования крупным отделом в институте прикладной математики (так тогда называлось программирование), он вел открытый факультатив при соответствующей кафедре университета, на котором делился со слушателями, как бы это выразиться, своими соображениями по поводу философско-этических аспектов специальности. Не специальности вообще, а его специальности, программирования. Скромно-элегантный, спортивно-интеллигентный, с сединой на висках и легким грузинским акцентом, он мог говорить о чем угодно. Например, о типографском способе получения цвета бедра испуганной лани при пожаре в прериях и это было бы обречено на восторженное слушание. А он говорил о программировании и программистах: Джоне Фон Неймане, Норберте Винере, Вейценбауме; о том, что помимо технологий вербальных, не меньшее влияние на нашу жизнь оказывают технологии виртуальные: формулирование метода наименьших квадратов, например, было равносильно изобретению парового двигателя, а симплекс-метод уж и вовсе – многоцилиндровый роллс-ройс; о Томасе Ватсоне младшем, не принятом в университет по причине «патологического отсутствия способностей к усвоению знаний» и соорудившем IBM из фабрики канцелярских товаров и о том, что его операционная система не имеет аналогов в сфере вербальных технологий. Бяша не пропустил ни одной его лекции, да что там лекции ни одного его слова. Возвращался всегда с лихорадочным блеском в глазах, бормоча что-то невнятное, а однажды, ухватив Алексея за рукав, проникновенно произнес: «Он – гений!». Восторженностью, кстати сказать, ни тот, ни другой не отличались. Скорее даже наоборот. Знали себе цену и уже даже пользовались спросом, готовясь в недалеком будущем стать коллегами гения с грузинским акцентом. Выполняя заказы различной степени сложности для разных институтских проектов, они обнаружили, что очень удачно дополняют друг друга в работе. Борис сочетал очевидно яркий талант аппликативного программиста с удивительной работоспособностью и довольно жестким прагматизмом. Алексей был ленивее, коды писал только в случае крайней необходимости, но системный аналитик был от Б-га. На вопросы Бориса: «Откуда ты это вычитал, ведь это нигде не написано?!» однажды ответил

– Помнишь, у Эдгара По есть такая идея: если хочешь узнать, о чем человек думает, попытайся принять его выражение лица. Сталкиваясь с проблемой, я не думаю, как ее решить, а пытаюсь представить выражение лица Б-га, когда Он это придумывал…

– Ну знаешь – ответил Борис – прав был Бабель: «Ошибаются все, даже Бог…». Из нас двоих евреем должен был быть ты.

Больше они об этом не говорили. На лекции Ираклия Алексей не ходил, несмотря на все уговоры. Оправдывался ленью. Оказалось – интуиция. Ираклий, недавно потерявший сына, не мог не обратить внимания на постоянного слушателя с «умным еврейским лицом», а узнав какую тот готовился получить специальность, совсем расщедрился и пригласил Бориса к себе домой. С тех пор Борис бывал там довольно часто и не только из-за Ираклия…

Вот тогда-то и прозвучало в квартире Алексея сакраментальное

– Это судьба. Пойми, так будет лучше для всех.

Алексей молчал. «Мне надо позвонить» – вдруг вспомнила она и лениво, почти нехотя потянулась к телефону у изголовья тахты. Ритм ее движений точнее даже было бы назвать медленным, чем томно-ленивым. Это была лень порыва, лень силы, медленно входящей в пластичные формы упругого женского тела. Все: и ленивая исступленность пальцев, словно гипнотизирующих глянцевый мрак аппарата в нескольких мгновениях от прикосновения; и струящийся изгиб шеи и полетная упругость спины, и беспощадная натянутость кожи, готовой явить свои откровения сквозь ложь одежд – все грозило испепелить гневной взаимностью Осмелившегося Желать.

И тогда в недрах этого жеста родилось движение. Дробное. Звенящее. Как отчаянье победителя; как неожиданен в темной комнате всхлип черной кошки.

