Читать книгу: «Счастливая семья», страница 2
– Чивит-вит-вит, мой муж прилетел.
На елку они не обращали внимания.
– Теперь-то я буду жить, – ликовала елка и встряхнула ветвями.
Но увы! Они засохли и пожелтели, а сама она лежала в углу между сорной травой. Звезда из золотой бумаги все еще торчала на верхушке и блестела на солнце.
На дворе играли некоторые из тех самых детей, которые прыгали и танцевали вокруг елки на Рождестве. Один из самых маленьких подбежал и сорвал золотую звезду.
– Посмотрите-ка, что на этой старой, противной елке сидит! – сказал малютка и зашагал со звездою в руках по сухим веткам, которые ломались под его ногами.
Елка взглянула на роскошно цветущий сад и оглянулась на себя самое. О, как желала бы она очутиться снова в темном углу на чердаке. Она вспомнила свою цветущую юность в лесу, вспомнила веселый рождественский вечер…
– Все прошло, все миновало! – воскликнуло умирающее дерево. – Зачем я не радовалась, когда могла, а теперь всему конец.
Пришел дворник и разрубил елку на мелкие куски. Ярко запылала связка еловых поленьев под пивным котлом. Глубоко вздыхало искалеченное дерево, и каждый вздох был похож на выстрел. Прибежали игравшие на дворе дети, уселись против огня и при каждом треске вскрикивали: «Паф! Паф!» А дерево, испуская глубокие вздохи, вспоминало солнечные дни в лесу, морозные ночи с чудным звездным небом, рождественский вечер и сказку, единственную, которую оно слышало в жизни.
Елка сгорела, а дети побежали в сад, и самый маленький нацепил себе на грудь звезду, которая была на елке в счастливейший день ее жизни. Прошел этот день, и елке настал конец и рассказу нашему тоже. Так всегда бывает в мире.
Снежный болван
– Холод сегодня пронизывает насквозь, – говорил снежный болван, – а ветер скрепляет мои члены и вливает в них новую жизнь. Только зачем этот шар торчит там на небе? – он подразумевал солнце, которое клонилось к закату. – Из-за него я и не подумаю беспокоиться. Все мои кусочки крепко сплочены.
У него, вместо глаз, как раз и были кусочки черепицы, а вместо зубов – обломки грабель. Родился он при веселых возгласах шалунов, в то время когда мимо пролетали санки с бубенчиками.
Солнце село, и взошла луна, большая, круглая, ярко сияющая на темно-синем небе.
– Теперь оно появилось с другой стороны, – сказал снежный болван, принимая луну за солнце. – Виси себе там и свети, а я буду собой любоваться. Если б я только знал, как сойти с места. Уж очень хочется мне подвигаться, поскользить по льду, как мальчики. Но я не знаю, как это делается.
– Вон! Вон! – залаял старый пес, который охрип и не мог выговорить: вау, вау! Он охрип, когда еще был комнатной собачкой и лежал у печи. – Солнце тебя научит бегать. Я это видел на предшественниках твоих прошлую зиму и позапрошлую. Солнце их всех согнало.
– Я тебя не понимаю, товарищ! – продолжал снежный болван. – То, что там висит, – он разумел луну – научит меня бегать? Да оно само от меня убежало и появилось с другой стороны.
– Ничего-то ты не понимаешь! – возразил старый пес. – И не удивительно! Тебя только что слепили. То, что ты теперь видишь, – это луна, а то было солнце. Вот оно-то и научит тебя сбегать в канавку. Будет скоро перемена погоды. Я чувствую это по левой задней лапе; она у меня ноет. Да, будет перемена, будет.
– Я не понимаю, что он говорит, – подумал снежный болван, – но чувствую, что это что-то неприятное. То, которое там торчало и ушло, солнце, называет его этот пес, тоже не мой друг. Я это чувствую.
– Вон, вон, – пролаял старый пес и, повернувшись, пошел в свою конуру спать.
Погода действительно изменилась. Под утро спустился густой туман, но подул ледяной ветер, и мороз устоялся. Взошло солнце и осветило роскошную картину. Деревья и кусты, опушенные инеем, искрились и сверкали. Нежнейшие разветвления, которые, за листвой, незаметны летом, теперь выступали вполне отчетливо. Словно кто накинул на деревья блестящее кружево.
– Какая прелесть! – воскликнула молодая девушка, проходившая поблизости под руку с молодым человеком. С этим зрелищем даже летом ничто сравниться не может, – прибавила она, и глаза ее загорелись от удовольствия.
