Читать книгу: «Вы его видели, но не заметили», страница 6

Глава 8

Часть 2. Глава 2

От лица Белицкого

2 апреля

Работа на кладбище и вправду нашлась. Мне вручили метлу, телогрейку и авансом выдали дневную оплату, чтобы я мог купить себе обед. Небольшое военное кладбище с каплицей, одной из самых старых в городе. Меня приняли так, словно ждали долгое время.

Отец Илья, настоятель прихода, не стал допытываться о моем прошлом. Однако его интересовало, пью ли я и есть ли мне где ночевать. На оба вопроса я ответил отрицательно. И если первому священник был рад, то второе его озадачило. Он пообещал поинтересоваться у местных волонтеров о месте в приюте для меня. Я, конечно, раскланялся в благодарностях, но на многое не рассчитывал.

Территория кладбища оказалась небольшой, все тропинки я мог расчистить за несколько часов, а убираться в самом храме от меня не требовали – церковная матушка следила за помещением и не подпускала посторонних к наведению порядка внутри. Заметив, что таблички с именами на некоторых могилках покрылись слоем грязи, я, вооружившись тряпкой, стал приводить их в порядок. Мне было некуда спешить, отчего я старался не пропускать ни одного пятнышка, даже, если справиться с ним казалось невозможным.

Освободившись к обеденной мессе, я принялся слоняться по очищенным от мусора тропинкам. Предполагалось, что я буду наводить порядок до обеда, после чего мог заниматься своими делами. Да вот только дел-то не было.

На обед я получил пакет с фруктами от одного из прихожан. Меня удивило, что люди, отправляясь туда, где нельзя есть, все же несли еду с собой. Я позабыл тонкости христианского богослужения и, в частности, то, что до мессы запрещалось кушать. Отчего люди и брали с собой что-то, чтобы утолить голод по выходе из храма.

Постепенно мое удивление убавлялось. Каждый раз, как я встречал этого человека, во мне все сильнее крепло осознание, что он привык подкармливать местных трудяг. Удивительно, но, когда он пропал, перестал посещать храм, я никак не мог вспомнить его лицо. В моей памяти осталось то, как выглядели кисти его рук. Необычное обручальное кольцо, потрескавшаяся между пальцами кожа, опухшие суставы… Но вот лицо! Лицо я не мог вспомнить, как бы ни старался.

В первый же день, расправившись с работой, я отправился гулять по вычищенным тропинкам кладбища. Во все стороны от церквушки, стоявшей почти в самом его центре, раскинулись могилы, пошатнувшиеся и редко посещаемые.

Разглядывая надписи и даты на них, невольно я принялся подсчитывать возраст погибших. Одному едва исполнилось девятнадцать, другой умер стариком. Я насчитал с дюжину могил с одинаковыми датами смерти. Какая вопиющая скупость судьбы – забрать у человека самое дорогое и в ответ не удосужиться подарить свою, ни с кем не делимую дату по правую сторону от тире.

Вынув из кармана платок, я протер надгробие. Ни цветов, ни других признаков того, что могилы навещали, там не было. Только редкая для начала весны листва да опавшие с деревьев ветви.

Вдалеке, почти у самой ограды, я заметил чей-то силуэт и направился к нему. Порыскав в карманах, я вынул очки – подарок Моне – с прямоугольными стеклами и тонкими металлическими дужками. У нас была одинаковая степень близорукости.

По мере того как я приближался, силуэт приобретал очертания человека. Мужчина средних лет, в пальто с высоким воротом и перекинутой через плечо сумкой присел в нескольких метрах от могилы двух братьев, погибших с разницей в один день, и целился через объектив фотокамеры прямо на надгробие.

Видимо, услышав меня, он поднял руку. Не в силах объяснить себе, почему я послушал человека, которого видел впервые, я замер, боясь шелохнуться. Словно от следующего моего движения могло рассыпаться то хрупкое невидимое чудо, которое пытался уловить фотограф.

