Читать книгу: «Война с НИЧТО. Эта война начинается в детстве и продолжается всю жизнь», страница 3

Когда НИКТО появился с распухшим глазом, отец страшно на НЕГО разозлился_: «Сколько раз я тебе говорил?! Сколько раз я тебе рассказывал про ДВУХ товарищей, ушедших в лес?! Когда на них вышел медведь, один бросил другого и залез на дерево! А другой!… не знал, что ему ДЕЛАТЬ, взял лёг на землю и притворился мёртвым! Медведь подошёл, обнюхал его и ушёл. Когда тот, ВТОРОЙ, спустился с дерева, подошёл и спросил_: „А что тебе медведь на ухо сказал?“ -, тот, кто лежал, ответил_: „Не ходи в лес с такими друзьями“. Понял?! Не ходи! Для чего это рассказывают? Для чего об этом пишут?! Не ходи с такими! ДАЛЬШЕ от таких! ДАЛЬШЕ!!»

НИКТО и так стал держаться ПОДАЛЬШЕ от всех. Когда ОН закончил школу, ЕГО НЕ ТЯНУЛО УЧИТЬСЯ ДАЛЬШЕ. УЧИТЬСЯ ДАЛЬШЕ оказалось ЛЕГЧЕ для ПРАВИЛЬНЫХ. НИКТО так устал от УЧЁБЫ в школе, которая как подрывала ЕГО силы, что прежде всего ОН почувствовал необходимость отдохнуть. Месяца через три ОН пошёл работать на завод рядом со своим отцом.

Часть вторая А Р М И Я

На следующий год, поздней осенью, НИКТО забрали на ДВА года служить в армии. Группу из ДВАДЦАТИ трёх человек, в которой ОН находился, к месту назначения сопровождал один прапорщик. С самого начала пути НИКТО заметил, как этот прапорщик стал как-то старательно КРУТИТЬСЯ около тех, кто мог оказать какое-то влияние на остальных. Он как стремился завоевать их расположение. ПЕРВЫЙ отрезок пути ПРОДЕЛАЛИ на самолёте. На железнодорожном вокзале Ленинграда этот прапорщик оставил их, чтобы сходить и получить билеты на ВТОРОЙ отрезок пути. Когда он вернулся, ему как будто уже НИЧЕГО не оставалось как ПОДЕЛИТЬСЯ с теми, ВОКРУГ которых он с самого начала словно тёрся, о том, что ему из-за каких-то возникших трудностей пришлось доплачивать, отдавать свои деньги за все билеты из своего кармана. И те, кому он рассказал как о своих потерянных деньгах, решили ему помочь и собрать по три рубля и отдать ему. Прапорщик при этом стоял с каким-то товарным выражением лица. С таким же товарным выражением лица он положил в свой карман собранные деньги. НИКТО заподозрил прапорщика во лжи, всё НЕПОНЯТНОЕ лжёт, но всё же решил отдать эти три рубля, чтобы НЕ ПОКАЗАТЬ себя каким-то мелочным, чтобы не слышать и не видеть что-то ещё. НИКТО как подводило ещё и то, что ОН имел весьма поверхностные представления о том, что ЕГО, на самом ДЕЛЕ, могло ждать в армии. Если бы ОН и все остальные знали о том, что в каком вагоне и как им придётся ехать ДАЛЬШЕ, этот прапорщик не получил бы того, что взял. Все, кроме него, в этот путь отправлялись в ПЕРВЫЙ раз. Да и одного раза, как ПРАВИЛО, часто как не хватает совершить что-то в ответ. Весь день пришлось ждаться нужный им поезд. Когда уже совсем стало темно, они стали выходить из вокзала к прибытию поезда. Когда вагоны останавливавшегося поезда проходили мимо них, обнаружилось то, что до какой-то отвратительнейшей тесноты они были забиты теми, кого тоже забирали на службу в армию. В этих вагонах ПОЛНЫМ-ПОЛНО было тех, кого забирали служить в армии. Через большие окна вагонов было прекрасно видно, как они до самого верха были ЗАПОЛНЕНЫ уже стриженных под «НОЛЬ». Такого НИКТО никогда прежде ещё не приходилось видеть. По всей видимости, это уже не один прапорщик мог ДЕЛАТЬ деньги. В том плацкартном вагоне, в который они стали заходить, им с таким трудом пришлось пробираться и протискиваться через КУЧИ лысоголовых, что само такое продвижение только больше и больше начинало помогать вызывать в них силу внутреннего сопротивления. Это внутреннее сопротивление стало набирать такую силу, которая заставила развернуться в обратную сторону и выходить из такого вагона. Неужели за такой проезд прапорщику из собственного кармана отдавать деньги? Ни один из ДВАДЦАТИ трёх человек не задержался в этом вагоне. «Что это такое?!! Мы так не поедем!!» – с такой силой запротестовали большинство из них, что уже начинало казаться, что они и в самом ДЕЛЕ в таком поезде никуда не поедут. Но они продолжали оставаться рядом с этим вагоном. И прапорщик стал хватать своими руками самых крайних, самых молчаливых, самых нерешительных и как ЗАТЯГИВАТЬ в этот вагон. Он как будто принялся грузить как каких-то баранов. При этом принялся старательно уверять остальных в том, что для них будет ВЫДЕЛЕНО ОТДЕЛЬНОЕ место. Видимо, он ПРОДЕЛЫВАЛ это уже не в ПЕРВЫЙ раз, потому что что-то недолго ему пришлось думать, что ему ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ. ВТЯНУТАЯ в вагон часть как ПОТЯНУЛА за собой и остальных, и ДВАДЦАТЬ три человека вместе с прапорщиком разместились на шести полках, на ДВУХ противоположных верхних, на ДВУХ противоположных нижних и ДВУХ боковых, верхней и нижней. И чего же ДАЛЬШЕ следовало ожидать? Очень часто, уже само начало может ПОКАЗЫВАТЬ то, что каким будет продолжение ДАЛЬШЕ.