Это Земля, незамечаемо огромная, привычно неподвижная, в ленивом азарте звенящего тела вздрогнула вдруг и вдруг опустела.

Пустыми домами, пустошью окон

По улицам двигался взгляд пустоокий.

И люди боялись ко взгляду приблизиться.

Вздрогнуть боялись – вдруг он обидится.

Вдруг обижать уже вышло из моды.

Как там насчет дефицитной погоды?

Губы соленые…

Слюбится…

Смается…

Будь мне женою, будь мне «избранница».

Вдруг обожги меня стона дыханием.

Будь мне судьбою,

Стань мне Призванием…!!!

Я не из тех, что блистают парадами.

Смотришь куда-то…

Милый…

Пропали мы!

В мебели сонной

Стекла дребезжание

Выкрик твой шепотом —

Сволочь!

Пусти меня.

– Не провожай…

Она уходила в ночь, как уходит человек по другую сторону пожара: кажется, он в огне, но тебя самого всего лишь шаг отделяет от горящей полосы препятствий. А в душной перспективе пустынной улицы струилась матовая белизна ее рук, вызывающе открытых городу и миру…

Вечером следующего дня местная газета с прилагательным «вечерняя» в названии сообщала, что накануне в городе было зарегистрировано крайне редкое для этих мест явление – подземные толчки. Сообщалось так же, что землетрясение не повлекло за собой сколько-нибудь серьезных последствий для города и его жителей.

Все правда. Так и было. Ее уход, как и положено землетрясению, «выбил почву у него из-под ног» и кое-как защитив диплом, он уехал в какую-то тьмутаракань, где кроме тьмы и тараканов уже был большой химкомбинат и вычислительный центр. Через пять лет, когда вонь от комбината стала совсем невыносимой, он вернулся в родной город.

– Знакомьтесь, Борис Януарьевич. Наш новый сотрудник – Алексей. Пожав машинально протянутую руку, Алексей посмотрел в ошалевшие от неожиданности глаза Бориса и спокойно ответил: «Рад был познакомиться».

Борис пришел позже, вечером. Сильно «подогретый».

– Пять лет в рот не брал. Поверишь?

– Поверю. Адрес-то как нашел? В отделе кадров дали?

– Угу. Я ее очень люблю. С первой минуты. Представляешь какой мне было мукой вас вместе видеть… Да еще тогда, в «общаге». Я чуть не удавился.

– Сочувствую.

– А потом, когда Ираклий к себе зазвал, я на нее не смотреть старался. А потом не выдержал. В тот же вечер. На колени упал. Плакал. А она сказала, что сначала должна тебе сказать. Она уже не любила тебя.

– Я знаю. Я умный. Иди к жене. Заждалась поди…

Следующий звонок раздался еще через пять лет: «Приходи. У нас горе». Вот так. У них горе, а ты приходи. Как будто вчера чай пили. В этом она вся. Но может за это он ее и любил?

Глава пятая. Диктатор

«Любил, люблю. Бред какой-то. Мой наследник не просит и даже не требует. Он просто берет то, что ему приглянулось…» Я запомнил эти слова на всю жизнь. Долгую жизнь, четыре пятых которой, пятьдесят лет, я провел на этом троне. Мне не было тринадцати, когда я взял «то, что мне приглянулось», вместе с этим троном и этой страной. Богатой страной. Мой отец Великий Воин и Великий Строитель, провел в город канал и построил водопровод, напоив страждущих. Но в нем был страх. Он боялся Бога. «Кто не боится Бога – говорил он – боится начальника, соседа, жену. Истинную свободу дает только вера…». Но если вера это страх, то можно заставить людей бояться себя и они поверят, что ты – Бог.