И лишь за миг до щелчка я разглядел его цель – на плите приютились два воробья. Они замерли так же, как и фотограф, уставившись на него. В клюве одного из них был зажат кусок хлеба. Второй стоял неподвижно, готовый в случае чего перенять ношу. Между ними было метров пять-шесть, но от того, как они смотрели друг на друга – человек и воробьи, – казалось, что расстояние не превышает и тех миллиметров, которым равнялась толщина линз, собранных в объективе. Раздался щелчок, воробьи, не отпуская добычу запорхали крыльями, уносясь прочь. Еще некоторое время мужчина сидел неподвижно напротив надгробия, после чего выпрямился во весь рост, убрал в сумку фотоаппарат и повернулся ко мне.

– Спасибо, что не стали нас тревожить.

– Вы успели их снять?

– Да. Хотя порой лучше дать памяти запечатлеть момент. Просто насладиться им и запомнить.

Я постарался сделать вид, что заумные высказывания незнакомца были мне интересны, и закивал в знак согласия.

– Вы наш новый сторож?

– Дворник. Я убираю вокруг храма. Владимир. Но все меня зовут по фамилии – Белицкий.

– Я Алан. И все зовут меня по имени. Приятно познакомиться.

Он протянул мне руку. Инстинктивно я дернулся, чтобы протянуть в ответ свою, но сразу же одернул ее. Украдкой я бросил взгляд на грязные ладони в перчатках без пальцев. Грязь была везде: под ногтями, в складках кожи, даже на запястьях, которые прикрывали манжеты куртки. Перчатки не защитили от проникающей всюду грязи. Такие руки не годились для пожатия.

Но Алан, заметив, как я засмущался, схватил мою повисшую руку и крепко сжал ее. Он держал ее еще несколько секунд, отчего я наполнился уверенностью и сильно сжал ее в ответ.

– Мне очень-очень приятно познакомиться с вами! Я делаю фотовыставку для нашей церкви и, пока жду отца Илью, решил прогуляться. Как видно, не зря.

Мое смущение не прошло, но мне было приятно. Я почувствовал себя значимым. Словно я был наравне с этим человеком в пальто с высоким воротом и сумкой, перекинутой через плечо.

– Отец Илья уже закончил. Я видел его возле входа.

– Тогда я поспешу.

Мужчина убрал камеру в чехол и направился в сторону церкви. Спохватившись, что он сейчас уйдет, я окликнул его.

– Может, у вас найдется какая-то мелочь? Жрать охота и курить, – я старался быть честным и, когда доводилось просить у людей деньги, всегда старался говорить прямо, для чего они мне нужны. На кофе, значит, на кофе. На похмелиться, значит, на похмелиться. Глупо и по-юношески наивно, но именно честность оставалась тем немногим, что я еще не успел растратить.

Алан покачал головой и ответил отрицательно. Тогда я пожал плечами и вернулся к тому месту, где оставил метлу. Фотограф еще постоял какое-то время, наблюдая за мной, отчего мне стало неловко, после чего зашагал прочь.

Вскоре начал покрапывать дождь. Я снял грязные перчатки и подставил руки, надеясь вымыть их. Но тех жалких капель, что послало мне небо, не хватило, и я лишь размазал грязь по и так нечистым ладоням.

– Дурень! – я злился за произнесенные слова.

Жрать охота и курить. Глупо, как же глупо. Нужно было остановиться на жрачке. Он-то весь такой опрятный, в чистеньком пальтишке, и на туфлях его ни одного пятнышка, хотя стоял, как и я, в грязи перед могилами.

И вдруг я сообразил, что он направился к отцу Илье. Ну конечно, он все ему расскажет! Расскажет, как новый дворник выпрашивает деньги. А отец Илья удивится и ответит, что утром выдал мне аванс. Дурак, какой же я дурак! Теперь и с кладбища погонят, и про приют можно будет забыть.

Оставив метлу возле деревянной пристройки, я направился к задней калитке. Я решил, что, пока мог, нужно было дать деру. Авось сказанное забудется. Погуляю пару дней и вернусь, чтобы начать все с чистого листа.

– Владимир, постойте.

