Читать книгу: «Гагарина, 23. Тени последнего лета», страница 2

– Самая что ни на есть реальность, – прочитав мысли жертвы, подтвердил паук-Дзержинский и подошёл вплотную.

– Идиот, ты думал, что тебе это только кажется? – возмутилась за спиной школьная доска.

– А теперь я тебя съем, – обыденным тоном сказал паук. Нижняя челюсть с острой бородкой опустилась до пола и с треском раздвоилась на зазубренные жвала.

Сарайцев силился вскрикнуть – и почувствовал, что голоса нет, попробовал сделать какое-нибудь движение – тело онемело. Он обречённо глядел в раскрывшуюся пасть.

– Не ешь его! – взвизгнула Софья Ковалевская. – Начнётся сейчас – кровь фонтаном, хруст костей, сдавленные стоны – не люблю я это, противно, фу-у. Просто выгони.

Паук будто ждал, чтобы его попросили – жвала втянулись, челюсть вернулась на место. Дзержинский с ненавистью посмотрел на замершего учителя и прошипел:

– Пошёл вон из моей школы!

– Вон! – забасила доска.

– Во-он! – закричали портреты.

Прозвенел звонок – закончилась перемена. Бывший учитель математики, почувствовав, как тело ожило, лихорадочно закивал (казалось, что кошмар длился вечность, а на самом деле прошло десять минут), подхватил валявшийся дипломат и словно угорелый бросился вон в распахнувшуюся дверь.

***

Тимур у входа в класс географии выглядывал молодого учителя, чтобы дать знак одноклассникам – пора мазать стул клеем. Из кабинета математики выскочил бледный взъерошенный Сарай и, будто за ним гнались, понёсся к выходу из школы. Тимур только успел подумать о злобности домового, как на горизонте появился тот, кому готовили «сюрприз». Против географа никто ничего не имел, но есть традиция и есть практикант, работающий в школе первый год после института, – улыбчивый, незлобивый – такой не будет поднимать шум, стерпит.

Географ, опаздывая на урок, шёл по пустому коридору быстрым шагом, почти бежал и не заметил, как из пола начал вылезать длинный крепкий гвоздь. Мгновение, и молодой человек уже лежал на затоптанном линолеуме. Поднялся, смутившись, улыбнулся наблюдающему за ним Тимуру, сделал два шага и согнулся под шумно упавшим стендом «Рисунки наших учеников». Пока отряхивался и приставлял стенд к стене, появилась секретарша и позвала к телефону.

– Я приду попозже. Сидите тихо, почитайте учебник на последних страницах, – географ, махнув рукой, убежал.

Стало понятно, что подлянка не удастся. Ясное дело – жертва не дошла до класса стараниями Феликса Эдмундовича.

Уроки закончились. Голосящая орава учеников вытекла со школьного двора, разделилась на ручейки, впиталась в улицы и переулки. Тимур и Ая медленно шли к выходу по пустому школьному коридору – рассматривали картинки в напечатанной на серой бумаге брошюре о летающих тарелках.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, Тимур обернулся – в темноте коридорчика, ведущего в спортзал, мерцали зловещие глаза.

– Айка, я задержусь, если хочешь, иди домой.

– А что, что случилось? – Ая посмотрела по сторонам.

– Ну, мне надо…– Тимур кивнул в сторону спортзала.

– Домовой, да? Иди, я на улице подожду, – заговорщически зашептала привыкшая ко всему подруга.

В тесной раздевалке при спортзале на низенькой скамейке сидели Тимур и Феликс Эдмундович, облизывающий красный леденец барбариски – других подарков в карманах школьных брюк не нашлось. Домовой, причмокивая липкими губами, отчитывал мальчика:

– …ишь, чего удумали – имущество клеем портить!

– А я решил, что вы географа пожалели.

– И это тоже. Он, наивный, думает, что если будет вам потакать, то чего-то добьётся. Вас надо вот так держать! – Феликс Эдмундович потряс сжатым кулачком. – У меня одно мнение – по вам по всем тюрьма плачет. Ты ведь знаешь? – домовой пытливо посмотрел на Тимура. Тот согласно кивнул – десятки раз слышал этот приговор, привык.

– У меня к тебе дело, – домовой сменил интонацию.