«Кадры решают все»² – это начало власти. Власти, которая делает толпу монолитом, ибо как можно управлять толпой, когда она рассыпается на отдельные существа, переставая существовать как таковая, как целостность. Управлять можно лишь целостностью. Нельзя управлять множеством. У людей для этого не существует механизмов. Строить надлежит из монолита, но монолитом толпу делает власть, безразличная к судьбе отдельной песчинки, а иначе монолит просыпается сквозь пальцы строителя горсткой песка бессмысленной и бесполезной. И станет ли от этого лучше, счастливее судьба той самой отдельной песчинки? … Выстроив вертикаль власти, ты можешь начать пользоваться плодами своего труда: Бог не может быть добрым или злым, плохим или хорошим, правым или ошибающимся, ибо Сам есть критерий добра и зла, святости и преступления. Я могу трахнуть овцу и она станет священной, так что даже коhаним начнут ей поклоняться. Я могу затащить в постель десятилетнюю нимфетку, утерев потом кровь попкой ее мамы и обеих их будут почитать жрицами. Я наводнил дворец обдолбанными юнцами, дабы они ублажали моих фаворитов, пока и те не станут пылью. Ибо вертикаль предполагает ротацию, а ротация в такой вертикали возможна только одна – смерть. Я могу даровать жизнь и могу отнять ее, а еще я могу то, что недоступно даже Богу – одарить наслаждением лицезреть себя. Так разве я не Бог? Бог, который есть, здесь и сейчас, а не явил себя когда-то через какие-то фокусы! Я заставлю забыть этого Бога. Я поселю в Его Храме статуи иных богов, мои статуи! Он даровал им идею? Идею веры в Бога единого?! А «идея, овладевшая массами, становится материальной силой»³?!! Я прочту эту фразу наоборот: «Сила материальной власти над массами способна сама порождать идеи». Больше, чем идеи – БОГОВ!! Он создал народ? Но сегодня я творю из этого народа новую общность людей – новый народ!!! Значит, Я – БОГ!!!! Значит, Я – ВЕЧЕН!!!!! ИБО Я – ЕСТЬ!!!!!!

…а когда почил он с отцами своими, то не приобщен был к могилам их, но закопан в саду при доме его, саду Уззы.

«И еще пролил Менашшэ очень много невинной крови, так что наполнился (ею) Йерушалаим от края до края» (2-я царств. 21:16).

Глава шестая. Программист

На краю стола лежал довольно потрепанный рукописный журнал с которым никак не гармонировал блестящий CD в пластиковом пакете.

– Это все, что от него осталось. Папа погиб в Израиле, в теракте – нам даже тело не показали. Мы только оттуда. Отсидели шиву.

– Он там много работал в последнее время. Блок-схемы, структуры какие-то…

– Сам-то что не разберешь? Ты же профессионал.

– Борис всегда говорил, что ты гений. Из вас двоих евреем должен был быть ты.

– Ну это, положим, я исправил.

– …???!!!

– Я прошел гиюр.

– Когда?! Зачем?!

– Да еще там в тьмутараканске. Воды в кране как-то не было, ну я и решил заняться вопросом вплотную. Ты же знаешь – я любознательный.

На самом деле все началось с того, что в шкафу своей комнаты в общежитии он нашел невесть как попавший туда перевод ТАНАХа с параллельным текстом на иврите (вот уж действительно – судьба!). Начав читать, он почувствовал удивительную стройность, «алгоритмическую» регулярность этой книги. Еще не будучи знаком с теософскими изысканиями Ираклия, он понял, что это ключ к Тайне. В тридцати километрах от комбината был небольшой городок, когда-то относившийся к черте оседлости. Помимо церкви и тюрьмы, там была и синагога, да еще и с евреями. Вечера он проводил там. Ну не на танцы же, в самом деле, ходить (однажды попав на танцплощадку после длительных уговоров приятеля по работе, он почувствовал удушающий страх: изуродованные непосильным трудом и ядовитыми испарениями, зомбированные обрубки обменивались редкозубыми, фиксатыми – мода такая была – улыбками, а закончилось все жуткой дракой и свальным грехом).