Ранним утром, когда было ещё темно и холодно, поезд остановился. Когда эти ДВАДЦАТЬ три человека стали выходить из поезда, какой-то полковник, видимо следуя ПРАВИЛУ «запуганные думать не способны», запуганными ЛЕГЧЕ же управлять, какой-то взбесившейся собакой стал бросаться на выходивших из вагона и срывать их со ступенек. Он стал кричать, чтобы все торопливо построились в ДВЕ шеренги. И брызги его слюны, когда он кричал, каким-то праздничным салютом искрились в зыбком свете электрических фонарей вокзала. Затем эти ДВАДЦАТЬ три человека на автобусе привезли в какую-то УЧЕБНУЮ часть. Их в ПЕРВЫХ же день РАЗДЕЛИЛИ, разбросали по ротам и придавили КУЧЕЙ ПРАВИЛ и занятий, чтобы до ПРЕДЕЛА лишить их свободного времени. Из этого времени было оставлено только ДВАДЦАТЬ минут. В течение дня через ОПРЕДЕЛЁННЫЕ отрезки времени их перемещали, переводили с места на место, как не давая опомниться и собраться с мыслями. От постоянного напряжения за день накапливалась такая усталость, что даже сна не хватало, чтобы восстанавливались уходившие куда-то ВПУСТУЮ силы. И что-то очень часто там ПОВТОРЯЛИ и ПОВТОРЯЛИ, что восьми часов ВПОЛНЕ должно хватать для сна. Зачем это ДЕЛАЛОСЬ?

Когда те, кто стал курсантами, постепенно стали понемногу осваиваться на новом месте и НАУЧИЛИСЬ минуту за минутой отвоёвывать то свободное время, которого их старались ПРЕДЕЛЬНО лишить, то ими стало не так ЛЕГКО управлять в этой какой-то чересчур ПРАВИЛЬНОЙ УЧЕБНОЙ части. В этой части НИКТО стал лучше понимать, что за одним злом может скрывается большее, что какое зло могло скрываться за тем злом, которое было направлено со стороны параллельных классов на тот класс, в котором ОН УЧИЛСЯ в школе. После поступавших сначала обещаний ЕГО «морально УНИЧТОЖИТЬ» с помощью постоянных насмешек и едких замечаний по каждому поводу и без повода на каждом шагу ЕМУ всё-таки стали грозить применением силы. И ЕМУ пришлось без лишних свидетелей самому постараться у желавших превратить ЕГО в какую-то МИШЕНЬ отбить всякое желание нацеливаться на НЕГО. Когда миновали шесть месяцев зимнего полугодия, ОТУЧИВШИХСЯ опять стали группами увозить из этой УЧЕБНОЙ части. И ДЕЛАЛОСЬ это так, чтобы убывавшие не встречались с начавшими прибывать туда. НИКТО случайно услышал как командир их роты, объяснял происходившее: «…чтобы не испортили». Как это «чтобы не испортили»? Чем это можно испортить? Передать что-то из своего опыта?

