Читать книгу: «Анатомия предательства, или Четыре жизни Константинова», страница 12
– Константинов, если я вернулась, это ничего не значит. Просто мне некуда идти, да и тебе, как я понимаю, тоже.
– Я могу снять другую комнату, если ты не хочешь жить со мной.
– Давай, устрой представление для всего полигона, – повернувшись к нему, ответила Нина, – завтра об этом будут все знать. Единственное, о чём будут судачить, так это кто кого бросил.
– Ниночка, я виноват. Да, я трус, я предатель, но поверь, я ничего не могу сделать. Я не могу в такой ситуации оставить Люду с двумя детьми и уйти.
– А уезжать в командировки, оставляя её одну, ты можешь?
– Это совсем другое.
– Ладно, Юра, давай спать. Мне не привыкать к предательству. Переживу и это.
***
Константинов лежал на своей полке. Из глаз катились слёзы. Он время от времени вытирал их рукавом куртки. «Сколько же лет прошло, – подумал Константинов и посчитал, – кажется, восемь».
***
Постепенно всё наладилось. Жили они на полигоне как муж и жена. И только через три года он развелся с Людой. Спокойно, без скандала и взаимных претензий. На алименты она не подавала, Юра регулярно сам заносил ей деньги.
С Ниной он расписываться не торопился, что-то останавливало его. Словно чувствовал, что как-то всё ненадёжно. Нина уехала с полигона и стала жить в своей однокомнатной квартире. Юра, возвращаясь из командировки, жил у неё. Она уволилась из института и работала в проектном отделе какого-то завода. Детей она не хотела и это было странно. Московская жизнь завертела ими так, что некогда было вспомнить о своих детях, хотя при разводе он собирался с ними регулярно видеться. Нина, видимо, истосковавшись по светской жизни на полигоне, пыталась наверстать упущенное. Каждый вечер то они в гостях, то у них гости. Вечеринки, рестораны, ночные клубы, о которых Константинов даже не знал. Нина время от времени напоминала ему о необходимости узаконить их отношения, но затем забывала об этом в круговороте жизни. В Москве она сильно похорошела. Стильная одежда и особенно вызывающая короткая стрижка делали её заметной в любой компании. У неё появилось множество поклонников, что, конечно, не нравилось Юре. Все попытки поговорить с ней ни к чему не приводили. Она, как правило, закрывала ему рот своим поцелуем. Так что разгульная жизнь продолжалась. Юре это стало надоедать, и он постоянно искал повода почаще уезжать на полигон. Нина тоже заметно охладела к нему. И вот однажды, вернувшись домой, он обнаружил, что его ключ не подходит к замку. А в двери торчала записка о том, что она уехала со своим другом и будет не скоро. «Прости, не ищи меня и не обижайся. Прощай», – заканчивалась она.
Константинов снял недорогой номер в гостинице. Идти и просить общежитие было выше его моральных сил. В институте достаточно отрицательно отнеслись к его разводу с Людмилой, которую все хорошо знали. Не поощряли и совместную жизнь с Ниной. Состоялось несколько тяжёлых разговоров в парткоме института. Прозвучало даже предложение об исключении его из партии, а это означало автоматическое лишение его допуска к секретным работам. И, если бы не его позиция ведущего специалиста по системе, у него могли бы начаться проблемы с работой. Через несколько дней он позвонил Людмиле и рассказал о своём расставании с Ниной. «Хорошо, я перееду к маме. Она одна в трёх комнатах, а твоё жильё освобожу», – ответила Людмила. Через неделю он вернулся в свою пустую квартиру. Видеться со своими детьми он не хотел, так как ему было очень стыдно. Что он им скажет в своё оправдание? Возможно, пройдёт время и тогда он сможет всё объяснить. Но это время так и не пришло.
2.5. СОЛОВЬЁВ
Константинов лежал на жёсткой полке и смотрел в потолок. Был вечер, начинало темнеть. Это он видел по кусочку неба, что было за приспущенным окном. Не спалось. Он захотел посмотреть на фотографию своих мальчиков, которая у него была спрятана под стелькой ботинка, но не мог этого сделать, так как боялся, что конвоир заметит и заберёт её. «Какая же я сволочь, – твердил себе Константинов, – я предал Люду, предал своих сыновей. Предал своих друзей. Нет мне прощения. Скорее бы конец». Громкий разговор солдат в коридоре отвлёк его от размышлений. О чём они спорили Константинов разобрать не мог. Только понимал, что один солдат, наверное, старослужащий, что-то заставлял сделать другого. Другой был Соловьёв, которого он сразу узнал.