Оглянувшись через плечо, я увидел приближающихся ко мне Алана и отца Илью. Отступать было поздно, и все, что мне оставалось, – достойно ответить за свой позорный поступок. Может, найдется место в другом приходе. Дворники ведь везде нужны.

– Я хотел поблагодарить вас за работу. Вы хорошо потрудились. Приходите, пожалуйста, каждый день к девяти, – священник похлопал меня по плечу. Чувство приближающейся беды стало отступать. – Я узнал про приют. На следующей неделе они смогут принять вас. У них, конечно, много внутренних правил и ограничений, но это лучше, чем спать под звездами.

– И во сне под звездами есть свои преимущества.

– Не сомневаюсь, не сомневаюсь. Вам будет где переждать эту неделю? Пустить вас в церковь, увы, не могу, не положено.

– Я недавно нашел укромный уголок. Как раз несколько ночей смогу провести там.

Я соврал. Никакого укромного уголка у меня не было, но священник и так сделал для меня многое, отчего мне не хотелось отягощать его еще сильнее. Подумаешь, неделю провести на улице. Бывало, что целые месяцы я проводил под открытым небом, а тут всего несколько дней.

Распрощавшись на этом, отец Илья покинул меня. Следом за ним ушел и Алан, но прежде он сунул мне в руку пакет. Я и опомниться не успел, как он оказался на другом конце кладбища и был таков. Отказов этот мужчина явно принимать не привык и поводов старался не давать.

Решив найти укромный уголок, чтобы изучить содержимое пакета, я направился к выходу, но у ворот столкнулся с матушкой – той, что не пускала никого убираться внутри церкви.

– Как ваш первый день? Как вам наша церковь?

– Вполне богоугодна, – я хотел поскорее убраться, но старуха подхватила меня под руку и повела вдоль ограды.

– Вы знаете, нашим покровителем считается святой Игнатий Богоносец. Он был учеником самого Иоанна Богослова. Бедный Игнатий был растерзан дикими зверями на арене. Как, впрочем, и многие святые мученики.

Иногда я вспоминал Бога. Обычно это случалось, когда я не ощущал пальцев после морозных ночей, или оказывался в отделениях милиции, или голодал. Периодически Бог проявлял себя в моей жизни, обычно через других людей. Но я так сильно злился на него за то, каким образом сложилась моя жизнь, что в обычное время предпочитал критику веры, чем поиски ее свидетельств.

Старуха тем временем продолжала рассказывать о святых мучениках, о которых знала. Рассматривая ее морщинистое лицо и дряхлые руки, которые, к удивлению, каждый день дочиста вымывали каменный пол церкви, я убедился, что о святых и их жизни она знала многое.

Свободной от ее объятия рукой, в которой я сжимал пакет с продуктами, я стал почесывать себя по ноге. Прислонив к ней пакет, я попытался отгадать форму упаковки, чтобы понять, что находится внутри. Так я «нащупал» бутылку кефира или молока, поверх которой лежал что-то мягкое. Любопытство раздирало меня изнутри.

– Я извиняюсь, но мне нужно идти, – воспользовавшись тем, что старуха запнулась, я раскланялся и понесся прочь от нее и нескончаемых историй о святых мучениках.

Перейдя с шага на бег, я вскоре оказался у границы сектора. До реки, где стирались люди, оставался один двор, и я решил остановиться внутри него. Прохожих почти не было, и потому, не боясь, что мне кто-то помещает, я расположился на скамейке возле детской горки. Поставив пакет перед собой, я принялся аккуратно опускать его края, словно содержимое, лишившись целлофановой оболочки, могло рассыпаться и исчезнуть.

Буханка хлеба, головка сыра, палка колбасы, кефир в полулитровой картонной коробке, такое же молоко, несколько сырков, пара яблок и апельсинов и с десяток пакетиков кофе. Хранить все это мне было негде. Так что в первую очередь нужно было съесть то, что могло испортиться. Молоко, кефир и сырки. Завязав пакет на узел, я подвязал его на ремень под курткой. Так все было при мне, а руки оставались свободными.

Остановившись возле магазина неподалеку, я выловил нескольких студентов и попросил их купить мне стакан кипятка. Они сначала отказывались, брезгливо обходя меня стороной, но потом один из них возвратился и сунул мне сложенные пополам деньги.