Из ленинградского военного ОКРУГА НИКТО попал в душанбинскую бригаду войск противовоздушной обороны. А в Душанбе ОН узнал о том, что куда ЕГО, на какую «точку», отправят ДАЛЬШЕ. «Точкой» оказался ОТДЕЛЬНЫЙ радиолокационный батальон в городе Керки, расположенный на берегу очень широкой реки Амударья. ПЕРВОЕ же утро в этом батальоне оказалось ПРАВИЛЬНЫМ для НИКТО. «Батальон, подъём!!» – прокричал дневальный, но мало кто из тех, кто лежал на кроватях, даже пошевелился. Стало ясно, что там уже так отвоёвывали своё время. Дневальный продолжал выкрикивать команду «подъём» ДВА– три раза в минуту. Кое-кто стал вставать и одеваться под настойчиво ПОВТОРЯВШУЮСЯ команду. И НИКТО решил, что лучше встать и одеться. Потом ОН сел на стул в ожидании того, что будет ДАЛЬШЕ. ОН не собирался ОПЕРЕЖАТЬ событий. Он решил, что лучше будет следовать за теми, кто уже находился в этой части, а НЕ ОПЕРЕЖАТЬ их. «Батальон, выходи строиться!» – стал кричать дневальный. Выходившие из казармы стали скапливаться перед узким дверным проходом, стоя один за одним в одной большой гусенице, которая выходили наружу. И все те четверо прибывших накануне вечером вышли в самом хвосте этой гусеницы, вышли самыми последними и встали в строй. Какой-то лейтенант, дежурный по части, из четырех незнакомых ему лиц вывел из строя троих и объявил, что они не встали по «подъёму». Черноволосого кавказца он решил оставить в покое. А троих он отправил в разные места на уборку в наказание за совершённое ими. НИКТО отправился убирать клуб, который, как оказалось, уже был убран и его не нужно было убирать. Но ОН напрасно понадеялся на то, что назначенное наказание как снимало уже обвинение за то, за что последовало это наказание. И совсем скоро ЕМУ стало ясно, что обвинения там могут изобретаться, что там ВПОЛНЕ могут не только наказывать за что-то ДВАЖДЫ, но и ДЕЛАТЬ это наказание постоянным. Тот лейтенант на очередном построении, на разводе, доложил, что трое не встали по «подъёму», и ни один из майоров и капитанов даже не засомневался в том, что те, кого они ВПЕРВЫЕ увидели, в наглости посмели превзойти остальных в ПЕРВОЕ же утро. Все ДЕЛАЛИ вид, что всё шло ПРАВИЛЬНО. И никто из этих троих даже и не пытался что-то объяснять, как-то оправдываться, потому что им уже стало ясно, что им придётся говорить как на другом языке, и НИЧЕГО не будет услышано, что говорить нужно только на ПРАВИЛЬНОМ языке. Им стало ясно, что их в ПЕРВОЕ же утро в этом батальоне принялись ИЗНИЧТОЖАТЬ.

В солдатской столовой находилось четыре десятиместных стола. Каждый «призыв» садился ОТДЕЛЬНО за свой стол. Полгода ОТДЕЛЯЛО один «призыв» от другого и ставило как на одну ступеньку выше другой. Из четырёх ступенек НИКТО ТЯНУЛА самая последняя, с которой словно оставалось СДЕЛАТЬ один шаг прочь оттуда. «Дембеля» были ближе всех к тому, чтобы вернуться домой, и НИКТО садился с ними. Самыми несчастными выглядели «духи». Они и в самом ДЕЛЕ были какими-то тихими, бесшумными, с бескровными лицами и с погасшими глазами. Так велик был в этих «духах» отлив жизни, что они казались блёклыми и потускневшими. Их в основном и «припахивали». «Дембелям», отслужившим ДВА года, и «дедам», отслужившим только полтора года, «не положено» было убирать посуду со столов, за которыми они ели. Убирать за ними должен был кто-то из «духов» или «черпаков». «Дембель» или «дед» только поворачивал голову в сторону стола, за которым сидели «духи», или, в крайнем случае, в сторону стола, за которым сидели «черпаки», отслужившие всего лишь год, выбирая кого-нибудь крайнего, подзывал и требовал_: «А ну-ка…» Оказавшийся крайним сразу всё понимал и убирал всё, что было нужно. Получалось так, что и НИКТО должен был ПОКАЗЫВАТЬ себя «припахивающим» или же самому начать убирать посуду со стола за других и, значит, ПОКАЗАТЬ себя каким-то НИЧТОЖЕСТВОМ. А ОН как и не собирался ДЕЛАТЬ ни того, ни другого. Из-за всё тех же опасений что-то самому нарушить ОН не мог заставить себя подчиниться этим ПРАВИЛАМ. Один ЕГО земляк из ЕГО же «призыва» решил исправить такое положение ДЕЛ и после обеда стал УЧИТЬ НИКТО_: «Слушай!