– Соловей, утром разгрузимся, мы с тобой ещё поговорим. Ох и пожалеешь ты об этом.
– Ну это ещё посмотрим, кто пожалеет.
– Что за базар здесь развели, – послышался голос капитана, – кто дежурит, Соловьёв? Вот и пусть дежурит, а ты марш в купе. Нечего в коридоре болтаться.
– Есть, – ответил солдат, развернулся и на ходу резко ударил Соловьёва кулаком в живот. Тот коротко вскрикнул.
Солдат зашёл в купе и закрыл дверь.
– Соловьёв, что завтра приезжаем? – тихо спросил Константинов.
– Да, – тихо сопя ответил Соловьёв, – прекратить разговоры, не положено.
Константинов сел на полку и придвинулся к решётке. До сидящего солдата было около метра. Оба молчали. Первый заговорил Соловьёв.
– Так тебя, что, точно приговорили к расстрелу? – тихо спросил Соловьёв.
– Точно, – выдохнул Константинов.
– Так ты правда шпион?
– Выходит, что так.
Снова замолчали. Соловьёв закурил и предложил Константинову.
– Не курю, – отозвался тот.
– Тебе, наверное, очень страшно?
– Уже нет, привык к этой мысли. А сначала было страшно.
– Так зачем же ты это делал?
– Знаешь, Соловьёв, так просто не расскажешь.
– Наверное, из-за денег? – спросил Соловьёв.
– Из-за денег тоже, – ответил Константинов и задумался.
Деньги. Он уже перестал о них вспоминать. А ведь они лежали в банке, закопанной возле домика на даче. Их не нашли. Все его попытки передать кому-либо ни к чему не привели. А деньги большие. Как бы они пригодились Ивану и Кирюше. Им жизнь свою нужно будет устраивать. «Интересно, сколько они могут пролежать в земле в банке? – зачем-то подумал Константинов. – Наверное, очень долго. Банка закрыта крепко, влага не попадёт. Будут там лежать, пока кто-нибудь не раскопает. Дачу, наверное, отдадут какому-нибудь очереднику в институте. Начнёт он наводить порядок в доме и за домом. Возможно, вздумает разобрать мусор между домом и забором. Но вряд ли начнёт перекапывать землю за ним. Значит, банка так и останется в земле. Это если он захочет убрать мусор и сделать на этом месте грядку или начнёт перестраивать дом, вот тогда и найдётся его банка с деньгами. А там тридцать тысяч. Отнесёт, сдаст в милицию? Это вряд ли. Оставит себе и начнёт потихоньку тратить. Надолго хватит. Он ведь наверняка будет знать, что эта дачка принадлежала ему, Константинову, которого расстреляли за шпионаж. Так что бояться, что объявится хозяин деньгам, не будет. А может, предложить их Соловьёву? Парень вроде хороший».
Константинов придвинулся ещё ближе к решётке.
– Соловьёв, а ты сегодня ночью ещё будешь дежурить? – тихо спросил Константинов.
– А тебе-то что? – также тихо ответил солдат.
– Поговорить охота.
– Разговаривать нельзя, запрещено.
– Так ночь же будет, никто не услышит. Ты как заступишь, так толкни меня. Поговорим. Мне тебе нужно кое-что рассказать.
– Это чтобы меня под трибунал подвести?
– Да ты что, Соловьёв? Так, о жизни поговорим.
– Ладно, посмотрю, – Соловьёв встал и не спеша пошёл вдоль вагона.
Константинов так и не заснул. Он слышал, как время от времени конвоир проходил по вагону, затем вновь усаживался на свой стул. Затем услышал, что из купе вышел новый конвоир. Тоже прошёлся по вагону, затем остановился около его решётки.
– Спишь, что ли? – тихо прошептал Соловьёв.
– Нет, не сплю, – также тихо ответил Константинов. Он прижался вплотную к решётке, так что его щёки упёрлись в металлические прутья.
– Говори, чего хотел?
– Соловьёв, как тебя зовут?
– Валера.
– У тебя семья есть?
– Ну а как же. Папа и мама, ещё сестрёнка. Она в школу ходит.
– А живёте где?
