Читать книгу: «Вы его видели, но не заметили», страница 14

Глава 20

Часть 3. Глава 10

От лица Моне.

21 декабря

– Назовите полное имя.

– Лукьянович Григорий Игнатович.

– Полных лет?

– Пятьдесят семь.

– Гражданин этой страны?

– Этой.

– Где вы жили прежде?

– Последние несколько недель в переходе на 3-й Агроусадебной улице. До того в социальном приюте для малоимущих, потом в общежитии, но не долго.

– Прописка или регистрация имеются?

– У меня пустой паспорт.

– Паспорт – уже неплохо. Родственники в городе имеются?

– Нет, померли, кто был.

– Других родственников искать будем?

– Не думаю, что кто-то остался.

– Но вы не уверены.

– Не думаю, что кто-то остался, кого стоило бы искать.

– Ясно. Прочерк. Профильное образование?

– Художественно-технический техникум.

– Стаж работы?

– Официальный – пара лет, точно уже не вспомню.

– А неофициальный?

– Тем более не припомню. По специальности я мало трудился, частными заказами промышлял.

– То есть на минимальную пенсию вы не отработали.

– Вряд ли.

– Хронические болезни?

– Не знаю о таких, но довольно часто у меня болит вот здесь, под ребрами, и еще от холода бывает мочеиспускание. Непроизвольное. А также часто отнимаются ноги.

– Инвалидность имеется?

– Сплюньте. Бог уберег.

Я сидел напротив высокой женщиной в круглых очках и с толстой гулькой волос на голове. Социальный работник, заполняющий анкету, периодически поднимала взгляд на меня, после чего вписывала необходимое в пустые поля моей анкеты. Грязь под ногтями, мятая одежда, неприятный запах изо рта – эти и другие признаки навеивали мысль о том, что передо мной сидит такой же житель улиц, как и я. И лишь наличие ключей от квартиры, лежащих на полке позади нее, убеждало меня в обратном.

Вскоре после того, как субботние завтраки прекратились, я понял, что если ничего не предприму, то протяну ноги. Первым делом я наведался в городской социальный центр по делам бездомных. Обращаться сюда мне посоветовали еще в Ватикане. Правда, дальше вахты меня не пропустили, а вышедший ко мне дежурный, сообщил, что до православного Рождества комиссия новые заявки не рассматривает. На прощание он черканул на бумажке пару адресов, где можно было испытать удачу. В первом месте мне отказали, зато во втором пригласили зайти на следующий день.

У нужного здания я оказался еще за час до назначенного времени. Я хотел избежать даже малейшей возможности профукать шанс на койку и теплую пищу. Когда в замке заведения провернули ключ и двери открыли, я уже был наготове. Меня пригласили внутрь и приказали расположиться в фойе. Ждать мне пришлось вплоть до самого обеда. Каждый раз, проходя мимо меня, женщина с гулькой на голове бросала фразу про пятиминутное ожидание. В обед она пропала на целый час, а когда вернулась, с нисхождением в голосе пригласила меня зайти.

Первым делом она предложила мне заполнить анкету, где я тотчас напортачил. Руки дрожали и потому первый экземпляр отправился в урну. Во втором я неправильно указал паспортные данные. Третью попытку женщина с грязью под ногтями мне не предоставила и принялась самостоятельно заполнять бланк.

– Сейчас оба наших общежития переполнены, поселить вас мы не сможем. Но есть шанс получить место после праздников. В начале января откроется третий филиал, а в старых пройдет уплотнение. Райисполком обещал подвезти новые кровати, а пожилых постояльцев перевести в дома престарелых. Так что у вас есть все шансы вскоре заселиться.

– Но где же мне быть все это время? Настали морозы, и ночевать на улице я не могу, – я искренне не понимал, ради чего просидел целый день, выжидая своей очереди. Неужто, чтобы услышать очередной отказ?

– К сожалению, мы не можем помогать по первому же обращению, – женщина развела руками, – вам стоит обратиться чуть позже.

Чуть позже. Сейчас мы не можем помочь вам, обращайтесь чуть позже. Как же смешно звучали эти отговорки. Каждый человек, что в социальных центрах, что обычные прохожие, к кому я подходил, советовали мне обратиться к ним позже. Будто бы несколько дней или недель что-то изменили, будто отъевшись и отоспавшись за праздники, они решат начать новый год с решения моего пропитания и ночлега.