…Вот, ты садишься за стол с „дембелями“…Они своё уже отслужили. Они почти „гражданские люди“. Тебе служить! И ты должен „припахивать“, а не они. Ты ни разу не заставил убрать посуду. Всегда кто-то из них это ДЕЛАЕТ. А им скоро домой уезжать. Им сейчас нельзя „залетать“. „Припахивай“! Или ты сам хочешь убирать посуду? Если не собираешься убирать сам, то, значит, должен заставлять ДЕЛАТЬ это других. То, как ты поступаешь, нехорошо. Ты нехорошо ДЕЛАЕШЬ. „Припахивай“!!» Всё сказанное земляком выглядело ПРАВИЛЬНЫМ. НИКТО так и не смог себя пересилить и отдать себя в подчинение этим ПРАВИЛАМ. Но принимавших все эти ПРАВИЛА, следовавших ИМ, было ВПОЛНЕ достаточно для того, чтобы ОНИ и без НИКТО продолжали действовать. Случалось и так, что «припахивать» было некого, и, уходя из столовой, «дембеля» оставляли посуду неубранной. Тогда только наряду по столовой приходилось её убирать. Несколько раз старшина замечал неубранную посуду, и в наказание за это НИКТО вместе с «дембелями» приходилось заниматься строевой подготовкой на плацу. Старшина, чтобы бороться с «дедовщиной», часто оставался в столовой до самого окончания «приёма пищи». Когда «духи» и «черпаки» в присутствии самого старшины убрали свои столы и вышли строиться, «припахивать» было уже некого. «Деды», «дембеля» и НИКТО продолжали сидеть за своими столами и не могли из столовой до тех пор, пока посуда не будет убрана. Старшина всё настойчивее начинал требовать, чтобы посуда была убрана. Такое сидение за ДВУМЯ столами уже явно начинало ЗАТЯГИВАТЬСЯ и не могло обещать НИЧЕГО хорошего. «Как же они выйдут из такого положения?» – думал НИКТО. «Я уберу только свою посуду!» – решительно заявил один «дембель», вставая из-за стола, забирая с собой только свою миску, свою ложку, свою кружку, чтобы отнести всё это к окошку в посудомойку. Все остальные последовали его примеру. Каждый убрал за собой только свою посуду. Когда «дембеля» уехали, НИКТО пересел к «дедам», к тем, кто ближе остальных находился к тому времени, когда и ЕМУ можно будет убраться оттуда. Из-за своих способностей к рисованию НИКТО оказался в распоряжении замполита батальона. И когда этот «товарищ капитан» спрашивал_: «СДЕЛАЛ?», НИКТО приходилось каждый раз отвечать_: «нет». Когда тот спрашивал_: «Почему?», то получал один и тот же ответ_: «Я в наряде был». Эти вопросы и всё те же ответы на них продолжали ПОВТОРЯТЬСЯ даже тогда, когда «товарищ капитан» стал освобождать НИКТО от наряда. В наряд НИКТО заступал в шесть часов вечера, а капитан узнавал об этом на следующее утро и «освобождал» ЕГО от наряда где-то в обед, где-то около ДВУХ часов дня. А в шесть часов вечера НИКТО опять оказывался в наряде. ОН не вылезал из нарядов. Наряд по роте только назывался «суточным», потому что, на самом ДЕЛЕ, было как каким-то ПРАВИЛОМ оставлять тех, кто в нём оказался, на ВТОРЫЕ сутки. Когда НИКТО оказался в армии, то ОН с самого начала почувствовал себя таким угнетённым, словно всё это время толщиной в ДВА года как придавила ЕГО. Когда же ОН попадал в «суточный» наряд по роте, то этот гнёт сразу как УДВАИВАЛСЯ. В наряде ОН чувствовал оказавшимся в меньшей клетке, которая находилась внутри большей. ОН чувствовал себя как с ДВАЖДЫ запертой душой и чувствовал себя большей МИШЕНЬЮ для придирчивых глаз. Несмотря на то, что весь наряд по роте каждый раз оставляли на ВТОРЫЕ сутки, НИКТО, когда в очередной раз попадал в наряд, продолжал надеяться на то, что на этот раз, может быть, всё обойдёться одними сутками. Когда до окончания наряда оставалось три-четыре часа, эта надежда ещё жила. Но каждый раз к этому времени старшина начинал с какой-то НЕПОНЯТНОЙ настойчивостью убивать её. Сразу убить её у него не получалось. Убийство каждый раз начинало мучительно ЗАТЯГИВАТЬСЯ. Просто