– В Подмосковье. Дом ещё дед моего отца строил.
– Валера, а когда домой отпустят?
– Домой мне ещё нескоро. Только полгода прослужил. Но отпуск ротный обещал осенью дать.
– Валера, это хорошо. У тебя есть листок бумаги, мне тебе нужно что-то записать?
– Письмо, что ли? Это запрещено. Если узнают, что я письмо от заключённого взял, то не только отпуска лишусь, но и под трибунал могу попасть.
– Да нет, Валера, не письмо. Записку для тебя.
– Зачем мне записка от тебя?
– Валера, слушай внимательно. Когда меня арестовали, остались спрятанные деньги. Их не нашли. Валера, много денег, очень много.
– Ну ни фига себе. Ты что, хочешь их мне отдать? – чуть громче, чем нужно, проговорил Валера.
– Тише, Валера, тише. Никто о них не знает, и никто не должен ничего знать.
– Ну это понятно, – еле слышным шёпотом ответил он.
– Дай листок бумаги и ручку, я запишу адрес, где они спрятаны. Только ты должен мне пообещать, даже поклясться, что половину денег отвезёшь в Москву моей бывшей жене. У неё двое моих сыновей.
– А сколько-то там денег?
– Не переживай, всем хватит. Тридцать тысяч. Пятнадцать оставишь себе.
– Вот это да! Я смогу дом новый построить, а то наш давно на ладан дышит.
Валера расстегнул пуговицу на гимнастёрке и достал из внутреннего кармана сложенную вдвое тетрадку и ручку. Константинов взял их и тихо подошёл к столу. Аккуратно, стараясь не издавать никаких звуков, он развернул тетрадку. Все странички были записаны какими-то адресами и телефонами. Полистал, нашёл чистую и аккуратно записал адрес, начертил схему участка, обозначив крестиком место, где закопана банка. Затем записал московский адрес Людмилы. Также тихонько подошёл снова к решётке и протянул тетрадку Валере.
– Это адрес и место, где закопаны деньги. Приедешь туда, только не в выходные. Там по выходным много народу. Найдёшь мою дачу. Она, конечно, уже не моя, но это не важно. Сразу не заходи, пройдись туда-сюда. Убедишься, что тебя никто не заметил, нигде нет никого. Откроешь калитку. Там крючок с внутренней стороны. Руку просунешь между штакетин. Зайдешь и снова закроешь. Пройдёшь за дом, там тебя уже никто не увидит. Аккуратно раскопаешь. Под доской будет лежать трёхлитровая банка. В ней деньги. Положишь в какую-нибудь сумку и быстренько домой. Дома откроешь. Смотри, чтобы никто не заметил. Отсчитаешь пятнадцать тысяч, завернёшь во что-нибудь и отвезёшь в Москву. Там ничего объяснять не нужно. Позвонишь. Выйдет Людмила, обязательно убедись, что это она. Сунешь ей пакет в руки и сразу уйдёшь. Всё запомнил? – спросил Константинов и посмотрел на Соловьева.
– Да, – ответил тот и дрожащими руками спрятал тетрадку снова во внутренний карман.
– Только смотри, не вздумай обмануть. А то я к тебе мёртвый приду за деньгами.
– Да Вы что, как можно? Всё сделаю, как сказали, – голос у Соловьёва дрожал.
– Всё, Валера, иди, – Константинов устало откинулся на спинку полки.
Соловьёв пошел по вагону, затем так же не спеша вновь подошёл к Константинову.
– А когда Вас, того, убьют, то есть расстреляют? – тихо спросил он.
– Это одному Богу известно. Может, завтра, может, через неделю, может, через месяц, – со вздохом ответил Константинов.
Соловьёв встал, перекрестился и сел на своё место у окна. Достал сигарету и закурил. Константинов лёг на полку и вытянулся так, что затрещали кости. Ему стало легче. «Одним незавершённым делом меньше», – подумал он, засыпая.
Разбудил его громкий топот сапог и крик: «Приготовиться к выгрузке! Вещи не забывать!» Возле его решётки стоял Соловьёв и капитан.
– Соловьёв, КГБэшного последним, по моей команде. Понял? – сказал капитан.
– Так точно, товарищ капитан.