– Купи сам, – пробормотал он и поспешил нагнать друзей.

Бросив ему вслед взгляд благодарности, я принялся наблюдать через окно за тем, как уменьшается очередь. Когда все присутствующие в магазине покупатели расплатились, я вошел внутрь. Продавщица в буфете была явно в хорошем расположении духа и не стала брать с меня платы. Она наполнила водой полулитровый пластмассовый стакан, который обычно использовали для пива или молочных коктейлей. Обернув его слоем салфеток и накрыв крышкой, она поставила стакан передо мной.

– Мы закрываемся через полчаса.

Расположившись за стойкой вдоль стены, я взялся за приготовление напитка. Разведя в кипятке порошковый кофе и сахар, я тщательно размешивал их, пока вода не наполнилась благородным привкусом горечи, а внутри меня растеклось тепло.

Наблюдая за тем, как буфетчица готовилась к закрытию, я отметил, что прошедший день был невероятно богатым на улов. Я нашел работу, мне светило место в приюте, меня дважды одарили едой и бесплатно угостили кипятком. Но самым ценным для меня в тот день оказались разговоры. За один день со мной разговаривало больше людей, чем за несколько минувших недель. Отец Илья, Алан и еще с десяток других, которые дежурно здоровались со мной как с работником церкви, и даже та занудная бабка с историями про мучеников.

Разговоры всегда были для меня важны. Без них я ощущал себя невидимкой. Словно меня не существовало для окружающего мира. Проходящие мимо обычно видят лохмотья бездомного, но не человека. Но стоило кому-то заговорить со мной или поддержать разговор, заведенный мной, как все менялось: настроение улучшалось, а внутри я наполнялся жизненной силой. Я всегда благодарил тех, кто подбрасывал мне деньжат или угощал едой. Но за тех, кто со мной разговаривал, я мог молиться искренне, от всего сердца. Ведь они делились со мной самым ценным, что имели, – временем, и самым ценным, что могли мне дать, – вниманием.

– Мы закрываемся, – продавщица указала на часы, стрелки которых приближались к восьми.

– Рано вы.

– Сегодня сокращенка.

Встав со стула, я убрал пустой стакан в пакет с едой и вышел на улицу.

– Тебе есть куда идти? – следом за мной вышла и буфетчица.

– Да, благодарствую, – я снова соврал.

– Хорошо. Нынче не стоит спать под открытым небом. Вот, держи, – она протянула мне прочную сетку, которые продавались в ее магазине по немыслимо завышенной цене, – с этим будет удобнее.

Я переложил еду и стакан из пакета в сетку. Ощупав ткань, я удивился ее прочности и удобству – длинные ручки позволяли повесить ее на плечи, что я и сделал. Еще один подарок. Порой, мне все-таки везло.

– Так и вправду удобнее. Потрясающий день.

И, улыбнувшись очередному подарку судьбы, я направился к гаражам, где неделю назад кантовался со старухой и Василисой. Но гараж был заперт, а на стук никто не ответил. Я прождал хозяйку помещения до девяти часов, после чего направился к реке. В такое время стирка должна была закончиться, но я надеялся попытать удачу.

Возле моста я нашел тазики, аккуратно составленные один в один, как делала старуха. Самой же хозяйки здесь видно не было. Пройдя вдоль реки от одного моста до другого, я не встретил никого, кто мог хотя бы намекнуть, где искать распорядительницу стирок. Тогда я свернул во дворы, где нередко после стирок сушилось белье. И в первом же дворе наткнулся на Василису. Вместе с незнакомой мне женщиной она сидела возле подъезда. На скамейке между ними стояли бутылка и пара пластмассовых стаканчиков.

– Отмечаете?

Собутыльница Василисы показала в мою строну, та повернулась и приветливо махнула рукой. Я опустился рядом с ней и вопросительно показал на стакан с алкоголем.

– Она не пьет, ни в какую, – встряла незнакомка, – вот и приходится самой. Ты-то будешь?