– И такого парня, как вот этот, тоже не бывает летом, – сказал молодой человек, указывая на снежного болвана. – Он великолепен!
Девушка засмеялась, кивнула болвану и пошла вперед по снегу, который скрипел под ее ногами, точно она шла по крахмалу.
– Кто эти двое? – спросил снежный болван у собаки. – Ты дольше меня на дворе и, может быть, их знаешь.
– Знаю ли я их? Еще бы. Она меня погладила, а он бросал мне кости. За то я их не кусаю.
– Но что они из себя представляют?
– Они жених и невеста. Будут жить в одной хижине и глодать одну кость.
– Они такие же существа, как мы с тобой?
– Нет, они господа. Как мало, однако же, знают те, которые только что появились на свете. Я старше, и у меня опытности больше. Я знаю здесь всех. Было время, когда я не лежал на цепи, на морозе.
– Мороз чудесный, а ты славно рассказываешь. Только не греми, пожалуйста, цепью, этот звон во мне раздается.
– Вон, вон! – залаял пес. – Когда я был хорошеньким, маленьким щеночком, я лежал наверху, в доме хозяина на бархатном стуле. Меня ласкали, целовали мою мордочку, вытирали лапки носовым платком и звали Ами, милый Ами. Но потом я показался им велик и они подарили меня экономке. Здесь не было так роскошно, но жилось еще приятнее. Меня не тормошили беспрестанно, как наверху, а кормили также хорошо. У меня была своя подушка, и я лежал у печки. Ах, какая это славная вещь! О печи горюю я до сих пор.
– Разве печь так хорошо выглядит? Похожа она на меня?
– Напротив. Она черна как ворона и имеет длинную шею. Она глотает дрова, и огонь у нее пышет изо рта. Очень близко стоять не надо, но немножко в стороне – приятно. Ты можешь видеть ее в окно, с того места, где стоишь.
Снежный болван посмотрел в окно и увидал гладко отполированный предмет. Внизу светился огонь. Вдруг он почувствовал что-то такое, в чем не мог дать себе отчета.
– Зачем же ты ее оставил? – спросил он у старого пса. – Зачем ты ушел из такого прекрасного места?
– Я не мог иначе. Меня вышвырнули за дверь и посадили на цепь. Я, видишь ли, укусил молодого барина за ногу за то, что он оттолкнул кость, которую я глодал. Кость за кость, казалось мне справедливым. Ан вышло для меня худо. С тех пор я на цепи и вдобавок потерял голос. Слышишь, как я охрип. Вон! Вон! Я уж больше не могу лаять как прежде; моя песня спета.
Но снежный болван уже не слушал. Он смотрел в окно нижнего этажа, где, в комнате экономки, стояла квадратная печь на ножках таких же размеров, как он, снежный болван.
– Что это во мне трещит? – размышлял он. – Как бы мне хотелось попасть в дом, прислониться к печке. Это такое невинное желание, что наверно оно сбудется.
– Туда ты никогда не попадешь, – сказал цепной пес. – А если бы и попал, то растаял бы. Вон!
– Я все равно никуда не гожусь. Мне кажется, я распадаюсь.
В течение целого дня снежный болван смотрел в окно. В сумерках комната выглядела еще уютнее. Огонь в печке так приветливо светил. Не так как солнце и не так как луна, а просто как огонек, которому есть что кушать. Когда дверка отворялась, пламя вспыхивало еще ярче и отражалось румянцем на щеках снежного болвана.
– Я не могу этого вынести! – воскликнул снежный болван. – Точно она высовывает мне язык.
Зимняя ночь была длинна, но снежному болвану она не казалась такою. Он стоял погруженный в думы. Эти думы замерзали и трещали.
Утром окна в доме замерзли и образовали затейливые узоры. Узоры затянули окно и скрыли милую печь от глаз снежного болвана. Зато он трещал и стучал на славу. Мороз был такой, что снежному болвану осталось только радоваться. Но он не радовался; он тосковал по печке.
– Это плохая болезнь для такого франта, как ты, – сказал старый пес. – У меня она тоже была, но я ее перенес. Ох, будет перемена погоды, опять ногу ломит.
Погода действительно переменилась. Наступила оттепель. Снежный болван стал слабеть. Он не охал, не жаловался, но таял как свеча и, наконец, развалился. На том месте, где он стоял, осталась торчать палка, около которой дети и слепили его.