Константинов услышал, как загремели решётки в купе и заключённых по одному выводили конвоиры. За окном слышался гул голосов и лай собак. Его не выводили. Постепенно гул голосов смолк. Слышны были звуки заводимых моторов. Через некоторое время к его решётки подошёл Соловьёв и ещё один конвоир. Соловьёв отомкнул её и взял Константинова под руку. Повёл через пустой вагон к выходу. Второй конвоир шёл следом. Константинов тихо, так, чтобы слышал только Соловьёв, сказал: «Валера, не забудь про обещание». «Не забуду, я в Бога верую», – так же тихо ответил ему тот. На площади уже никого не было. Пять или шесть машин с железными будками выстроились на дороге, выходящей с площади. У вагона стоял капитан, рядом с ним полковник и Червонец. Константинов спустился по ступенькам из вагона. На земле его подхватили под руки двое других конвоиров и заставили сесть на корточки.
– Константинов! – громко выкрикнул капитан.
– Громко фамилия, имя, отчество, статья и срок! – прокричал полковник.
– Константинов Юрий Иванович, шестьдесят четвёртая, высшая мера, – также громко ответил Константинов.
Капитан подал полковнику портфель и бумагу, тот в ней расписался и вернул капитану.
– Товарищ полковник, куда его? – спросил старший лейтенант, подойдя к полковнику.
– Ждите, сейчас приедет ещё одна машина, я вызвал.
– Есть, – козырнул старший лейтенант и отошёл в сторону.
– Ну что, Витёк, – громко сказал Червонец, – кончилась твоя власть? Теперь здесь власть Тимофеевича, прощай покуда, будь здоров.
– И тебе не хворать, – ответил капитан и пошёл к вагону, затем остановился и добавил: – Червонец, тебе не надоело на халяву кататься?
Не дожидаясь ответа, капитан поднялся в вагон, следом за ним два конвоира и захлопнули дверь. Константинов сидел на корточках посреди большой площади, около него стояли два конвоира с автоматами. Полковник и Червонец направились в сторону, где стоял Уазик, но в машину садиться не стали, а отошли в сторону и о чём-то говорили. Колонна машин стояла, заглушив моторы. Собак загнали в грузовик и они, выглядывая через борта, негромко полаивали. Возле одной из машин солдаты собрались в кружок и курили. Ноги Константинова от неудобного сидения на корточках затекли и ему очень хотелось выпрямить их. Он попытался приподняться, но его толкнул конвоир автоматом в бок: «Сидеть, на корточки». На окрик обернулся полковник.
– Старлей, пусть сядет, отведи к камням, – громко сказал полковник.
– За мной, – сказал старший лейтенант и пошёл к куче камней, которые были навалены на краю площадки.
Старший лейтенант был уже не молод, голова седая, высокий, крепкий, с усами. Подойдя к камням, он кивнул головой, мол, садись. Константинов выбрал камень покрупнее и сел. Рядом сел один из конвоиров, другой остался стоять. Старший лейтенант тоже выбрал камень и сел. Теперь было слышно, о чём разговаривали полковник с Червонцем.
– Тимофеевич, долго будем ждать, пора уже на хату? – спросил Червонец.
– Скоро машина приедет.
– Так может, оформишь этого при попытке к бегству, да поедем? – сказал Червонец и засмеялся. У Константинова пот потёк по спине и задрожали ноги.
– Ты, Олег, совсем на воле нюх потерял, вагон ещё не отогнали, а там Витёк за нами наблюдает.
– Да, это точно. Да и мне с ним побазарить нужно.
– Что значит, побазарить? Он будет в спец блоке сидеть. Никто с ним разговаривать не будет.
– Это точно, Тимофеевич, никто, кроме меня.
– А что за дело?
– Да сдаётся мне, что он не все деньги сдал следователю. Ещё есть схрон.
– С чего ты это взял?
– Сорока на хвосте принесла.
Они замолчали, закурили. Константинов, успокоившись, стал разглядывать полковника и Червонца. Полковник был уже в возрасте, большой, упитанный. Голова начисто выбрита. Выглядел очень солидно. Червонец же, напротив, был невысок, суховат и жилист. Чувствовалась в нём сила. И не только физическая, была ещё сила воли. Это было понятно сразу, его слово – закон.
– А что, братва меня уже ждёт? – спросил Червонец.
– Ждут, ждут. Поляну накрывают.
– Плохо было без меня? – засмеялся Червонец.
– Знаешь, какие-то приблатнённые голову подняли, под себя захотели всех подмять. Порядка не стало.