невыносимо было смотреть на то, как старшина, задавшись всё той же целью – оставить наряд на ВТОРЫЕ сутки, начинал опять ходить там, где уже проходил так, как будто что-то потерял и никак не мог найти. Было заметно то, что как тяжело становилось ему в его поисках и то, что он испытывал какое-то ОБЛЕГЧЕНИЕ, когда, наконец-то, находил какую-нибудь подходящую соринку, брошенную, может быть, кем-то минуту назад. С РАСТЯНУТОЙ улыбкой он подзывал к себе и ПОКАЗЫВАЛ на неё. Его лицо светилось от такой радости, что ему всё же удалось найти подходящее пятно для всего наряда. Когда он снова начинал убивать эту надежду, когда ему нужно было оставить наряд на третьи сутки, это становилось невыносимо. Для тех же, кто оказывался в наряде по столовой, для этого старшины было уже совершенно излишним искать какое-нибудь пятно. В наряде по столовой можно было остаться и на четверо суток, и на ЦЕЛУЮ неделю, и на ДВЕ недели. НИКТО был родом из Армении, и поддержка ЕГО земляков помогала ЕМУ держаться. ОН просто удивлялся тому, как всё приходилось выдерживать «духам», у которых земляки были похожи на тех, кто больше думал о сохранности собственной шкуры. На них было просто больно смотреть. Бледные, какие-то сгорбленные, они гнулись как надломленные, постоянно одни и те же с утра до вечера где-то что-то мыли, чистили, подметали и за себя, и за «дедов». И каждый из них не мог не нести в себе всё росший и росший страшный груз озлобленности. И что им помогало держаться? Надежда дождаться следующий призыв, на который можно будет всё разом сбросить с такой силой накопившейся злобы, что мало кто сумеет против неё устоять. «Деды», на которых старались сваливать все обвинения в «дедовщине», не трогали НИКТО и поэтому оставалось не заслонённым от НЕГО то, что от кого она, на самом ДЕЛЕ, исходила. «Деды» просто НАУЧИЛИСЬ ОБЛЕГЧАТЬ себе жизнь, просто ПОВТОРЯЯ то, что ДЕЛАЛИ прапорщики, старшина, лейтенанты, капитаны и так далее, и ПОКАЗЫВАЛИ себя такими же.

Казармы находилась «внизу», а чтобы оказаться «наверху», нужно было подниматься на крепость, на которой располагалась позиция с радиолокационными станциями. На крепости несли постоянное боевое дежурство. И вот после того, как жизнь НИКТО «внизу» была превращена как в сплошное наказание, командир роты «СВЯЗЬ» позвал ЕГО к себе и СДЕЛАЛ ЕМУ предложение_: УЧИТЬСЯ на дизелиста и подниматься «наверх» на «смену». «А что ему мешало СДЕЛАТЬ это предложение раньше? Зачем он больше месяца ТЯНУЛ с этим предложением? Он ждал всё это время, чтобы ему ЛЕГЧЕ было получить от меня согласие? Для этого так стараются изводить в нарядах? И в нём всё это время жила какая-то надежда?…» НИКТО относился к роте «Узел» и должен был иметь отношение к ремонтным мастерским после проведённых шести месяцев в УЧЕБНОЙ части. ОН решил, что раз больше месяца и «Узел», и «СВЯЗЬ» обходились без НЕГО, то могут и ДАЛЬШЕ без НЕГО обходиться. Опять начинать на кого-то УЧИТЬСЯ ОН уже не собирался. ОН ПОДЕЛИЛСЯ с земляком с тем, что какое предложение ЕМУ было СДЕЛАНО. И земляк, ходивший на «смену», сказал ЕМУ_: «Поднимайся „наверх“. Там ЛЕГЧЕ тебе будет. И в наряды будешь ходить, может, раз в месяц. Дизелист – это одна из лучших работ. И времени свободного ПОЛНО будет. И на арык купаться каждый день можно ходить. И в самоволку можно сходить. А „внизу“ куда ты сможешь пойти? Там постоянно одно контрольное построение за другим. Там и штаб. Там и вся эта КУЧА начальства. Начальство „наверх“ только утром на развод поднимается. Потом там остаётся только один оперативный-дежурный. Бывает ещё кто-то там остаётся, но это тогда, когда что-то приходится ремонтировать. На крепости спокойнее. Главное_: ты там эту сволочь, старшину, не будешь видеть… Будешь работать дизелистом – капитан для тебя и отпуск домой СДЕЛАЕТ и в увольнения по выходным будешь ходить. Вот один уже ДВА раза дома побывал. А что твой замполит до сих пор СДЕЛАЛ? Увольнение объявил? А ты вместо увольнения в наряде гнил? И потом ты же в увольнение так и не сходил? И этот капитан об этом как будто забыл. „Наверху“ ЛЕГЧЕ. Поднимайся „наверх“.» Что-то внутри у НИКТО как-то не принимало того, что наговорил ЕМУ земляк, что ВПОЛНЕ выглядело разумным. «А что такое отпуск?