Измученный дневным гомоном, Феликс Эдмундович очень ценил тишину и спокойствие. В последнее время по ночам ему досаждал шум из соседнего со школой дома – скулила и визжала избиваемая и, возможно, голодная собака. Звук пролетал через стадион, резонировал от стен в пустых школьных коридорах. Домовой нервничал.

– Техничка Поля ходила, просила не шуметь, соседи жаловались, но этот мерзавец на всех накричал и прогнал со двора. Участковый появился один раз, пригрозил штрафом, – доверительно рассказывал домовой.

– И что?

– Ничего! А воз и ныне там. Может, ты сумеешь увести пса и к кому-нибудь пристроить? Устал я, сил моих нет и сделать ничего не могу – чужой дом, мне туда ход заказан.

– А что же я могу сделать? – изумился Тимур. – Мне всего двенадцать лет.

– Ты не такой, как все – первый из школьников, кто меня видит, – домовой поднял палец. – Первый! Поэтому можешь и многое другое, просто сам ещё не знаешь. К тому же ты не один, – домовой кивнул на портфель. Портфель зашевелился. – Твоя защитница поможет. Вы справитесь.

Глава 7

За оградой школьного стадиона стоял старый дом. В захламлённом дворе, в покосившейся будке жил пёс. Недавно дом вместе с собакой достался по наследству от дальнего родственника горькому пьянице и дебоширу Фёдору Петушкову, которого за глаза называли Петушком. За неимением жены и друзей, злобу и обиду на мир нерадивый хозяин вымещал на несчастном животном.

***

Трёхлетний Кай, помесь овчарки с дворнягой, хорошо помнил прежнего хозяина – дедушку, который сытно кормил; следил, чтобы в миске была свежая вода; чинил и чистил будку – в ней до Кая жило не одно поколение собак; на ночь отпускал с цепи. Жизнь изменилась, когда однажды дедушка не вернулся домой… Приходила соседка с детьми – заботилась как могла, а потом во дворе появился этот – плохо пахнущий, злой, пинающий под рёбра тяжёлыми ботинками. Исхудавший, со свалявшейся шерстью пёс теперь ел сухой хлеб, и то не каждый день, мучился от жажды и вони – за ним никто не убирал.

Однажды днём, когда нового хозяина не было дома, Кай услышал возню у высокого ветхого забора и увидел, как в сторону отодвигается одна из досок. Зарычав, бросился к открывшейся щели – его с интересом разглядывали две пары детских глаз. Увидев протянутую руку, принюхался, подошёл поближе – рука пахла добром, пёс ткнулся в неё носом. Рука исчезла и, вновь появившись, поднесла на раскрытой ладони что-то маленькое прозрачное. Кай слизнул, выжидающе посмотрел в щель – может, ещё дадут?

***

Тимур и Ая вышли из проулка, разделяющего школьный стадион и двор с собакой.

– У меня больше барбарисок нет, а пёс голодный. Ты видела, какой он худой?

– И у меня ничего нет, – хлюпая носом, загнусавила Айка и, не выдержав, расплакалась. – Мне так жалко соба-ачку-у…

– Позже вернёмся – покормим, воду надо будет в бутылке принести, – после разговора с домовым и знакомства с псом стало понятно, что без советов друзей из междустенья не обойтись.

Бабуля надолго ушла в универмаг – недавно построенный двухэтажный красавец, облицованный цветной плиткой. Подруга Фаня заняла для неё сразу несколько очередей – в отделе тканей «выбросили» дефицитный ситец, в парфюмерном – чешский шампунь.

Обитатели междустенья собрались в гостиной. Тимур и Мок рассказали о собаке и просьбе Феликса Эдмундовича.

– Нам придётся украсть пса? – Тимур обвёл друзей взглядом.

Мила задумчиво разглядывала рюши на платье. Пирожок, посмотрев на неё, с глубокомысленным видом уставился на свои лапки, будто никогда их прежде не видел. Мок крутила палку, наблюдая за А́врумом – демон ходил из угла в угол, думал и наконец сказал:

– Красть не надо. Хозяин сам отдаст, – демон упреждающе поднял ладонь. – Сейчас объясню. Для таких типов авторитетов нет, кроме самой высокой власти.

– Бога? – удивился Тимур.

– Ну ты хватил! Нет, ниже – руководителя страны. Мок, ты знаешь, кто такой генсек? Тимур, неси газеты!