– Это плохо. Но ничего, порядок наведу, если поможешь. Три дня мне нужно. Предупреди караул.
– Помогу, Олег, помогу. Мне самому эта анархия не нужна. С тобой, как-то спокойней. Порядок должен быть на зоне.
Из-за поворота дороги показалась машина с будкой.
– Так, всё. Шагай в машину, сейчас поедем, – сказал полковник и подошёл к сидящему на камне старшему лейтенанту. Тот быстро встал.
– Антон, поехали. Я на Уазике впереди, ты с расстрельным за мной. Конвой с собаками замыкает, – сказал полковник.
– Слушаюсь, – ответил старший лейтенант.
Однако впереди возникла заминка. Подъехавшая машина никак не могла развернуться на узкой дороге. Сделав несколько попыток, она начала сдавать задом, чтобы найти более широкое место для разворота.
– Валентин Тимофеевич, а кто этот Червонец? – спросил старший лейтенант.
– Это, Антон, наша с тобой палочка-выручалочка. Он наведёт порядок в лагере за три дня. Ты же видишь, что сейчас творится? Мы потеряли контроль и восстановить его не получается. А у Червонца получится. Самых активных порежут, остальных зачморят, и всё. В лагере будет порядок.
– Вы его давно, наверное, знаете?
– Давно, Антон, очень давно. Многому у него научился. Знаешь метод кнута и пряника? Так вот, мы Червонцу пряник дадим, то есть волю. Он всех в стойло загонит, а потом мы кнутом и его загоним. И будет порядок у нас с тобой. Ты Антон учись работать с человеческой массой.
– Я учусь у Вас, Валентин Тимофеевич.
– Ты молодец, я за тобой давно наблюдаю. Скоро мой зам. по воспитательной работе уйдёт на пенсию, займёшь его место. Кумом станешь.
– Спасибо, Валентин Тимофеевич.
– Мы ведь не только охраной занимаемся, наша задача перевоспитывать людей. И мы её с тобой будем выполнять. Но заниматься воспитание можно только тогда, когда они послушны. Вот для этого и нужен нам Червонец, то есть Олег Филиппов. Предупредишь начкаров, чтобы трое суток на беспорядки не обращали внимания, я обещал Червонцу три дня воли. Кого порешат, спишем на производственные травмы. Понял, старлей.
– Так точно, товарищ полковник.
– Ну вот, наконец-то разобрались, – полковник махнул рукой в сторону, подъехавшей задом машине, – командуйте, товарищ старший лейтенант.
– Заключённого в первую машину, – крикнул он конвоирам, сидящим на камнях возле Константинова, а затем громко, – все по машинам!
Конвоиры повели Константинова вдоль стоящих машин. Из них слышались крики: «Это нас из-за предателя маринуют, как селёдку в бочках. Грохнуть его надо было сразу».
– Прекратить разговоры! – громко крикнул старший лейтенант и сел в первую машину.
Константинова посадили в железную будку. Стены железные, пол железный, лавки по бокам тоже железные. За решётчатую перегородку сели двое конвоиров. Дверь закрыли, и машина плавно тронулась. Константинова начало укачивать. Напала дрёма. Сказалась бессонная ночь, длинная дорога в вагоне, сидение на камнях и подслушанный им разговор. Всё в нём было не понятно. Уголовник помогает администрации лагеря наводить порядок, а те обещают ему не замечать безобразия, которые будет он творить. Константинов начал зевать, ему очень захотелось спать. Он лёг на железный пол, который был очень грязным, не обращая на это внимания, свернулся калачиком и заснул.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПОДЛОСТЬ
3.1. ЧЕРВОНЕЦ
Камера была очень маленькая, буквально три шага от стола до двери и два шага от кровати до стены. В углу размещался туалет, и умывальник, у длинной стены стояла простая солдатская двухъярусная кровать. На нижнем ярусе кровати лежал полупустой матрац, серая подушка и солдатское одеяло. Верхний ярус был пустой и через пружинную сетку был виден обшарпанный потолок. Ножки кровати тоже были обшарпаны, краска стёрта. Стены камеры были покрашены какой-то грязно-зелёной краской на высоту полутора метров. Выше были когда-то белёными, а теперь грязными с облупившейся извёсткой. Крашенные стены были полностью покрыты различными надписями, календарями и неприличными рисунками. Константинову камера очень не нравилась, ему было в ней неуютно, и он вспоминал свою камеру на