– Теперь я вполне понимаю его глубокую душевную тоску, – сказал старый пес. – Ведь в нем заключалась метла трубочиста. Это-то и томило его. Понимаю, понимаю.
Скоро не стало и зимы.
Пес продолжал хрипеть, а девушки гуляли и пели:
Скоро душистая травка пробьется,
Выйдем из дому, перчатки долой!
Весело в роще чирикают птички,
Месяц февраль нам приносит весну,
С птичками вместе поем и ликуем,
Солнце нам шлет золотые лучи.
Колокол
Вечером, когда в узких улицах большого города начинало уже темнеть и солнце золотило только небольшие промежутки между трубами, слышался то там то сям странный звук, похожий на удар церковного колокола. Но звук этот слышался только одно мгновение. Шум экипажей и людской говор заглушали его.
– Вот звучит вечерний колокол, солнце заходит, – говорили обыкновенно.
Те, которые жили в предместьях, где дома, окруженные садиками и палисадниками, стоят дальше друг от друга, могли еще долго любоваться красивым вечерним небом. Звук колокола раздавался еще отчетливее. Казалось, он исходил из глубины благоухающего леса. Люди смотрели в ту сторону и невольно задумывались.
От времени до времени люди спрашивали друг друга:
– Что это за странный своеобразный звук? Точно церковь стоит в лесу. – Не пойти ли нам посмотреть?
Богатые поехали, а бедные пошли: но дорога показалась им необычайно длинною. Когда достигли опушки, где росли тенистые деревья, то нашли, что здесь очень хорошо, и расположились отдохнуть. Один кондитер раскинул палатку, другой – повесил над своей палаткой колокол. Но колокол этот служил только вывеской. Он был обмазан смолой для защиты от дождя и не имел языка. Возвращаясь домой, публика находила, что в прогулке было очень много поэзии, что гулящие углубились в лес, прошли его насквозь и постоянно слышали звон колокола. Но там им казалось, что он звучал со стороны города. Один сложил даже песню, в которой сравнивал странный звук с обращением матери к любимому дитяти. Мелодия к этой песне подделывалась под колокольный звон.
Слухи о странных звуках дошли до короля. Он очень этим заинтересовался и обещал тому, кто откроет источник звуков, титул «Всемирного звонаря», хотя бы звуки исходили не от колокола.
Многие для исследований отправились в лес, но только один вернулся с объяснением до некоторой степени правдоподобным. Он говорил, что звук производит сова, которая сидит в дупле большого дерева и колотится о дерево головой. Но голова ли совы или дерево производит этот звук – наблюдатель объяснить не мог. Он получил титул «Всемирного звонаря», и каждый год писал сочинения, от которых люди ничуть не стали умнее.
Настал день конфирмации. Пастор говорил прекрасную и прочувствованную речь. Конфирмующиеся были глубоко тронуты. День этот имел для них великое значение: из детей они превращались во взрослых. Детская душа должна была вдруг перелететь в разумного человека.
Был чудный солнечный день. Когда конфирманты вышли за город, таинственный колокол зазвучал особенно отчетливо. Крайне заинтригованная молодежь решила идти в лес. Только трое отказались. Одна девушка торопилась домой, чтобы примерить бальное платье, так как ради этого бала она и конфирмовалась; иначе ее бы не взяли на бал. Бедный мальчик, занявший для конфирмации платье у сына хозяйки, должен был поскорей возвратить его. Наконец третий объявил, что он один, без родителей, никуда не ходит, что он всегда был послушным ребенком и останется таким, хоть и конфирмован. Он находил, что тут не над чем смеяться, но молодежь все-таки смеялась.
Эти трое отстали, а остальные пошли вперед. Солнце сияло, птицы пели, и конфирманты, держась за руки, тоже пели. У них не было еще ни чина, ни звания, но они все были дети единого Бога.
Скоро двое младших устали и вернулись в город. Две девочки сели на травку и стали плести венки. А когда остальные дошли до вербы, в тени которой жил кондитер, они сказали:
– Мы можем здесь отдохнуть. В действительности никакого колокола не существует. Это только игра воображения.
В эту минуту из лесу раздался звук такой полный и такой торжественный, что молодежь вздрогнула. Четверо или пятеро решились углубиться в лес. Чем дальше шли они, тем гуще становился лес; трудно было пробираться вперед. Лилии и анемоны были очень высоки, вьющиеся растения переплетали деревья частой сеткой. Но при всем том в лесу было чудно хорошо. Лучи солнца, проникая сквозь чащу, играли и переливались, соловьи пели.