Позже Тимур и Ая сходили к дому за школой – напоили пса водой из бутылки и бросили в щель кости от бешбармака с кухни тёти Айгуль. Была ещё одна проблема – к кому пристроить Кая (кличку узнали от соседских детей), если удастся его вызволить. Ая предложила поговорить с Аю́пом – мальчиком из параллельного класса.

Аюп – чеченец, его родственники каждую весну угоняют отары овец на джайляу – летнее пастбище. Отправить бы собаку туда! Только как уговорить взять измученное, истощённое животное? Но всё оказалось намного проще. На следующий день Аюп просто пришёл с ними к щели в заборе, посмотрел на Кая, дал понюхать руку и с видом знатока сказал:

– Хороший, молодой пёс – откормим – станет сильным, нам такие всегда нужны. Я поговорю с отцом. Приводите Кая к нам.

Тимур переживал, что Аю́па заинтересует, кто и как заберёт собаку с чужого двора. Но юный кавказец ни о чём не спросил, его так воспитали – настоящие мужчины нелюбопытны и немногословны. Мальчики пожали друг другу руки.

Часть 2

Глава 8

Петушок под вечер вернулся домой в обычном для себя состоянии – пьяным и злым. Кай, увидев хозяина, поджал хвост и спрятался за будкой.

– Ид-ди с-суда! – топнул ногой Петушок, – к-кому ск-казал!

В ворота постучали.

– Кто там ищо-о-о? – стараясь держаться ровно, железной походкой подошёл к воротной двери, резко распахнул её и обомлел. Перед ним стоял… генеральный секретарь компартии СССР! Всё как в телевизоре – брови, орденские планки на пиджаке, галстук.

– Товарищ Фёдор Петушков? – спросил генсек и, не дожидаясь ответа, отодвинув плечом хозяина, зашёл во двор. На дороге, рядом с домом стояла большая чёрная машина.

– Жалуются на тебя – пьянствуешь, дебоширишь, – важный человек, хмуря кустистые брови, осмотрелся.

– Я? Меня? Кто, кто ж-жалуется? – заикался трезвеющий Петушок, пытаясь застегнуть трясущимися руками верхние пуговицы мятой рубашки. С трудом справился, пригладил рукой волосы и застыл, вытянув руки по швам.

– Соседи, товарищи по работе – советские граждане. Вот, мне – руководителю страны – пришлось вмешаться. Может, предложишь сесть или так и будем разговаривать стоя?

Вмиг с лавки, подпирающей стену дома, были сброшены вёдра, тазы и прочий гремящий хлам. Нерадивый хозяин вытер рукавом освободившееся место и с поклоном пригласил сесть.

– У меня, – с трудом выговаривая слова, посетовал старый больной Леонид Ильич, – конечно, очень много забот, – отдёрнув брюки на коленях, он неловко уселся на низкую лавку. Покряхтел, пожевал губами и одышливо продолжил: – но как же я могу не помочь, не вмешаться? Ведь речь идёт о нашем, советском человеке. Очень хочется знать, что у тебя на душе. Сядь, не стой как истукан.

Петушок осторожно присел рядом. Генсек медленно повернул к нему голову и стал смотреть не мигая, будто пытался прочесть мысли.

Пьяница отвернулся, потупился, прохрипел через пересохшее горло:

– Ну да, я.…это, бухаю, то есть пью, прогуливаю работу. Так вот, вообще…

– Вообще! – передразнил Леонид Ильич. – Вся страна готовится в октябре отметить годовщину новой конституции – мощного средства дальнейшего развития и углубления социалистической демократии. Вдохновлённые граждане совершают трудовые подвиги – выполняют обязательства, взятые на третий год пятилетки. А что лично ты сделал для страны, партии, народа?

– Ничего… – удручённо прошептал Петушок и тихо заплакал, уткнувшись лицом в суконное плечо генсека.

– Ну-ну-ну. – Леонид Ильич по-отечески погладил вспотевшую голову пьяницы. – Бросай пить, вернись на работу – влейся в трудовой коллектив.

– Брошу, вернусь, – хрипы сменились всхлипами, – вольюсь, исправлюсь.

– Вот и хорошо. Знаешь что? Приезжай ко мне в Москву на праздник 7 ноября!

– А можно? – заплаканные глаза Петушка округлились.