Лубянке с какой-то теплотой и ностальгией. Единственным плюсом новой камеры было маленькое окно, забранное решёткой из сваренной арматуры. В него было видно небо и слышно, что происходило во дворе. Когда солнце светило со стороны тюремного двора, свет ярким прямоугольником ложился на пол камеры. Прямоугольник был разделён на шесть практически равных квадратов. Он передвигался не спеша по полу, и можно было стать на него, когда он располагался между столом и дверью. Солнце слепило глаза и согревало своим теплым светом. Каждое утро и вечер была слышна перекличка заключённых. После чего открывалась дверь его камеры, заходил начальник караула и громко выкрикивал: «Заключённый Константинов!» Константинов также громко выкрикивал: «Здесь!» После чего начальник караула выходил, дверь со скрипом закрывалась, громко щёлкал замок, и он оставался совсем один. Одиночество его не тяготило, напротив, он себе не мог представить, что было бы, если бы он сидел в бараке с другими заключёнными. Он с ужасом вспоминал, как они были агрессивно настроены против него, пока его везли в вагоне. В камере ему разрешалось лежать на кровати в любое время, и он практически всегда лежал на ней, читая книгу или просто так, без всяких мыслей. Книги стопкой лежали на углу стола. Он взял верхнюю, это был томик Дюма «Три мушкетёра». Кормили очень плохо. На завтрак давали чашку, где лежали несколько ложек какой-нибудь каши: овсяной, перловой или пшеничной. Сухой и плохо проваренной. На обед суп, состоящий из половинки сваренной моркови и половинки картошки, бывало, плавал ещё лист капусты. На ужин снова та же каша, политая подливкой с запахом мяса. Иногда в ней, и в самом деле, попадался маленький кусочек мяса.
Однажды ночью его разбудили звуки выстрелов. Стреляли из автоматов очередями. Слышался топот множества ног, крики, лай собак. Константинов сидел на своей кровати, поджав ноги. Ему было очень страшно. Что там происходит? Он вспомнил разговор начальника лагеря с Червонцем. Наверное, он со своими дружками наводит порядок в лагере? На улице была ночь, но ярко светили прожектора, это было видно по всполохам света в окошке и на полу. Постепенно шум смолк. Но все заключённые были во дворе. Слышны были команды, которые отдавили конвоиры, затем началась перекличка. К утру всё стихло. Прожектора погасли.
Дня через три, в то время, когда Константинов сидел за столом и читал книгу, к нему в камеру зашёл маленький толстенький подполковник. Конвоир, открывший камеру, громко сказал: «Встать! Руки за спину!» Константинов послушно встал, положив руки за спину и не дожидаясь новой команды громко произнёс: «Заключённый Константинов, статья шестьдесят четвёртая, высшая мера».
– Садитесь, – спокойно сказал подполковник и показал рукой на кровать. Сам сел на стул.
– Спасибо, – тихо ответил Константинов и сел на свой матрац.
– Гражданин Константинов, я подполковник Тихонов Олег Леонидович, заместитель начальника лагеря по воспитательной работе, – спокойно сказал подполковник, – а как Вас зовут?
– Юрий Иванович, – ответил Константинов, – извините, мне кажется, что воспитывать меня уже не нужно.
– Совершенно верно, Юрий Иванович, уже поздно. Да и нет передо мной такой задачи. Но в мои обязанности входит также контроль за содержанием заключённых в спец. блоке, – подполковник замолчал, тяжело дыша, – у Вас есть какие-нибудь жалобы или просьбы, как кормят?
– Кормят отвратительно, но вряд ли Вы это можете исправить.
– Да, согласен, рацион скуден, но он полностью соответствует установленным нормативам, так что извините, не пансионат, – улыбнулся подполковник, потом снова помолчал, чтобы отдышаться и продолжил, – вижу, литературой обеспечены. Если есть необходимость, Вам принесут список книг нашей библиотеки, сможете выбрать.
– Нет, спасибо, пока не нужно. Возможно, позже. Скажите, долго мне здесь сидеть? – тихо спросил Константинов и посмотрел на подполковника.
– Не знаю, это решает не руководство лагеря, все указания приходят из вышестоящей организации. Вы отказались от апелляции и помилования. Можно спросить – почему?