– Да, конечно, – я направился к выходу, даже не дослушав заранее отрепетированную речь работницы социальной службы.

С работой была похожая история. Несколько дней я трудился грузчиком на рынке, но спина незамедлительно дала о себе знать. Я свалился прямо во время смены. Приехавшая скорая вколола мне блокаду и пригрозила хозяину овощного ряда, нанявшему меня, что вызовет на него инспекцию, если их еще раз потревожат из-за меня.

Позже я пробовал устроиться расклейщиком объявлений. Мне выдали пятьсот бумажек, бутылку клея и перчатки и даже карту с помеченными домами, где следовало оставлять объявления. Но и эта затея не выгорела: в первый раз мне заплатили вполовину меньше обещанного, сославшись на то, что не все мои подъезды были обклеены. Только потом я заметил, как дворники срывали объявления в том числе и те, которые приклеивал я. Во второй раз я перепутал часть домой, и мне заплатили еще меньше. На третий раз контора, где я брал листовки, переехала, не оставив новый адрес и не рассчитав меня и еще дюжину таких же курьеров-расклейщиков. С нами в смене было два старшеклассника, они матерились сильнее всех. Один из них рассказал, что копил деньги на телефон и что на фирме ему задолжали за неделю работы. Я несильно-то и расстраивался, ведь в тот день работал медленно и обклеил лишь половину от положенных подъездов. Зато перчатки остались мне.

Многочисленные истории о новогоднем чуде, где герою-бедняку представлялся шанс начать жизнь с чистого листа, для меня так и остались не более чем красивыми историями, сочиненными писателями, стремящимися продать свои произведения крупным тиражом. Никто не спешил подарить мне ощущение надежды и заботы. Каждый, к кому я обращался, старался поскорее отделаться от меня и вернуться к своим заботам.

Через несколько дней удача все же улыбнулась, и я оказался на городской свалке. Не найдя, где переночевать, я уснул в пустом мусорном баке, рассчитывая, что мусоровоз его не тронет. Однако, именно от скрипа подъемного механизма я и проснулся. Я непременно погиб бы – я знал тех, чья жизнь обрывалась подобным образом. Но мне повезло. Рабочий, вовремя прервавший подъем бака, помог мне выбраться и вместо ожидаемого порицания предложил согреться чаем, а в конце рейса порекомендовал место работы.

О свалке ходило много баек, но все они сводились к одному – выживали там сильнейшие и хитрейшие. Те, кто стоял во главе пищевой цепи, жили не хуже, чем рядовые горожане, а порой и лучше. Они не возились в мусоре самолично, управляя десятками работников и контролируя перепродажу найденных вещей. Мой знакомый Титива, работавший в похожем месте, при каждой встрече рассказывал, как он выживал в месте, где, казалось бы, не может быть и намека на лучшую жизнь.

Водитель мусоровоза замолвил за меня словечко, и меня устроили на сортировку в первый цех. Работал я в кругу таких же бездомных, отчего на душе скребли кошки и хотелось выть от тоски – разговаривать было не о чем, да и не с кем. С другой стороны, у меня появилось место ночлега, чему я искренне радовался.

Свалка по своей структуре напоминала город в миниатюре. Она делилась на жилую и промышленную зону – ту часть, куда мусоровозы по несколько раз за день совершали «доставки» – так местные называли их прибытие. Жилой зоной была свободная от мусора территория, где круглосуточно горели костры в бочках, а старые машины использовались как укрытие для сна.

Спать в них было холодно, отчего местные предпочитали напиваться и укутываться в толстые телогрейки. Теплый комплект рабочей одежды мне выдали на второй день, когда я заявился на смену с осипшим голосом и поднявшейся температурой, – я выбрал для ночлега машину без отопительного костра под боком, из-за чего и замерз.

Промышленная территория делилась на несколько зон. В первых двух, где трудилась большая часть местного контингента, перебирался найденный мусор. Вонь стояла такая, что без ваты в носу работать было невыносимо. Мы осматривали найденный мусор, пока он проезжал мимо нас на конвейерной ленте. Старший по смене предупредил, что среди пакетов с мусором могут встречаться животные. Как пояснил старшина, особый всплеск выброшенных в пакетах животных приходился как раз-таки на зиму. Чем это было вызвано, ни он, ни его коллеги объяснить не могли.