…Зачем он мне нужен, если после него опять придётся возвращаться сюда. Сама мысль о возвращении сюда настолько невыносима, что никакой отпуск не нужен. И что-то не заметно, что эти отпуска стараются давать. Они выглядят чем-то таким, чего, скорее всего, не стоит даже дожидаться. Больше разговоров про эти отпуска. Если тебя как стараются чуть ли не израсходовать, надо же что-то обещать за это. Отсюда лучше убраться и больше сюда не возвращаться. Мне не хватало ещё и самому стараться заработать этот отпуск. Я и так как одной ногой в дерьме оказался. Мне не хватало ещё и самому ВТОРОЙ ногой встать в него, чтобы только больше в нём увязнуть.» Через пару дней из Душанбе пришло распоряжение отправить НИКТО в ташкентскую бригаду, на одну из подчинённых ей группу дивизионов. В той образцово-ПОКАЗАТЕЛЬНОЙ части, где ОН оказался, всё выглядело намного лучше, чем то, что осталось в военной части, расположенной в Керках. НИКТО прибыл в эту часть в числе самых ПЕРВЫХ из тех, кого собирались использовать на каких-то строительных работах. Их было человек четырнадцать. ПЕРВЫЕ ДВЕ недели они были свободны от нарядов. Ни к уборкам и ни к каким-нибудь работам их не привлекали. После испытанного напряжения от пребывания в состоянии какого-то постоянного наказания такое ощущение свободы только продолжало удерживать в напряжении. Когда затем чуть ли уже не каждый день стали прибывать такими же группами или чуть большими такие же застёгнутые в солдатскую форму, всех прибывших ВЫДЕЛИЛИ в ОТДЕЛЬНУЮ строительную роту, в которой пошло РАЗДЕЛЕНИЕ вплоть до ОТДЕЛЕНИЙ. С началом работ и в этой роте стали ВЫДЕЛЯТЬ кого-то на уборку территории ВОКРУГ казармы и в суточные наряды. И это РАЗДЕЛЕНИЕ пошло ещё ДАЛЬШЕ. И когда подобные тем, кто в УЧЕБНОЙ части нацеливался на НЕГО, стараясь СДЕЛАТЬ ЕГО МИШЕНЬЮ, и тем, за кого ОН ещё в школе подставлял себя под удары, стали превращаться в жалкие МИШЕНИ, то никакого сочувствия они у НЕГО уже не вызывали. НИКТО уже старался держаться ДАЛЬШЕ от таких. Некоторые из таких даже стали опасаться ложиться спать в казарме, уходили на всю ночь в самоволку. После этого участились построения. А когда уставшим от работы вместо заслуженного отдыха приходилось стоять в строю неизвестно сколько времени, то это не могло их не злить. Раз ДВОЕ сразу после ужина взяли и ушли в город в самоволку. На вечерней поверке их отсутствие было замечено, и подполковник, который был ответственным в тот день, всю строительную роту взял и оставил стоя дожидаться возвращения тех ДВОИХ. Освещённая зыбким электрическим светом рота молча стояла на плацу рядом с ДВУХЭТАЖНЫМ штабом, переминаясь с ноги на ногу. После ДВУХ часов ночи она оживилась от слабого ропота недовольства, который прошёл по ней. НИКТО же отвлекал себя разглядыванием того, как большие чёрные сверчки ползали по земле на границе света и темноты. – Сколько можно так стоять?! – вырвалось из строя. -Сколько нужно столько и будете стоять, – отозвался подполковник, тоже уже как уставший от слишком ЗАТЯНУВШЕЙСЯ мёртвой тишины. – Как это «сколько нужно»?!! Мы ЦЕЛЫЙ день работали!!! Мы имеем право на отдых?! Нам же завтра опять на работу! – кто-то ещё оживился в строю. – Уже сегодня, – ещё один заговорил в строю, СДЕЛАВ уточнение. -Будете стоять до тех пор, пока не придут ваши товарищи, – заявил подполковник. – Какие они нам «товарищи»?! – заявил в ответ голос из строя. – Они ушли – с ними и разбирайтесь! Их и наказывайте! А мы тут причём?! Разве от того, что мы здесь стоим, эти ДВОЕ быстрее вернуться?! – ещё кто-то заявил о своём недовольстве происходившим. – Нам, что, так до утра стоять?! – не выдержал ещё кто-то. – Да. Если