Девушкам было еще труднее пробираться через эту чащу. В высокой траве скрывались острые камни, и они рвали себе платье. Наконец пришли к ключу, который бил из скалы и падал на каменистое дно, издавая странный звук: глюк, глюк!
– Может быть, это и есть тот самый колокол; это надо исследовать, – сказал один из юношей и прилег ухом к земле.
Остальные пошли дальше и пришли к хижине из коры и ветвей. Развесистая дикая яблоня осеняла хижину, увитую колючими розами. На одной из верхних ветвей висел небольшой колокол. Не был ли это тот самый, который издавал такие странные звуки? Почти все разделяли это мнение. Все, кроме одного. Этот один говорил, что колокол так мал и тонок, что не может издавать звука, который трогал бы человеческое сердце. Но так как говоривший был королевский сын, то все решили, что он хочет быть умнее других, и на его слова не обратили внимания.
Королевский сын пошел дальше, товарищи не последовали за ним. Чем дальше шел он, тем больше душа его проникалась величием леса. Он ясно различал звуки маленького колокола, около которого остановились товарищи; иногда ветер доносил веселые возгласы и пение тех, которые остались у кондитера. Но все эти звуки покрылись другим звуком, более торжественным и сильным. Юноше почудились даже аккорды органа. И все это исходило с левой стороны, с той, где находится сердце.
Но вот в кустах что-то зашуршало, и перед королевским сыном очутился мальчик в деревянных башмаках и в такой короткой курточке, что рукава ее доходили немного ниже локтей. Это был тот самый мальчик, который спешил домой, чтобы возвратить взятое для конфирмации платье, Королевский сын узнал его. Мальчик уж успел переодеться и поспешил в лес, потому что и для него таинственный колокол, в этот день, как-то особенно звучал.
– Пойдем вместе, – сказал королевский сын. Но мальчик взглянул на свои деревянные башмаки, на короткие рукава куртки, и ему стало стыдно.
– Я не могу скоро идти, – сказал он. – А что касается колокола, то его надо искать вправо; там такие хорошие места.
– В таком случае я тебе не товарищ, – сказал королевский сын, кивнув бедному мальчику.
Мальчик углубился в чащу, где терновник рвал его рубище и до крови царапал лицо и руки. Королевский сын тоже получил несколько ссадин, но солнце освещало ему путь. Пойдем и мы за ним.
– Я найду колокол, – говорил он, – хотя бы для этого мне пришлось идти на край света.
Безобразные обезьяны сидели на деревьях и щелкали зубами.
– Давайте его бить! Давайте колотить! Он королевский сын, – говорили они.
А он все больше углублялся в чащу. Здесь росли чудеснейшие лилии с красными, как кровь, тычинками, небесно-голубые тюльпаны, яблони, у которых яблоки были прозрачны, как мыльные пузыри. Подумайте только, как все это выглядело, облитое солнечным светом!
На зеленых лужайках, окаймленных величественными буками и вязами, играли олени и лани. Местами лес раздавался и открывались большие озера, на которых плавали лебеди, взмахивая крыльями. Королевский сын останавливался и прислушивался, не из озера ли слышится звон? Но скоро он убеждался, что ошибся. Колокол продолжал гудеть из лесной чащи.
Солнце, спускаясь с горизонта, окрасило небо пурпуровым цветом. Наступила тишина. Королевский сын встал на колени и, прочитав вечернюю молитву, прибавил:
– Как найти мне то, что я ищу? Солнце садится, ночь наступает. Но я еще могу увидеть солнце, если взберусь на эту скалу, которая выше деревьев.
Он уцепился за деревья и влез на скалу. Здесь было множество водяных змей и жаб. Но зато… Какое великолепие увидал он! Перед ним открылось безбрежное море; а там, где оно сходилось с горизонтом, царило солнце, как величественный блестящий алтарь. Лес ликовал, и сердце мальчика ликовало с ним вместе. Казалось, вся природа превратилась в гигантскую церковь, где деревья изображали колонны, цветы, трава – бархатный ковер, а синее небо – огромный купол.
Но вот солнце исчезло, пурпуровые облака стали бледнеть, и на небе, словно миллионы лампочек, зажглись звезды. Королевский сын воздел руки к небу в немой молитве. Вдруг с правой стороны появился тот самый мальчик, которому было стыдно своей курточки с короткими рукавами. В сердечном порыве, среди храма природы, оба мальчика бросились в объятия друг другу. В это мгновение таинственный колокол зазвучал над ними. Бессмертные духи радовались братскому поцелую и пели: «Аллилуиа».