– Как-то раз я нашел младенца. Я услышал тихое шипение, подумал, что снова попались котята. Но, раскрыв сверток тряпок, откуда доносились звуки, я обнаружил грудничка. Он едва шевелился и был слеп. Врачи, забравшие его, позже благодарили меня за бдительность, говорили, мол не заметь я его, то он неминуемо погиб бы в ближайшие дни, – делился очередной историей старшина смены. – Но врачи не понимали, что, если бы я его не заметил, он не дожил бы до следующего дня. Его бы расплющило в следующей зоне. Поэтому наша работа столь важна. Мы, считай, последняя инстанция между несправедливо выброшенными и тем светом.

За сортировочной зоной следовал компрессорный зал, где под тяжестью пресса мусор утрамбовывали прежде, чем отправить в печь. Работать в печном цехе было одновременно и комфортно, ведь ты находишься в тепле, и опасно для здоровья, ведь на протяжении дня дышишь сажей.

Трудившиеся у печей постоянно ходили с черными лицами. Они редко умывались – с водой на свалке было туго, а если и находили лишнюю воду для умывания, то предпочитали обменивать ее, чем тратить на себя, – на следующий день их лица все равно становились черными. К кочегаркам, как их называли другие рабочие касты, относились с пренебрежением.

Помимо них, на свалке, как и на любом другом предприятии, были и старожилы – бездомные, трудящиеся дольше всех. Часто именно они выступали в качестве блюстителей порядка, и единственный, кто имел на них хоть какое-то влияние, был местный Магистр.

– Хозяина тут уважают. Запомни, Моне, будешь соблюдать правила и будет тебе добро. Будешь буянить и никто с тобой церемониться не будут, – предупредил старшина смены и изобразил руками удушение.

Магистра на свалке называли Хозяином, отчего городской титул редко всплывал в разговорах. Хозяин и его банда контролировали все стороны жизни на свалке – от принятия на работу новичков до сбывания найденного на сортировке. Всякая ценная вещь, обнаруженная на переработке, сразу же показывалась дежурящим неподалеку людям Хозяина. Они, словно надсмотрщики, разгуливали вокруг конвейерной ленты, следя за тем, чтобы мы, простые работники, ничего не прикарманили.

Карманщики встречались на свалке редко. Несмотря на великий соблазн спрятать случайно найденные часы или дорогую сережку, каждый из работников перерабатывающего цеха помнил о суровом наказании. На свалке не действовали законы цивилизованного мира, за воровство могли запросто сломать руку и поколотить. Провинившегося в тот же день выгоняли, и часто в назидание другим, раздевая догола.

В первый же день, когда мне рассказали про суровые наказания, я поинтересовался летальными исходами, за что получил смешки в свой адрес.

– Мы ведь не в Средневековье, чтобы убивать кого-то. Да, смерти здесь случаются, но чаще по причинам, от нас никак не зависящим, – поделился один из помощников Хозяина. – Чья-то смерть – это всегда головная боль и общение с органами, видеть которых тут никто не желает. Так что запомни, Моне, решишь умереть, делай это, пожалуйста, не на территории свалки.

Но смерть не обошла меня стороной. Ночью после католического Рождества я проснулся от чьих-то криков. Неподалеку от бочки с костром, где я спал, на земле сцепились стразу трое местных – двое из моего цеха и еще один незнакомый мне бездомный.

Вместе с соседом я бросился их разнимать. Но к тому моменту, как мы оттащили моих коллег от незнакомца, тот был уже мертв. Снег у него под головой окрасился в красный цвет, и я, запустив руку к нему под волосы, почувствовал липкую жидкость. Пульса не было, и, хотя прибывший человек Хозяина свалки делал массаж сердца вплоть до приезда скорой, помочь бедолаге уже не смогли.

– Раньше жмуриков просто выбрасывали, и дело с концом, но как к нам стал ездить Благотворительный Крест и следить за порядком, так все стало сложнее, – объяснил все тот же человек Хозяина, что рассказал мне про наказания.