– Конечно! Как приедешь, сразу иди в Кремль, на входе скажи охране, что ты мой друг и тебя пропустят. Посидим по-простому, без затей. Попьём чай с вишнёвым вареньем. Ты какое любишь – с косточками или без?

– С косточками.

– Я тоже.

Оба засмеялись.

– Побываешь на параде. Приезжай! – Леонид Ильич хлопнул себя по коленям. – Пора в путь, скоро стемнеет. Я вот подумал, нужно взять у тебя что-нибудь в память о нашем знакомстве. Подари мне… – генсек обвёл взглядом двор, – вот хотя бы его, – и показал на осторожно выглядывающего из-за будки Кая.

– Зачем он вам? Худой, вонючий, – Петушку стало стыдно, что у него такой пёс.

– Хочу! Старческая причуда, – пожал плечами Леонид Ильич и тяжело поднялся с лавки.

Пьяница засуетился, схватил цепь и с силой потащил упирающегося, скулящего Кая на середину двора. Пёс не хотел подходить к генсеку, будто чего-то боялся.

– Позови моего шофёра, он возьмёт собаку.

Проводив гостя до самой машины, Петушок услужливо открыл дверцу. Прежде чем сесть, Леонид Ильич неожиданно притянул его к себе и, заключив в объятия, крепко поцеловал три раза: сначала в левую щеку, потом в правую и, наконец, в губы. Обалдевший пьяница долго махал вслед лакированной «Чайке» и, вернувшись, начал кружить по двору, представляя чаепитие в Кремле, парад…

Вот стоит он, Фёдор Петушков, в ратиновом пальто и каракулевой шапке-пирожке на трибуне мавзолея. Рядом генсек. Вокруг важные политические деятели. Внизу с транспарантами, шарами и детьми на плечах шагают стройные колонны ликующих трудящихся. Из ртов, кричащих дружное «Ура!», вырываются облачка пара. Взгляды празднующих 7 ноября граждан обращены на руководство страны. Люди спрашивают друг у друга: «А кто этот интересный мужчина, что стоит рядом с Леонидом Ильичом?» «Как, вы не знаете? Это же Фёдор Петушков – лучший друг нашего дорогого генерального секретаря!» – отвечают другие. «Интересно, он женат?» – мечтательно закатывают глаза нарядные москвички.

После парада Фёдор, стройный и высокий, как кипарис, шагает по опустевшей Красной площади. Следом бегут те самые красотки, что интересовались его семейным положением. Каблуки модных сапожек стучат по легендарной брусчатке, звонкие голоса окликают, умоляя обратить внимание, поговорить. Фёдор благородно останавливается, загадочно улыбается, обернувшись вполоборота (при этом он похож на известного французского артиста, имя которого забыл) и голосом Рената Ибрагимова произносит: «Милые дамы…».

На этих словах фантазия отключалась. Уже который круг прошёл по двору, мечтая, и каждый раз на «милых дамах» всё заканчивалось. Так или иначе, но Фёдор Петушков твёрдо решил бросить пить, больше не прогуливать работу, начать копить деньги на поездку в Москву.

Глава 9

Кай со страхом выглядывал из-за будки. Нечто похожее на клубок веток с головой, сверкая глазками бусинками на страшной морде, ковыляло к лавке, опираясь на палку. Пёс испугался – никогда прежде не видел такого чудища! Спрятался, настороженно прислушиваясь к двум голосам: сиплому мужскому и скрипучему не человеческому. Любопытство заставило осторожно – одним глазом – посмотреть ещё раз. Удивился увиденному – его мучитель плакал, обняв страшилище, кивал, а потом чему-то обрадовался и даже засмеялся.

Самое ужасное случилось позже. Хозяин вытащил Кая за цепь и потянул в сторону пришельца с палкой. Он хочет отдать… этому страшному, непонятному! НЕТ! НЕТ! Пусть всё останется как было. Ему здесь очень хорошо – иногда добрый хороший хозяин бросает хлеб, а что воду не наливает, так это ничего. Может, скоро небо польёт двор – вот тогда можно будет напиться. И пусть хозяин бьёт сколько хочет! Пёс упирался, скулил, почти обезумев от паники.