Тайна колокола
Динг-данг! Динг-данг! – звучит из глубины Одензейской долины. Каждый ребенок в старом городе Одензее знает эту долину с ее рекой, которая орошает городские сады и тянется от шлюзов до водяной мельницы. В долине цветут желтые лилии, а в низменных местах растет тростник с черными бархатными султанами. Старые растрескавшиеся ивы свесились над потоком как раз против монастырских садов, которые так разнообразны, что ни один не походит на другой. В одном цветут роскошные цветы, в другом растет капуста и другие овощи. Есть и такой сад, в котором сирень и бузина разрослись так буйно, что протянулись далеко над ручьем. В этом месте, против старого женского монастыря, ручей так глубок, что шестом нельзя достать дна. В этом омуте живет дух долины. Днем, когда солнце пронизывает воду, он спит и показывается только ночью, при лунном свете. Моя бабушка слышала о нем от своей бабушки, следовательно, дух долины очень стар. Ведет он жизнь уединенную и ни с кем не говорит, кроме старого колокола. Когда-то висел этот колокол на колокольне, но теперь нет и следа той колокольни, также как и церкви, к которой она принадлежала.
– Динг-данг! Динг-данг! – звучал колокол, пока еще висел на колокольне.
Но однажды вечером, при сильном размахе, он сорвался и полетел, сверкая своим металлом в лучах заходящего солнца.
– Динг-данг! Динг-данг! Теперь я буду только призывать к покою, – пел колокол, низвергаясь в глубину.
Однако, он не нашел покоя. У духа долины звучит и поет он, а людям кажется, что звук исходит из воды, и они с трепетом проходят мимо, уверенные, что этот звон предвещает кому-нибудь смерть. Но ничего подобного не предвещает колокол. Он просто разговаривает с духом долины.
Что же рассказывает он? Он стар, очень стар, но дух долины еще старше. Не думайте, однако, что он страшен. Напротив, он очень мил в своей куртке, из кожи угря, с желтыми пуговицами и тростниковым венком на голове. Чтобы передать все, что рассказывает колокол, понадобились бы целые годы. Иногда он повторяет одно и то же на разные лады, но больше говорит о давно прошедших тяжелых временах.
Однажды на колокольню взошел монах, он был красив и молод, но глубоко задумчив. Тогда ручей был шире и Одензейская долина была озером. Монах окинул взглядом долину и монастырский холм. В келье монахини виднелся свет. Он знал эту монахиню когда-то. Монах вспомнил прошедшее и сердце его забилось. Динг-данг! Динг-данг!
Поднялся на колокольню служитель епископа и стал раскачивать колокол. Колокол мог бы размозжить ему голову, а он уселся под ним и запел:
– Теперь могу я петь о том, о чем прежде не смел бы и шептать. Под замками и запорами хранились великие тайны. В подвалах холодно и сыро; там крысы заживо съедали людей. Никто об этом не знает; никто об этом не слышит, только колокол звучит: «Динг-данг!»
Жил когда-то король, по имени Канут. Жесток он был с крестьянами, обременяя их непосильными налогами. Они вооружились палками и погнались за ним, как за диким зверем. Он заперся в церкви, а народ окружил ее. Об этом рассказывали вороны и галки, которые со страху взлетели на колокольню. Слуга короля, неверный Блаке – предал его, и Капута убили. Вот что видел колокол. Динг-данг! Динг- данг!
Колокол висит высоко и видит далеко; он понимает язык птиц. Ветер врывается в отверстия и щели. Он знает все, он все слышит от воздуха, который обнимает весь мир. Итак, воздух говорит ветру, ветер – колоколу, а колокол всему миру: «Динг-данг!»
– Но мне пришлось слишком много слышать и знать, – говорил колокол. – Я так отяжелел от этой массы познаний, что балка сломалась, и я полетел в объятия воздуха к духу долины, которому и рассказываю из года в год, что я слышал и знаю. Динг- данг!
Так говорила бабушка, а учитель сказал, что такого колокола нет, который бы звонил из глубины, и духа долины тоже нет, а колокола звучат от сотрясения воздуха.
Воздух знает все. Он вокруг нас, он в нас; он говорит о наших поступках, о наших мыслях и говорит громче, чем колокол в глубине долины. Он гласит о наших деяниях в небесную глубину высоко-высоко, туда, где звучит небесный колокол: «Динг- данг».