Они переглянулись.

– Возьми. Это тебе…

Если бы программирования не было, Господь должен был сотворить это для него. Ибо создав одного Он не мог оставить его без другого.

Ну вот наконец они и встретились. Кумир, гений, ты опять капризно диктуешь свои условия: ты будешь говорить, а я только слушать.

В 1967 году Ираклий начал работать в Минске, где разворачивался большой проект по созданию «флагмана отечественной вычислительной техники». Т.е. кибернетика еще числилась в «продажных девках империализма», но вычислительная техника с этой шлюхой не ассоциировалась. И хотя создаваемое ими предприятие было номерным, от их работы ожидали быстрого и конкретного результата. А потому национальный ценз практически отсутствовал. Их квартира, а точнее кухня (как и положено у шестидесятников) стала своего рода клубом профессиональной элиты проекта, среди которых евреев было неприлично много. Двенадцатилетний сын Вадим любил быть с ними. Тихо, не мешая сидел, слушал.

– Мальчику не хватает общения – как-то сказала жена – посмотри, как он радуется любому проявлению внимания, особенно твоего. Хорошо, конечно, но у него это как-то чересчур.

– Ну некоторая неадекватность естественна в его возрасте. Пройдет.

Шло лето 1967-го года. В Израиле не успев начаться, закончилась война, названная шестидневной. Это было событие, не укладывавшееся в материалистическое, марксистско-ленинское представление о мире… И войне. А потому вызвавшее живейший интерес у всех граждан страны, не говоря уже о евреях. Разговоры на кухне то и дело возвращались к Израилю.

– Слышал новую поговорку: «Бить по-жидовски – спасать Россию».

– Но наши-то, наши как позорно себя там ведут.

– А «наши», это кто?

– Да тихо ты…

– Ну идиоты потому что. А главное – во всем так. Представляешь, я ему говорю: «Интерфейсные оболочки ядра должны быть унифицированы», а он согласования окончаний не понимает.

От этих умных, красивых людей исходило физически ощутимое обаяние искренности. Несоответствие услышанного с официальной пропагандой, вызывало у молчаливого, несколько замкнутого ребенка чувство обиды и несправедливости. Ну а некоторая неадекватность естественна в этом возрасте.

После устного экзамена по математике к Вадиму подошел Юрьев и предложил проехаться в центр, реализовав таким образом заслуженное право на отдых. Предложение было неожиданное, но Вадим обрадовался. Его тянуло к этому умному и харизматичному, несмотря на возраст, приятелю. Он был остроумен, много знал, но умел не только говорить, но и слушать. Жили они с мамой одни, а мама Юрьева работала продавщицей в районной «стекляшке». С ним было интересно, но получалось всегда так, что они встречались не когда хотел Вадим, а когда было нужно Юрьеву. День получился яркий: они были в кино, пили квас («ваша лошадь больна диабетом»), а когда уже возвращались домой, Юрьев вдруг спросил: «Слушай, а что там в Израиле произошло? Как ты думаешь?». И Вадима как прорвало – он рассказал все, что действительно об этом думает, говорил долго и страстно, пока не почувствовал некоторое облегчение, выговорившись умному и внимательному собеседнику. Остаток лета пролетел незаметно. С Юрьевым они больше не виделись. Однажды зайдя в стекляшку, он узнал, что тот в лагере (пионерском), при этом мама Юрьева, обычно улыбчивая и приветливая, посмотрела на него как-то странно, с сожалением что ли. Хотя, возможно, ему это показалось.