– Откажусь, благодарствую, – я закачал головой, после чего жестами спросил Василису про старуху.

Василиса тяжело вздохнула и стала объяснять, что старухе стало плохо и ее пришлось отвезти в больницу. Василиса была рядом с ней в тот момент, но люди, к которым она обращалась, проходили мимо, не желая помочь ей. Тогда к ним на выручку пришла Тамара, женщина, с которой я застал ее на скамейке. Тамара выцепила у кого-то мобильный телефон и вызвала скорую.

– В какой-то момент я подумала, что придется вызывать такси, так долго никто не соглашался дать позвонить, но позже попался добрый малый.

– Даже такси были готовы вызвать! И чем бы вы расплачивались?

– Да никто бы и не расплачивался, делать больше нечего, – отмахнулась Тамара.

– Известно что-нибудь о ее состоянии?

– В ее возрасте то, что она еще не протянула ноги, уже хорошее состояние. Советую тебе не думать о ней. Как Бог даст, так и будет.

Повернувшись к Василисе, я спросил, есть ли место, где она сможет переночевать. В ответ она объяснила, что Тамара жила в коммунальной квартире и пригласила ее погостить. Сразу же, как она сложила последние слова, Василиса стала расспрашивать новую подругу, не могла бы она принять и меня. Но мест не было.

Предвидя, что Василиса будет чувствовать себя виноватой, я жестами передал, что мне есть где заночевать, и чтобы она ни в коем случае за меня не переживала. Мы договорились на следующий день наведаться в больницу к старухе, после чего я решил, что пора выдвигаться.

Переночевать мне и вправду было где, хотя место это и находилось за тридевять земель. За несколько недель до случившегося я набрел на помещение для хранения шин на территории склада. Охранник там был всего один, и тот редко вылезал из своей конуры, отчего я смог незаметно пробраться в нужное мне место.

Внутри было тепло, хотя до меня и доносилось завывание ветра. Порывшись в карманах, я вынул зажигалку. На верхней части крышки было выгравировано «Zippo», а чуть ниже – надпись «Любимому отцу». Зажигалкой я пользовался почти двадцать лет, и она много раз служила мне источником света и тепла в холодные ночи. Запалив ее и поставив на полу, я принялся за ужин. Из буфета я прихватил несколько пластмассовых ножей и вилок. Про запас.

Когда с ужином было покончено, я принялся укладываться спать. Лежать на шинах было неудобно. Обычно после подобных ночевок следующие несколько дней ломило все тело. Но и спать на них было куда безопаснее, чем на голой земле. Подняв ворот куртки, я повязал поверх него шарф, шапку же я опустил ниже ушей, закрывая глаза, а штаны заправил глубоко в ботинки – я старался сделать все, чтобы ветру некуда было проникнуть. И часто такая подготовка оправдывала себя. Так же было и в этот раз.

Глава 9

Часть 2. Глава 3

От лица Белицкого

13 апреля.

Ожидать получения места в приюте пришлось дольше, чем мне пообещали, но я не расстраивался. Один из прихожан церкви пустил меня ночевать в вагончик на строительной площадке, где он трудился прорабом. В благодарность я старался лишний раз помочь мужикам с работой, правда, грыжа не давала поднять что-либо тяжелее сумки с инструментами.

В тоже время я продолжал трудиться на кладбище. Встречая меня за работой, преподобный Илья каждый раз обещал, что вот-вот, и меня примут в Ватикан – приют на севере города. В ответ я благодарил его, хотя мое нетерпение росло с каждым днем: мне хотелось не столько оказаться в окружении таких же бездомных, как и я, сколько перестать волноваться из-за ночлега.

Раньше я обожал усаживаться где-нибудь вместе с Моне и обсуждать проходящих мимо людей. Так, нередко ожидая, пока священник закончит мессу, я разглядывал людей, покидающих отделение банка напротив церкви. На стеклах здания были наклеены большие цифры – проценты по вкладам и кредитам.