Чудище что-то сказало скрипучим голосом.  Хозяин отпустил цепь и убежал за ворота. Поджав хвост, Кай юркнул за будку, распластался на земле, спрятал нос в лапы, закрыл глаза, стараясь стать невидимым. «Идём скорее. Вставай, вставай!» – кто-то потянул его за ошейник. Он узнал голос и запах одного из маленьких людей, которые приносили еду несколько последних дней. Ничего не понимая, но чувствуя, что пришло спасение, Кай позволил себя увести.

***

Тимур забежал с собакой за угол дома, там ждали Айка и Муравей. Оставив Кая с ними, вернулся к Петушкову. Фёдор с пустыми глазами, блаженно улыбаясь, стоял в воротах, махал рукой в пустоту, будто прощался с кем-то. Юный спаситель обиженных животных подхватил серую тряпку, упавшую с забора прямо в руки. Аккуратно сложил её и убрал в карман брюк.

Идея привлечь Муравья к «операции» по вызволению Кая пришла сегодня, в последний учебный день, в светлую голову Аи. Тимур сомневался.

– Почему нет? – запальчиво убеждала подруга на перемене, – не такой уж он и дурачок. Проведёт нас по переулкам к дому Аю́па. Как мы пойдём с большой собакой на цепи по улицам, где много людей? Нас в округе все знают – расскажут родителям. Что будем врать?

– Нашла проблему! Врать мы умеем. – ухмыльнулся Тимур. – Уговорила, но тогда сама объясни Муравью, что нужно сделать.

После школы направились к семейному бараку.

***

Вова Муравьёв и маленькая соседская дочка сидели на крыльце, рассматривая цветные картинки в книжке-раскладушке.

– Можно поговорить с тобой? – спросила подошедшая к крыльцу школьница. За нею стоял серьёзный мальчик в ученической форме.

Сначала Вова испугался, уверенный, что эти двое решили поиздеваться, но они представились, заговорили как с равным, тем более что были с ним одного роста. Девочка Ая рассказала про пса и злого хозяина.

– Ты везде ходишь, хорошо знаешь переулки, проходы, где мало людей. Пожалуйста, проведи нас с собакой к улице, где живут чеченцы так, чтобы никто не увидел.

Конечно, Вова проведёт. Поможет друзьям спасти собаку. Друзьям!

– Подходи в семь часов вечера к дому за нашей школой, – серьёзный мальчик Тимур протянул для пожатия руку! – Встретимся в проулке.

Ребята ушли. Вова не умел определять время по часам – знал утро, день, вечер и ночь. Поэтому, чтобы не опоздать, не подвести, решил сразу пойти к условленному месту и там ждать.

***

Собачья память так устроена, что всё плохое быстро забывается. Кай бежал рядом со своими спасителями, будто не было в его жизни захламлённого двора, голода и тяжёлых хозяйских пинков. Хотелось вдохнуть полной грудью воздух свободы, но мешала цепь, за которую тянули – ошейник душил. Тот незнакомый, что пришёл с маленькими людьми, посмотрел на Кая яркими глазами, и пёс понял, что его услышали.

***

Шли быстро, удивляясь количеству поворотов и проходов между домами. Гордый Муравей вывел свой отряд на небольшую полянку между огородами. Остановились перевести дух, а ведь прошли лишь половину пути – чеченцы жили на самой окраине посёлка.

– Ваш пёс хочет убрать цепь, – Муравей обхватил своё горло рукой, будто душил, – он никуда не убежит.

– Это Кай тебе сказал? – съехидничал Тимур.

– Да нет, это… не сказал, – Муравей запутался в объяснениях, – я слышу его голову, а он это… ну… слышит мою.

– Ты умеешь читать мысли собак? – восхитилась Ая.

– Не-е, я читать не умею. Просто головы всехних зверей слышу… это… ну, когда хочу. – Муравей переводил выжидающий взгляд с мальчика на девочку, боясь, что над ним начнут потешаться – не поверят.

– Докажи! – Тимур посмотрел по сторонам, увидел на крыше одного из сараев огромную ворону – таких не бывает, проморгался – видение исчезло. Неподалёку заметил воробья на кусте сирени, – позови его!

Муравей протянул руку – птица взлетела, покружила над полянкой и уселась, вцепившись коготками, в замызганный рукав тельняшки. Ребята уставились на чирикающую птаху с открытыми ртами.

– Вова, ты волшебник. Ведь никто не поверит, если… – Ая не договорила.