Ад начался со странной и в общем мало понятной фразы. 1-го сентября один из одноклассников подошел к Вадиму и сказал: «У тебя на родине война идет, а ты здесь ошиваешься. Умный? Хуй на всех забил?». Еще раньше, чем до конца осознал смысл сказанного, Вадим просто дал ему по морде. Физически он был сильнее многих своих сверстников, а потому подоспевшие приятели говорившего в драку лезть побоялись и дальше устрашающих и довольно нелепых жестов дело не пошло. На уроке он думал только о произошедшем: фраза была явно чужая, спроси у говорившего где Израиль и он будет искать его на Северном полюсе, а вот подишь ты «У тебя на родине…». И почему он думает, что Израиль – его, Вадима, родина. Для самого Вадима это было неожиданностью: чувство обиды и несправедливости во всем, что касалось Израиля, было вызвано переживаниями за свою родину, где он родился и жил и которая позволила себе опуститься до такого «позорного поведения». На следующей перемене к Вадиму подошел Зык. Фамилия, как хук с левой, соответствовала образу – в недавно открывшейся во дворце спорта секции бокса, Зык считался перспективным и уж во всяком случае, лучшим. Радушно улыбнувшись, он протянул Вадиму руку и Вадим пожал ее, слегка удивленный, но все же обрадованный. И тут же получил тот самый хук слева, потом еще, потом удар в лицо. От неожиданности Вадима как парализовало – он стоял, получая удары и не мог ничего поделать в ответ. А когда все кончилось, так и остался стоять с разбитыми губами и опухшей щекой и вдруг заплакал… На следующий день к нему подошел какой-то парень намного старше его (Вадим видел его впервые). Глядя куда-то за спину Вадима, он спросил: «Этот?» и, видимо получив утвердительный ответ, ударил в лицо. А после уроков уже знакомый Вадиму парень и еще несколько таких же оттащили его за угол и стали бить. Били тупо, с оттяжкой. Видно было, что это доставляет им удовольствие. Когда же лицо Вадима превратилось в кровавое месиво, повалили на землю и попинали ногами, но уже не больно… не очень больно – устали. Неделю он просидел дома, ждал, когда сойдут синяки, а когда вернулся в школу все повторилось сначала.

– У нашего мальчика проблемы – сказала жена – его бьют за то, что он еврей.

– Не говори ерунды – отмахнулся Ираклий – т.е. антисемиты, конечно есть. Но чтобы вот так, среди бела дня, при попустительстве учителей… Время погромов в этой стране все-таки прошло.

– Посмотри на его лицо. Ты редко бываешь дома, а когда бываешь он его прячет.

– Хорошо. Завтра я пойду в школу, а потом поговорю с ним. Что-то здесь не так.

В это время Ираклий действительно попадал домой не каждый день. Он в буквальном смысле, жил на работе. У них пошло… Создаваемый ими «МИНСК-32», в историю вычислительной техники войдет как уникальный вычислительный агрегат. В отличие от своих заокеанских коллег (при несоизмеримо более низких зарплатах), они создавали не просто машину, производящую вычисления, но машину, готовую к диалогу. Им не хватало денег и дисковой памяти.

Утром он все-таки решил сначала заскочить на работу. А потом позвонила жена: «У нас горе. Приезжай немедленно. Вадика сбила машина». Он так и не успел увидеть сына живым. После похорон, разбирая его вещи, он нашел дневник.

«Это повторяется каждый день…»

«Сегодня один из них встал надо мной во время урока, и начал втыкать в спину перо, а меня снова как будто парализовало. Я думал, что учительница должна прекратить это, но она кажется ничего не замечала. Неужели я такой трус…»

«Сегодня опять остался дома. Стыдно с такой рожей выходить на улицу. Но нет худа без добра – я сочинил сказку.

Жила на свете Нефертити, прекрасная девушка с миндалевидными глазами. И случилось так, что бедный художник Тутмес заболел ими и сотворил чудо. Чудо из розового песчаника. Цвета ее губ. Но Нефертити стала женой фараона и Тутмес не закончил своего чуда, потому что вместо буйного крыла ее волос над этими глазами нависла корона.