нужно, то вы будете стоять до самого утра. – И почему это мы должны стоять?! Кто нарушает – с теми и разбирайтесь! – Вы один коллектив! – заявил подполковник РАЗДЕЛЁННЫМ вплоть до ОТДЕЛЕНИЙ и не имевшим даже права подавать коллективные письменные заявления, словно никому из них, ни ему самому НИЧЕГО не было известно о принципе «РАЗДЕЛЯЙ и властвуй». – Какой ещё «коллектив»?! Где вы его видели?! – Вы должны как-то подействовать на них, чтобы они так больше не поступали, – сказал подполковник. – Выходит_: вы сами провоцируете нас на ваши «неуставные взаимоотношения»! – ответил ему кто-то из строя. – Ищите другие методы, – в свою очередь ответил подполковник. – Какие у нас могут быть «методы»?! – воскликнул кто-то из строя. – Вам нужно – вы и ищите!! А мы весь день работали и устали, и хотим отдохнуть, а не «методы» искать! – кто-то другой заявил о себе. – Воспитывайте!! – заявил в ответ подполковник, как будто всем могло стать ясно и понятно то, что же именно имел он в ввиду. Скорее всего, у него самого не было ясного представления о том, что он сказал. – Как?! Кулаками, что ли?! Вот они вернуться, и мы их «воспитаем»! Спать-то теперь можно идти?! Мы уже больше четырёх часов стоим на ногах! – Если вы их не можете воспитать, то как мы сможем это СДЕЛАТЬ? Они, скорее всего, только утром вернуться. А мы, что, совсем из-за этого не будем спать?! – Зачем же обязательно бить? СДЕЛАЙТЕ так, чтобы такого больше НЕ ПОВТОРЯЛОСЬ, – продолжал УЧИТЬ подполковник. – Мы обещаем с утра заняться их «воспитанием»!! Спать-то теперь можем идти или нет?! – Да ладно тебе! Перестань… С ним же бесполезно о чём-то говорить. Не ясно, что ли? – сказал один другому в строю. Опять повисло молчание. Все уже устали и от бесплодности своих слов. Когда осталось где-то полтора часа до «подъёма», подполковник отправил строй в казарму, так и не дождавшись тех ДВОИХ. А те ДВОЕ опоздали даже к «подъёму» и потом узнали о том, что кто на них больше всех разозлился.

Перед началом строительных работ, за быстрое их ВЫПОЛНЕНИЕ, были обещаны отпуска домой тем, кому ещё нужно было отслужить год или полгода, и увольнения, чуть ли не на ВТОРОЙ день после приказа, тем, для кого срочная служба в армии осенью этого года должна была закончиться. Для НИКТО эти обещания выглядели чем-то из области многообразия ПУСТОГО звона, и ОН не собирался стараться себя чем-то утруждать. В этой военной части, расположенной в Янгиюле, ЕМУ не раз приходилось слышать заявления о том, что их строительная рота была набрана из тех, кто оказался как не очень-то и нужным в тех частях, из которых их отправили в это место. А в Керках ЕМУ не раз приходилось слышать заявления о том, что людей не хватает, и поэтому одним и тем же сутками приходилось оставаться в нарядах. Эти заявления друг с другом никак не согласовывались. Это же о чём-то говорило. Само по себе происходившее каждый день тоже не могло о чём-то говорить. И опыт пережитого вместе с происходившим каждый день говорил о том, что когда всё будет СДЕЛАНО и работавшие после этого перестанут быть нужными, ожидать следует чего-то обратного тем обещаниям, которые сыпались. И ощущение подступавшей ПУСТОТЫ, говорило об этом, когда работы стали подходить к завершению, когда командировка на четыре месяца в эту часть в Янгиюле уже заканчивалась, когда большую часть строительной роты после работы стали отвозить в Ташкент. НИКТО оказался в числе тех, кого пока оставляли ночевать в этой части. В ПЕРВЫЙ же вечер, когда большую часть строительной роты отвезли в Ташкент, замполит ВТОРОГО дивизиона позвал ЕГО на ВТОРОЙ этаж и ПОКАЗАЛ на кровать, на которой НИКТО мог переночевать. Утром НИКТО узнал, что оставшиеся на ПЕРВОМ этаже спали без одеял, простыней и наволочек. Им ставшим как уже ненужным, оставили только голые подушки и матрасы. На ВТОРОЙ вечер замполиту, которому до остальных не было никакого ДЕЛА, пришлось как напомнить НИКТО о том, что ЕМУ уже