Тимур перебил:

– Не надо никому рассказывать! Пусть это будет такая же тайна, как и моя. Если люди узнают и посмеются – это ерунда, но если поверят, то, мне кажется, ему сделают что-нибудь нехорошее. – На удивлённый взгляд подруги пояснил: – Это как в мультике – оборвут лепестки у цветика-семицветика и выбросят. – Обратился к дурачку: – Ты ещё кому-нибудь показывал такой фокус с птичкой?

Муравей часто моргал, пытаясь понять, что от него хотят. Вроде бы понял, развёл руками:

– Так на меня только обзываются… это… ну, сказали бы: «Покажи!» – я бы показал.

Цепь прощально звякнула в зарослях. Кай, радостно взвыв, обежал полянку, от беспредельного восторга стал носиться вокруг людей, стараясь лизнуть ладони, лица. Ая вспомнила про две печеньки, которые сунула в карман, выходя из дома. Пёс в одну секунду проглотил угощение, лёг на спину, выставив на обозрение впалый, серый от грязи живот. Ребята и Муравей, присев на корточки, гладили его. Кай, дёргая задней лапой, поскуливал от блаженства – видно было, что он очень соскучился по добрым прикосновениям. Под скорлупой из скатанной шерсти, колючек и пыли громко билось счастливое собачье сердце.

Глава 10

На обратном пути почти бежали – обещали быть дома не позже половины десятого. Когда крыша их хрущёвки показалась между деревьями, сбавили темп. Прерывисто дыша, Тимур положил ладонь на левую сторону груди:

– У меня сердце ноет и ком в горле. Кай так смотрел на нас, когда Аюп заводил его во двор. Я себя предателем чувствую.

– Я тоже, но мы собаку взять не можем, тем более большую. Даже если бы можно было… Каю будет лучше на природе, чем в тесной квартире.

Тимур кивнул:

– Успокаиваешь, уговариваешь себя и меня. Ну да, нам бы всё равно не разрешили.

Ая остановилась:

– Я вот ещё о чём думаю: ты дружишь с домовыми и демонами, Муравей умеет мысленно разговаривать с животными. Может, и у меня есть какой-нибудь дар?

Брови Тимура поползли вверх:

– Зачем он тебе? Жить с даром – это значит всё время что-то скрывать, врать. Мечтай о чём-нибудь другом.

У подъезда стояли бабуля и тётя Айгуль.

– Почти десять! Двенадцатилетние дети в такое время должны быть дома. – нахмурилась бабуля.

– Скажи спасибо, что отец устал и раньше лёг спать. Марш домой! – прикрикнула на Айку мама.

***

К дому подошла Ша̀па – соседка по лестничной площадке. Галя Шапкина – четырнадцатилетняя «оторви да выброси», Тимура и Аю почти не замечала, а они её побаивались.

– Доча, иди позови отца! – крикнула с четвёртого этажа тётя Лиля Шапкина, показывая в сторону стоящей в центре двора беседки. Оттуда раздался многоголосый взрыв хохота.

– О-ой! Там куча мужиков сиди-ит, не пойду. Сама зови, – загнусавила Ша̀па.

– Кому сказала, позови!

Анна Борисовна, Айгуль и дети зашли в подъезд, снаружи продолжалась перебранка.

***

Большинство мужчин, проживавших в хрущёвке, свободное время проводили в гаражах, выстроенных вдоль задней стороны дома. Привыкшие к работе пролетарии что-то чинили, крутили, смазывали в своих Москвичах, Запорожцах и Уралах. У каждого имелся «джентельменский набор» для отдохновения души – раскладной стул, транзистор, спрятанная в укромном месте бутылка «беленькой». О закуске не волновались – в погребах под гаражами ждали своего часа по-армейски ровные ряды банок с соленьями, вареньями и прочими закрутками.

В начале семидесятых в центре двора построили большую квадратную беседку с одноногим столом посередине и лавками вдоль стенок. В утренние часы стол уставлялся стеклянной тарой с парным молоком, творогом в кастрюлях, яйцами в корзинах – частный сектор снабжал кальцием безземельных жителей благоустроенных квартир. Днём в беседке играли дети, а по вечерам доминошники – те самые мужчины из гаражей.