– Но я же все равно буду рядом и ты каждый день…

– Смогу видеть чужие глаза Нефертити – закончил, перебив ее Тутмес.

И она смолчала, слегка опустив голову, потому что слишком откровенно прозвучала в этих словах жестокая правда о состоявшейся лжи. Но Тутмесу было мало этого и он сотворил новое чудо. Горным хрусталем и черным деревом оживил он впадины глазниц на холодном камне. И когда через тысячи лет человек извлек из глубины веков эту печальную историю в двух портретах, первым, что прочел он, заглянув в хрустальные глаза несостоявшейся богини, была заповедь доброго Тутмеса: «Сотвори чудо свое и обрети радость в содеянном».

«Наверное, я схожу с ума. Я слышу голоса. Они требуют сделать что-то, чтобы доказать, что я не трус. Сегодня едва удержался, чтоб не выпрыгнуть на дорогу, перед грузовиком…»

Наконец Ираклий пошел в школу.

– Видите ли. У Вадика действительно были проблемы с товарищами в последнее время, но мы стараемся не вмешиваться… Колесников, прекрати сейчас же – это тебе не ринг. Да, так вот, дети должны сами научиться решать такие проблемы. Иначе, что будет с ними, когда они выйдут за пределы этих стен…

А через три года умерла жена. Она увядала на глазах. Врачи с умным видом разводили руками: «… психологическая травма… посттравматический синдром…». А ее как будто просто отключили от какого-то источника, питающего жизнь. К этому времени их проект исчерпал себя. Советская власть купила, а точнее украла за большие деньги (все через жопу) IBM-овскую OS-360 и их просто прикрыли, заставив адаптировать приобретение под советские технологические возможности. Поэтому, когда ему предложили возглавить крупный отдел в одном из первых в стране институтов прикладной математики, он согласился без колебаний.

Обстоятельства гибели сына заставили его задуматься над вопросом, который, как он потом полагал, тлел в нем всегда: быть евреем – что это значит? Процесс национальной самоидентификации принял у Ираклия (как и положено гению) весьма своеобразный характер. Проштудировав несколько самоучителей иврита, он достал издание ТАНАХа с параллельным текстом на русском и начал читать. Читая, он почувствовал удивительную стройность, «алгоритмическую» регулярность этой книги и понял, что это ключ к Тайне. Так появились четыре Постулата Веры и институт судьбы.

Как-то будучи в столице по делам института, Ираклий решил наведаться в центральную московскую синагогу. Там его внимание привлек человек средних лет с густой копной седых волос и по мужски красивым, волевым лицом. Они разговорились.

– А ведь я Вас знаю – вдруг сказал собеседник – еще по Минску. Не напрягайтесь. Мы не были знакомы. Официально… Я курировал Ваш отдел.

– Что значит «курировал» – под левой лопаткой Ираклия противно защемило.

– Курировал. Доносы читал. Агентуру инструктировал. Давайте присядем. Летом 1967-го года было принято решение провести нечто вроде, как это значилось в циркуляре, профилактического мероприятия. В школах периферийных районов больших городов, где евреев было немного (дабы не провоцировать политический резонанс по поводу преследования на национальной почве), выбирали одного или двух, по разным критериям и начинали бить. Не так, чтобы очень сильно, но каждый день. Регулярность, по мнению авторов циркуляра, являлась определяющим фактором. Мероприятие преследовало несколько целей.

1. Воспитательную. Нужно было наказать евреев, откровенно сочувствовавших Израилю. Уж больно позорно мы там обосрались.

2. Научную. Эффективность такого воздействия, как безоговорочно парализующего волю человека, на лубянке была хорошо известна. Почти в ста процентах случаев сопутствующие явления были: обострение творческих способностей и слуховые галлюцинации. Нужно было выяснить как реагирует психика человека на это воздействие в условиях открытого пространства и видимой свободы.