нечего ДЕЛАТЬ на ПЕРВОМ этаже, что ЕМУ нужно подниматься на ВТОРОЙ этаж. По всей видимости, замполит собирался оставить ЕГО у себя, во ВТОРОМ дивизионе, потому что НИКТО оставался ему нужен. НО НИКТО отказался подниматься на ВТОРОЙ этаж, решив остаться вместе со ставшими какими-то ненужными. Опыта прошлой ночи на ПЕРВОМ этаже у НЕГО не было, и поэтому ОН остался на одном матрасе с ДВУМЯ подушками. А те, у кого был уже опыт ПЕРВОЙ ночи с одними голыми подушками и матрасами, постарались обзавестись и ВТОРЫМ матрасом из оставшихся лишними, чтобы им было чем накрываться. Как только НИКТО засыпал, какой-то неотступный и пронизывавший холод начинал прогонять сон. У НЕГО никак не получалось заснуть из-за того, что холод пробирался сверху в ничем не накрытое тело. НИКТО пробовал лежать то на спине, то на животе, но заснуть всё равно не получалось. Когда ОН стал одной подушкой накрывать ноги, а другой спину, ЕМУ удавалось засыпать и оставаться во сне уже дольше. Но ЕМУ, всё равно, приходилось просыпался, когда спина начинала мёрзнуть. А спина начинала мёрзнуть из-за того, что ВТОРАЯ подушка раз за разом не держалась на ней и сваливалась со неё. ОНА и на животе как-то недолго держалась, когда НИКТО пробовал заснуть лёжа на спине. ОН просто замучился переворачиваться с живота на спину и обратно. В конце концов, НИКТО решил встать с кровати, чтобы снять с себя верхнюю часть одежды, разложить её на матрасе так, чтобы можно было лечь на неё спиной и просунуть руки в рукава, и перед этим положить на неё подушку. ОН лёг спиной на подушку и постарался продеть руки в рукава, затем застегнулся на те пуговицы, на которые у НЕГО получилось это СДЕЛАТЬ. НИКТО заснул, только закрепив таким образом на спине подушку. Утром ОН почувствовал, что не выспался. Наступившим вечером уже и ЕГО, и тех, кто ещё оставался, отвезли вместе с другими в Ташкент. Утром привезли обратно ДОДЕЛЫВАТЬ то, что ещё оставалось СДЕЛАТЬ. Ещё пару недель их привозили и увозили. А потом, когда их возвращение было уже ни к чему, НИКТО в числе тех, с кем был отправлен из Душанбе, поехал уже в обратную сторону. А в Душанбе перед ДВУМЯ шеренгами прибывших из Ташкента какие-то майоры с каким-то удивлением стали выкатывать свои глаза и ДЕЛАТЬ НЕПОНИМАВШИЕ лица, когда им сказали, что многим из них были объявлены отпуска за те четыре месяца НЕЛЁГКОЙ работы, за то, что заливали бетон, укладывали асфальт, выкладывали кирпичи. Как что-то НЕПОНЯТНОЕ было для этих майоров и что-то совершенно неожиданное в том, чтобы кого-то из прибывших куда-то отпускать. А ведь, и в самом ДЕЛЕ, не за отпусками же их, застёгнутых в солдатскую форму, отправляли в ташкентскую бригаду! Застёгнутым было заявлено, что раз они не занимались в течение этих четырёх месяцев ни боевой, ни политической, ни физической подготовками, то всем им придётся пойти в наряд по столовой. НИКТО вместе с одним «отпускником» оказались в посудомойке, в самом трудном месте. После наряда всем было объявлено, что они оставлены на ВТОРЫЕ сутки. Вообще-то, после наряда им нужно было дать возможность отдохнуть. В НИКТО стала закипать такая злость, от которой ОН готов был разорваться. Неизвестно, что могло произойти ДАЛЬШЕ, если бы дежурный по столовой, прапорщик, не стал настаивать на том, чтобы этих ДВОИХ обязательно сменили. Напрасно НИКТО понадеялся на то, что сможет после наряда отдохнуть. Эту надежду убил старшина. После ужина старшина ЕГО и «отпускника» отправил на чистку картофеля. Этот старшина не мог всех знать, потому что личный состав у него в казарме постоянно менялся. Он пользовался тем, что чувство голода само собирало в строй безденежных солдат, когда подходило время «приёма пищи». Безденежными можно СДЕЛАТЬ даже КУЧУ людей, народ, чтобы ЛЕГЧЕ было их порабощать. НИКТО, оказавшись после наряда на чистке картофеля, решил, что не нужно помогать чувству голода ставить ЕГО в строй, тем более тогда, когда старшина назначал наряды.