– Знаете, Олег Леонидович, я виноват, прощения мне нет и должен быть за это наказан.
– Что же, достойный ответ. Уважаю.
– Олег Леонидович, меня не выводят на прогулку.
– Знаю, Юрий Иванович. Прогулки спецконтингента не предусмотрены. Но я попытаюсь этот вопрос решить.
– Спасибо.
– Если больше ничего нет, то до свидания. Вы меня можете вызвать, если что потребуется.
– До свидания.
Подполковник подошёл к двери и постучал. Дверь открылась, он вышел.
«Зачем он приходил, если от него ничего не зависит? – Константинов лёг на кровать и задумался, – видимо, просто выполнял свою работу. Хорошо бы разрешили прогулку».
Дни тянулись за днями, на прогулку его так и не вывели ни разу. Он читал книгу совершенно не понимая, что в ней написано. Думать ни о чём не хотелось.
Однажды ночью, когда Константинов уже собрался спать, дверь камеры неожиданно открылась и в неё вошли старший лейтенант с усами и Червонец. Дверь сразу закрылась. Константинов быстро встал: «Заключённый Константинов, шестьдесят четвёртая, высшая мера». Старший лейтенант прошёлся по камере туда-сюда, затем остановился у двери.
– Гражданин Константинов, с Вами хотят поговорить, – он кивнул на Червонца, а сам постучал в дверь, которая открылась, – десять минут, не более.
– Ладно, Антон, иди. Я постучу, – махнул ему рукой Червонец, затем подошёл к кровати и сел, указав Константинову на место около себя.
– Олег, – Червонец протянул Константинову руку.
– Юра, – ответил тот и пожал руку. Рука была очень крепкая и жёсткая, – а Вы же Червонец?
– Червонец – это для своих, а ты здесь случайный пассажир, да и то ненадолго.
Червонец достал пачку сигарет, вытащил одну себе и одну Константинову.
– Спасибо, не курю, – ответил Константинов.
– Юра, не буду тянуть кота за яйца, я пришёл к тебе не просто так.
– Я догадываюсь.
– Короче, я внимательно прочитал твоё дело и не просто внимательно, а с карандашом в руке. И знаешь, что-то не стыкуется, – Червонец замолчал, крепко затянулся, а затем продолжил, – не стыкуются деньги, которые ты получил от своего хозяина и которые у тебя изъяли. Ты не вёл разгульную жизнь, не тратил деньги на баб. Вывод напрашивается сам собой, ты не всё сдал следаку. Остался где-то у тебя ещё схрон.
– О чём Вы говорите, какой схрон? Всё нашли и забрали.
– Юра, смотри мне в глаза! – сказал Червонец таким голосом, что возразить ему было невозможно, он положил свою руку на колено Константинова и с силой сжал её, так что тот вскрикнул, – мне врать не получится, я не КГБэшник, я тебя насквозь вижу и чувствую, когда мне пытаются врать.
Константинов побледнел, сильно заболела нога, которую сжал своими стальными пальцами Червонец.
– Я Вам правду говорю, все деньги забрали, – начал Константинов.
– Хватит блеять, – резко оборвал его Червонец, – есть деньги и не малые. Я чую.
Константинов встал с кровати.
– Сидеть! – резко крикнул Червонец, а сам встал и отошёл к столу, сел на табурет. – Слушай меня внимательно и запоминай.
Червонец закурил вторую сигарету, опёрся спиной о стол и вытянул ноги.
– Юра, ты человек умный и должен понять. Деньги, если ты их спрятал надёжно, не достанутся никому. Друзей у тебя не было, женщин тоже. Стало быть, они будут лежать, пока не сгниют или пока их не найдёт какой-нибудь фраер. Ты этого хочешь? А если отдашь мне, они попадут в общак, из которого мы будем подогревать тебя. Тебе выдадут нормальную постель, тебя будут кормить не той баландой, что жрут все. Тебе будут приносить хавчик из офицерской столовой. Тебе будут давать курево, водку, марафет. Тебе будут раз в месяц приводить бабу. Тебя будут выводить на прогулку каждый день. Короче, не кича, а курорт. А самое главное, ты сможешь сам назначить дату, когда приведут в исполнение приговор. Это ведь круто, самому определить, когда умереть. Можно прямо на день рождения. А можно лет через двадцать. А захочешь, прямо завтра, – Червонец замолчал, затянулся, а затем продолжил, – а если не отдашь, то я тебе не завидую. Будешь гнить в этой камере годами, а кроме того, тебя будут приводить в барак, где тебя будут пидорасить человек десять. Каждую ночь. Ты будешь на коленях умолять, чтобы тебя быстрее расстреляли. Но тебя не расстреляют, ты будешь подыхать сам. Ты уже догадываешься, как к тебе относятся зеки. Ты предатель, ты сука. Такого же мнения и вертухаи. Так что помощи тебе ждать неоткуда. Помочь тебе могу только я. Я вор в законе. Это моя зона, здесь моя власть. Как я скажу, так и будет.