Я мало что смыслил в кредитовании, но прекрасно помнил чувство долга. Некоторое время назад я был должен важным господам солидную сумму. Проигрался, хотя до того давал зарок, что больше никогда не возьму карты в руки. Меня вылавливали во дворах, избивали, требовали вернуть проигранное. Я менял сектора и районы обитания, но меня все равно находили.

Ужасное чувство. Просыпаться и засыпать с мыслью, что ты кому-то должен. Ощущать отсутствие свободы и каждый раз, отдавая часть долга, надеяться, что в следующий раз ты сможешь заплатить больше.

Наблюдая за выходящими из банка людьми, я на какое-то мгновение вспомнил то чувство несвободы, постоянной зависимости от другого человека. Но мой долг волшебным образом исчез – мужики, трясущие из меня деньги, вдруг отстали, перестали меня донимать, а стоило мне обратиться к ним за разъяснениями, как они отвечали: «Твой вопрос улажен». После этого я ходил счастливым некоторое время, пытаясь осознать неожиданно свалившуюся удачу. Но не всем так везло. Некоторые из знакомых мне игроков оставались без жилья, другие оказывались на закрытых строительных площадках.

Наблюдая за очередным покинувшим отделение кредитополучателем, всего на мгновение я ощутил себя в разы свободнее и счастливее, чем он. Всего мгновение, которого порой достаточно, чтобы поверить, что ты не обречен. Отвлекшись от внутренних переживаний, я еще раз всмотрелся в силуэт вышедшего из банка человека. Женщина высоко подняла шарф, однако я успел разглядеть ее лицо, которое тотчас узнал.

Отложив метлу, я перебежал дорогу и направился следом за ней. Со мной иногда случалось такое, что я мог узнать в прохожем знакомого, однако стоило приблизиться, как выяснялось, что я обознался. В другой раз я просто выбирал человека и следовал за ним по пятам, пока он не терялся в каком-нибудь высоком здании из стекла и бетона. Своеобразное развлечение для человека, в чьем распоряжении было все время жизни.

Женщина села в трамвай, следом в него запрыгнул и я. Я обошел ее спереди и, ухватившись за поручни, принялся разглядывать ее лицо, повернутое к стеклу. Словно почувствовав, что за ней кто-то следит, она приподняла шарф еще выше. Выйдя через несколько остановок, она скрылась в прилегающих к остановке дворах. Следом я бросился за ней. Место, где я оказался, было до боли мне знакомым – я много раз навещал жившую здесь дочь.

Пройдя двор, я остановился возле нужного подъезда. Возле него же, копошась в сумке, остановилась и женщина, за которой я следовал. Заметив меня, она уже сбиралась закричать, но, рассмотрев меня, ахнула и выронила ключи из рук.

– Папа?

– Здравствуй, Лиза.

Не торопясь, она подошла ко мне и принялась ощупывать мое лицо, словно руки могли ей точно ответить, ее ли отец стоял перед ней.

– Я бы паспорт показал, да найти его не могу, – заметив ее сомнение, я решил отшутиться.

– Изменился. Постарел.

– Ну не так уж и сильно, – я изобразил обиду от колкого замечания касательно своего возраста.

– Выпьешь чаю?

Я кивнул, и мы поднялись в квартиру.

Пока Лиза крутилась возле плиты, я рассмотрел ту часть квартиры, которую мог охватить мой взор. Свежий ремонт, но без излишеств: обои поклеены на совесть, откосы у окон сделаны аккуратно, и деревянный пол блестел от свежего слоя лака. Борис, Лизин муж, был прорабом – то, что ремонт был сделан качественно, не вызывало сомнений.

Под полками на гвоздиках висели семейные фотографии. Сняв одну из них, я положил перед собой и принялся рассматривать изображенных на ней людей. Между Лизой и Борисом в коляске сидела маленькая девочка. Она была чем-то недовольна, отчего подарила фотографу гримасу раздражения. Но даже в искаженном недовольством лице я смог узнать черты дочери. У Лизы были сильные женские гены, которые достались ей от матери и которые она подарила своему первенцу.

Сняв защелку с рамы, я вынул фотографию, сложил ее пополам и убрал в карман. Лиза заметила мои телодвижения, но промолчала. Ей польстило, что я решил сохранить что-то на память о ее семье.