Умершего забрали к утру, а к обеду того же дня к нам приехали волонтеры. Какое же было мое удивление, когда среди прибывших врачей я заметил Софию – медсестру, ухаживающую за нами в Ватикане. И хотя лица я плохо запоминал, девушку «выдали» глаза цвета байкальского льда. Узнав меня, она широко улыбнулась и принялась расспрашивать про то, как я обустроился и как сложились судьбы других ватикановцев.

– Мне очень жаль, что я не смогла ничем вам помочь. Нас уволили из организации, но мне повезло, и я устроилась сюда. Обычно я работаю в центре, но сегодня меня попросили выйти в поле. Эх, Моне, как же я рада видеть тебя.

Я рассказал о последних днях в Ватикане, о том, как мы жили после закрытия и как умерла Лариса. В ответ София много говорила о несправедливости, о том, как сложно лечить уличные болезни и как несовершенна система здравоохранения. В ее глазах читалось чувство вины за оставленных в Ватикане бездомных.

Девушка все говорила и говорила, но я ее уже не слушал. Перед глазами возник образ Ларисы, лежащей в доме фельдшера. Красивые черты лица, ослабленная и умиротворенная, она словно знала, что вот-вот умрет, но все равно надеялась, что оклемается. Но так ли это было? К моему удивлению, ясность воспоминаний стала ухудшаться, вынуждая меня полагаться лишь на чувства, которые были обманчивы. В воздухе снова запахло сиренью.

На свалке я прожил недолго. Не прижился. С работой в перерабатывающем цеху я еще хоть как-то справлялся, но ночевать на улице, пусть и возле костров, было для меня губительно. Каждое утро я просыпался с чувством, что моя простуда лишь усиливалась, отчего на протяжении дня старался сбить симптомы теплым чаем и растворенным в кипятке противовоспалительным порошком. Но безуспешно. Я все чаще стал пользоваться тростью, ведь все чаще просыпался, не чувствуя ног.

– Привыкнешь! Тут все привыкают. Просто нужно дать организму адаптироваться, – настаивал начальник смены. Терять хорошего работника он не хотел.

Я попросил перевести меня работать к печам – работникам этого цеха разрешали спать внутри складского помещения, где было тепло. Радость, вызванная переводом в цех тем же днем, вскоре сменилась разочарованием и осознанием, что я променял шило на мыло. Работать внутри цеха было невыносимо: мало того, что я заходился от кашля, а сажа оказывалась везде, куда могла проникнуть, так еще и мои новые коллеги предпочитали бухать вместо работы. Работать за них по устоявшейся традиции должны были стажеры – такие же, как и я, новички. В первый день я согласился, ведь старожилы угостили меня самогоном и даже покормили, но на другой день я потребовал, чтобы они включились в работу вместе со мной. И не потому, что с похмелья во мне обострилось чувство справедливости, а из-за объемов, с которыми одним лишь стажерам справиться было непосильно.

Той же ночью меня вытянули на улицу и так отмудохали, что следующие несколько дней я отлеживался на улице в старой машине, пытаясь прийти в себя. Это напомнило мне знакомство с Баяном и Косым. Лишь благодаря подоспевшей помощи в виде Софии и других волонтеров я смог оклематься – меня отвезли в травмпункт, где мои раны зашили, а от других травм выписали лекарства.

– Вам следует обратиться в центр помощи бездомным, – напутствие от травмотолога звучало также дежурно, как и пожелания счастливых праздников от уличных торгашей.

Обратно на свалку я не вернулся. Я знал, что если сунусь туда еще раз, мои бывшие товарищи закончат то, что начали несколькими днями ранее. Волонтеры подарили мне в честь Нового года пару теплых валенок, но на этом их помощь закончилась, пристроить меня хоть куда-то им было не по силам.

Самому податься мне было некуда – прием в социальных центрах был отложен до православного Рождества, а других бесплатных столовых я не нашел. Голос в голове подсказывал мне отправиться в деревню, где я уже не раз находил помощь, но стоило мне только задуматься об этом, как перед глазами опять всплывал образ Ларисы, отчего в груди все сжималось.