Засиживались до глубокой ночи по случаю предстоящих выходных или работы во вторую смену. Из чьей-нибудь квартиры через двор протягивали длинный кабель с лампочкой. Её света хватало на то, чтобы видеть точки на костяшках домино и не пронести мимо рта кружку разливного, конечно же, креплённого водкой пива. Говорили о машинах, дефицитных деталях, резине. Травили анекдоты иногда, вполголоса, политические. Под стук костяшек кто-нибудь выкрикивал: «Рыба!» и все возбуждённо гоготали. Часто к беседке подбегали дети – приносили отцам сигареты из дома или звали ужинать.

***

Митя Шапкин, сидевший в беседке в окружении соседей, допил «ерша», вытер рот, прислушался – рассказывали анекдот:

Петька заходит в штаб. Разутый Чапаев лежит в гамаке.

– Ну и грязные же у тебя ноги, Василий Иванович, грязней моих!

– Так ведь я и постарше тебя буду, Петька!

Доминошники захохотали.

– А вот ещё! – оживилось раскрасневшееся лицо нового рассказчика. Все склонились, прислушиваясь:

Мюллер вызывает Штирлица и говорит:

– Завтра коммунистический субботник, явка обязательна.

Штирлиц отвечает:

– Есть! – поняв, что провалился, садится за стол и пишет: «Я, штандартенфюрер фон Штирлиц, на самом деле являюсь советским разведчиком».

Мюллер, читает этот рапорт, звонит Шелленбергу и говорит:

– Вальтер, зайдите посмотрите, что ваши люди придумывают, чтобы на субботник не ходить.

Сквозь общий смех Митя услышал голос дочери. Галка, стоя у беседки, звала домой. Сидящий справа сосед с первого этажа, Саня Кислица, оглянулся и ткнул Митю локтем в бок:

– Дочка-то как выросла! Сколько ей?

– Четырнадцать.

– Да-а? А выглядит на все шестнадцать. Ишь, наливная какая! – сосед бросил сальный взгляд на выпирающую из-под футболки девичью грудь.

Мите стало противно. Хотел что-то сказать, да от выпитого такая лень накатила, что рот открывать не хотелось. С трудом встал и, поддерживаемый дочкой, пошёл к подъезду. Дома жена Лилька разворчалась, что пил на голодный желудок. Заставила съесть горячий суп и запить крепким чаем. После душа Митя почти протрезвел.

В ночной тишине квартиры мирно тикали часы. Митя с Лилей лежали в гостиной на диване-раскладушке под большим красным ковром на стене. Несмотря на выпитое и съеденное, сон не приходил, что-то тревожило Митю, а что – понять не мог. Смотрел на узорные ковровые завитушки, отчётливо видные в лунном свете, пробивающемся сквозь тонкую штору. Лилина рука под одеялом нащупала его живот, опустилась ниже.

– Идём на пол, – предложил Митя, – диван скрипит – Галка через стенку услышит. Она всё понимает, стыдно. – Наконец вспомнилось, что тревожило – слова соседа. А ведь верно, дочка уже большая, а он, дурак, даже не заметил, как ребёнок вырос.

Лиля вскинулась:

– Что-о? На пол? Меня, законную жену, как какую-то шалаву? Я честная женщина! Я тебе дочь родила! – подумала, озарённая пониманием, впилась ногтями в плечо мужа: – Предложил так, будто всё время этим занимаешься. Ах ты, скотина, где и с кем на полу кувыркаешься?! Кто она?!

– Тихо, дочку разбудишь. Что ты как дура, напридумывала себе что-то. Не хочешь – не надо! – Митя понял, что скандал как снежный ком катится на него, увеличиваясь в размерах с каждой минутой. Он слишком хорошо знал свою жену – со спокойной жизнью можно попрощаться на долгое время.

Глава 11

После шипящей перебранки Митя уснул, отвернувшись к ковровой стене. Глотая слёзы, обиженная Лиля смотрела на колышущееся кружево теней, раскинувшееся сетью по всей комнате, – росший за окном высокий тополь, шелестел, играя с ночным ветерком.

Примеряла роль любовницы то на одну, то на другую знакомую. С кем? Не может такого быть, чтобы у Митьки никого не было на стороне. Ведь откуда-то появилась эта идея, чтобы на пол пойти, значит, точно, уже делал так. И НЕ РАЗ! Сволочь… Сердце обливалось холодом, но всё равно думалось и представлялось до зубного скрежета. Картинки и невысказанные слова смешались в спутанный клубок, и Лиля начала засыпать.