Когда обед был готов, Лиза поставила передо мной миску с гречкой вперемешку с печенкой и яйцом и наконец-то села напротив меня – наши взгляды встретились. Мы оба старались не моргать, словно играли в детскую игру. В глазах дочери читались разочарование и вопросы, ответить на которые я не мог. Первым сдался я.

– Мы с Пашкой думали, что ты умер, – начала она, уловив вопрос, который я все не решался задать.

– С Пашкой, значит. Он-то всегда хотел скорее меня на тот свет спровадить, чтобы квартирку к рукам прибрать. Как отца проведать, так он занят, а как квартиру продать, так, небось, первым-то разговор и завел.

– Не говори так. Дело ведь не в деньгах.

– Ты ведь взрослая баба. Дело всегда в деньгах.

Повисло неловкое молчание.

– Ну как, много выручили за нее?

Лиза ничего не ответила.

– Много, значит. Да, детки, ничего не скажешь. Красиво отца без крыши оставили.

– Никто тебя не оставлял без крыши. Что ты городишь! Мы волновались за тебя, искали. Думаешь, если бы мы знали, где ты, то не нашли бы тебя? Паша целыми днями ездил по районам, заглядывал в каждый подвал, искал тебя, твоих дружков-алкашей. С неделю не спал!

– Ну сейчас-то он выспится, не сомневаюсь. Где он, кстати?

– В Швеции.

– В Швеции? Неужто настолько хорошо вы квартиру продали?

– Ну что ты! У него ведь сын на программиста учится, вот и Пашка с женой переехали.

– В Швецию?

– В Швецию. В Мальме, кажется.

Я почесал затылок. С сыном я не общался много лет, и потому не был в курсе его жизни. Последний раз я видел внука, когда тот был еще подростком. Узнав, что он уже настолько взрослый, что учится за границей, мне стало не по себе. Сколько же в таком случае мне лет?

– Где ты был все это время?

– Там да сям. В на вахте какое-то время ютился, потом с мужиками в деревне работали.

– Все это время?

– Так немного того времени и прошло.

– Тебя не было больше трех лет.

Я пожал плечами. Сказать в свою защиту мне было нечего. Многие дни были так похожи друг на друга – серостью переходов, в которых я сидел, одинаковым отблеском монет, которые мне бросали, вкусом чернил, которые мы пили, – что я и не заметил, как одна пора года сменяла другую. Мне-то казалось, что миновало всего несколько месяцев, от силы год.

Живя на улице и задаваясь вопросом, где переночевать и что съесть, я напрочь сбился с подсчета времени. Теперь, осознавая, что прошло несколько лет, как я видел дочь в последний раз, мне стали понятны удивление и возмущение, возникшие на ее лице, когда я завел разговор о квартире.

– Ладно, дочка. Спасибо за обед. Пойду я.

– Папа, погоди. Останься. Мы постелем тебе на диване, а после придумаем, что делать дальше.

– Дальше… Что уж дальше-то делать, если вы похоронили меня? Или ты думаешь, я не был на старой квартире, не узнал от соседей, как вы все провернули? Да вот только на кладбище я своей могилки-то не нашел. Неужто вы меня не хоронили? Кремировали и в стенку замуровали?

Повисла очередная неловкая пауза.

– Знаешь, дочка, я не сержусь. Не держу на тебя зла. Ведь все вы бабы дуры, это в вас от природы заложено. Знаю, что муженек твой и Пашка обработали тебя, задурили голову. На тебя я не сержусь, дура ты, да и все.

– Никто меня не обрабатывал. Ты сам ведь виноват. Если бы ты только не пил. Тогда бы ты и с мамой не развелся, и бед не было бы столько.

Я сильно хлопнул рукой по столу и вскочил на ноги.

– Не смей, соплячка! Не доросла ты еще, чтобы с отцом в таком тоне разговаривать.

Опрокинув от злости чашку, я задвинул табуретку под стол и направился в прихожую. Внутри меня закипала злоба, отчего я хотел поскорее оказаться на свежем воздухе. Лиза осталась на кухне. И только одевшись, я заметил, что все это время возле двери меня поджидал зять.