С наступлением января дела мои лучше не стали. Несколько раз я пытался воровать, но меня каждый раз ловили за руку. Везло, что мне удавалось улизнуть до прибытия полиции. То ли удача мне стала изменять, то ли я растерял свои навыки. Иногда судьба мне благоволила и проходящие мимо люди подкидывали мелочь на пропитание. Тогда я с чистой совестью заглядывал с магазин, где ценники на продукты обозначались красной пометкой «Скидка», и покупал то, на что хватало сбережений.

Периодически я заглядывал на рынок и находил тех, к кому можно было пристроиться за выпивкой. Я старался выбирать компании, где ценили хорошие истории. Тогда я расплачивался за выпивку болтовней – историй в моем запасе было хоть отбавляй. Чего не сказать про деньги. Всего, что я собирал, едва хватало на пакетики с кашей быстрого приготовления. Когда удача улыбалась мне сильнее, я покупал обезболивающее – после драки на свалке я мучился от головной боли, которая никак не проходила. Лучшим лекарством от боли, как я выяснил на практике, была выпивка. Но ценой ей было онемение ног. Из двух зол приходилось выбирать меньшее.

Как-то раз в обмен на череду историй меня приняли в компанию трудяг, отмечающих неподалеку от Черташинки что-то важное. Водка и мясо в консервах казались мне настоящим пиром. О роскошном трехразовом питании в Ватикане я уже и забыл, как забыл и данном в приюте обещании не притрагиваться к напиткам крепче чая.

– История приключилась со мной лет тридцать назад, когда распался Союз и я решил попробовать свои силы в Польше. Я еще не знал, как туда выехать, но почему-то был уверен, что моя, еще светлая на тот момент голова придумает что-нибудь по ходу. И вот я собрал все сбережения, занял у кого только можно было и напросился к знакомым за компанию. За небольшую сумму они обещали перевезти меня через границу. Меня засунули в один ящик с продуктами. И, разумеется, пограничники меня обнаружили, подняли вой и принялись составлять протоколы. Я в тот момент, нужно признать, знатно принял на грудь. Знаете ли, ехать двенадцать часов с редкими остановками то еще удовольствие. И пока погранцы заполняли документы и бегали от одной будки к другой, вызывая нужных людей, я выскочил из грузовика, где меня оставили трезветь, и перебрался в соседний, уже прошедший все проверки. Внутри него я добрался до Варшавы. Правда, в городе я долго не задержался – работы там не нашлось, а борсетку с деньгами я оставил в фургоне, в котором ехал до границы. Я пошлялся по рынкам, насмотрелся на диковинные вещи, до появления которых у нас оставалось еще несколько лет, и решил, что пора возвращаться домой. Но возвратиться на родину я мог лишь тем способом, каким попал в Польшу, – тайно и в фуре. И представьте мое удивление, когда в кузове фуры, в которой мне предстояло пересечь границу, я нашел свою борсетку. Нетронутую, полную денег. А теперь представьте удивление пограничников, когда они обнаружили меня, но уже на обратном пути. Сейчас и не помню, хохотали они или ругались. Пришлось отдать все деньги, что имел, чтобы меня отпустили. Вернее, пустили домой.

История была невероятной и произошла вовсе не со мной, а со знакомым моего знакомого, отчего она могла и вовсе оказаться чьим-то вымыслом. Но товарищи, к кому я набивался в собутыльники, слушали меня, не смея перебивать, что я воспринял как добрый знак. Выпив сначала за мое благополучное возвращение на родину, а после за прекрасную историю, мы продолжили распивать без каких-либо тостов. И чем сильнее я напивался, тем легче мне становилось – головная боль притуплялась, как и боль сердечная.

Привычки, привитые за время жизни в Ватикане, окончательно забылись. Бог мне свидетель, я старался вести тот образ жизни, к которому меня приучили Оксана, София и другие волонтеры. Но реальность была жестока – оказавшись вне рамок работы волонтерских организаций, я не мог самостоятельно продержаться. Приютам и социальным центрам не было до меня дела, а те, кто все же обращал внимание, отказывали, ссылались на заполненные под завязку места.

Система социальной помощи пережевала меня и выбросила обратно на улицу, показав, что лучшая жизнь хоть и возможна, но для меня была недоступна. С новыми шрамами я должен был привыкать к знакомому образу жизни, на который у меня уже не было сил. Вопреки заверениям Ларисы о том, что я сильный, и некогда выраженному Белицким восхищению моей находчивости я оказался просто слабым человеком.