Он встал, прошёлся по камере. Сел на кровать рядом с Константиновым.
– Юра, я тебя прошу не делать глупостей. И ещё. Если денег будет много, реально много, мы организуем тебе скачок, то есть побег. Вместо тебя расстреляют какого-нибудь чмошника, а ты с новой ксивой будешь жить где-нибудь в Забайкалье, учить детей в школе. Женишься на пышногрудой колхознице, она нарожает тебе кучу детишек. И помрёшь своей смертью, когда Богу будет угодно.
Константинов сидел рядом с Червонцем, обхватив голову руками.
– Ладно, Юра, ты подумай над моими словами, через день я жду ответ. Надумаешь раньше, позовёшь меня. Всё. Спокойной ночи, – Червонец, поднялся, хлопнул Константинова по плечу, подошёл к двери и постучал.
Дверь открылась, и в камеру вошёл усатый старший лейтенант.
– Ты что так долго, я же просил не более десяти минут.
– Антон, заглохни. Сколько нужно, столько и разговаривал.
Они вышли из камеры, дверь со скрипом закрылась. Константинов остался один. Подошёл к умывальнику, напился воды. Походил по камере, обхватив голову руками. Затем лёг. Сильно заболела голова. Мысли носились в ней, как табун диких лошадей. «Что если внять совету Червонца и отдать им деньги, будь они прокляты? И попросить расстрелять его на другой день. И закончить всё одним махом. Но можно ли ему верить? Неизвестно. Деньги-то они возьмут, но будет ли ему от этого польза?» – Константинов снова встал и начал ходить по камере. Он вспомнил свой разговор в вагоне с Валерой Соловьёвым, которому доверил тайну денег. «Можно ли положиться на него? Парень вроде хороший, не обманет. Не должен. Отнесёт деньги Людмиле. В Бога верит. Но слаб он. Может забояться связываться с этим. Испугается, убежит. Другое дело Червонец. Понятно, сам он в лагере, но дружки его на свободе. Те ничего не побоятся, всё сделают. Убьют любого, кто им станет мешать. Но Людмиле ничего не достанется», – Константинов снова лёг на кровать. «А если попросить Червонца передать часть денег Людмиле? Он, наверное, пообещает, только ничего не сделает. Деньги ему самому очень нужны. А кто такой Константинов? Да никто. Вообще никто. Ну будут выводить на прогулку, приносить еду из офицерской столовой. Это всё не главное. Главное, чтобы они не привели его в барак к другим заключённым», – Константинов снова встал и начал ходить по камере. Он себе представить не может, как он будет там. Ведь он даже защитить себя никак не сможет. Это ужасно. Из глаз потекли слёзы, он их размазывал рукавом куртки. Затем остановился, огляделся. В его голове раздался какой-то звук, как будто порвалась гитарная струна. Он снова посмотрел на стены, все изрисованные и исписанные всякой похабщиной, и вспомнил. Он всё это уже видел. Боже. Ведь это с ним уже однажды было. Он также стоял посреди камеры с грязно-зелёными стенами, изрисованными и исписанными. Такая же солдатская кровать. И он, совсем ещё пацан, стоит посреди камеры и ревёт. Ревёт в голос от ужаса, от того, что его посадят, от того, что все его мечты рухнули в одночасье, что ему придётся теперь несколько лет сидеть в тюрьме. А ведь ещё вчера всё было великолепно. Предстояла вечеринка в доме одноклассника Макса, родители которого уехали на курорт. На вечере будут все, а самое главное, Наташа. Он ей подарит цветы – всё-таки праздник. Восьмое марта. Потом выпускные экзамены и поездка с отцом в Москву. А сейчас он стоял и ревел. Голова раскалывалась от выпитого вчера.