– Я провожу, – мужчина накинул куртку, но надевать ботинки не стал – остался в тапочках.

– Я и сам справлюсь.

– И все же.

Выйдя на лестничную площадку, зять вынул из кармана пачку сигарет и протянул ее мне. Одну сигарету я засунул за ухо, другую подкурил и затянулся.

– Ты в курсе, что у Лизы был инсульт? – Мужчина говорил тихим ровным голосом, не выдавая раздражения, которое испытывал по отношению ко мне.

Я закачал головой.

– Она ведь молодая. Какой у нее может быть инсульт?

– Именно. Ей и сорока нет, а слегла с инсультом. И все из-за тебя, старик, – он затушил сигарету о перила и бросил окурок в банку-пепельницу. – Ты больше года квартиру не оплачивал, шлялся где-то, бухал, как всегда. Потом в карты задолжал. Если бы не Лиза и Пашка, квартиру забрали бы в счет уплаты долгов. Всю, целиком, а не какую-то часть. Соображаешь? – Борис закурил вторую сигарету. – Ты не появлялся, и потому мы оформили тебя, как без вести пропавшим. Квартиру быстро продали, долго закрыли. Оставшиеся деньги вложили в дачу.

Вынув кошелек, зятек протянул мне несколько аккуратно сложенных купюр.

– Никто от тебя избавляться не хочет. Напротив, помочь хотим. Бухать, смотрю, бросил, работаешь. Сначала на даче поселим тебя, потом сообразим что-нибудь в городе. Настаивать не буду, но раз Лизе это важно, значит, и мне важно. Ферштейн?

– Чего? – я не сразу распознал вопрос.

– В смысле все тебе понятно?

Не найдя, что ответить, я убрал деньги в карман.

– Намек я понял. Не глуп. Мешать дочери не буду. Сыну-то уж и подавно, раз он уехал. Дочку-то заметил у церкви, и поговорить захотелось. Всего-то.

Зять принялся говорить что-то мне вслед, но я его уже не слушал. Внутри меня закипала жгучая обида. Но кому она была адресована, я не решался сказать.

Через несколько дней меня заселили в Ватикан. Приют представлял из себя одну большую сплошную палатку цвета хаки с многочисленными окнами из полиэтилена и прозрачными вставками в крыше. Внутри она была разделена на кухню, жилую зону, зону отдыха и купальню.

Миловидная девушка возраста Лизы вызвалась провести мне экскурсию, показывая, где готовят кушать и где отдыхают. Мне выдали комплект белья и одеяло толщиной, не отличающейся от пододеяльника. Сами кровати были двухъярусные. На первые этажи обычно селили стариков и инвалидов. Последних здесь было много, так что мне досталось место на втором этаже. Как признался сосед, мне повезло с койкой – все пружины были на месте, что считалось удачей.

Туалеты находились на улице. На фоне кричащей нищеты нашего барака, как его называли постояльцы, туалеты смотрелись вычурно и неуместно. Синие, абсолютно новые. Дерьмо из них вывозили раз в два дня. Девушка, проводящая экскурсию, пояснила, что приют недавно попал под городскую программу облагораживания зеленых зон, отчего Ватикану выделили современные экотуалеты и организовали своевременный забор накопившихся отходов.

– То есть ветер палатку продувает, отчего ночью лучше надевать на себя все, что есть, зато сортиры у нас экологические и новые. Вот так смех! – подытожил Вася, мой сосед по койке.

Сгрузив вещи на кровать, я направился в столовую. В животе, как всегда, урчало от голода, и я был бы рад даже кочерыжке от капусты. Дверь, которой в этом месте служила подвешенная под потолок целлофановая шторка, была задернута – обед еще готовился.

Сидящий неподалеку старик показал на часы и изобразил пальцами 30. Показав, что я его понимаю, я облокотился о столб и стал разглядывать жителей. Гул стоял такой, словно на рынке: все что-то обсуждали, о чем-то спорили. Но стоило прислушаться, как я распознал знакомый сиплый голос.