Сначала, как бы издалека, по нарастающей, появился звон в ушах. Это «ззз-ы» приближалось, превращаясь в гул. Нет – это чей-то голос, тянущий звук, похожий на «о-оммм». Последнее «…ммм» уже било по голове, грозя взорваться в ушах. Голову вдавило в подушку. Чьи-то маленькие пальчики касались лба, захватывали пряди. Собрав волосы в узел, больно дёрнули вверх. На грудь кто-то сел, надавил на плечи, задышал горячим в лицо. Ясно слышался храп мужа. «М-ма-ма» – пыталось выкрикнуть немое горло. Забилась паническая мысль, что надо постараться пошевелить хотя бы мизинцем. Хоть чуть-чуть, на миллиметр! Иначе – конец. Всё, что тридцать пять лет созревало, копилось, сейчас сконцентрировалось на одном мизинце. «У-ууу» – взвыло внутри. И палец шевельнулся, за ним другой. Вот уже кисть задвигалась по простыне, губы вытолкнули мечущийся в закрытом рту крик. Тяжёлое отвалилось вбок и уползло за край постели. Лиля села и затравленно осмотрелась. Тени кружевѝлись, тополь шуршал, часы тикали. Митя перестал храпеть, почесался, лёг удобней и снова затарахтел, забулькал.

***

Домовая Мила мучилась от томления. Недавно она поняла – богатство, накопленное за долгие годы в комнатах междустенья, – ничто по сравнению с вещью, появившейся в квартире Шапкиных.

Лильке, вздорной бабёнке, на день рождения подарили японский зонтик. Гости цокали языками, муж уважительно рассматривал маленький цилиндр в цветном чехле. Дочке, бандитке Галке по прозвищу Ша̀па, даже подержать не дали (вдруг сломает!). Именинница произнесла с благоговейным придыханием «йаапонский», раскрыла чудо и покрутила ручку – кленовые листья рисунка побежали друг за дружкой. У Милы, наблюдающей за праздничным застольем из посудного шкафа полированной стенки, от восторга закружилась голова. «Надо брать!» – твёрдо решила домовая. Пирожок, прикорнувший рядом на крышке фарфоровой супницы, поднял голову. Зачем в междустенье зонтик? Поймал требовательный взгляд подружки. Ну, если Мила хочет…

***

Мила и Пирожок занимались любимым делом – слонялись по комнатам междустенья, любуясь нажитым, вернее, заимствованным у невнимательных жильцов дома. Большая часть вещей висела на невидимых нитях (личное изобретение Милы) – так лучше видно. Даже надменный А́врум иногда ходил между гирляндами из зубных щёток, гребёнок и помпонов от зимних вязаных шапок, с интересом рассматривая имущество домовой.

Что такое «йаапонский», домовая не знала, но, судя по поведению людей на дне рождения, – что-то очень хорошее. Вот здесь, в углу, между непарными носками и заколками для волос самое место для пёстрой красоты раскрытого зонтика.

***

Телевизионный мужчина в квадратных очках убедительно вещал:

– Тесные узы братства объединяют нашу страну с другими странами мировой социалистической системы. По мере роста их экономического потенциала и накопления разностороннего опыта страны содружества переходят на все более высокие ступени сотрудничества во всех областях. В сфере экономики за три десятилетия мы поднялись от простого согласования взаимных товарных поставок до совместного планирования долгосрочных интеграционных мероприятий…

Лиля с раскрытым зонтиком интересничала у зеркала в прихожей – то пряталась, то выглядывала из-за края. Представляла, как идёт в дождливый день на работу, ловя завистливые взгляды из-под обычных советских зонтов. В свете дня и хлопотах по дому страх, пережитый ночью, притупился.

– Чё ты всё играешься с ним как маленькая? – стараясь перекричать телевизор, мимо слоном протопала дочка.

Диктор резко умолк.

– Как ты с матерью разговариваешь, нахалка! Включи обратно – сейчас концерт будет. – Лиля заглянула в гостиную. Галка стояла у полированной стенки, раскрыв книжный шкаф. – Бери книги, которые внизу, на центральных полках не трогай – переплёты испортишь.